Клятва француза Макинтош Фиона
– Да, да, конечно, Клер и все такое… Забудь уже о ней!
– Можно подумать, ты у нас такой опытный в делах сердечных! – досадливо отмахнулся Макс.
– Ну, во всяком случае, я не сижу в кафе в одиночестве.
– Я работаю!
Ник укоризненно посмотрел на него и обратился к Габриэль, которая принесла кофе:
– Как учеба?
– Полным ходом, – ответила девушка. – А у тебя как?
– Ужасно! – притворно вздохнул Ник и подмигнул ей.
Макс всегда завидовал умению друга располагать к себе девушек. Николя непринужденно болтал с Габриэль, а Макс смущенно прихлебывал кофе и не вступал в разговор. Наконец Габриэль отошла, а Ник возмущенно заметил:
– Я тебе почву подготовил, а ты такую возможность упустил!
– Ник, отстань!
– Знаешь, после того, как ты с Клер поссорился, ты живешь как монах.
Макс равнодушно пожал плечами.
– Она, между прочим, считала, что у вас все серьезно.
– Не сложилось, – буркнул Макс.
– Нет, дружище, это ты не дал ничему сложиться. У всех есть родители. Хорошо, у тебя уважительная причина – мать умерла. Это не значит, что теперь надо всю оставшуюся жизнь горевать.
Макс возмущенно уставился на друга и ответил:
– Послушай, не твое дело, как и когда я горюю. Но раз уж тебя так интересует моя личная жизнь, то позволь тебе сообщить: я не горюю, не рыдаю в одиночестве, а работаю над одним интересным проектом. Да, я помню, что моя мать умерла, и отчасти даже рад этому – она отмучилась.
– А почему же ты сидишь с такой кислой миной?
Макс покачал головой.
– Да ладно, признавайся уже, – настаивал Николя. – С каких пор у тебя секреты от меня завелись?
Макс, устыдившись, решил рассказать приятелю о своем отце.
– С ума сойти! – воскликнул Ник. – И ты молчал? А что теперь делать собираешься?
– Поеду в Германию, – импульсивно ответил Макс и умолк, сраженный собственной решимостью.
– Куда? – удивился Николя.
– В Кобленц. Там находится государственный архив.
– И что ты там будешь искать?
– Как что? Ответы. Вдобавок, я хочу найти Лизетту Форестье, расспросить ее об отце, понять, почему им интересовалось гестапо. У меня такое чувство, что во всей этой истории немалую роль сыграл загадочный Люк Боне. Его упоминают и Эйхель, и мой отец.
– Боне – еврейская фамилия, – заметил Ник.
– Откуда ты знаешь?
– Между прочим, я историк и интересуюсь генеалогией. Забыл? – рассмеялся Ник. – Если память мне не изменяет, то имя часто встречается на юге Франции.
Макс вспомнил, что фон Шлейгель подозревал Боне в связях с подпольным движением Сопротивления в Провансе.
– Слушай, спасибо за помощь! – сказал он приятелю.
– Ага, меня все так и называют: помощник Ник.
Друзья расхохотались. Подошла Габриэль, протянула счет. Ник умоляюще уставился на Макса, мол, поговори с ней, не упускай случай.
– Спасибо за рекомендации, было очень вкусно, – с заминкой начал Макс.
– Не за что, – улыбнулась Габриэль. – У меня смена закончилась, Анна-Мари вас рассчитает.
Макс недоуменно заморгал, потом смущенно кивнул.
– А, спасибо. Ну, до встречи.
Габриэль ушла. Ник ткнул приятеля в бок и произнес:
– Ну ты и дурак!
– Заткнись, – беззлобно ответил Макс.
– Ты точно в Кобленц собрался?
Макс кивнул.
– Знаешь, как любит говорить моя тетушка, правда не всегда сладка, – со вздохом заявил Ник.
– И как твоя тетушка додумалась до этой глубокой философской мысли? – осведомился Макс.
– Вот сам у нее и спроси, – ответил Ник. – Когда в Кобленц приедешь.
– Это как? – удивился Макс.
– Видишь ли, она там работает, в национальном архиве.
– А она согласится мне помочь?
– Ну, если я ее очень попрошу… – ухмыльнулся Ник.
– Ты уж постарайся.
– С одним условием! – Николя лукаво прищурился.
– С каким еще условием?
– Пригласи Габриэль на свидание. Соберемся у меня на вечеринку, придет Мирей, еще кое-кто из ребят. У приятеля Мирей всегда классная трава есть, марокканская… – Ник усмехнулся. – Ну ладно, не строй рожи, я пошутил. Пивка выпьем.
– Хорошо, – покорно согласился Макс.
– Отлично! – воскликнул Николя. – Я вечером позвоню тетушке Мари.
– А я пока расплачусь и напишу письмо этой Лизетте, в Шотландию.
– Слушай, а сколькое ей лет?
– В сорок четвертом было двадцать пять, так что сейчас лет за сорок.
– А, совсем старая, – разочарованно протянул Ник.
Глава 12
Джейн приложила к скуле полотенце с колотым льдом. Немеющую кожу пощипывало от холода. В левом ухе звенело, разбитая в кровь губа не позволяла произнести ни слова.
«Ох, долго будет заживать», – подумала Джейн.
Мегги деловито возилась в кухне.
– Милочка, попейте чайку горяченького, сразу лучше станет, – сказала экономка.
Джейн помотала головой.
– Ну сделайте глоточек, прошу вас, – настаивала Мегги.
– Где он? – с трудом шевеля губами, спросила Джейн.
– В гостиной, с братьями и полицейскими. Я им сейчас туда чаю отнесу и вернусь, не беспокойтесь.
Джейн кивнула.
– А лед пока не отнимайте от глаза-то, подержите. Я уже и доктора вызвала, скоро приедет, – сказала Мегги.
– Не надо доктора, – запротестовала Джейн и всхлипнула от боли: из разбитой губы снова закапала кровь.
– Что вы, без доктора никак нельзя! Так полицейские сказали, да и братья мистера Каннеля настаивают. Они очень волнуются, надо же, такое несчастье приключилось. Если б я за зонтиком не вернулась, кто знает, что бы с вами сталось…
– Ох, Мегги, не преувеличивайте, – вздохнула Джейн.
– Я и не преувеличиваю, – ответила экономка. – Не в первый раз такое, я же знаю. Он там сейчас рыдает в голос, стыдно ему, прощения просит, слезами обливается, прямо как дитя малое. Но ведь поднял на вас руку… Нет, что-то надо делать.
Джейн снова всхлипнула. Мегги была права: так дальше продолжаться не могло.
В дверь позвонили.
– Вот и доктор Дженкинс пришел, – сказала Мегги, направляясь к двери. – Я открою, а вы чай пейте.
Джейн послушно отхлебнула чаю: горячий сладкий напиток обжигал небо, отдавал горьким привкусом разочарования. Ей давно было понятно, что Джон никогда не покинет темницы, возникшей в глубинах его сознания. Восемь одноклассников ушли на фронт, а домой вернулись только двое: Фил Парсонедж, потерявший во Франции обе ноги, и Джон, утративший рассудок в Италии. Увечье, нанесенное войной мужу Джейн, становилось очевидней с каждым днем. Он понемногу рассказывал жене о пережитых ужасах: о соратниках, умерших у него на руках; о том, как приходилось собирать разорванные в клочья тела товарищей… включая друга детства, Берти, который закрыл Джона от осколков гранаты. Однажды ночью Джейн невольно обратила внимание на глубокий шрам, исполосовавший бедро мужа, и, к ее удивлению, Джон начал сбивчивый рассказ.
– Это от шрапнели, – сказал он, затягиваясь сигаретой. – Меня нашли контуженого, без сознания, покрытого кровавыми ошметками… Берти. – А когда я пришел в себя, то стал просить, чтобы отыскали Берти. Ну, я имел в виду, чтобы нашли его солдатский жетон, а мне принесли… его голову. Больше ничего не осталось. Я ее завернул в гимнастерку и привез с собой. Было что похоронить… – Он всхлипнул и зарыдал в объятиях жены.
Посреди ночи Джейн обнаружила его скорчившимся на полу в ванной. Джон в кровь разбил костяшки пальцев, ударяя кулаками по кафельной плитке на стенах. А через несколько недель, когда ссадины поджили, он принялся бить жену. Впрочем, началось все со словесных оскорблений, издевательских замечаний, перешло к пинкам и тычкам, потом к пощечинам и тасканию за волосы. Однажды он повалил ее на пол и грубо овладел ею, но Джейн старалась не думать, что муж ее изнасиловал.
В этот вечер все было иначе. Джон весь день вел себя паинькой, дожидаясь ухода Мегги из дома и возвращения жены. Когда Джейн вошла в кабинет, муж с улыбкой спросил ее «Где ты была?» и тут же кинулся на нее с кулаками. Первый удар пришелся в ухо, второй разбил губу, а от третьего Джейн потеряла сознание и рухнула на диван. В это время вернулась Мегги, забывшая зонтик, услышала безумные крики Джона и вызвала полицию. Джона с трудом оттащили от жены, заковали в наручники и держали в гостиной до приезда братьев.
Доктор Дженкинс осторожно осмотрел пострадавшую, удостоверился, что нет переломов, и занялся разбитой губой.
– Придется накладывать швы, – заметил он.
– У меня в ухе звенит, – пожаловалась Джейн.
– А раньше такое бывало? – спросил доктор, сокрушенно качая головой.
– Да, – вмешалась в разговор Мегги. – Он и прежде на жену руку поднимал, хотя до такого не доходило…
– Ну что ж, – вздохнул Дженкинс. – Сначала займемся губой. Звон в ухе пройдет, не беспокойтесь, а вот синяк под глазом останется надолго.
– Зимой солнечные очки выглядят нелепо, – уныло заметила Джейн.
– Боюсь, иначе вам не избежать любопытных взглядов, – сказал доктор. – Впрочем, я бы посоветовал уехать из города. Отдохнуть, подлечиться… подумать о дальнейшей жизни. Видите ли, состояние Джона заметно ухудшилось, с этим надо что-то делать. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.
– Да, – кивнула она.
Дженкинс вколол Джейн обезболивающее, аккуратно наложил на разбитую губу два черных шва, смазал кожу ядовито-желтой антисептической настойкой.
– Ничего страшного, через несколько недель сможете целоваться. А вот в зеркало смотреть пока не советую.
Джейн попыталась улыбнуться.
В комнату вошел Питер, бросился к Джейн и взял ее за руку.
– Ох, какое несчастье! – воскликнул он.
– Мне пора, – сказал доктор Дженкинс. – Я загляну через пару дней, проверю, как идут дела.
Мегги проводила доктора к выходу, а на пороге появился второй брат Джона, Джеймс, ошеломленно глядя на Джейн.
– Так больше продолжаться не может, – решительно начал Питер. – Послушай, Джейн, я распорядился подготовить к твоему приезду наш загородный дом в Девоне. Тебе не помешает отдохнуть несколько недель, пока мы здесь все уладим. Я поговорил с Мегги, она готова поехать с тобой. Разумеется, летом там гораздо приятнее, чем зимой, но все-таки… Свежий воздух, природа, побережье… – Он замялся, не зная, как продолжить разговор.
– Да, конечно, – с готовностью кивнула Джейн. – Я очень ценю вашу помощь.
– Ты – член семьи, родной нам человек, – сказал Джеймс. – Мне очень жаль, что так получилось, поверь… Джона жалко, но тебя мы обязаны были оградить от…
– Вы же не знали, – возразила она.
– Должны были догадаться, – произнес Питер.
– Никто не виноват, – сказала Джейн. – Я очень люблю Джона, но не смогу с ним остаться.
– Джейн, положись на нас. Мы поможем тебе и с Джоном все устроим. Определим его в самую лучшую клинику, под наблюдение врачей.
Мегги принесла еще чаю.
Джеймс откашлялся и смущенно заявил:
– Знаешь, тебе следует воспользоваться услугами юридической фирмы «Бэджер и Бингли». Разумеется, за наш счет.
Джейн ошеломленно взглянула на него.
– Так будет лучше, – уверенно пояснил Джеймс.
Она утерла непрошеную слезинку, выкатившуюся из неповрежденного глаза. Слова «развод» никто не произносил, но все присутствующие понимали, о чем речь.
– Дайте мне время подумать, – взмолилась Джейн.
– Конечно, торопиться незачем, – кивнул Питер. – Мы поступим, как ты сочтешь нужным.
– Что будет с Джоном? – спросила она.
– Сначала его обследуют в больнице, потом проконсультируемся со специалистами… В Линкольне есть санаторий для военнослужащих с подобными расстройствами. Оказывается, это весьма распространенный недуг.
– А как Джон сейчас себя чувствует? – Джейн с трудом выговаривала слова.
– Он очень расстроен, во всем кается, рыдает, – вздохнул Питер.
– Совсем из ума выжил, – раздраженно заметил Джеймс.
– Зря ты так! – воскликнул Питер. – Его вины в этом нет.
– Знаю, – отмахнулся Джеймс. – Но погляди, что он натворил! Джейн, ты же понимаешь, что Джону нужна медицинская помощь и постоянный уход. Нет смысла притворяться, что он не изменился. Я очень люблю своего брата, но…
Джейн устало кивнула.
– А что говорят полицейские?
– Слава богу, наручники сняли, – сказал Питер. – Надеюсь, ты не станешь подавать на него в суд.
– Нет, конечно! – ужаснулась Джейн. – Можно с ним поговорить?
– Нет! – одновременно воскликнули братья и смущенно переглянулись. Питер откашлялся.
– Доктор Дженкинс считает, что вам лучше не видеться. Никому из вас это не пойдет на пользу, особенно Джону, в его возбужденном состоянии. Дженкинс дал ему успокоительное…
– Значит, вы прямо сейчас отправляете его в больницу? – спросила Джейн.
Джеймс и Питер кивнули.
– Мы уже обо всем договорились и уедем с ним, – пояснил Питер. – А Мегги поможет тебе собраться. Завтра вы с ней поедете в Девон. Как отдохнешь, возвращайся в Лондон, навестишь Джона, решишь, что делать дальше.
Джейн поняла, что ее мечтам о счастливой супружеской жизни пришел конец. Слезы жгли глаза, голова кружилась, в висках стучало.
– Я хочу поцеловать его в последний раз. Он должен знать, что я его по-прежнему люблю и ни в чем не виню. Не волнуйтесь, больше он меня не тронет, – решительно сказала она, встала и направилась к двери, смахивая с глаз слезы.
Глава 13
Дорога из Кобленца в Страсбург заняла два часа. Едва поезд отошел от вокзала, теплые лучи весеннего солнца сморили Макса, и он проспал почти всю дорогу. В пять часов вечера состав остановился на платформе в Страсбурге. Похолодало, и Макс, поеживаясь в белой майке, поплотнее запахнул кожаную куртку, чувствуя себя почти Джеймсом Дином. Впрочем, если судить по последним образцам парижской моды, строгий костюм с пиджаком на двух пуговицах стал неотъемлемой частью гардероба. Летняя коллекция женских нарядов переливалась яркими, психоделическими цветами. Девушки в брючках, сидящих на бедрах, выглядели привлекательно, а летом станут еще соблазнительнее в мини-юбках.
Макс со вздохом признал, что Николя прав: самое время ходить на свидания. Он вспомнил темные глаза Габриэль, ее внимательный взгляд. Она улыбалась Николя, но все внимание обращала только на Макса, а он, как дурак, ничего не предпринял. Теперь он дал себе слово, что если неизвестная возлюбленная отца поможет ему в поисках, то он обязательно пригласит Габриэль на свидание, проявит настоящий интерес к ее жизни и учебе и приложит все усилия для того, чтобы ее развлечь. «Так будет лучше, – подумал он. – Ну же, Лизетта, помоги мне».
Макс вышел из кирпичного здания вокзала и пешком направился домой, в старинный квартал Крутено, неподалеку от университета. Когда-то район облюбовали рыбаки, потом здесь выстроили армейские бараки, а сейчас эту часть города снова вернули гражданскому населению. Здесь располагалась крупная табачная фабрика, и на узких улочках витал сильный запах табака. Место было оживленное, вокруг жили не только студенты, но и рабочие и служащие. Макс переехал сюда перед Рождеством, предпочитая тишину и покой уединенной квартиры шумному студенческому общежитию. Он решил перебороть чувство вины за полученное наследство и насладиться обретенной самостоятельностью.
Подготовка к поездке в Германию заняла много времени; вдобавок, Макс решил совместить ее с визитом в Лозанну, к бабушке и дедушке. Выжидая, пока подвернется возможность прервать занятия на неделю, он составил подробный план своих будущих исследований и написал письмо Лизетте Форестье на шотландский адрес. Через две недели письмо вернулось нераспечатанным, с надписью: «Свяжитесь с Моррисами в Фарнборо, Пьерфонд-роуд». В ходе дальнейших поисков выяснилось, что мистер К. Моррис проживает в доме номер 50 на Пьерфонд-авеню. Макс отправил ему письмо, адресованное Лизетте Форрестье, с объяснением, что желает связаться с женщиной, знакомой с его отцом, погибшим на войне. В своей записке Максимилиан не стал вдаваться в подробности и отправил письмо из Парижа, потому что англичане часто принимали Страсбург за город в Германии.
Наконец из Фарнборо, от мистера Колина Морриса пришел ответ: Лизетта Форестер, его внучка, вышла замуж и в начале пятидесятых годов уехала в Австралию. Как ни странно, конверт, адресованный Лизетте, снова вернулся нераспечатанным. В самом конце своего письма мистер Моррис добавил: «Лизетту теперь зовут миссис Люк Рэйвенс. Связаться с ней можно через ферму Боне в Набоуле, Тасмания, Австралия».
Значит, возлюбленная полковника Килиана вышла замуж за его врага – за того самого француза с немецкой фамилией, который присутствовал при гибели отца Макса. Судя по всему, Эйхель об этом не знал. Подозрения Макса превратились в твердую уверенность: Лизетта была британской разведчицей, которая притворялась любовницей Килиана. Непонятно только одно: почему в 1943 году ни Килиан, ни Эйхель этого не обнаружили?
Впрочем, в подрывных действиях Лизетту – и некоего Боне – подозревал гестаповец фон Шлейгель. А теперь выясняется, что она живет на ферме Боне в Австралии!
Макс несказанно обрадовался, когда ему удалось связать Равенсбурга с Боне: судя по всему, это один и тот же человек. Впрочем, открытие доставило Максу несколько неприятных минут, когда он понял, что с такой же настойчивостью подбирался к тайне Лизетты и фон Шлейгель.
И все же Макс узнал многое: Боне, участник французского Сопротивления, тайно сотрудничал с британской разведчицей, они полюбили друг друга, а Маркуса Килиана заманили в западню. Казалось бы, все просто и понятно, но Макс не мог успокоиться. Чем именно привлек интерес союзников скромный немецкий полковник в Париже, назначенный верховным командованием на бесполезную кабинетную службу? Макс очень хотел во всем досконально разобраться и немедленно написал письмо Лизетте в Австралию, надеясь, что она не сочтет вопросы оскорбительными. Он адресовал письмо Лизетте Форестье, а не миссис Люк Рэйвенс, однако ответ получил только сейчас: во время отсутствия Макса Николя регулярно проверял почтовый ящик друга и сообщил по телефону, что наконец-то пришло письмо из Австралии.
– А отправитель указан? – взволнованно спросил Макс.
– Да, некто Рэйвенс.
– Что, без имени? – с замирающим сердцем уточнил Макс.
– Тут неразборчиво написано… Лизель… Лисбет?
– Лизетта! – воскликнул Макс, укоряя себя за недогадливость. Разумеется, она сейчас пользовалась фамилией мужа.
– Ага, Лизетта, – подтвердил Николя. – В общем, с тебя ужин.
– Ладно, заказывай ресторан.
– Ох, ты так легко соглашаешься, даже неинтересно… – рассмеялся Николя и повесил трубку.
Макс погрузился в размышления. Эйхеля можно вычеркнуть из списка – у старого банкира больше нет никаких сведений. Лизетта ответила на письмо… Может, появится новая информация о Равенсбурге? Неизвестным оставался только фон Шлейгель. Учитывая отношение Эйхеля и Килиана к гестаповцу, похоже, фон Шлейгель играл во всем этом какую-то зловещую роль, а значит, требовалось дальнейшее расследование.
Более того, именно фон Шлейгель странным образом связывал всех участников давних событий. Макс решил собрать все возможные сведения, считая, что важны даже самые незначительные подробности. Посещение государственного архива в Кобленце имело решающее значение.
Уезжая в Кобленц, Макс не представлял себе, какие сведения найдет в архиве; поездка должна была помочь ему отвлечься от мучительно долгого ожидания ответа из Австралии. Макс надеялся, что ему повезет, что в Кобленце выяснится новая информация о Килиане и, возможно, о фон Шлейгеле, но то, что он узнал, совершенно выбило его из колеи.
За неделю отсутствия квартиру выстудило. Макс сбросил рюкзак в коридоре, торопливо включил на кухне газ и поставил чайник. Следовало бы готовиться к занятиям, но думать об этом не хотелось. На столике в прихожей лежала груда почты, письмо Лизетты – на самом верху. Макс с усилием оторвал взгляд от конверта, решил сначала согреться, поесть и обработать свои записи из Кобленца. Из радиоприемника доносился протяжный баритон Бена Эрла Кинга, и Макс, негромко повторяя «будь со мной», заварил кофе и достал из шкафчика печенье. Оказалось, что давно пора сходить за продуктами: в доме остался только кусок сыра в холодильнике, пакет картофельных чипсов и пирог, который бабушка заботливо завернула в льняное полотенце и положила внуку в рюкзак – на дорогу. Макс выложил нехитрую снедь на тарелку, налил кофе в кружку, накинул на плечи свитер и устроился у зажженного камина в гостиной. Письмо Лизетты лежало на столе. Макс уставился на него, убеждая себя, что если Лизетта отказалась рассказать ему о Килиане, то ничего страшного не произойдет.
Он вскрыл конверт и расправил страницы, исписанные мелким, убористым почерком. Нет, тревога была напрасной: Лизетта не стала бы так много писать, если бы не захотела сообщить всю правду об отце Макса.
Письмо, отправленное пять недель назад, было написано по-французски.
«Уважаемый Максимилиан!
Ваше письмо стало для меня большой неожиданностью. Вдобавок, я с сожалением узнала, что Маркус не подозревал о вашем существовании. Наверное, поэтому он никогда не заговаривал о детях. Впрочем, не говорил он и о вашей матери – он никого не впускал в свои личные переживания, – хотя и упоминал о ней. Примите мои искренние соболезнования по случаю ее смерти.
Однажды Маркус с сожалением заметил, что наверняка разочаровал Ильзу. Из этого упоминания мне стало понятно, что Маркус с невероятным благоговением относился к вашей матери и что между ними существовала глубокая дружеская привязанность, а не романтическая влюбленность. Как вы понимаете, это мое личное восприятие, основанное на представлении, создавшемся у меня о довоенном периоде жизни Маркуса. Насколько я могу судить, они очень подходили друг другу, но война разрушила все планы и изменила мировоззрение Килиана. Если прежде он мечтал о женитьбе, то впоследствии неуверенность в завтрашнем дне уничтожила мечты. Маркуса отправили на Восточный фронт, откуда если и возвращались, то с жуткими ранениями. Однажды он сказал: „Ильза заслуживает всепоглощающей любви“.
Мне трудно понять, рада я вашему письму или нет. Оно напоминает мне о прошлом, которое я намеренно стараюсь забыть, как и многие другие, прошедшие войну. Что ж, буду с вами откровенна: да, в 1943 году меня, агента британской разведки, заслали во Францию с заданием войти в доверие к полковнику Маркусу Килиану, соблазнить его и выпытать секреты абвера. Выбор пал на вашего отца, потому что британскому командованию стало известно об антинацистских убеждениях и антиправительственных взглядах Килиана.
Гитлеровское правительство откомандировало вашего отца в Париж из-за того, что он нарушил приказ Гитлера о немедленном расстреле всех офицеров из числа пленных красноармейцев. У вашего отца были весьма четкие представления об обращении с военнопленными. Он запрещал своим подчиненным участвовать в казнях женщин и детей. Разумеется, это вызвало гнев Гитлера. Килиана отозвали из действующей армии и перевели на кабинетную службу в Париже. Его стратегические способности и таланты обращения с людьми остались без применения. Обо всем вышеизложенном мне подробно рассказали в Лондоне, во время подготовки к выполнению задания.
В 1943 году британское командование считало, что Килиан легко поддастся вербовке. Однако, как выяснилось, у вашего отца были свои представления о долге, доблести и чести. Да, Маркус ненавидел нацистский режим, но он был истинным патриотом Германии. Я подозреваю – к сожалению, у меня нет веских доказательств, – что Маркус Килиан был одним из участников заговора против Гитлера. В частных беседах Маркус называл Гитлера „безумцем“.
Я не присутствовала при смерти вашего отца, однако знаю, что произошло. Маркус Килиан погиб от пули, выпущенной из пистолета юного французского повстанца, и тем самым спас своего врага и соперника, Лукаса Равенсбурга, за которого я впоследствии вышла замуж. Максимилиан, все это очень сложно объяснить, и я надеюсь на ваше понимание непростой ситуации, сложившейся во время отступления немецких войск и освобождения Франции союзниками.
Мой муж, Люк, по рождению немец, невероятно похож на вашего отца. При иных обстоятельствах Люк и Маркус наверняка стали бы добрыми друзьями. Мой муж питал величайшее уважение к вашему отцу, но, по понятным причинам, мы это не обсуждаем. Так или иначе, мне тяжело вспоминать о Маркусе еще и потому, что весной и летом 1944 года мы были с ним близки, и я испытывала к нему глубокие, хотя и противоречивые, чувства.
Мысль о его преждевременной смерти до сих пор причиняет мне боль.
Вы также спрашивали о начальнике криминальной полиции фон Шлейгеле. Конечно же, я хорошо его помню. Он арестовал нас с Люком в Провансе. Во время нашего ареста произошло какое-то событие, о котором мой муж никогда не упоминает, но воспоминания об этом до сих пор терзают его. Кстати, Люк не знает о вашем письме – опять же, по очевидным причинам. Для Маркуса Килиана фон Шлейгель воплощал в себе все ненавистные черты нацистского режима. В 1943 году между ними состоялся единственный (насколько мне известно) телефонный разговор, после которого Маркус не мог скрыть своего отвращения к этому человеку. Если честно, я до сих пор вздрагиваю при одном упоминании имени презренного гестаповца.
Как выяснилось впоследствии, фон Шлейгеля направили в концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау – еще одна причина, по которой Люк не знает о вашем письме. Приемные родители и сестры моего мужа погибли в этом концентрационном лагере, однако остается неизвестным, при каких обстоятельствах это произошло; вдобавок, ни родители, ни младшая сестра не внесены в реестры заключенных концентрационного лагеря Аушвиц, хотя есть сведения о том, что из Дранси в Аушвиц отправили всю семью.
Позвольте объяснить вам, каким образом у бойца французского Сопротивления, рожденного в Германии, оказалась еврейская приемная семья. Мой муж, урожденный Лукас Равенсбург, осиротел во младенчестве. После Первой мировой войны его привезли во Францию и усыновили французские евреи, семейство Боне из Сеньона. У Люка обнаружился талант к выращиванию лаванды. Он знал, что его усыновили, но до 1942 года считал, что его погибшие родители были французами, а не немцами.
Известие о смерти приемных родителей и сестер надломило Люка. Долгие годы моего мужа не покидало чувство вины. После освобождения Парижа мы покинули Францию и переехали в Британию, однако тяжкие воспоминания по-прежнему были слишком близко.
В итоге мы переехали в Австралию и начали здесь новую жизнь. Люк счастлив, разводит лаванду, а я рада, что он наконец-то обрел мир и покой. У нас двое детей, пятнадцатилетний Гарри и одиннадцатилетняя Дженни. Люк учит Гарри выращивать лаванду и намерен отправить в Лондон лавандовый экстракт урожая будущего года.
Максимилиан, я прошу вас войти в мое положение и прекратить переписку.
Надеюсь, я ответила на все ваши вопросы, особенно на те, что касаются Маркуса Килиана. Я была знакома с ним всего несколько месяцев, но за это короткое время поняла, что он был необыкновенным человеком и превосходным военным. Вы можете по праву гордиться вашим отцом.
Если бы он знал о вас, его жизнь была бы полна.
С наилучшими пожеланиями,
Лизетта».
Макс обреченно вздохнул, с сожалением понимая, что держит в руках первое и последнее письмо Лизетты. Она была единственной надежной ниточкой, связывающей его с отцом, и не просто знала, но и любила его: это чувство сквозило за каждым тщательно продуманным словом. Впрочем, Макс сознавал, насколько неловким будет общение Лизетты с сыном своего бывшего возлюбленного.
Между строк письма скрывалась невыразимая боль, а сведения, полученные Максом в Кобленце, могли причинить Рэйвенсам еще больше страданий.
Громкий стук в дверь прервал размышления Макса. На пороге стоял Николя с огромным пакетом еды в руках.
– Привет! Я решил, что ты проголодался с дороги.
– Молодец! – улыбнулся Макс. – А пиво не забыл?
Николя с гордостью оттопырил карманы куртки, откуда торчали горлышки пивных бутылок.
– «Кроненберг» – лучший продукт Эльзаса! – заявил он.
– А я тебе привез коробку лучшего швейцарского шоколада.
Николя радостно ухмыльнулся и через минуту уже сосредоточенно поглощал горячий бутерброд с говядиной и горчицей.
Макс открыл пиво и протянул бутылку приятелю.
– Ты уже прочитал долгожданное письмо из Австралии? – поинтересовался Николя.
Макс задумчиво кивнул.
– Ну и что она тебе рассказала?
– Вот, читай, – предложил Макс, вручая другу письмо. – Только не заляпай!
– Нет, я такой почерк не разберу. Ты лучше перескажи, только покороче.
Макс торопливо ознакомил Николя с содержанием письма Лизетты.
– Теперь я думаю, что делать дальше, – заключил он, слизывая с пальцев соус.
– А стоит бередить старые раны? – с сомнением поинтересовался Николя.
– Нет, пожалуй, – ответил Макс. – Она честно ответила на все мои вопросы и…
– И ты исполнишь ее просьбу, оставишь ее в покое.
За окном сгустились зимние сумерки. В Австралии стояло лето, жарко светило солнце, цвела лаванда… Макс втайне позавидовал Лизетте, ведь она могла себе представить живого, смеющегося Маркуса Килиана.
– Понимаешь, она может вспомнить его голос, его прикосновение, улыбку, взгляд… А у меня ничего нет, кроме чужих воспоминаний, – печально признался Макс.
– Ой, бедняжка, расчувствовался! – заметил Николя. – Вот я знал своего отца, и что? Всю жизнь ненавидел его за то, что он бил мать. Мало кто понимает или по-настоящему знает своих родителей. Считай, тебе повезло: создай идеальный образ в своем воображении и любуйся на здоровье.
– Ты циник, Николя! – отмахнулся Макс.
– Нет, я реалист, а ты – законченный романтик. Впрочем, ты можешь это себе позволить. Скажи, чего ты добиваешься? Лизетта все рассказала и просит больше ее не тревожить…
– Понимаешь, я тут обнаружил… – запинаясь, начал Макс.
Читать бесплатно другие книги:
