Цирк в шкатулке Сабитова Дина
— Вот так мы и убедились, что Марик был прав, — закончил свой рассказ директор цирка. — Принцесса действительно ушла в свой маленький мир, и никто не знает, как ее вернуть.
— Просто позвать, — вздохнула Эва. — Но надо найти правильные слова. Потому что не всякие слова принцесса там услышит.
Глава двадцать седьмая
Про то, как Льдинка и королева встретились на городской улице
Льдинке снился сон. Кошмарный сон. Снилось ей, что во всех магазинах продается конская колбаса. И что на всех столбах развешаны плакатики «Разыскивается белая лошадь по имени Льдинка». Потом ей приснилось, что откуда-то появился главный конюх. Нос защекотал запах черного хлеба с тмином, которым он всегда угощал Льдинку, и конюх прошептал в самое ухо: «Пора возвращаться».
Льдинка открыла глаза. Наяву все было как во сне. Перед ней действительно стоял главный конюх, в руках у него был ломоть хлеба.
И он очень грустно смотрел на Льдинку.
В первый момент Льдинка смутилась. А потом вспомнила первую часть сна и фыркнула.
— Доброе утро, — тихо сказал конюх. — Извини, что разбудил. Я хотел спросить: когда ты к нам вернешься?
— Я вам не нужна, — горько и гордо ответила Льдинка, — Поищите себе другую лошадь, которая не спотыкается и не проигрывает скачки.
— Милая Льдинка, — ласково сказал конюх, — оступиться мог каждый. Я понимаю, что твоя гордость заставила тебя уйти. Но нам всем очень плохо без тебя. Все скучают. Ветеринар переживает, что здесь некому делать необходимые для твоей ноги примочки, Стивен тоскует так, что ничего не ест и похудел. И я очень хочу, чтоб ты вернулась.
Льдинка угрюмо отвернулась. Она вспомнила свое стойло в конюшне, нетерпение, которое охватывало ее перед скачками, вспомнила, как в день рождения Стивен читал ей стихи про летающих лошадей…
— Зачем же вы укоряли меня, когда я проиграла забег? — наконец спросила она.
— Никто не укорял тебя, тебе просто показалось. Я понимаю, что тут твои друзья, и я верю, что циркачи — замечательные люди, но ведь твой дом — в королевской конюшне.
— У меня один вопрос, — решительно сказала Льдинка. — Куда деваются из конюшни старые лошади? Конечно, я еще молода, но хотелось бы знать!
Конюх пожал плечами в недоумении:
— Разумеется, они выходят на пенсию. И отправляются на отдых, на ферму. У нас есть королевская ферма для старых животных. Там спокойно и тихо. Я часто навещаю там знакомых лошадей. Знаешь, это забавно и трогательно, но многие начинают на покое писать стихи, картины или сочинять музыку. И иногда хорошую.
— Но некоторые лошади, как я слышала, — непримиримо сказала Льдинка, — превращаются в колбасу.
Конюх всплеснул руками:
— Что ты говоришь! Льдинка, вспомни! Ты пришла на нашу конюшню совсем молодой лошадкой, почти жеребенком. Я люблю тебя… Разве я могу сделать из своей любимой лошади — колбасу? Как ты могла такое подумать? Ни одна лошадь из нашей конюшни… — Но тут конюх замолчал. Потом покачал головой грустно:
— Знаешь, Льдинка, я думал, что ты мне веришь. А ты ушла, обидевшись неизвестно на что. И подозреваешь меня теперь в ужасных вещах. Мне очень горько это слышать. Я ухожу. Если захочешь вернуться — твое стойло свободно. Всего тебе доброго.
И конюх ушел.
Как же так получилось, что Льдинка, которая обижалась на всю конюшню, сама обидела конюха? Чувство, что она виновата, было так мучительно, что Льдинка решила тут же переложить его на кого-то другого.
— Аделаида, — сердито сказала она, отыскав на поляне старую лошадь, — как ты могла наговорить мне таких гадких ужасов про колбасу? Ты настроила меня против моего конюха. А оказывается, наши лошади отправляются на пенсию — на ферму, пишут стихи, музыку и даже картины.
Аделаида с недоумением посмотрела на белую лошадку: — Голубушка, какая шлея попала тебе под хвост? Разве я говорила хоть слово о твоей конюшне и твоем конюхе? Я философствовала о вечном и бренном, о благодарности и предательстве, о молодости и старости, о любви и о свободе… Кто мог подумать, что ты сделаешь такие поспешные выводы и поссоришься с человеком, который воспитывал тебя с детства? Я ожидала, что ты, напротив, оценишь, что, хотя в мире существует зло и конская колбаса, тебя окружают и окружали друзья.
Льдинка повесила голову и молча пошла восвояси. Теперь и Аделаида ее упрекает. Как все плохо получается.
А после обеда на столицу тихо опустился туман. Берега реки и сама река, колесо обозрения в городском парке, стальные трамвайные рельсы, скамьи, афишные тумбы, витрины, печные трубы, ограды, фонари, тележки мороженщиков и газетные киоски — все утонуло в мягком тумане.
Стало тихо. Редкие прохожие спешили по домам, пока еще туман не загустел настолько, чтоб стало опасно заблудиться в родном городе. На дверях магазинов и учреждений появились таблички «Закрыто на туман», замерло движение на улицах.
В такие дни, когда туман обволакивал город, каждого тянуло в теплый уют. Хозяйки пекли яблочные пироги и сахарные рогалики, на стол ставился парадный фарфоровый кофейник, зажигался камин, и вся семья (да, ведь глава семьи вернулся со службы ранее обычного) собиралась у стола за неспешным разговором.
Для Льдинки туман был очень кстати. Как раз под настроение. Она бродила по берегу, дышала туманом и думала: «Вот, на меня все обиделись, и я сейчас растворюсь в этом тумане, и никто меня не найдет. Потом, когда станет ясно, они вспомнят, быть может, что я была. И что я никого не хотела обижать — так уж получилось».
Она долго шла вперед, и вот под ее копытами, вместо песка и травы, оказалась мостовая. Тогда Льдинка поняла, что она бредет уже по какой-то городской улице.
Одна. Совершенно одна.
— Одна. Совершенно одна… — услышала Льдинка где-то совсем рядом.
Но кто это сказал? Неужели это ее внутренний голос заговорил вслух?
В тот день с самого утра королева закрылась в комнате принцессы.
— Послушай, — стучался король, — открой дверь, Ида. Я волнуюсь за тебя.
Но королева сказала, что ей надо побыть одной.
Король подходил к двери каждые полчаса.
Сперва, правда, король пытался заниматься всеми запланированными делами — приемом послов, совещаниями с министрами, обдумыванием внешней и внутренней политики. После завтрака он так и сказал сам себе (но громко, чтоб его слышали окружающие):
— Я — король. Личные горести не должны мешать мне выполнять свой долг. А долг каждого профессионала — делать свое дело, невзирая на сердечную боль. Иначе в государстве начнется хаос, иначе ты не работник, а некомпетентный и слабодушный человек. Грош тебе цена.
Но, помимо воли, он все время думал о пропавшей дочке и о горюющей жене, невольно прислушиваясь к любому звуку извне, и все валилось у него из рук.
Он рассеянно поинтересовался у министра транспорта, уродятся ли нынче летом хлеба, пробормотал что-то о расширении железных дорог на восток в разговоре с министром образования и предложил министру сельского хозяйства решить до начала осени вопрос с закупкой школьных мелков, не пачкающих руки.
А когда он взял из рук очередного посла верительную грамоту вверх ногами, чуть не разразился международный скандал. Скандал замяли, послу объяснили, что монарх нездоров, а король понял, что работать в полную силу сегодня он не способен.
Из важных государственных дел делались только самые неотложные, пачку бумаг, которую принесли королю, он подписал не читая.
— Я — король, — тихо вздохнул король после обеда. — Если случится что-то очень важное, к примеру, пограничный конфликт или извержение вулкана, я, конечно, буду вынужден отложить в сторону личные дела. Но пока ничего не случилось, я должен заняться проблемами своей семьи.
И король снова пошел к комнате Карамельки.
Он постучал и прислушался:
— Ида, впусти меня. Давай подумаем вместе, как ее вернуть? Давай пригласим… я не знаю, кого. Педагогов… Или философов. Или, может быть, астрономов: иные миры — это их дело. Посоветуемся. Может быть, кто-то из них знает, как вернуть человека оттуда…
На этих его словах дверь отворилась.
Королева посмотрела ему в глаза, лицо ее было грустным и бледным.
— Кто же может знать, как вернуть нашу дочь? Я звала ее весь день. Я пыталась рассмотреть ее следы в траве… Там… Ничего не получается. Твои астрономы — что они могут? Что могут они — если я ничего не могу?!
Она подняла вверх лицо, чтоб из ее глаз не пролились слезы.
Потом сказала очень тихо:
— Я пойду пройдусь по улице. Пропусти меня.
— Но я тебя не держу, — растерянно ответил король. — Только на улице туман, Ида. Ты простудишься и заблудишься.
— Какая разница, — ответила королева. А потом добавила: Ты знаешь, я все время боюсь уронить этот шарик. И разбить его.
Она достала розовый носочек, аккуратно опустила в него стеклянный шарик и положила все это в маленькую сумочку на длинной цепочке. Сумочку она повесила на ГРУДЬ и прижала к себе обеими руками.
— Не ходи за мной. Я хочу побыть одна.
Король стоял на балконе и смотрел вслед уходящей королеве. Вот-вот ее фигура растает в наползающем тумане.
Никто не посмел подойти к королю в эту минуту. Но все ждали, что он отдаст распоряжение послать вслед королеве охрану, чтоб Ида не заблудилась, и королевскую карету, чтоб она могла сесть в нее, когда устанет, и фрейлину с теплой шалью наготове.
Но король не спешил с приказаниями. Он сказал тихо, сам себе, так, что никто не услышал:
— Что же с нами случилось, Ида…
А потом он потер виски, встряхнулся и приказал:
— Послать за королевой охрану, карету и старшую фрейлину с теплым пледом! Только смотрите, чтобы королева ничего не заметила.
Но он опоздал. Ему доложили, что туман слишком плотный и пустить вслед за королевой охрану и карету оказалось невозможно. О том, что старшую фрейлину не нашли, докладывать не стали, все равно в сложившихся обстоятельствах она была не нужна.
Королева медленно брела в тумане куда глаза глядят. Впрочем, глядеть было особо некуда: ее окружали неясные тени, и, только приблизившись почти вплотную, можно было понять, что это — скамейка или кусты барбариса, фонарный столб или афишная тумба.
Ей казалось, что она все время шла, не сворачивая, и скоро должна поравняться со зданием городского театра. Но тени вокруг совсем не походили на статуи театральной площади. Тогда она остановилась. Она не знала, куда направлялась, и потому ей, в сущности, было все равно, куда она пришла.
Королева нащупала в сумочке на груди завернутый в носочек шарик и тихо сказала сама себе:
— Одна… Совсем одна…
Никто не знает, о чем думала в этот момент королева Ида. Может быть, о своей потерянной дочке, которая оказалась одна в незнакомом, таком близком и таком недостижимом мире. А может быть, и о себе — она стояла на незнакомой улице, в тумане, и была одна на всем белом свете.
Но тут туман перед ней качнулся и стал словно плотнее. А через минуту королева поняла, что перед ней стоит белая лошадь.
Глава двадцать восьмая
Про то, как королева пришла в цирк
— Эва, а где Миска? — взволнованно спросил ослик, когда Эва открыла дверь фургона на его стук.
— Вон она, спит в уголке. А что случилось?
— Понимаешь, Льдинка пропала. Ее нигде нет. Может, Миска найдет ее по следу?
Эва, осторожно подбирая слова, ответила:
— Миска, конечно, может это сделать. Но, Филипп, Льдинка взрослая и самостоятельная лошадь. Возможно, она решила вернуться в конюшню. И она ведь не должна была непременно посвящать тебя в свои планы?
— Ах, Эва! Не могла Льдинка уйти, не попрощавшись со мной, не сказав ничего! Поверь мне, это невозможно, ведь я ее друг! Она, наверное, просто бродила в тумане и заблудилась!
На крыльцо, потягиваясь, вылезла Миска и вступила в разговор:
— Я тоже думаю, что Льдинка не могла уйти насовсем, не сказав ничего ослику. Я могу ее поискать, мне это легко.
Ослик с благодарностью посмотрел на Миску:
— Ты умная и хорошая, Эва, но, по-моему, ты ничего не понимаешь в дружбе! А вот Миска понимает.
Эва пожала плечами:
— Ну ладно, ладно, я не спорю. Я просто не знала, что у этой белой красавицы с тобой дружба. По-моему, она чаще разговаривала с Душкой.
— Но, Эва, разве суть дружбы в долгих разговорах? Мне не надо было слов, чтобы знать, что она ценит мое отношение.
— Не будем терять времени, — перебила их Миска. — Я советую тебе не ходить за мной — так я буду двигаться по следу быстрее. Я приведу Льдинку, если она и вправду заблудилась. Ждите!
И Миска спрыгнула с крыльца.
Сперва она покружила по берегу реки, беря след, а потом побежала, уткнув нос в землю, — следы Льдинки читались очень легко.
Миновав три-четыре городские улицы, Миска пошла чуть медленнее: запахов на мостовой было очень много, и собака два раза чуть не сбилась со следа.
А потом собака услышала приближающиеся приглушенные туманом голоса.
— Я не могу сказать вам большего, ваше величество, но если кто и способен дать дельный совет, то это она.
— Король хотел позвать на помощь астрономов и философов… Я отказалась. Теперь я выслушиваю советы белой лошади, а она предлагает мне обратиться к клоуну.
— Я хочу вам помочь. Знаете, об этом никто не говорит вслух, но, по-моему, эта Эва — немного волшебница. По крайней мере, она такая странная — совсем не похожа на обычного человека.
— Может быть, ты и права. То, как исчезла принцесса, напоминает сказку. Очень страшную сказку. Хочется проснуться и узнать, что все это просто приснилось. Но с каждой минутой мне становится все страшнее, все холоднее. Если поверить, что вернуть дочку может чудо, то как жить потом, когда туман рассеется и я вспомню, что чудес не бывает?
— Значит, нам надо успеть сейчас, пока еще все в тумане. Садитесь верхом, скорее. Только, — запнулась в смущении Льдинка, — я боюсь, что мне трудно будет отыскать дорогу назад.
«Как кстати я появилась», — подумала Миска.
Маленькая Китценька была немного простужена. И сырой туман был ей совсем не на пользу. Но, несмотря на это, она бродила по поляне, уткнувшись носом в траву.
«Конечно, — думала Китценька, — Филипп попросил именно Миску пойти по следам лошади. Я совсем плохо умею брать след, а теперь еще и насморк. Но надо тренироваться каждую минуту, чтоб стать настоящей взрослой собакой, которая умеет все, что полагается уметь собакам».
Белую собачку в белом тумане было почти не видно. А она хорошо видела, как на краю поляны появились три тени. Льдинка, Миска и королева, поняла Китценька, подойдя поближе. Нет, она не собиралась подслушивать и подсматривать, но ведь она могла просто так бродить в тумане рядом с ними.
Сделав еще несколько шагов, Китценька неожиданно уткнулась головой в чей-то подол. Она подняла морду и увидела, что перед ней стоит фрейлина в горошек.
— Ах, — тихо сказала фрейлина, — какая встреча! Пушинка, моя малышка, неужели это ты?
— Меня зовут Китценька, — смущенно сказала собачка, — но вы звали меня Пушинкой.
— Какое счастье, что ты нашлась, — все так же шепотом сказала фрейлина.
«Сомнительное счастье, — подумала Китценька, — и как неловко. Что я ей скажу?»
— Вы искали здесь меня? — опасливо поинтересовалась собачка.
— Нет. То есть вообще-то я тебя искала, но не думала, что найду именно здесь.
— А почему мы разговариваем шепотом? — заинтересовалась Китценька.
— Потому что королева не должна меня заметить!
«Похоже, события развиваются все таинственнее, — обрадовалась Китценька. — Пожалуй, если я буду расспрашивать ее о королеве, мы уйдем от обсуждения щекотливого вопроса насчет судьбы Пушинки».
— Дело в том, — продолжала фрейлина, — что королева, охваченная горем, ушла из дворца куда глаза глядят. А король, тоже охваченный горем, не распорядился, чтоб ее сопровождали. И тогда я схватила теплую шаль и побежала вслед за королевой. Два раза я чуть не потеряла ее из виду в этом ужасном тумане, один раз меня чуть не заметила черная собака. И еще я потеряла правую туфлю. Я не хотела, чтоб королева меня видела — не стоит мешать ей, если она хочет побыть одна. Я даже планировала появиться из клубов тумана неожиданно сзади, набросить ей на плечи шаль и раствориться, неузнанная, как добрый гений.
— А зачем это нужно — кидать в королеву шалью? — заинтересовалась Китценька.
— Затем, что у королевы с детства слабое здоровье. Я ведь знаю ее много лет — мы жили по соседству. Девочкой она часто простужалась, особенно осенью. Когда у тебя прохудились ботинки, а на дворе ноябрь, как тут не подхватить насморк, кашель и так далее?
— Королева ходила в дырявых ботинках? — Китценька была потрясена. — Что за нелепость? Как же ей позволяли так рисковать здоровьем?
Фрейлина вздохнула:
— Не то чтобы про это было запрещено упоминать, но все стараются забыть о том, что королева в детстве была совсем не богата. Даже крайне бедна. Мы жили по соседству, матери у нее не было, а отец, похоже, мало обращал внимания на ребенка. Идочку любили все соседи — очень милая и умная девочка, училась отлично. Вот только одета была все время не по сезону, потому и простужалась то и дело. И необычайно гордая: если заподозрит, что ее жалеют, — куска хлеба не возьмет. Мы все, конечно, старались как-то помочь. А потом, когда она подросла, все соседи подписали прошение, и Идочке дали стипендию для обучения в королевском университете.
— А потом она стала королевой? — восхитилась Китценька. — Здорово! А вы всегда были фрейлиной?
Но фрейлина, кажется, была больше не расположена обсуждать свою и королевскую биографии.
— Послушай, я оставлю шаль тут на скамейке. Попроси кого-либо из людей передать ее королеве. А я побегу назад. Король, наверное, волнуется, я успокою его, что с королевой все в порядке.
— Вы не заблудитесь? — озабоченно спросила Китценька.
— Нет, я помню, как идти от поляны до дворцовой площади.
И тут фрейлина спохватилась:
— Пушинка, но я так жалела, что ты ушла от меня. Ты живешь в цирке?
— Да, я работаю тут дрессированной собачкой. Прыгаю через обруч, кувыркаюсь, ну и все такое. Простите меня, я вас обманула.
Фрейлина наклонилась и поцеловала Китценьку в нос.
— Главное, что я тебя нашла. Жалко, что ты не можешь быть моей собачкой. Что если я приду посмотреть на твое выступление?
— Конечно, — смутилась Китценька.
И фрейлина ушла.
Льдинка, проводив королеву к фургончику Эвы, решила поговорить с Филиппом:
— Миска сказала, что это ты попросил найти меня. Удачно вышло, спасибо!
Ослик покачал головой:
— Я не верил, что ты уйдешь навсегда, не сказав мне ни слова.
Льдинка смутилась.
— Если честно, я просто не думала, куда я иду и зачем. Так, брела, куда вели ноги, и размышляла.
— Ты очень умная, Льдинка, и очень хорошая. Если тебе надо было побыть одной, так бы и сказала. Но я боялся, что ты могла заблудиться.
— Так и есть, в сущности, я заблудилась. И мне показалось, что я совсем одна на этом свете, никому не нужная и глупая лошадь. А потом появилась королева — еще более одинокая, чем я. А потом откуда-то вышла Миска и довела нас назад. Это было чудо, и, оказывается, именно ты попросил ее нас найти.
Льдинка помолчала, потом вздохнула:
— Я все-таки довольно глупая лошадь. Ты волновался обо мне, Миска меня искала, а еще главный конюх пришел утром и сказал, что все ждут моего возвращения и скучают. А я обидела его.
— Так ты вернешься в конюшню? — спросил ослик, стараясь, чтоб его голос не дрогнул.
Льдинка подошла к нему поближе и заглянула в глаза:
— Филипп, милый, я все же не цирковая, а скаковая лошадь. Скачки снятся мне каждую ночь. Но я была бы счастлива приходить сюда в гости. Ведь ты мой друг, и я буду скучать по тебе.
— У тебя там нет недостатка в желающих дружить, — с ноткой ревности ответил ослик.
— Ну конечно, — улыбнулась Льдинка. — Думаю, что жеребец Стивен ждет моего возвращения, я знаю, что он ко мне неравнодушен. И он мне тоже нравится, если честно. Но дело в том, что любой самый прекрасный жеребец в нашей конюшне годится лишь на роль жениха. Это прекрасно, но недостаточно. И только ослик может быть мне братом. Если, конечно, он этого хочет, — закончила Льдинка немного смущенно.
— Он хочет, — радостно кивнул ослик.
На душе у него стало легко:
— Так, значит, ты будешь приходить к нам?
— Да, и вы приходите ко мне, и ты, и тетушка Аделаида Душка, и все-все. Но ты приходи когда захочешь, ладно? Почаще.
Филипп чувствовал, что от радости у него словно выросли крылья. «Бывают крылатые лошади, но крылатых ослов история не знает, — подумал Филипп. — Если бы у меня появились крылья, я был бы первым».
Осталось только выяснить один вопрос:
— Льдинка, а кто из нас старше?
— По-моему, ты, Филипп.
— Так, значит, я буду тебе не просто братом, а старшим братом, так?
— Получается, что так.
— Тогда иди надень попону, а то в такой сырости ты простудишься. И, кажется, ты еще не полдничала. Надо беречь желудок, ступай-ка поешь.
И он строго глянул на нее снизу вверх.
«Заботливый старший брат, — подумала Льдинка. — Это ужасно приятно».
И отправилась к кормушке.
Глава двадцать девятая
Про то, как Шкатулка помогла королеве
Королева Ида стояла на крыльце Эвиного фургона.
Что она скажет незнакомому человеку? И что будет, если Эва ответит ей: «А почему вы решили, что я могу вам помочь?»
В этот момент дверь открылась и Ида увидела очень странную женщину. Эти карманы, набитые всякой всячиной, яркие лоскуты, растрепанные рыжие волосы…
Ну конечно, клоун и должен быть рыжим. Однако Иде показалось, что это особый — добрый — знак.
— Вы — клоун Шкатулка? — спросила Ида.
— Здравствуйте, королева. Ох, да вы вся дрожите. Эй, Миска, принеси сюда шаль, она лежит вон там на скамье!
В другое время королева бы удивилась, как ее шаль, оставленная во дворце, очутилась тут, на цирковой скамье. Но удивляться у нее уже не было сил.
Эва бережно накинула шаль Иде на плечи, и через минуту королева уже сидела в тепле, у стола.
Стол был накрыт на двоих — чай, яблочный пирог, земляничное варенье, над ним лила мягкий свет керосиновая лампа, углы фургона тонули в ласковой темноте.
— У вас рыжие волосы, — сказала Ида. — У всех, кого я люблю, тоже рыжие волосы. У его величе… у мужа и у дочки, — закончила она.
— Хорошее начало разговора, — улыбнулась Эва. — Я клоун Шкатулка. Но вы можете называть меня Эва.
— Эва — очень красивое имя. А меня зовут Ида.
— Вы любите яблочный пирог, Ида?
— В детстве очень любила. Когда я была маленькая, наша соседка всегда пекла по воскресеньям яблочный пирог. Большой, как колесо телеги. И угощала всех детей. И меня тоже угощала — она говорила, что без нас ей никак не справиться.
— Теперь она больше его не печет?
— Не знаю. Думаю, что нет, — старшей фрейлине неприлично возиться на кухне.
— Вот она удивится, когда вы попросите ее научить вас печь такой пирог.
Эта мысль никогда не приходила Иде в голову.
— Последний раз на моей памяти она выказала удивление, когда из дворца ей прислали официальное приглашение на работу.
— Что, ее происхождение не допускало возможности сделать такую блестящую придворную карьеру?
Ида вздохнула:
— Ее происхождение было безупречным. В отличие от моего.
Эва взяла нож и отрезала кусок пирога:
— Давайте вашу тарелку.
От пирога шел такой аппетитный запах, что Ида, забыв про приличия, взяла его обеими руками и откусила.
— Дворцовый этикет требует умения пользоваться вилкой и ножом, — с мягкой улыбкой сказала Эва.
Ида покраснела, пытаясь проглотить то, что было во рту, но Эва добавила:
— Но разве так не вкуснее? Кстати, вы можете определить, с какой яблони сорваны эти яблоки?
Ида удивленно посмотрела на нее.
— Вряд ли, — кивнула Эва. — А между тем они прекрасно справляются со своей ролью — начинка у пирога удалась, как вы считаете? Вам чаю или кофе?
— Я люблю чай, — сказала Ида. — Когда я училась в университете, то каждый день пила чай, мне очень нравилось.
— А кофе?
— А кофе я первый раз попробовала на четвертом курсе. Меня им угостили.
— Если я буду настаивать на кофе, вы скажете, что все рыжие все время уговаривают вас выпить кофе?
Ида кивнула:
— Если будете настаивать, то я именно так и скажу.
Она поболтала ложечкой в стакане и почувствовала, что согревается.
— Почему-то сейчас вспомнилось… У нас в университетской столовой висели похожие лампы, с зелеными абажурами. Я сидела у окна, и тут ко мне подошел молодой человек и спросил, не откажусь ли я выпить с ним кофе.
— Он был рыжий и кудрявый? — поинтересовалась Эва.
— Да, он был именно такой.
— Если бы я описывала наш разговор в книге, то непременно добавила бы ремарку: «Сказав это, она улыбнулась». Но вы не улыбнулись, Ида.