Цирк в шкатулке Сабитова Дина

Глава девятнадцатая

Про то, как принцесса Карамелька делала домашнее задание

О принцессах написаны тысячи сказок. Принцессы спят на тюфяках с горошинами, требуют ландышей посреди зимы, их похищают драконы, они целуют лягушат, и вообще с каждой принцессой происходит куча разных приключений, подобающих принцессе.

Принцесса Амелия стояла перед зеркалом и внимательно изучала свое лицо. Наверное, она просто-напросто не настоящая принцесса. Нос, к примеру, совсем не похож. И уши тоже какие-то неподходящие. А главное — жизнь какая-то вовсе не принцесская.

Сами подумайте: в королевской библиотеке три тысячи триста тридцать томов сказок со всего мира, но ни в одной сказке не было такого — чтобы принцесса пятый день была лишена прогулки за то, что она никак не может справиться с домашним заданием по математике.

Амелия вздохнула и снова посмотрела в зеркало. Ну рыжая — это ладно. Папа тоже рыжий, а он настоящий король.

За ее спиной отражалась комната — черно-белая. Правая стена вся черная — на ней принцесса могла писать мелом. А три остальные стены были белыми. На кровати белело покрывало, на окнах развевались белые в тонкую черную полоску занавески.

Амелии очень хотелось, чтоб ее комната была другого цвета. Например, принцесса мечтала, что она проснется однажды, а занавески в ее комнате — белые в розовый цветок. Или синие, как море… А стены — нежно-лиловые, сверху гладкие, а внизу в бело-лиловую полоску. На кровати много мягких диванных подушек с вышитыми пионами, на полу — такой ковер, чтоб босым ногам было пушисто и щекотно.

Однажды Амелия даже спросила у мамы, нельзя ли… э-э-э… покрасить комнату по-другому. Немножко. Капельку. Или хотя бы поменять занавески.

Но мама сдвинула брови и отчитала принцессу. Черное и белое дисциплинирует мышление. Отвлекаться на глупости просто нет времени. Разнеживаться на коврах и подушках, когда принцессу ждет великое будущее, — преступно.

— Каждую минуту, слышишь, каждую, ты должна посвящать получению знаний. Ты — наследница престола, пройдут годы, и тебе придется взять на себя ответственность за жизнь огромного королевства. И что ты собираешься тогда предъявить подданным? Умение валяться среди диванных подушек и босиком прыгать по коврам? Невежество и лень? Неорганизованность и безответственность? Стыдись, Амелия. Ты должна быть достойна своего будущего. Ступай, делай уроки.

Да, мама знает, что говорит. В тронном зале на стене висели в красивых золотых рамках мамины дипломы: она окончила королевский университет на одни «пятерки». И получала королевскую стипендию. И закончила аспирантуру (зеленый диплом на стене слева). И защитила диссертацию (желтый диплом рядом с зеленым). И написала сто пятнадцать статей по экономике и статистике. И теперь ее мама, королева Ида, каждый день с утра работает в министерстве финансов. Министром.

Она очень умная, собранная и организованная. Она самая-самая. А принцесса, наверное, никогда такой не станет. И мама все время сердится на Амелию. Принцесса знает, почему: потому что она глупая, неспособная и ленивая девочка. И хвалить ее не за что. Надо стараться, надо учиться, надо получать «пятерки», чтоб быть достойной дочерью короля и королевы.

Вот и сейчас, вместо того чтоб решить задачу № 2315, принцесса застряла перед зеркалом и рассматривает свои уши.

Мама опять будет недовольна.

Амелия села за стол и пустыми глазами уставилась в задачник. Уже четыре дня она сидит над этой задачей. И просидит еще тысячу миллионов дней. Придет осень, зима, за ней весна, потом снова лето… А потом принцесса состарится, сгорбится, у нее выпадут зубы, и она станет рассеянная, как все старушки, и никогда-никогда не решит эту задачу — до самой-самой смерти.

Принцесса сползла со стула. Еще капельку она отвлечется от учебы, а потом уже будет сидеть над задачей до вечера. Может быть, если она будет смотреть на задачу не отрывая глаз пять часов подряд, голова ее додумается, как найти решение.

А пока что Амелия оглянулась на запертую изнутри дверь (никогда не помешает дополнительная осторожность!) и осторожно выдвинула третий ящик комода, так, чтоб он не скрипнул.

В дальнем углу, там, куда рука Амелии с трудом дотягивалась, завернутое в розовый носок, лежало Сокровище.

Сокровище принцесса доставала очень редко. Не каждый день. Самое ужасное, если его найдет мама. Точно отберет. И будет отчитывать принцессу за нелепое занятие.

Иногда вечером, когда принцесса уже должна была спать (зубы почищены, ноги помыты, комната проветрена, маме и папе, которые сидят в библиотеке над книгами, сказано «доброй ночи»), она затыкала щель под дверью одеялом, включала настольную лампу и доставала свое Сокровище из комода.

И смотрела на него затаив дыхание. И думала, что в ее жизни нет ничего прекраснее.

Вот и сейчас принцесса взяла его в руки и приблизила к глазам. Она только минуточку полюбуется — и сразу же сядет заниматься.

— Эй, что это у тебя там? — вдруг раздался у нее за спиной голос.

Принцесса вздрогнула, сунула сокровище в карман и обернулась.

Окно было открыто, занавеска откинута, а на подоконнике стоял мальчик.

Нормальная девочка, если на ее подоконник с улицы залезет незнакомец, наверное, завизжит как сорок тысяч девочек. Учтите, что этаж-то у Амелии не первый, а третий.

Но, даже имея совсем некоролевские уши, нос и способности к точным наукам, принцесса обладала все же королевским характером и выдержкой. Поэтому она не стала визжать. А только уставилась на незнакомца и начала осторожно пятиться к запертой двери. Сейчас она повернет ручку двери и тогда уже заорет: «Эй, стража!», или «Спасите, помогите!», или просто «Мама!». Однако мальчик не стал дожидаться Амелиных воплей.

Он улыбнулся:

— Привет, я не хотел тебя пугать. Меня зовут Марик, а тебя, наверное, Амелия?

Принцесса подумала: «Заорать я всегда успею, если надо. И он вовсе не выглядит опасным разбойником. А сидеть тут взаперти так скучно, что не стоит отказываться от неожиданного знакомства, раз уж оно свалилось мне на подоконник».

— Амелия, — кивнула принцесса. — Ты кто? Я надеюсь, не разбойник?

— Ну какой я разбойник, разве похож?

— Видишь ли, мальчик, — рассудительно заметила принцесса, — я ни разу в жизни не встречала живых разбойников. И не живых тоже не встречала. Трудно судить, похож ты на разбойника или не похож.

— Да я не разбойник. Я из цирка.

Принцессе захотелось подпрыгнуть от радости. Ах, правильно она сделала, что не всполошила стражу. Мальчик из цирка! Приключение с доставкой на дом!

Но прежде чем окончательно отказаться от опасений, надо выяснить, как этот Марик сюда попал.

— А любой залезет, — засмеялся Марик. — Смотри: вон водосточная труба, козырек крыльца, потом крепкий плющ, а потом на карниз — и сразу твое окно.

— Ну и зачем ты забрался сюда, Марик из цирка? — спросила принцесса.

— Понимаешь… — Марик спрыгнул в комнату и кинул озабоченный взгляд на высыпавшийся из его сандалий песок, так заметный на стерильно белом полу. — Понимаешь, в городе запрещены все развлечения, директор наш в тюрьме. Ты не думай, он не преступник, его арестовали за то, что мы дали представление без разрешения. А нам надо работать.

— Я понимаю. Мама рассказывала мне, что доходы населения не могут увеличиваться, если население не работает. И что все должны работать. Даже королевы. И принцессы.

— Ну вот. А из-за тебя никто из артистов работать не может: ни театр, ни цирк, ни даже парк развлечений. Карусели тоже закрыты.

— Из-за меня? Ой, Марик, что ты говоришь? Я только и мечтаю пойти в театр, или в цирк, или хотя бы в кино.

— Вот-вот: сидишь и мечтаешь. А в городе ходят слухи, что, пока ты не закончишь домашнее задание на лето, никаких каруселей. Ни для кого.

— Это несправедливо! — топнула ногой принцесса. — А вдруг я никогда не сделаю этого домашнего задания?

Она села за стол и горестно оперлась подбородком на сложенные кулачки.

— Если ты пришел меня уговаривать работать побыстрее, можешь сразу прыгать назад в окошко.

— Почему? — удивился Марик.

— Потому что… — В голосе принцессы послышались слезы. — Потому что я до конца жизни не решу эту дурацкую задачу, а за ней ведь еще десять оставшихся! Я сижу над ней уже пятый день!

— Даже гулять не выпускают? — посочувствовал Марик. — А можно мне глянуть, что за задачка у тебя не получается?

В ответ принцесса, жалобно шмыгнув носом, подвинула к нему толстый задачник:

— Там закладка. Какой-то остров, какие-то а-бэ-цэ.

Я вообще не понимаю, при чем тут математика… Остров — это же география?

Марик открыл было книгу с надписью «Математика» на корешке, но остановился.

— Слушай, Амелия. Ты меня прости, конечно. А ты точно принцесса? Вот где, к примеру, твоя корона?

— Ты совсем глупый, да? По-твоему, я и спать должна в короне, и в школу ходить, и уроки делать? Это же парадная одежда. Хранится в сокровищнице. Тебе-то корона зачем? Или ты все же разбойник и явился меня ограбить?

— Да нет, я ничего, — смутился Марик. За исключением короны все остальное было точно так, как в шкатулке.

При одном взгляде на задачу Марик успокоился. Такие задачки он решал еще года два назад. Площадь острова — ну, тут ясно, вспоминаем теорему о прямоугольном треугольнике, квадрат гипотенузы равен…

— Бери ручку и пиши. Я буду диктовать.

Амелию не надо было просить дважды. С радостным визгом (впрочем, визжала принцесса вполголоса, чтоб не услышала стража) она схватила ручку.

Через полчаса все одиннадцать задач были решены.

— Ух, здорово! А я столько дней мучаюсь. — Принцесса захлопнула тетрадь. — Ты такой необычайно умный, Марик!

Марик смутился. Похвала была ему приятна.

— Теперь ты уже уйдешь? Побудь со мной еще немножко, а?

— Да я каждую минуту дрожу, что войдет твоя мама, или папа, или кто-либо другой. И мне крышка.

Амелия подергала ручку двери и вздохнула. Никто не придет… Мама сказала, что откроет дверь только вечером, к ужину. А если Амелия закончит задачки раньше, то пусть позвонит по телефону.

— Так это тебя мама закрыла, да? Она что, злая?

Нет, Амелия не может позволить, чтоб так говорили о ее маме. Мама не злая. Просто мама строгая и желает принцессе добра.

— Тебе бы понравилось, если бы я так сказала про твою маму?

Марик пожал плечами:

— А у меня нет мамы.

— Нет мамы? Совсем? Умерла, да? — И по лицу маленькой принцессы вдруг потекли слезы. — Твоя мама совсем умерла, да?

Марик и сам не знал, почему он вдруг рассказал этой смешной рыжей девочке все. И про Гертруду, и про приют «Яблоня», и про Линду с ее леденцами, и про зайца на стене, и про то, как он представляет, что цифры — это маленькие зверушки, и даже про синее одеялко и ту корзинку, в которой его нашли.

— И меня там дразнили Марик-комарик, — закончил он свой рассказ.

— И вовсе не обидно тебя дразнили. Забавно, — вздохнула принцесса. — А знаешь, когда я была совсем маленькая и еще не ходила в школу, мы жили в другом месте. Не во дворце. И мама там на меня никогда не сердилась. И она звала меня не Амелия, а Карамелька.

— Тебе идет. Пожалуй, я так и буду тебя называть — Карамелька. Можно?

— Можно, Комарик, — хихикнула Карамелька. Она уже перестала плакать и была совершенно счастлива: задачки решены — все! И такой замечательный мальчик залез в окно.

Она сунула руку в карман платья. Пожалуй, ему надо показать, какое у нее таинственное сокровище. Никому она его не показывала, а Комарику понравится.

— Вот это я прятала, когда ты вошел. Если мама найдет, она будет огорчена. Потому что это бесполезная забава — так она скажет.

— Ух ты! — Марик взял сокровище в руки. — Как красиво!

Это был стеклянный шарик, небольшой, размером чуть больше грецкого ореха. А внутри шарика сиял прекрасный другой мир.

Там — зеленели сады с крохотными румяными яблоками, там цвели цветы на лугу и вилась тропинка куда-то за холмы. Там журчала маленькая речка, а в ней плескались серебряные рыбки. Там на дальнем холме стоял домик с красной черепичной крышей, и над его трубой поднимался дымок. А если шарик встряхнуть, то в воздух — над домиком, над холмами, над травой и речкой — взвивались яркие бабочки.

Марик понял, почему Карамелька так дорожит этим шариком. В скучной черно-белой комнате это была единственная цветная вещь. Не считая рыжих локонов самой Карамельки.

— Никто не войдет, пока я сама не захочу. Они заперли меня снаружи, а я закрылась изнутри. И все эти дни, как только оставалась одна, любовалась этим моим сокровищем. Бабочками, — вздохнула принцесса. — Но теперь я могу идти гулять в сад, любоваться настоящими бабочками тоже. Слу-у-ушай! — подскочила вдруг на месте Карамелька. — А как ты прошел через ворота дворца?

— Нашел дырку в заборе. Пока было темно, рано утром пролез и спрятался в саду. А что?

Глаза Карамельки блестели:

— Ой, Комаричек, возьми меня с собой! В цирк, а? Мы же можем, когда будет темно, пролезть назад в эту дырку? Я только один раз была в цирке, очень давно, еще маленькой.

— Карамелька, ты с ума сошла? Тебя хватятся и будут искать всеми силами армии и полиции! Это даже не скандал получится, а государственное потрясение.

— Да мы ночью! А утром я вернусь — никто и не заметит.

Марик думал. Вечером мама принцессы придет спеть ей колыбельную песенку. Даже Казимира ему теперь поет колыбельные, а тут настоящая мама. Потом она будет заходить пару раз ночью, чтоб поправить одеяло. Это тоже точно — так делала Гертруда, ведь дети могут простудиться, если одеяло сползет. Ясно, что принцессы хватятся еще до полуночи.

Карамелька твердо покачала головой.

— Нет, Комарик. Мама никогда не поет мне колыбельных песен. И никогда не заходит ночью. Потому что она же и королева, и министр финансов. Мама очень много работает. Ей некогда. У нее все время это… бюджет… профицит… инфляция…

Это звучало убедительно, и Марик подумал, что, пожалуй, просьба принцессы не так уж невыполнима.

Обед, полдник и ужин Карамельке приносили прямо в комнату (Марик прятался под столом) — и дети поделили все по-братски.

В девять вечера зазвенел телефон, висящий на стене.

— Да, — сказала Карамелька. — Хорошо. Нет. Может быть, завтра. Доброй ночи, мама.

А еще через пятнадцать минут Марик и Карамелька вылезли через обнаруженную Китценькой дырку в заборе и побежали на окраину парка развлечений, туда, где на речном берегу стояли фургончики цирка «Каруселли».

Если бы Марик знал, какие события произошли в его отсутствие, он бежал бы еще быстрее.

Глава двадцатая

Про то, как Казимира поссорилась и помирилась с Китценькой, а Филипп познакомился с Льдинкой

В то утро будильник у Казимиры не прозвенел. Она поставила его на половину пятого. Но, открыв глаза, убедилась: солнце уже поднялось так высоко, что можно и на часы не смотреть. Увы, Казимира проспала.

Потому что кто-то отключил будильник.

Марика в фургоне не было. Но Китценька, которая обычно не любила залеживаться в своей корзинке, почему-то еще сопела, свернувшись клубком.

Казимира так рассердилась, что не стала деликатничать.

— Что это тебя так разморило, моя дорогая? Вставай! И признавайся! Ты видела, как Марик ушел утром? Ты провожала его?

Китценька открыла один глаз. Потом второй. Потом спешно отвела их в сторонку от рассерженного лица хозяйки. Потом демонстративно сладко зевнула и потянулась.

В глубине души Китценьке было неловко перед Казимирой, так что беззаботный вид, который она на себя напустила, давался собачке с трудом.

С другой стороны, как она могла поступить иначе?

Да, утром они с Мариком нажали кнопочку будильника, а потом Китценька проводила его до дворцовой ограды.

— Вот тут дырка между прутьями чуть шире. Я надеюсь, что ты пролезешь. Когда я бежала назад, я обнаружила ее случайно. Представляешь…

Китценька вспомнила свое бегство от фрейлин. Даже сейчас ей было жутковато вспоминать, как она кралась под кустами пионов, стараясь не попадать в круги света от фонарей. Как она едва удержалась от визга, заметив, что впереди кто-то пробирается сквозь кусты. Как она обнаружила, что эти самые кто-то тоже боятся, что их увидят. Как она пошла за ними, предполагая, что ночные незнакомцы тоже пытаются выбраться из дворца незамеченными.

И как, на ее счастье, ученики повара, которые ночами без спроса бегали на речку купаться, вывели ее к этой дырке в ограде, скрытой со стороны улицы кустами сирени.

Неудивительно, что, проводив Марика и вспомнив все события вчерашнего бегства из дворца, Китценька устала от переживаний и уснула, только добравшись до своей корзинки.

— Это подло, — тихо сказала Казимира. — Это предательство. Я не ожидала от тебя. Ты же знала, что я против того, чтобы мальчик шел во дворец. Ты должна была мне сказать. Ты должна была…

Что могла ответить бедная Китценька? Ведь она была согласна с Эвой: если Марик решил, что ему надо идти, и если шкатулка показала, что он на правильном пути, то какой смысл был ему мешать?

Она могла помочь — она помогла. Без ее помощи Марик, наверное, не смог бы проникнуть за ограду. И Казимира может говорить ей сколько угодно обидных слов. Очень обидных слов…

Но пока Китценька думала, что ей ответить, Казимира, не прибавив больше ни слова, вышла.

Китценька пометалась между обидой и любовью — и кинулась вслед за ней. Но успела только увидеть, как Казимира скрылась в дверях Эвиного фургона. Соблазн подслушать был так велик, что Китценька развернулась хвостом в ту сторону и маленькими шажками, преодолевая себя, пошла прочь и села поодаль. Подслушивать — нехорошо, уговаривала она себя и, чтоб отвлечься, начала рассматривать облака в небе.

Так она сидела долго, до тех пор, пока не заметила, что каждое облако стало похоже на куриную ножку. Давно пора было завтракать.

Но Казимира все не шла.

И когда голодной Китценьке уже стало казаться, что облака не только похожи, но и пахнут с неба жареной курятиной, сзади наконец подошла Казимира и подхватила собачку на руки.

— Ну прости меня, я была излишне резка, — сказала Казимира, прижав к себе Китценьку. — Но и ты могла хотя бы предупредить. Попытаться убедить… Я же за него волнуюсь, — прибавила она грустно.

Когда сытая и счастливая Китценька уже носилась по лужайке, пытаясь поймать бабочку-крапивницу (иногда она позволяла себе такие щенячьи забавы), наконец-то показалась Эва. Китценька хотела было сказать ей спасибо за то, что та помирила их с хозяйкой, но Эва не стала ее слушать, а только рассеянно почесала собачку за ушком и прошла мимо.

Сегодня они с Казимирой договорились заняться шитьем циркового наряда для Марика — собрали все подходящие старые костюмы, вытащили на лужайку стол и озабоченно щелкали ножницами. Так было легче коротать время до его возвращения.

Не хватало только трех метров шелковой ленты для оторочки.

— Миска где-то бегает, Китценьку одну не отправишь, сами потеряем кучу времени. Может, послать Филиппа? — поискала ослика глазами Казимира. — Эй, Хоп, ты Филиппа не видал?

Хоп покачал головой:

— Сегодня финал королевских скачек. Филипп еще до завтрака убежал покупать билет. Он так счастлив, что мы попали в столицу именно в дни скачек.

Да, Филипп был счастлив.

Сегодня он увидит Льдинку. Конечно, чудесная Льдинка не увидит ослика Филиппа, потому что будет занята: когда стремишься победить в скачках, некогда смотреть на трибуны, даже если там стоит не самый плохой ослик на свете.

Познакомиться с белой лошадкой было бы просто сказкой. Но хватит уже и того, что он увидит — пусть издали — ее волшебные карие глаза, ее шелковую гриву, ее стройную шею, ее…

Филипп вздрогнул и отвлекся от грез: трибуны заполнялись, и пробирающиеся к своим местам зрители то и дело пихали замечтавшегося ослика в бока.

Лошади, участвующие в скачках, вышли на дорожки ипподрома.

Льдинка оказалась еще прекраснее, чем на фотографиях в альманахе скачек. Филипп смотрел во все глаза, и ему казалось, что все остальные лошади — просто жалкие клячи против нее. Ну посмотрите: что за вислые спины, вялые бока, что за нелепая масть, что за суетливые движения…

А когда на весь ипподром грохнул стартовый пистолет, трибуны взревели и лошади понеслись вперед, Филипп понял, что он никогда в жизни так не волновался.

Он не дышал, не думал ни о чем ином, кроме скачки, не смотрел по сторонам — он весь был там, с ней, в этом полете!

Три, четыре, пять кругов Льдинка скакала в тройке лидеров. О, как Филипп ненавидел серого в яблоках жеребца и каурую кобылу, которые скакали совсем рядом от Льдинки! Как страстно он желал им споткнуться, отстать!

Последний круг — и трибуны шумели и свистели все яростней, Филипп почти оглох от этих криков. Льдинка скакала уже вторая, и вот серый жеребец остался на полкорпуса позади…

Как вдруг…

…Нет, это не могло быть правдой! На последней прямой Льдинка вдруг запнулась и, мотнув мордой, подалась чуть в сторону. Скакавшая следом лошадь чуть не задела Льдинку, обгоняя, жеребец, воспользовавшись заминкой, тоже рванул вперед, и крик трибун достиг высшей точки!

Еще несколько шагов Льдинка пролетела по инерции, а потом — ослику казалось, что он чувствует, какой резкой болью отдается в ноге каждое движение, — замедлила шаг и остановилась, беспомощно поджав копыто.

Мимо, обдав ее горячим ветром скачки, пронеслись к финишу остальные лошади.

К белой лошадке уже бежал ветеринар и еще какие-то люди, ее осторожно увели с дорожек куда-то в сторону конюшен.

Скачки были закончены.

Филипп обессиленно стоял на пустеющей трибуне.

Он понимал, что не может уйти, не узнав, что случилось с Льдинкой.

Что же он стоит — скорее к конюшням! Может быть, он сможет чем-то помочь, думал ослик на бегу. Вдруг нужно послать кого-то за лекарством, к примеру…

Добрый час Филипп слонялся вокруг конюшен, не в силах уйти. Он пытался заглянуть в высокие окошечки под потолком, но ему не хватало роста. Прыгай не прыгай, все равно ничего не видно. Да и прыгает ослик плохо.

Сперва в конюшне было довольно шумно, потом шум стих.

И только ослик подумал, что, наверное, врачи решили, что больной Льдинке нужно поспать для восстановления сил, как дверь конюшни отворилась и оттуда, слегка хромая, вышла сама Льдинка.

— Ой, ослик! — неожиданно обрадовалась она, увидев Филиппа. — А что это вы тут прыгаете, ослик?

«Вот и настал миг, о котором я не смел и мечтать! Сейчас я поговорю с ней», — задохнулся от волнения Филипп.

Однако сперва он ничего не мог произнести, только смотрел на Льдинку с обожанием. Потом спохватился и торопливо произнес:

— Я видел, как вы… запнулись… Я… волновался… за вас… Я думал… вдруг вам понадобится какая-то помощь… Поэтому…

Льдинка глянула на него приветливо:

— Это так приятно, что кто-то волнуется за тебя. А как вас зовут, ослик?

— Филипп, — представился счастливый ослик.

— А меня Льдинка, но вы, конечно, это и так знаете. Послушайте, Филипп, а чем вы занимаетесь? Наверное, не всегда стоите под окнами моей конюшни?

— Я работаю в цирке «Каруселли». Осликом.

И неожиданно для себя ослик рассказал белой лошадке про то, какой замечательный у них цирк, какие хорошие у него друзья и как им пока не везет в столице, но они непременно справятся с трудностями. И об этом даже не стоит волноваться, ведь единственное, что стоит волнения, — это Льдинкина нога.

— Как вы себя чувствуете?

В ответ Льдинка только вздохнула.

Ей было очень обидно. Запнулась она случайно, но главный конюх был очень огорчен. И хотя врачи говорили, что если Льдинка пару дней побережет ногу, то хромота пройдет без следа, конюх все равно хмурился.

«Вот так, — думала с горечью Льдинка. — Верой и правдой служишь, побеждаешь и украшаешь собой конюшню. Но стоит тебе допустить промашку, как вместо слов поддержки — только недовольное молчание».

А тут этот милый Филипп со своим рассказом о циркачах. Как было бы замечательно жить среди таких людей. Наверное, если бы Льдинка была цирковой лошадью, эти прекрасные люди нашли бы для нее теплое слово. И любили бы ее. И жалели бы. И у нее было бы много друзей. И никто не ждал бы от нее непременно победы и первого места.

— Я бы очень хотела побывать в вашем цирке, — сказала Льдинка. — Если вы бы познакомили меня со своими друзьями, это было бы так прекрасно.

Ослик обомлел от счастья. Конечно, такая гостья — это большая честь для цирка.

Одно волновало Филиппа. Не будут ли искать Льдинку, волноваться, куда она ушла.

— Неблагодарные, — мотнула в ответ головой Льдинка. — Им нужны только победы. Ну что ж, заведут себе новую лошадь. Пойдемте, Филипп.

Глава двадцать первая

Про то, как выздоровела маленькая Туська

Маленькая Туська лежала на высоких подушках, укрытая теплым пуховым одеялом, и тихо плакала.

Няня, которая сидела рядом с Туськой, не отходя ни на минуту, задремала. И поэтому Туська решила, что именно сейчас поплакать удобнее всего.

Очень плохо болеть.

И самое грустное, что никто не понимает, чем больна Туська. Просто однажды она проснулась и не смогла встать с кроватки.

Или не захотела.

Когда мама и няня пытались поставить Туську на ноги, она сперва села на пол, а потом легла, прижавшись щекой к мягкому прикроватному коврику с яркими цветами.

Мама испугалась, уложила Туську назад в постель и вызвала доктора.

Доктор осмотрел ее и развел руками:

— Ничего не понимаю. В моей практике такой случай впервые. Будем наблюдать. Постарайтесь кормить ее легкой и полезной пищей. Вареной морковкой. Творожком. Температуру мерить каждый час. И при любом изменении состояния незамедлительно сообщайте мне.

Прошло несколько дней, а Туська не ела вареную морковку, и ей не становилось лучше.

Вечером в первый день пришел в Туськину детскую папа.

— Что с тобой, моя маленькая? Что у тебя болит?

— Ничего, — вздохнула Туська. — Ничего у меня не болит, папочка.

— Хочешь, я почитаю тебе книжку?

Но Туська, которая очень любила, когда папа ей читает, только грустно покачала головой. Нет, она не хочет.

Папа встревожился еще больше.

— А хочешь, мы поиграем в кукольный театр? Хочешь, будем пускать мыльные пузыри? Хочешь, будем лепить из пластилина?…

Но в ответ девочка снова качала головой.

Отчаявшись, папа предложил:

— Хочешь пострелять из пистолета?