Клятва француза Макинтош Фиона

– Мама, он в тебя влюблен.

– Разумеется. Ты же знаешь, я красавица, пусть и лысая. – Она с улыбкой поправила завязанный тюрбаном роскошный эрмесовский шарф – рождественский подарок сына. Ильза Фогель всегда выглядела элегантно, даже при смерти. – Макс, ты все худеешь, – озабоченно заметила она.

– Ты тоже, – улыбнулся он.

Она шутливо шлепнула его по руке, словно бабочка задела крылом.

– Нет, я серьезно, – с мягким укором сказала Ильза.

– Мама, честное слово, я не голодаю. Это ты считаешь, что я так и остался пухлым младенцем.

– Гм, возможно. А что ты собираешься делать после окончания университета? Застрянешь в душной библиотеке, среди пыльных фолиантов?

– Нет, – улыбнулся он. – Я пока не знаю, чем заняться.

– По-твоему, ученая степень поможет тебе определиться в жизни?

– Не знаю, мама.

– Ох, Макс, не говори глупостей. Не знает он! У тебя целая жизнь впереди!

– У тебя тоже, – невольно вырвалось у Максимилиана.

– Да, – кивнула Ильза, не отрывая глаз от сына. – Но у меня нет выбора. Я смирилась со своей участью и горевать об этом не намерена.

– Ты очень похожа на Ангелику.

– Еще бы! Я – ее дочь. Понимаешь, Макс, в жизни всегда есть выбор. Сделай его и достойно проживи свою жизнь. Деньги у тебя есть?

– Мама, – вздохнул он. – Ты и так слишком щедра. Я вполне обеспечен, вовсе не бедный студент.

– Послушай, мне больше не на кого тратить свое состояние. Поэтому живи в свое удовольствие, сынок. Оказывается, жизнь не так уж и длинна.

Макс поморщился: сейчас он ненавидел это присловье.

– Мне не на что жаловаться, мама.

Ильза протянула дрожащую истощенную руку за стаканом воды на прикроватной тумбочке, с трудом сделала глоток через соломинку и вложила стакан в ладонь сына. Обессиленно откинувшись на подушки, Ильза кивнула на одежный шкаф в углу комнаты.

– Где-то там, в глубине, есть коробка из-под туфель. «Шарль Журден». Принеси ее сюда, пожалуйста, – попросила она, возбужденно сверкнув глазами.

Макс недоуменно пожал плечами, подошел к шкафу и отыскал нужную коробку.

– Вот эта? – уточнил он.

– Да, да, – улыбнулась мать.

Он осторожно опустил коробку на атласное покрывало.

– Что там, еще пара миллионов для любимого сына?

Ильза рассмеялась неожиданно звонким, счастливым смехом.

– Нет, мой мальчик, твое состояние в надежном банке, не беспокойся. Только женись с умом, не спеши.

Он с трудом сдержал рвущийся из груди всхлип, притворно закашлялся. К прощанию с матерью Макс готовился уже целый год, зная, что этот день стремительно приближался. Он завидовал тем, чьи родители погибли в катастрофе, ведь гораздо легче прощаться с хладным трупом, чем с улыбкой смотреть в глаза наступающей смерти.

Макс вздохнул и призвал на помощь несгибаемую стойкость, о которой ему всегда говорила бабушка.

– Перед смертью мать должна увидеть любимое лицо сына, – настаивала Ангелика. – Пойди, обними ее на прощание, улыбнись. И не плачь, Ильза не любит слез.

Макс поглядел на мать и лукаво улыбнулся.

– Кстати, о женитьбе. Я все собирался тебе сказать, что моя новая подружка – негритянка. – Он увидел ошеломленное лицо матери и рассмеялся. – Мам, я пошутил.

– Но ты же с кем-то встречаешься?

– Да, – кивнул он и солгал: – Ничего серьезного, мимолетное увлечение.

На самом деле он очень любил Клер… а потом выяснилось, что она ему изменила.

– Прости, я не нарочно, – рыдала Клер, когда Максу стало об этом известно. – Я даже не знаю, почему я согласилась поехать с ним на выходные. Ты все время оставляешь меня одну, уезжаешь в свою Лозанну. Мне скучно, понимаешь?

Еще совсем недавно Макс представлял себе, как сделает Клер предложение, как они будут жить в Швейцарии, отдыхать в Провансе, приезжать в Париж… Измена любимой девушки глубоко ранила душу, истерзанную ожиданием смерти матери. Впрочем, сейчас он осознал, что они с Клер совсем не подходили друг другу: девушка любила веселые компании и бурные вечеринки, а Макс предпочитал тихие уголки и неторопливые беседы. Он всегда был склонен к созерцанию и глубоким размышлениям. Вдобавок, Клер отговаривала его от поисков отца.

– Какая разница, кто он? – со смехом утверждала она. – Даже если ты все о нем выяснишь, это ничего не изменит.

Теперь Макс понимал, что Клер была неправа. Он знал и любил мать, она всегда была надежной опорой, без нее он чувствовал себя неприкаянным. Любые сведения об отце – кто он, каким он был – поддержат и помогут Максимилиану укрепиться в неведомом бурном океане жизни. «Не покидай меня, – с мольбой подумал он, глядя на изможденное лицо матери. – Я не могу жить без тебя…»

– Ах, значит, о свадьбе речи нет? – спросила мать, прерывая мрачное раздумье сына.

– Нет-нет, – запротестовал он. – Мне еще рано.

– Макс, тебе двадцать четыре года. Ты жених завидный, особенно в Швейцарии.

Действительно, желающих породниться с Фогелями было много. Каждое лето Макса знакомили с чередой хорошеньких девушек, матриархи состоятельных семейств регулярно навещали Ильзу и интересовались ее сыном.

– Знаешь, мам, вот назло всем я женюсь на какой-нибудь селянке-австралийке, – рассмеялся он.

– Если честно, будет лучше, если ты женишься на чужестранке. Держись подальше от всех этих светских девиц из Вены и Женевы.

– А ты почему замуж не вышла? Нет, не за моего отца. Были же у тебя поклонники?

– Да, но они меня не интересовали. Кстати, хорошо, что ты упомянул об отце, – вздохнула она и сняла крышку с коробки из-под обуви.

Макс вздрогнул от неожиданности: мать никогда не упоминала о таинственном отце.

– Ты всегда говорила, что даже имя его забыла! Что ничего о нем не знаешь!

Ильза с любовью посмотрела на сына.

– А еще я говорила, что ты появился на свет по случайности – пусть по счастливой, но случайности. На самом деле, ты – мой чудесный подарок. Ты помог мне не сойти с ума… – произнесла она, и глаза ее затуманили воспоминания.

– А как же безумие войны, безудержный порыв головокружительной страсти, мимолетное увлечение? – настаивал Макс.

– Ты залечил мои душевные раны, – вздохнула она.

– Что все это значит?

– В этой коробке хранятся письма от человека, который…

– От моего отца?! – ошеломленно воскликнул Макс.

Ильза кивнула, отведя глаза и неуверенно перебирая содержимое коробки.

– Но ты… – начал он и запнулся, не зная, что сказать дальше.

– Прости, сын. Я солгала тебе, а теперь прошу прощения. У меня были веские причины…

– Причины? – Он едва не задохнулся от возмущения и пристыженно умолк, заметив слезы в глазах матери. Ильза никогда прежде не плакала, не терзала себя, не жаловалась, а сейчас огорчилась из-за боли и страданий, причиненных сыну. Он часто спрашивал об отце, но выслушивал лишь уклончивые ответы и невнятные объяснения, из-за чего у юноши сложилось впечатление, что своим рождением он обязан порыву мимолетной страсти во время вечеринки, когда мать, забыв о врожденном благоразумии, поддалась минутному влечению. На самом деле Макс не мог себе представить, что мать не совладала со своими чувствами.

– Прошу тебя, не плачь, – ровным голосом произнес он. – Объясни мне, что заставило тебя пойти на ложь?

– Ты с детства отличался неимоверной гордостью и чувством собственного достоинства, всегда обладал навязчивым желанием докапываться до самой сути. Мне хотелось, чтобы тебе хватало только меня, но ты не унимался, ты жаждал выяснить, кто твой отец.

– Неправда! – слабо запротестовал он, сознавая справедливость материнского укора.

– Я очень боялась, что ты его возненавидишь.

– За что? – удивленно спросил Макс.

– Не спеши, – попросила она, отводя глаза. – Я не хотела, чтобы ты знал о его существовании. Ты был слишком опрометчив, легко мог решить, что он не питает к тебе интереса. Твой отец – сложный, противоречивый человек, его трудно понять. Мне было легче, когда о нем не знал никто: ни ты, ни мои родители. Нельзя судить его за то, что он меня оставил.

– Но он нас бросил!

– Нет, мальчик мой, он не догадывался о твоем существовании. Он бы тебя очень любил.

– Ты ему не сказала?!

– Я не могла с ним связаться, – призналась она, с тоской глядя в окно. – Он был на фронте.

– Он погиб? – с ужасом спросил Макс.

– Да, – ответила Ильза. По впалым щекам заструились слезы, хрупкие плечи вздрогнули. Она утерла глаза краешком простыни и взяла себя в руки. – Я узнала об этом только после войны.

Макс удивленно посмотрел на коробку и тяжело сглотнул.

– Письма от отца… – недоверчиво выдохнул он, дрожа от непонятного возбуждения. Наконец-то он узнает имя этого храбреца, обретет еще одну опору.

– Он всего пару раз присылал мне весточку. Вот это письмо, из Парижа, писалось несколько месяцев, как дневник. Он погиб через день после последней записи.

– Откуда ты знаешь?

– Это письмо переслал мне француз, который был рядом в день его смерти.

– Как он погиб?

– Убит французским повстанцем во время освобождения Парижа в сорок четвертом году.

– И его убийца прислал тебе письмо? – изумленно спросил Макс.

– Нет, со мной связался боец французского Сопротивления, на руках у которого умер твой отец. Они были врагами и в то же время – друзьями. Ты все поймешь, когда прочитаешь письма. Все очень запутано. Сам участник Сопротивления сражался на стороне французов, но по национальности немец. Его зовут Лукас Равенсбург. Во всяком случае, так он подписал свое письмо.

– Он тоже с тобой переписывался?

– Да, все письма здесь, в коробке. Он приложил свою записку к письму твоего отца. Пришла пора тебе это прочесть. Ты должен знать о Маркусе.

– Его звали Маркус… – задумчиво повторил Макс.

При звуке этого имени Ильза улыбнулась своим воспоминаниям, пристально посмотрела на сына и приподнялась на кровати.

– Полковник Маркус Килиан – единственный, кого я любила, – твердо сказала она. – С ним не мог сравниться никто. Он ярким метеором ворвался в мою жизнь, и рядом с ним все остальные меркли. Он подарил мне тебя, Макс. Мы познакомились в тридцать восьмом и сразу же сблизились, однако ситуация в Европе осложнилась, и мне пришлось срочно вернуться в Швейцарию. Только здесь я поняла, что забеременела. К этому времени Маркус уехал в Берлин и получил назначение на фронт. Мы оба знали, что нет смысла надеяться на будущее. Он твердо решил уйти на фронт холостым, без семьи. Во время нашей последней встречи он объяснил мне, что вести солдат в бой и принимать трудные решения гораздо легче, когда не надо волноваться о родных и близких. Мне был близок и понятен ход его рассуждений – я ведь женщина практичная. – Она улыбнулась и покачала головой. – Тогда я еще не знала, что беременна. Мы попрощались, но никто из нас не подозревал, что мы расстаемся навсегда. Времена были тяжелые. Я вернулась в Швейцарию, решив, что когда-нибудь мы встретимся и во всем разберемся…

– Однако вы так и не встретились.

Ильза вздохнула.

– Мы с ним больше ни разу не виделись. Он несколько раз писал мне, по-дружески рассказывал о своей жизни, но не заговаривал о чувствах, только выражал надежду, что я жива и здорова.

– А ты ему писала?

– Да, я ответила ему на одно письмо. По-моему, он не хотел, чтобы мы поддерживали переписку. Для него это было слишком болезненным напоминанием о том, чем он пожертвовал. Маркус был прекрасным военачальником, хотя в душе его жил трагический романтик. За это я его и полюбила. В то время я была суровым реалистом, ученым, а твой отец мечтал о чудесах. Я отправила ему письмо с одним из своих берлинских знакомых, который передал послание в обход фронтовой почты. Я догадывалась, что Маркус воевал в России. Ходили слухи, что он нарушил приказ Гитлера и попал в немилость. Позже выяснилось, что его отправили в Париж. За шесть лет я получила от него всего два письма, но они возродили во мне волю к жизни. Я очень надеялась, что он к нам вернется, что у тебя будет настоящий отец.

– А когда ты узнала о его смерти?

– Последнее письмо он написал в сорок четвертом, мой французский корреспондент отправил его годом позже. Оно пришло на мой женевский адрес – Маркус не знал другого, – долго плутало, и я получила его только в сорок восьмом. Целых четыре года я не знала, что Маркуса нет в живых. Хотя, может быть, я почувствовала это, и мой организм отреагировал…

Макс понял, что мать имеет в виду раковую опухоль.

– Знаешь, ты на него очень похож, – печально сказала Ильза. – У тебя такие же голубые глаза, меняющие цвет под настроение. Сегодня у тебя очень холодный взгляд. И такие же золотистые кудри. У него всегда была аккуратная короткая стрижка с четким пробором. Он наверняка пришел бы в ужас от твоей гривы.

– Мам, мои однокурсники считают, что я весьма консервативен, – усмехнулся Макс.

– И лицо… Вы похожи, как две капли воды. Нордический тип, настоящий викинг. Ты – копия отца, Максимилиан. Такой же красавец.

– Да-да, материнская любовь слепа, – отшутился он, не смея поверить услышанному.

– Это чистая правда, мой мальчик, – вздохнула Ильза. – Килиан был необыкновенно красив: высокий, стройный, с невероятной выправкой. Ты на него похож не только внешне. Он был очень хорошим человеком, с развитым чувством чести, долга и собственного достоинства. – Она указала на один из конвертов в коробке. – Здесь я записала все, что знала о нем. Во время нашего недолгого знакомства мы были неразлучны. Он был бы прекрасным отцом… Он как-то обмолвился, что всегда хотел назвать сына Максимилианом. – Ильза закрыла глаза: верный признак того, что боль вернулась. – Позови Арни, пожалуйста.

Макс пригласил доктора Кляйна и отнес коробку на материнский письменный стол у окна. На самом верху в коробке лежал конверт, надписанный крупным четким почерком. Письмо было отправлено из Шотландии. На обороте виднелось имя «Л. Рэйвенс» и адрес на Оркнейских островах. Макс решил, что обязательно узнает, где это.

Доктор Кляйн подошел к нему и прошептал:

– Она приняла морфий, через несколько минут уснет. Макс, ей недолго осталось мучиться. Побудь с ней.

Макс машинально кивнул.

Ильза открыла глаза и поморщилась от боли.

– Почитай мне, – попросила она.

– Что?

– Его последнее письмо… я хочу уснуть, слушая, как ты читаешь слова отца. Там сверху письмо Равенсбурга, ты его потом прочтешь… а письмо Маркуса под ним.

Макс вытащил из коробки небольшой белый конверт с бурым пятном и внутренним чутьем догадался, что это кровь отца. К глазам подступили слезы, но Макс сдержался. Он осторожно развернул несколько листов тонкой папиросной бумаги, исписанных аккуратным мелким почерком, черными чернилами. На самом верху страницы стояла дата: 3 мая 1944 года. Макс присел на краешек кровати и взял мать за руку.

– Оно начинается «Моя дорогая Ильза»…

– …Пришла весна… – слабым голосом продолжила мать и отвернулась к стене. – Читай дальше.

– Пришла весна, – прочел Макс. – Я в Париже, разбираю бумаги, но даже бессмысленная канцелярская работа становится в радость, если заниматься ею в самом прекрасном городе мира.

Он начал читать рассказ Килиана о новом назначении на пост координатора, отвечающего за связь немецких оккупационных властей с французской церковью; о жизни в роскошном отеле «Рафаэль»; о том, как французы противились оккупантам. Килиан говорил о своем отвращении к жестокости нацистов, к свастикам, уродующим исторические памятники города, рассказывал, как порыв ветра сдул громадную эмблему с Эйфелевой башни. «Французы втихомолку гордятся тем, что, хотя Гитлер и захватил Париж, он не смог покорить Эйфелеву башню». На лице Ильзы появилась легкая улыбка. Макс понял, что мать знает письмо наизусть, ей просто нравится слышать знакомые слова из уст сына.

Килиан красочно описал Тюильри и Люксембургский сад, упомянул Лувр и картины, бесследно исчезнувшие из музея. «Говорят, что где-то во Франции в хижине бедного крестьянина на стене висит „Мона Лиза“… Отправлю ли я когда-нибудь это письмо? Если цензура его перехватит, то все подозрения моих недругов подтвердятся, и гордый потомок рода Килианов кончит свою жизнь на виселице».

В следующей записи, датированной несколькими днями позже, говорилось о другом. Чернила побледнели, почерк стал еще мельче, словно Маркус Килиан старался уместить на листе как можно больше.

– «…Я решил обходиться одним приемом пищи в день. Французы голодают, и, в отличие от многих моих соратников, совесть не позволяет мне предаваться излишествам. Впрочем, французские богачи ни в чем себе не отказывают, а на фронтах гибнут тысячи немецких солдат. Мы проиграем войну из-за бессмысленной жестокости и чрезмерного желания уничтожить русских. Но хватит о мрачном. Вечером меня пригласили в знаменитое парижское кафе, известный приют писателей, художников, философов… и, разумеется, нацистов».

Макс ощутил ядовитую, горькую иронию в словах отца.

– Les Deux Magots, – прошептала Ильза, слабо пожимая пальцы сына. – Кафе «Два маго».

– «Я встречаюсь с Вальтером Эйхелем, банкиром старой закалки, ценителем музыки, литературы и изящных искусств. Он настоящий патриот своей родины и наверняка разделяет мои взгляды на нынешнюю ситуацию, так что меня ждет приятная беседа за рюмкой хорошего коньяка».

Судя по всему, письмо писалось несколько недель, как дневник. В конце второй записи Макс остановился и поглядел на мать. Она лежала неподвижно, устало прикрыв веки.

– Продолжай, – еле слышно попросила она. – Прошу тебя.

В записи от шестнадцатого мая говорилось:

«Милая моя Ильза, произошло нечто невероятное, почти чудесное, и кроме тебя, мне не с кем поделиться своей радостью, ведь ты – мой единственный друг. На прошлой неделе, когда я встретился с Вальтером Эйхелем, мне довелось познакомиться с его крестницей, Лизеттой Форестье, немке по отцу. Как ни странно, мы с ней подружились, и это знакомство, будто свежий летний ветерок, развеяло мое уныние. Лизетта работает в банке Эйхеля, но я надеюсь уговорить ее перейти на службу ко мне: превосходное знание немецкого и французского делает ее идеальным кандидатом на место моей помощницы, ведь мне придется исколесить всю Францию и встречаться с всевозможными представителями церкви. Лизетте двадцать пять лет, она очень хорошенькая, бойкая девушка. Наверное, ей скучно со мной, но в ее присутствии я испытываю невероятный подъем духа, чего не случалось уже очень давно, с самого начала нацистского безумия…».

Макс запнулся и снова взглянул на мать. Ему было неловко читать эти строки, а ведь Ильза наизусть знала письмо и помнила об этом признании. Как же она страдала, бедняжка!

– Пожалуй, на сегодня достаточно, – ласково сказал он и погладил ее по плечу.

Ильза не шевельнулась, полузакрытые веки не затрепетали. Макс вздрогнул и осторожно повернул мать к себе. Она безвольно опрокинулась на спину, полураскрытые губы застыли в нежной улыбке, невидящие глаза уставились вдаль.

По коже пробежал озноб, горе тяжелой черной волной обрушилось на Макса, захлестнуло его с головой, сдавило горло. Он обнял худенькое тело матери и разрыдался, исполненный радостного облегчения от того, что ее страдания прекратились.

Мать ушла из жизни, не попрощавшись с сыном. Она знала, что умрет, и выбрала именно день своей смерти, чтобы показать Максимилиану письма, раскрыть ему свой секрет, исповедаться…

Казалось, он целую вечность сжимал в объятьях безжизненное тело матери. Где-то в доме хлопнула дверь. Громкий звук вырвал Макса из горестного забытья, перенес в действительность. Он осторожно опустил голову матери на подушку, закрыл ей глаза, поправил съехавший набок шелковый тюрбан и развязавшийся бантик на ночной рубашке.

Макс не мог забыть нежную улыбку на губах матери. Ильза Фогель умерла, думая о Маркусе Килиане, под звук его слов, слушая голос его сына. Такой смерти она и желала: безболезненной и мирной, в родном доме, в присутствии двух любимых мужчин. Макс с запозданием сообразил, что теперь в его жизни появилась призрачная фигура отца, но для матери Маркус Килиан не был призраком. А кем он станет для самого Макса: проклятием или чудесным даром?

Макс вытащил из коробки конверты и засунул в рюкзак, чтобы прочесть на досуге. Он в последний раз взглянул на мать, поцеловал ее в щеку и вышел в коридор. В вестибюле доктор Кляйн беседовал с Ангеликой и Эмилем.

– Мамы больше нет, – ровным голосом сказал Максимилиан.