Воздаяние храбрости Соболь Владимир

– Иншалла! За мной, храбрые воины! Убивайте неверных!

Три тысячи всадников Мамед-мирзы, яростно вопя, полосуя воздух изогнутыми саблями, обрушились на левый фланг русских. Роты карабинеров, прикрывавших здесь нашу позицию, дрогнули и смешались. Они потеряли строй, они смешались, они подались назад почти к самым пушкам, которыми командовал Вельяминов.

– Куда бежаль?! Пошоль назад! Стоять крепко! – вопил Клюки фон Клюгенау.

Он командовал батальоном карабинеров, но солдаты и офицеры не успели еще привыкнуть к новому командиру и не очень ему доверяли. И все-таки ему удалось собрать вокруг себя приблизительно полторы роты, выстроить их в каре и сдержать напор персидской конницы.

В эту паузу Вельяминов сумел развернуть пушки и приказал бить по кавалерии поверх голов карабинеров. Он вполне понял замысел Аббаса-Мирзы: дать первой линии русских увязнуть в штыковой схватке, потом бросить конницу на уязвимый фланг, смять охранение, прижать к горам и, навалившись всей массой, уничтожить небольшую армию, посмевшую перевалить Кавказские горы.

Алексей Александрович не мог видеть, насколько успешно пробиваются полки генерала Мадатова. Но он был намерен исполнить взятую на себя обязанность – удержать центр позиции. Про себя он решил, что если карабинеры побегут вовсе, если персы раздавят слабое каре Клюки, он, генерал Вельяминов, прикажет снизить прицел и бить прямой наводкой прямо в самую гущу боя. Впрочем, на этом участке будет уже не сражение, а резня. И какая разница, от чего умереть трусу – от чужой сабли или от своей же картечи? Будь что будет, но он, генерал Вельяминов, останется на своем месте до последнего заряда, до последней пули в его седельных пистолетах. А там уж пусть его судят люди, Бог, государь, Алексей Петрович Ермолов… Лошадь всхрапнула и попятилась, когда пуля ударила в камень рядом с ее копытом и отскочила, визжа от бессильной злобы. Вельяминов сжал бока животного коленями и потрепал по шее.

– Беглый огонь! – крикнул он артиллерийскому подполковнику. – И не уменьшайте прицела.

«Пока», – добавил он про себя.

Паскевич уже скакал сюда вместе со своим штабом. Он тоже вполне понял замысел командующего персов и оценил опасность фланговой атаки кавалерии. Сомнения его рассеялись с первыми залпами пушек. Теперь он точно знал, как ему надлежит действовать, и сделался совершенно спокоен, бодр и энергичен, каким его привыкли видеть товарищи по оружию, те, кто мог помнить его под Смоленском и при Бородино.

– Стоять! – гаркнул он бешено, поднимая над головой шпагу. – Куда пятитесь?! Забыли, как люди ходят?! Вперед и только вперед!

Ближние солдаты останавливались, придвигались к генеральской лошади, и так образовалось ядро, вокруг которого кристаллизовалась аморфная масса сбитых с позиции карабинеров. Иван Федорович наскоро выстроил колонну и сам повел ее дальше, на выручку фон Клюгенау.

Одновременно он выкрикнул короткое предсказание, и один из адъютантов, наспех притронувшись рукой к киверу, рванул поводья, развернул жеребца и погнал его с места галопом. Но не успел отскакать и пятидесяти саженей, как вдруг взмахнул руками, словно намереваясь отбить что-то невидимое, просвистевшее мимо, и спиною вперед полетел из седла вниз, на землю, убитую до твердости камня. Это заметил один лишь Новицкий.

Сергей повернул в сторону от колонны и подскакал к раненому офицеру. Спрыгнул на землю и, держа лошадь на поводу, нагнулся к поручику. Тот умирал. Два черных пятна расплывались по зеленому драгунскому мундиру; ниже колена правой ноги торчала, проткнув панталоны, кость, сломанная при падении. Сергей взял поручика за руку, намереваясь пощупать пульс, и тот, ощутив прикосновение, с усилием приподнял веки.

– Пожалуйста, поспешите… – он не говорил, а шептал, и Сергею пришлось еще более наклониться, почти приникнув к щеке говорящего. – Командующий… драгунам… атаковать…

– Я передам. Сейчас только позову доктора.

Сергей выпрямился, оглядываясь вокруг. «Какие здесь доктора?!» – прикрикнул он сам на себя. Перевязочный пункт на холме, за третьей линией, за драгунами. А здесь только пыль, пороховой дым клубами, свинец, сталь и смерть. Там, впереди, он не видел, но ощущал, неукротимый Мадатов ломится через центр войска Аббаса-Мирзы. Здесь Вельяминов с Паскевичем, напрягая все силы, удерживают слабый наш фланг. Все зависло в неустойчивом равновесии, и командующий прав: удар нескольких сотен драгун может решить сражение в нашу пользу.

– Не надо… доктора! – выкрикнул вдруг поручик; от страшного усилия на губах у него вздулся и лопнул розовый пузырь, и струйка крови потекла из уголка рта. – Надо… спешить!

– Я вернусь! – пообещал Новицкий, поднимаясь в седло, хотя знал, что вряд ли ему удастся это исполнить.

Найти нижегородцев было нетрудно. Полк стоял на пологом склоне, выстроившись в две линии по три эскадрона в каждой. Сергей погнал кобылу вдоль фронта, а генерал Шабельский, заметив скачущего всадника, сам выехал ему навстречу. Он знал Новицкого, встречал его у Ермолова, теперь у Паскевича, поэтому Сергей не тратил времени, представляясь.

– Командующий послал адъютанта, но тот тяжело ранен. Я привез сообщение. Противник теснит нас на левом фланге. Командующий предлагает вам атаковать.

Лицо Шабельского хищно ощерилось. Он развернул коня и погнал его рысью к центру фронта. Сергей держался рядом и слышал привычные слова строевых команд. Майоры и ротмистры, не дожидаясь приказа, сами ровняли шеренги, готовясь к давно ожидаемой ими атаке.

– Что еще просил передать командующий? – крикнул Шабельский, уносясь дальше.

Сергей натянул поводья, давая рыжей передохнуть и не желая более мешать командиру полка.

– Он сказал – истребите всех! – пустил он вдогон генералу первое, что подвернулось ему на язык; то единственное, что было в мыслях каждого из десятков тысяч людей, сошедшихся, столкнувшихся на равнине к востоку от древнего города Гянджа.

Шабельский довольно всхрапнул и унесся далее. Сергей видел, как он вертится перед фронтом, воздев к небу руку, свободно удерживающую тяжелый палаш.

– Драгуны!.. – доносились до Сергея отдельные слова. – Враг… без пощады… Бог и государь… Марш!

Генеральский приказ подхватили трубы, литавры. Четкая линия фронта Нижегородского драгунского полка качнулась, сдвинулась и направилась вниз, по ходу заворачивая налево. И Сергей вдруг понял, что и его захватывает это движение, набирающее энергию с каждым шагом. Он намеревался проскакать мимо, добраться до походного госпиталя и вернуться с санитарами к раненому адъютанту. Но было уже слишком поздно. Тяжелые драгунские лошади смяли бы его вместе с кобылой, вздумай он продвигаться поперек движения.

Сергей повернул кобылу и поехал в первых рядах атакующего полка чуть позади эскадронного командира. Сначала двигались шагом, потом постепенно перешли на быструю рысь.

Мамед-мирза, увидев надвигающуюся русскую кавалерию, принялся отгонять своих всадников от грозно ощетинившихся карабинеров, разворачивая их навстречу драгунам. И Сергей вдруг сообразил, что несется в конную атаку почти безоружным. Винтовка висела у него в чехле за спиной, но она была бесполезной в тесном строю; кинжалом, подарком Семена Атарщикова, он так и не научился пользоваться толком; ольстры, седельные кобуры, были пусты, поскольку пистолеты в горах не могли защитить владельца. Только один небольшой пистолет вроде дорожного Сергей постоянно носил под черкеской на всякий случай. И теперь одна-единственная пуля могла стать перед ним и смертью. Да и принести пользу она могла, только если выпустить ее в упор на расстоянии не более трех саженей.

А между тем обе конные массы сблизились. Огромный перс, закрывавший своей широкой грудью полнеба, летел прямо на Новицкого, яростно визжа и занося гигантскую саблю. Сергей знал по своему немалому опыту, что размеры противника увеличены его пылким воображением. Что и он, возможно, кажется этому коннику таким же великаном, спустившимся из заоблачных гор.

Он согнул руку с пистолетом, укрепив ее в локтевом суставе, и держал лошадь ровно, надеясь, что она не отпрянет в последний момент, не собьет ему прицел напрочь.

– Двенадцать… десять… восемь… шесть…

Он потянул за крючок. Выстрела он не услышал за лязгом и грохотом, с которым столкнулись две огромные массы конницы. Но на месте рта персидского всадника, где только что блестели крепкие желтые зубы, вдруг образовалась черная дыра, тут же залившаяся кровью. Перс опрокинулся навзничь, а Сергей, проносясь мимо, свободной левой рукой вырвал из разжавшейся ладони саблю. Бросил бесполезный уже пистолет за пазуху, перекинул трофейное оружие в правую руку, завопил нечто грозно-бессвязное и азартно ринулся в самую гущу кавалерийской схватки…

В четыре часа пополудни Новицкий ехал шагом, направляясь к Куракчайскому ущелью. Левая кисть его, державшая поводья, обмотана была куском лишней рубахи, когда-то белой, а теперь побуревшей от запекшейся крови. Правая рука бессильно свисала вдоль бока, а дальше продолжением ее раскачивалась кривая персидская сабля, прихваченная за красный темляк.

Сражение под Елизаветполем уже было выиграно нами решительно и бесповоротно. Трещали еще в отдалении ружейные выстрелы, проносились группы всадников – драгун, казаков, милиционеров, – но войско Аббаса-Мирзы, все его главные силы, все шестьдесят тысяч пеших и конных уже думали об одном: о спасении собственной жизни. А десять тысяч русских преследовали их, гнали, рубили и кололи нещадно.

Атака Нижегородского драгунского полка, в которой принял участие и Новицкий, сломала боевой дух персов. Конница Мамед-мирзы была опрокинута и истреблена на треть. Оставшиеся в живых унеслись так быстро, что смели по пути собственную пехоту. В эту брешь рванулись эскадроны Шабельского и очень скоро соединились с пехотными полками первой линии. Колонны, которые повел за собой Мадатов, прорвались через неприятельский центр и, разделившись надвое, погнали обескураженные батальоны сарбазов.

Аббас-Мирза еще пробовал выправить положение, бросив против нашего правого фланга свой резерв – батальоны джамбазов и несколько тысяч отборной конницы. Персидским гвардейцам удалось потеснить херсонский полк и казаков. Но потом пехота уперлась, не позволила персам прорваться в тыл русской позиции. А там уже Вельяминов развернул нижегородцев направо, приказав отразить новый опасный наскок неприятеля. Вслед же им послал карабинеров Клюки фон Клюгенау – отрезать увлекшихся атакой гвардейцев. Персы, заметив опасный маневр русской пехоты, даже не пытались отразить атаку драгун, а загодя показали им спины. На том сражение и закончилось. Началось избиение спасавшихся бегством.

В последней фазе сражения – кровавой и беспощадной – Сергей участвовать не хотел. Воспользовавшись своим свободным положением и штатским костюмом, он выехал из рядов нижегородцев и отправился на поиски раненого поручика, от которого перенял приказ командующего генералу Шабельскому. Он не надеялся спасти юношу, тот был слишком жестоко ранен, но Сергей обещал ему, что вернется, и намеревался сдержать данное слово.

Он помнил точку, где был сбит с лошади адъютант Паскевича, – дальше и левее батареи, которой управлял Вельяминов, но не нашел ни человека, ни трупа. Это обстоятельство его обнадежило – мертвые хранят свое место долго после окончания боя, но проверять свою догадку не стал. До перевязочного пункта было достаточно далеко, а сражение еще не закончилось. Новицкий повернул усталую лошадь и тронулся не спеша на восток, туда, где долина суживалась, переходя в каменистое ущелье, узкое горлышко, через которое пыталась улизнуть разбитая армия Аббаса-Мирзы.

Сергей не торопил лошадь, она и так достаточно набегалась за сегодняшний день, и животное двигалось неспешным и ровным шагом, аккуратно перешагивая тела. Сергей уже пересек невидимую границу, разделявшую поутру обе армии, ту линию, на которой столкнулись в яростной штыковой атаке батальоны персов и русских. И дальше путь его лежал в буквальном смысле слова по трупам. За четверть века без малого воинской службы Сергей так и не приучился наблюдать с равнодушием человеческие останки. Искалеченные, истерзанные тела, покрытые страшными ранами – колотыми, резаными, пулевыми, – не пугали его, но возмущали. Всю свою сознательную жизнь он силился отыскать причины, по которым молодые сильные люди вынуждены были убивать себе подобных, уничтожать их самыми изощренными методами, и никак не продвинулся далее пункта, на котором остановился более десяти лет назад. Тогда он принялся сочинять записки отставного штаб-ротмистра о двух кампаниях, в которых ему довелось участвовать. Но от тихого кабинетного занятия его отвлек Артемий Прокофьевич Георгиадис.

«Сначала познай себя, – укорил полковника русской армии, сотрудника секретной службы его собственный, хрипловатый внутренний голос. – Пойми, почему тебе не сидится за столом ни дома, ни в канцелярии. А тогда, возможно, сумеешь осознать побуждения и других людей, иного цвета кожи, разреза глаз, но думающих и чувствующих, как и ты сам…»

Садящееся за спиной Новицкого солнце отбрасывало длинную тень лошади с всадником. Косые лучи играли медными обручами на стволе искалеченной пушки, уткнувшейся дулом в землю. Здесь стояла персидская артиллерия, сюда прилетело удачно нацеленное ядро, выпущенное русским орудием.

Вдруг Сергею почудилось какое-то движение за разбитым лафетом. Он поддернул саблю, обхватив эфес отдохнувшими пальцами, и повернул рыжую, стараясь высмотреть, кто притаился за развороченными остатками пушки.

Там, привалившись к искореженному металлу, лежал персидский артиллерист. Он был, очевидно, тяжело ранен, но жив и постанывал сквозь сжатые зубы. Куртка его из темно-синего сукна была разодрана в клочья, и сквозь лохмотья Сергей видел ужасную рану. Панталоны перса, когда-то белые, теперь приняли цвет невообразимый, недоступный никакому словнику: все они были облеплены грязью, а от пояса до колен залиты еще и кровью. Также перепачкано, перемазано было лицо умирающего. Высокая баранья шапка лежала рядом, и на ней покоился небольшой пистолет, похожий на тот, что Новицкий держал за пазухой.

Сергей достал левой рукой перезаряженное оружие и, направляя лошадь одними коленями, осторожно поехал вокруг орудия. Он не отрывал глаз от перса, готовясь стрелять при первом его угрожающем движении. Но тот, видимо, боролся с болью и ничего не замечал из того, что творилось вокруг. Волосы раненого, грязные и взлохмаченные, все же, казалось, были светлее, чем можно было ожидать от выходца из Тебриза, Казвина, пришельца из Хорасана. Не открывая глаз, лежащий пробормотал несколько слов на языке, совсем не похожем на фарси или тюркский, и в этот момент Новицкий узнал его.

Он спрыгнул с лошади, обмотал повод вокруг расщепленного колесного обода и подбежал к Кемпбеллу. Тень его упала на лицо Ричарда, тот вздрогнул и поднял веки. Рука его поползла к пистолету, но замерла.

– Hello, Serge! – произнес он тихим, тихим сдавленным голосом. – Is it you, my friend?[41]

– Да, это я, Дик, – ответил Сергей по-французски.

Он осторожно опустился рядом с Кемпбеллом, снял с пояса фляжку и осторожно смочил англичанину запекшиеся губы.

– Спасибо, Серж. Видите, как я неаккуратно подставился. Одним вашим ядром совершенно разбило одновременно и орудие, и меня.

– Сюда упало немало ядер, – заметил Новицкий, оглядываясь.

– О, да! Ядра, пули, а потом еще и штыки, сабли. Я понимаю, что вы который раз взяли верх в извечном споре – кому же владеть Закавказьем.

– Да. Армия Аббаса-Мирзы совершенно разбита и спасается бегством.

– Помоги им, Господь, в которого, впрочем, они не верят. Я и сам бы улепетнул, если бы меня слушались ноги.

– Полежите спокойно, Дик, – сказал Сергей, готовясь подняться. – Я привезу доктора.

Но Кемпбелл с неожиданной силой ухватил его за рукав.

– Не уходите, Серж, не тратьте впустую время. С такой раной не выживают. Все, что может сделать ваш врач, даже если он лучше, чем наши, – заставит меня промучиться на сутки или двое больше.

Сергей знал, что Ричард был прав, и потому молчал.

– Помогите мне, Серж. Я устал от боли и скоро начну кричать. А это, знаете, как-то неприлично для выпускника Хэрроу, джентльмена и – журналиста. Мой пистолет заряжен. Я, собственно, и сам мог потянуть за крючок, но, понимаете – какие-то идеи нам вбивали в голову с детства. Меня уверили, что Господь не любит самоубийц. Я готовлюсь к нашей неминуемой встрече, и мне не хочется проверять, насколько Он их не любит.

Новицкий смотрел в полуприкрытые глаза Кемпбелла, еще не желая осознавать, о какой услуге просит его британец.

Дик усмехнулся:

– Ну же, смелее, Серж. Одно маленькое движение пальцем. Сколько раз вы наводили ствол на врага, можете один раз доставить это удовольствие другу. Хотя я так и не знаю, кто же мы с вами – друзья или враги. То мы палим друг в друга, бросаем чугунные бомбы, строим козни, готовим ловушки. А потом встречаемся в странных местах: в горской лачуге, борделе, на поле, заваленном трупами, и беседуем, как ни в чем не бывало… А! Одно упустили мы, Серж: мы ни разу не наполнили наши стаканы, не выпили за здоровье Его Величества короля, Его Величества императора. Кстати, я уверен, что ваш Николай охотно оказал бы нашему Георгу услугу, о которой я вас прошу. Охотно и без всякого колебания. Ну, Серж, вот пистолет, вот моя голова… Одно движение пальцем и – вечный покой… Очень больно, мой друг, очень больно.

Новицкий в отчаянии отвернулся, глотая ком, вдруг распухший у него в горле, и пытался сообразить, что же ему надлежит предпринять. И вдруг, к своему счастью, увидел вдали небольшую группку драгун, едущих шагом назад от ущелья. Он вскочил на ноги и замахал рукой. Конные заметили его и повернули к нему.

Первым подъехал вахмистр, кряжистый унтер уже в годах. Они сразу узнали друг друга. Всего лишь несколько часов назад им довелось скакать колено к колену, торопясь в атаку, приказ о которой Новицкий привез Шабельскому.

Сергей подошел к вахмистру и положил руку ему на колено.

– Здесь человек мучается. Персиянин, но – человек. Надобно избавить его от страданий. Как лошадь. Сделаешь?!

– Отчего ж не сделать-то, ваше благородие, – ответил вахмистр, разглядывая через голову Сергея сидящего Кемпбелла. – Очень нам даже понятно. Что лошадь, что человек – все одно пожалеть нужно.

Он слез на землю и отцепил карабин от панталёра. Другой драгун перехватил его лошадь. Вахмистр взвел курок и пошел обходить Кемпбелла, норовя подойти к тому сзади. Дик поднял руку.

– Подожди! – крикнул Новицкий вахмистру и склонился над Ричардом.

Тот показал глазами на грудь.

– Письмо, Серж, слева.

Сергей вытащил из-под разодранной куртки аккуратно свернутый и запечатанный пакет. Поверх него бежало несколько строк, выписанных ровным и твердым почерком.

– Можете проглядеть, Серж, если вдруг захотите. Но это не моим… читателям. Это – моей… вдове. Немного помялся пакет, немного запачкался. Но ничего. Может быть, она и прочтет, может быть, она и поплачет. Женские слезы, Серж, знаете… высыхают так же быстро, как ручейки в пустыне… Как хорошо, друг мой, что женщинам не добраться в эти места. Есть только мы и то, что лежит между нами… Но довольно. Дальше – тишина. Forward!

Вахмистр шагнул ближе, поднося карабин к самому уху умирающего. А Кемпбелл, ровно и мягко улыбаясь, смотрел на Новицкого.

В самый последний момент Сергей не выдержал и опустил глаза. А после стукнувшего выстрела сразу же отвернулся, не в силах заставить себя взглянуть на то, что стало с головой умного, веселого, отчаянного Ричарда Кемпбелла.

Вахмистр вернулся к лошади и принялся прочищать карабин, намереваясь зарядить его перед тем, как трогаться дальше. Новицкий порылся в карманах, выудил серебряный рубль и протянул унтеру. Но тот отшатнулся от денег.

– Ваше благородие, – протянул он укоризненно. – Нешто мы не люди, нешто совсем без понятия.

Но Сергей поймал его руку и сунул в ладонь монету.

– Бери, бери, вахмистр. Выпьешь с товарищами за упокой… всех душ, что нынче полегли здесь.

Вахмистр покачал головой.

– Это – да. Сколько народу положили сегодня – ужасть. И наших, и ихних. Утомился народишко уже убивать. Загнали там персов на холм, наверное, около батальона. Сначала хотели штыками переколоть – да одумались. Своих-то сколько еще поляжет. Орудия подвезли – решили перемолотить. Пока наводили, начали думать – может, сдадутся. Генерал наш подъехал…

– Шабельский?

– Нет. Тот все еще персов гонит. Все еще не насытился. Князь Мадатов случился. Хочет уговорить персов сдаться.

– Где? – встрепенулся Новицкий. – Покажи.

Он сорвал поводья и поднялся в седло. Взглянул в последний раз в сторону Кемпбелла и наклонил голову.

– Я отправлю, Дик, это письмо. Обещаю, – произнес он громко, словно мертвый мог его слышать, и сразу же крикнул драгуну: – Веди, вахмистр! Скачем!..

Скакать измученные лошади не могли, но за четверть часа бодрой рысцой донесли всадников до горловины ущелья. Почти весь отряд Паскевича втянулся в проход, преследуя убегающих персов, а здесь остались лишь карабинеры Клюки фон Клюгенау. Роты поставлены были во фронт, так что они плотным полукольцом охватывали участок склона, по которому вилась вверх хорошо различимая тропка. В разрывах пехотного строя уставлены были четыре орудия; у каждого дежурил фейерверкер с горящим пальником.

Сергей спрыгнул с лошади и отдал поводья вахмистру. Темиру он еще до начала сражения приказал оставаться у перевязочного пункта. Он не хотел, чтобы молодой горец оказался в массе войска, где каждый мог принять его за врага. Юноша подчинился ему весьма неохотно. Он узнал, что Абдул-бек идет с персами во главе нескольких сот нукеров, и надеялся встретить кровного врага среди боя. Новицкий же доказал товарищу, что среди десятков тысяч людей, палящих, колющих, рубящих, отыскать одного-единственного будет невероятно сложно. Также трудно будет пробиться к нему во время сражения, когда рядом с беладом скачут десятки преданных воинов.

– Если Аллах захочет оказать нам такую милость, – сказал Сергей без тени улыбки, уперевшись взглядом в черные глаза Темира, – тогда он сохранит жизнь Абдул-беку и подведет его потом под твою пулю.

Сам же он знал определенно, что не будет вставать между кровниками. Но хочет ли он с прежней страстью отнять жизнь у виновника смерти своей жены – этого он не мог уверенно сказать и себе самому…

Перед фронтом карабинеров Новицкий увидел группу офицеров, в центре которой высилась сухопарая фигура Клюки фон Клюгенау. Рядом с ожесточенно жестикулирующим майором стоял Мадатов, едва перерастая головой плечо австрийца, и слушал объяснения командира пехотного батальона.

– Я бы взял их штыками! – горячился Клюки. – Но солдат наш, говорит Алексей Петрович, дорог. Нельзя терять людей после такой победы. Думаю забросать их ядрами. Когда надоест умирать, вылезут сами.

Сергей придвинулся вплотную к ближайшему офицеру, спросив почти в ухо:

– Что случилось? Кого стережем?

Штабс-капитан лет сорока с лишним обернулся и, увидев штатского, нахмурил круглое лицо, испещренное оспинами, и хотел отвернуться. Но Сергей придержал его за предплечье, и что-то в его поведении подсказало опытному кавказцу, что незнакомец в черкеске имеет право расспрашивать.

– Да, видите ли, – ответил он достаточно вежливо, – до тысячи персов поднялись в скалы. Выше им не уйти – там расщелина. А спускаться – только на наши штыки. Нам же атаковать их в лоб нет никакого резона: столько людей положим…

Карабинер недовольно покрутил головой и продолжил:

– Тут генерал Мадатов подъехал. Говорит, что пойдет наверх и предложит персам капитуляцию. Да он не говорит даже, а только сипит – сорвал голос в сражении. А Клюки не хочет его пускать. Персы и так свирепые, а от поражения только сильнее озлобились. Пальнет кто-то остервенев, так и Мадатова жалко, да и нам дедушка по первое число всыплет. Пока они спорили, артиллерия подошла. Дивизион шестифунтовок. Как начнут ядрами сыпать, тем наверху станет несладко.

Новицкий кивком поблагодарил офицера и протиснулся мимо него ближе к Мадатову. Тот как раз заговорил, но голос едва был слышен, сипел, обрываясь на верхних и нижних нотах.

– Я пойду… – Мадатов сделал паузу и откашлялся в сторону, помассировав пальцами онемевшее горло. – Там несколько сот человек, здесь у тебя шесть рот. Сколько народу положим с обеих сторон, что и за неделю в этом камне не захороним.

– Ваше превосходительство! – огорченный Клюки хлопнул себя по бедрам ладонями и на мгновение сделался очень похож на длинноногую африканскую птицу, которую Новицкий видел как-то в петербургском зверинце. – Вы же и говорите так, что никто, кроме вас самих, не услышит. Ей-богу, шестифунтовки наши кричат куда убедительней.

– Дай человека. Он за меня все расскажет.

– Да нет у меня такого, – огорчился опять майор. – Есть такие, что понимают. Есть и те, что два слова могут связать. Но там же хорошо говорить надо. Доходней, чем пушки.

«Доходчивей», – поправил Сергей немца в уме, а вслух произнес громко и твердо другое:

– Я пойду с вами, ваше сиятельство!

Все обернулись на голос, прозвучавший так неожиданно. Мадатов цепким колючим взглядом схватил разом всю фигуру Новицкого, не упустив из внимания правый рукав черкески, запачканный кровью, и, кажется, остался доволен.

– Вот, майор, и толмач нашелся.

– А он сможет? – засомневался Клюки, видевший до этого Сергея раза два-три и то – в канцелярии.

– Сможет, сможет, – просипел натужно Мадатов. – Говорить, впрочем, буду я. А он только усиливать голосом.

Наверх они пошли втроем. Третьим был тот самый драгунский вахмистр, что привел Новицкого к карабинерам. Он нес импровизированный белый флаг – чью-то нижнюю рубаху, привязанную к обломку казацкой пики. Сергей подумал, что рубаху расторопный унтер содрал с мертвого тела, возможно, что бывшего хозяина той самой пики. Впрочем, трупов и русских, и персов лежало на поле в избытке: запасливый и небрезгливый солдат вполне мог и переобуться, и переодеться, и запастись впрок, имея в виду наступающую зиму.

Сначала драгун шел сзади, но, воспользовавшись уширением тропки, извернулся боком и проскочил вперед. Затем так и пошел, заслоняя собой генерала от случайно пущенной пули.

Новицкий и Мадатов поднимались молча, берегли дыхание. Один раз только Валериан спросил, показывая глазами на замаранный рукав черкески Сергея:

– Ранен?

– Чужая, – так же коротко ответил Новицкий.

– Правильно, – усмехнулся Валериан. – Свою беречь нужно. Да и чужую… иногда…

Он замолчал, не желая без нужды напрягать голос, но Сергей понял старого товарища так же хорошо, как и себя.

Они поднялись саженей на сто от долины, и Сергей подумал, что, пожалуй, полевым орудиям не так-то просто будет закидывать сюда бомбы. А вот чужой пуле лететь и свистеть будет куда как удобней.

Они ступили за перегиб и тут же остановились. Впереди тропинка была перегорожена баррикадой, наспех возведенной из скальных обломков. За укрытием стоял ряд персидских стрелков. Сергей видел только высокие бараньи шапки да десятка три с половиной стволов, уставленных ему в грудь. Он вдруг почувствовал себя невероятно огромным, мягким и беззащитным. Больше всего на свете ему хотелось сейчас свернуться клубочком и быстро-быстро покатиться вниз под защиту своих штыков и орудий. Но Мадатов, шедший справа, продолжал идти так же ровно, без напряжения, и Сергей подстроился под шаг военного правителя Закавказских провинций.

Не дойдя шагов двадцати до баррикады, Валериан скомандовал: «Стой!» и приказал вахмистру пристроиться рядом.

– Я хочу говорить с командиром, – сказал он вполголоса на фарси.

Сергей прокричал эти слова, выдохнув полной грудью.

Никто не пошевелился. Валериан недовольно хмыкнул и повторил:

– Генерал-майор Мадатов хочет говорить с храбрым начальником отряда войск Аббаса-Мирзы.

Сергей прокричал и эти слова, бросая их в раскаленный дрожащий воздух. На этот раз одна из шапок качнулась и поплыла в сторону. Высокий и стройный офицер вышел из-за баррикады, подошел и стал напротив русских парламентеров. Пола куртки перса была разорвана словно бы скользнувшим ударом штыка, и правая рука висела на перевязи.

Офицер назвал себя: «Сулейман-мирза, командир одиннадцатого батальона».

– Скажи – они храбро сражались, – просипел Валериан.

Сергей повторил сказанное, постаравшись расцветить короткую фразу всеми известными ему сравнениями. Ему показалось, что по лицу перса скользнула довольная усмешка. Но Сулейман-мирза приструнил самого себя и спросил довольно сердито:

– Почему Мадат-паша не хочет говорить со мной?

– Генерал-майор Мадатов оставил голос на поле сражения, выкрикивая команды, – ответил Сергей, не раздумывая. – Сейчас я его язык. Только язык и не больше.

Командир персидского батальона кивнул и повернулся к Мадатову. На Новицкого он более не смотрел, только слушал, как подставляют ухо толмачу на сложных переговорах.

– Я видел, как Мадат-паша вел своих людей, атакуя наш центр. Нам повезло – мы стояли левей.

– И нам повезло. Если бы батальон Сулеймана-мирзы оказался на нашем пути, он мог бы и отразить удар.

Польщенный перс кивнул, показывая, что принимает вежливый ответ русского полководца.

– На этот раз не повезло нам.

– Все, кто сражается, знают, как непостоянно военное счастье, – повторил Сергей слабый шепот Мадатова. – Достоинство солдата в том, чтобы принять и перенести поражение.

– Достоинство солдата в том, чтобы принять последний удар врага.

– Обязанность командира – сохранить жизни своих людей. Аббас-Мирза будет доволен, узнав, что к нему вернутся десять сотен обученных воинов.

Перс задумался, подняв глаза к выжженному небу, а потом резко взглянул в лицо Валериану.

– Может быть, славный Мадат-паша согласится разделить мою скромную трапезу. А за это время мои посланцы отправятся к русскому офицеру, оставшемуся внизу, и, уверен, сумеют найти приятное решение наших сложных проблем.

Валериан усмехнулся, помассировал пальцами горло и принялся говорить уже громче и довольно сердито.

– Мадат-паша с удовольствием принял бы приглашение храброго Сулеймана-мирзы. Но он обещал своим офицерам вернуться в течение ближайшего получаса. Кроме того, зная о разного рода случайностях, что подстерегают путников на сложных опасных склонах, Мадат-паша приказал своим людям не только не вступать в переговоры с кем бы то ни было, но и по истечении указанного времени немедленно начать бомбардировку всеми орудиями.

Сергей и сам удивился тому, что смог достаточно верно, не запинаясь, передать такую сложную фразу. Когда он замолк, Сулейман-мирза опустил голову и принялся рассматривать камушки, что пылились у него под ногами.

Новицкий ощутил, как тело его начинает стынуть от внутреннего холода. Иранский офицер вполне мог задержать их с Мадатовым как заложников, и тогда судьба всех троих русских представлялась весьма и весьма неясной. Но он покосился на товарища и успокоился почти совершенно. Все существо князя излучало безусловную уверенность в своих силах; он держался абсолютно спокойно, как человек, который не допускает и мысли о том, что его слова могут быть не услышаны или истолкованы неверно, а с ним самим кто-то может вдруг решиться поступить неподобающим образом. Валериан заговорил снова, и Сергей принялся усиливать голос генерал-майора российской армии.

– Мадат-паша обещает, что будут соблюдены все условия почетной капитуляции. Одиннадцатый батальон сохранит свой значок, его офицеры – оружие. Солдатские ружья сохранят до той минуты, когда батальон вернется на родину. В этом русское командование готово дать письменные гарантии.

Перс выслушал, выждал несколько секунд, а потом вздернул голову.

– Не надо. Мне достаточно одного слова Мадат-паши.

Отсалютовал и пошел обратно, придерживая саблю и отмахивая свободной рукой.

Через полчаса, уже спустившись вниз, уже верхами, Мадатов и Новицкий стояли бок о бок и следили за длинной вереницей сарбазов, сходивших по склону. Они несли ружья прикладами вверх и также, не перехватывая, отдавали их карабинерам, поджидавшим у начала тропы. Командира сдавшегося батальона еще не было видно, и Сергей озабоченно поглядывал вверх по склону.

– Не застрелился бы, ваше сиятельство, – озабоченно бросил он вбок, даже не глядя на князя.

Но Валериан только хмыкнул в усы.

– Поляков вспомнил, Новицкий? – спросил он, выдержав паузу.

Обоим тут же представилась памятная сцена из осени двенадцатого года: площадь небольшого белорусского городка, колонна пленных французской армии в мундирах польского легиона и капитан, заставивший сдаться своих подчиненных, спасший жизнь трем с половиной сотням чьих-то мужей, сыновей, братьев, сам падает в схватившуюся ледком лужу, рушится навзничь с простреленным сердцем, роняя маленький пистолет, хранившийся под мундиром ¹.

– Не бойся и не надейся: эти стреляться не будут.

– Думаете, у них нет чести?

– Есть, Новицкий, есть, но другая. Это Азия, а не Европа. Они знают, что каждый из них – ничто. Только часть организма. Человек принадлежит толпе, толпа – городу, город – державе. Да и страна, народ тоже встроены в общее течение времени. Можешь ты отделить каплю от летящей струи? Можешь сказать, что она мокрее других? Так же и человек в Азии. Мы ищем убийцу, они вырезают селение, где он, может быть, затаился.

– Может быть? – переспросил Новицкий.

– Да, им достаточно одного подозрения. А если виноватого даже не случилось в этот момент, то наказаны его родственники, друзья. Все равно, что он сам. Я смотрю на эту толпу и думаю: а ведь среди них, возможно, есть те, кто кинул в огонь моего Петроса. Ты знаешь, как он погиб?

Сергей молча кивнул. Ему представилась кряжистая фигура управляющего княжеским замком, и он вдруг ощутил себя на его месте. Будто бы это его, Сергея Новицкого, простреленного, обездвиженного, беззащитного, хватают чьи-то грубые руки, волокут по каменистой земле и швыряют лицом вперед в самые языки разгорающегося пламени. И до того явственно он ощутил на своем теле жар занявшегося костра, что рука его невольно потянулась к рукояти трофейной сабли.

Валериан приметил это движение.

– Вот-вот, так же и мы хватались за эфесы и у Дуная. Помнишь, когда капитулировал великий визирь. А командир приказал не рубить, а приветствовать-салютовать храбрым турецким воинам. Помнишь, Новицкий?

– Помню, – коротко ответил Сергей.

И обоим им почудилось одновременно, будто бы тень генерала Ланского скользнула поверх их голов, легко коснувшись крыльями щек, забрызганных грязью и чужой кровью.

– Ну да, победили, – сказал Валериан, отвечая уже не Новицкому, а своим мыслям. – В который раз отогнали персов от ворот Грузии. Бог даст, выгоним из Закавказья. Но что же дальше, Новицкий, как нам привязать к себе эти народы? Кто был с нами на этом поле? Эскадрон армян да две-три сотни грузин. Я тебе точно скажу: они и дальше останутся в ожидании. Будут высматривать и считать – от кого же им достанется больше. А я сейчас размышляю, Новицкий, – стоила жизнь одного Петроса судьбы, скажем, всего Тифлиса? Взяли бы всех своих и отошли, скажем, за Терек.

Новицкий облокотился о переднюю луку и повернулся к Валериану. Впервые за долгие годы знакомства он видел князя в таком меланхоличном настроении. В первый раз слышал, как Мадатов произносит тирады столь длинные и не относящиеся прямо к устройству роты, батальона, полка, дивизиона или провинции.

– За Терек нам нельзя, князь. На том рубеже нам никого не сдержать.

– Так, стало быть, за главный хребет. Поставить сильные посты на всех перевалах, и пускай они здесь, внизу, творят, что им вздумается.

– А мы будем смотреть, – осторожно ответил Новицкий. – Будем смотреть, как горят дома, и слушать, как кричат дети и женщины.

Лицо Мадатова сморщилось, но он упрямо наклонил голову, словно набычился.

– Я, Новицкий, слышу, как кричит Петрос, Может быть, если закричат сотни этих сарбазов, их вопль заглушит тот единственный голос.

Сергей выпрямился.

– Одиннадцатый батальон не стоял под Шушой. Они обогнули горы и шли скорым маршем на Гянджу.

Мадатов покосился на него, но не стал спрашивать, откуда у Новицкого такие сведения. Он, как и многие в штабе Ермолова, уже успел привыкнуть к тому, что худощавый невысокий чиновник из канцелярии Рыхлевского знает все, что творится вокруг Кавказа. Если и не все, то многое.

– Значит, они невиновны?

– Они солдаты, но не убийцы. Во всяком случае, пока мы не доказали обратное.

– Стало быть, мы с тобой сделали правильно.

Мадатов потер пальцами горло, показывая, что утомлен разговором, откашлялся и толкнул вороного вперед, туда, где майор Клюки фон Клюгенау уже беседовал с командиром персидского батальона.

Рыжая лошадь Новицкого также переступила ногами, но Сергей удержал животное. Он смотрел в спину удаляющегося генерал-майора и размышлял над тем, как забавно и непросто проложен наш путь в этом мире. Полководец, увлекший за собой полковые колонны в яростную и жестокую штыковую атаку, через несколько часов рискует собственной жизнью, чтобы оставить в живых какое-то количество солдат им же разбитой армии. А потом неожиданно задается вопросом: не лучше ли вырезать их всех поголовно?

Он, Новицкий, никогда бы не смог отдать такой страшный приказ. Но он, Новицкий, никогда бы по собственной воле и не решился бы подняться к сотням разъяренных сарбазов. Даже под белым флагом.

– Об этом, Сергей Александрович, мы подумаем после, – сказал он себе. – А пока война не закончена, не время разрешать моральные антиномии.

Он поворотил лошадь, махнул рукой вахмистру и поехал назад через огромное поле, заваленное трупами персов и русских. В полутора-двух верстах на холме стоял санитарный пункт. Там ждал его Темир с запасной лошадью, и нужно было срочно намечать ближайшие действия. Командующий ожидал его донесений не позже следующего утра…