Цирк в шкатулке Сабитова Дина

Глава тридцатая

Про то, как королева снова начала петь

Если вы увидите человека с важным выражением на лице, в горностаевой мантии и с короной на голове, то сразу поймете: перед вами король.

А если в вечернем тумане перед вами выбежит неизвестно кто, в джинсах, измазанных глиной, в куртке-ветровке и без головного убора, то можно строить самые разные предположения.

Иогансон пошел рвать траву для кроликов — им настала пора ужинать. И тут-то ему встретился взволнованный незнакомец.

— Это цирк? — с надеждой сказал незнакомец, ухватив Иогансона за лацканы халата. — Умоляю вас, скажите, это цирк «Каруселли»? Я блуждаю тут от фургона к фургону уже две минуты, и вежливость не позволяет мне стучать, но крайне важно, чтобы…

— Это — цирк «Каруселли», — с достоинством ответил Иогансон. — Я — фокусник цирка Иогансон. С кем имею честь?

— Вы не узнали меня? — отчего-то обрадовался незнакомец. — А я Эдвард. Я ваш король, Эдвард.

Иогансон поднял брови так высоко, что это могло бы показаться новым фокусом. Но потом совладал с собой и попытался сделать что-то вроде вежливого поклона.

В халате и с мешком травы в руках — поклон вышел неловким.

— Ваше величество, какая честь для нас, — пробормотал он. — Чем обязаны?

— Моя жена, то есть королева Ида, — она должна быть здесь!

Иогансон удивился еще раз. Зачем же королеве посещать в этот неурочный час циркачей? Но, секунду поразмышляв, он тихо свистнул.

Через миг появилась Миска.

— Миска, познакомься: это король. Ваше величество, это наша собака Миска. Миска, король ищет у нас свою жену. Я ничего не вижу и мало что слышу в этом тумане, но ты, наверное, в курсе… Не заходила ли к нам королева?

Миска кивнула. Да, королева здесь, она в Эвином фургоне, и Миска может проводить его величество.

— Я бежал всю дорогу, по компасу, — объяснял король, торопясь за Миской. — Когда королева ушла, я не успел послать за ней никого. И впервые в жизни совершенно не знал, что делать. Но тут появилась старшая фрейлина — в одной туфле и очень запыхавшаяся — и сказала: если идти все время на запад от дворца, никуда не сворачивая, то я попаду как раз на цирковую поляну, а королева именно там. Я взял компас и побежал напрямик. Три раза пришлось перелезать через забор, в одном дворе за мной погнались злые собаки, вот, порвали штанину, извините, я не хотел вас обидеть, но собаки бывают такие…

— Верные, — проворчала Миска. — Если бы во двор, который я охраняла, полез незнакомец, я бы тоже оторвала у него кусок штанов, да побольше. Ваше счастье, что они не добрались до ноги. Вот. Это фургон Эвы. Ваша жена — здесь. Хотя я бы не советовала пока мешать их разговору. Эй, куда же вы? Подслушивать — нехорошо!

Золотые искры поднялись над открытой шкатулкой и смешались со светом керосиновой лампы. Серебряные колокольчики вызванивали нежную мелодию. В шкатулке Ида увидела чудесную картину.

Это была комната принцессы. Но теперь она оказалась совсем другой. На окнах висели занавески с рыбками и морскими коньками, на полу — яркий пушистый ковер, на письменном столе ни тетрадей, ни учебников — только акварельные краски и альбом и ваза с сиренью… А прислонившись к вазе, сидит плюшевый мишка.

Там, где была черная стена, висит зеркало и географическая карта. В книжном шкафу видны яркие корешки книг — такие корешки бывают только у сборников сказок. А на маленьком комоде вытянули ноги с десяток нарядных кукол.

У изголовья кровати горит настольная лампа под уютным абажуром, на полу, обхватив колени руками, сидит король, а на краешке кровати сидит королева. Под розовым шелковым одеялом спит принцесса Карамелька, спит и улыбается во сне.

— Она вернется, — прошептала Ида, — моя маленькая девочка — вернется. Спасибо вам, Эва. Теперь я знаю, что надо делать. Надо спеть ей эту колыбельную — и она вернется.

— Колыбельную? — переспросила Эва.

— Да-да, разве вы не слышите? Колокольчики играют мелодию той колыбельной, которую я сочинила для Карамельки много лет назад.

— То-то я слышу, что мелодия мне незнакома.

— Я вам сейчас спою, первый куплет там такой… — начала было королева и вдруг замолчала.

— Что же вы не поете? — обеспокоено спросила Эва.

Королева молчала еще минуту, губы ее дрожали, а из глаз снова полились слезы.

— Я — не могу! — в отчаянии прошептала она. — Я не могу. Мне кажется, что мои губы так привыкли называть цифры, отдавать распоряжения и командовать, что я не могу петь. Что же мне делать?

— Вот незадача, — покачала головой Эва. — Но мне всегда казалось, что если человек умеет плакать и смеяться, то и петь он сможет.

— Да я только и делаю, что плачу весь день!

— А когда вы последний раз смеялись, Ида?

— Не помню, — горестно развела руками королева. — Моя жизнь была полна серьезной работы, поводов смеяться не было уже давно. В молодости я хотела сочинять и петь песни, но все последние годы занималась финансами, и это тоже было не смешно. А теперь — моя дочь пропала, я ушла из дома, оттолкнув мужа. Как я могу смеяться?

В этот самый миг с улицы раздался какой-то грохот, взволнованные голоса и лай собак.

— Боже мой, что там случилось? — вылетела на крыльцо Эва. Ида поспешила за ней.

У крыльца посреди лужи сидел, раскинув длинные ноги, король. Скамейка, на которую он встал, чтоб заглянуть в окно, подломилась под его весом, и он полетел на землю, зацепив по дороге стоящее на крыльце пустое ведро. Вокруг него с лаем носились собаки, а подоспевший Иогансон пытался предложить упавшему помощь.

— Эд! — кинулась к королю Ида. — Эд, дорогой мой, ты не ушибся? Что ты здесь делаешь, Эд?

Король, сидя посреди лужи и потирая ушибленный локоть, огляделся вокруг, обнял жену грязными и мокрыми руками и вдруг расхохотался.

— Я пришел за тобой, Ида! Если твое величество согласно предложить руку такому мокрому и грязному оборванцу, то давай уже вылезать из этой лужи?

Ида посмотрела на перемазанного глиной мокрого короля с надетым на ногу ведром и тоже засмеялась:

— Вставай, Эд! Я ужасно рада, что ты меня нашел. Я больше никогда не буду пропадать. Пойдем, нам надо многое успеть до наступления ночи!

Она повернула улыбающееся лицо к Эве:

— Спасибо вам, Эва! Кажется, теперь у нас все получится.

— Эва, как ты думаешь, — спросил Марик, — принцесса уже вернулась домой?

— Ее родителям надо еще зайти в магазин игрушек, купить мишку. Потом какое-то время уйдет на переделку комнаты.

— У Карамельки ужасная комната, в такую и возвращаться не хочется.

— А будет очень уютно, вот увидишь.

— Увижу, если Карамелька пригласит меня в гости. Только как можно переделать комнату с помощью одного мишки?

— Ну, я думаю, что все остальное — занавески, ковер, книги, карту и прочее — они организуют, все же Карамелькин папа король. А вот мишку, наверное, пойдут и выберут сами.

— Может быть, как раз в этот момент королева поет Карамельке колыбельную, — задумчиво сказал Марик. — Засыпать под колыбельную так приятно. А здорово, что ты придумала, как помочь их беде.

— Это не я придумала. Королева все придумала сама. Лишь бы получилось. Да и вообще, когда королева сказала, что разучилась смеяться, то я сразу поняла, что надо делать. По логике вещей, мы должны были устроить для нее представление, все как полагается — жонглеров, акробатов и клоуна! Да, и клоуна — и тогда королева начала бы смеяться. Но все получилось неожиданно: король свалился в лужу, и они ушли смеющиеся и полные надежды.

Я должна была рассмешить Иду. Но я оказалась не нужна. Какой же я после этого клоун?

— Самый настоящий, — убежденно ответил Марик.

А во дворце в комнате принцессы у изголовья кровати горела настольная лампа. Окно было открыто, ветер, разгоняя туман за окном, чуть колыхал синие занавески, и тогда казалось, что нарисованные на них рыбки плывут куда-то. Смотрел блестящими удивленными глазами на преобразившуюся комнату плюшевый мишка.

Король опустился прямо на пол у кровати. А королева присела на краешек.

Она протянула королю руку, и он сжал ее дрожащие пальцы.

— Как ты думаешь, может быть, закрыть глаза?

— Давай, — откликнулся король.

И они закрыли глаза.

— Петь? — спросила королева шепотом.

— Пой! — ответил король.

И королева запела:

Она допела последнюю строку, и в этот миг до нее донесся вздох.

Король и королева открыли глаза и увидели, что в кровати лежит и сонно жмурится принцесса. Щека ее была измазана цветочной пыльцой, подол белого платья позеленел от травы.

— Папочка… Мамочка… — сказала принцесса сонным голосом. — Как хорошо!

Она улыбнулась им, сомкнула веки, повернулась на бок. И уснула.

Глава тридцать первая

Про то, как господин директор получил таинственную посылку и увидел свою мечту

Некоторые люди боятся лягушек. Или темноты. А когда в небе начинает перекатываться гром, кто-то радуется грозе, а кто-то, наоборот, закрывает поплотнее все окна и прячется в самый дальний уголок дома.

Казимира боялась грозы.

Если над головой Казимиры грохотало и сверкало, ей казалось, что все молнии вот-вот ударят ей прямо в макушку. И вообще, небо сейчас расколется на куски и свалится ей на голову.

Конечно, Казимира понимала, что небо не может расколоться, но страх был сильнее, чем доводы рассудка.

В цирке «Каруселли» все знали про этот Казимирин страх. И если гроза собиралась как раз перед началом представления, то на кассу садился кто-либо другой, а ее выступление снимали с программы. Казимира же пряталась в своем фургончике, затыкала уши ватой и, забравшись под толстое одеяло с головой, включала там фонарик и читала старинные журналы по домоводству. Про вышитые гладью кисеты, про бисерные чехлы для монокля, про рецепты пудингов и запеканок, про то, как уберечь запасы крупы и макарон от мышей, и про всякое прочее тихое, уютное житье. Это чтение очень успокаивало и отвлекало, когда от громовых раскатов вздрагивали стены фургончика.

Сегодня уже с утра в воздухе парило, было особенно тихо, как перед грозой, потом начали стягиваться тучи, а после обеда чуткий нос Казимиры уловил легкий запах озона.

По ее расчетам, часов в пять-шесть вечера должна была разразиться ужасная гроза.

Но до ее начала оставалось еще время — а у Казимиры как раз сломался фонарик. Перспектива остаться в грозу под одеялом в темноте совсем не радовала. И она решила, что сбегать в лавочку на углу двух ближайших улиц — дело получаса, до грозы как раз можно успеть.

Конечно, был риск попасть в грозу, и можно было бы кого-нибудь попросить купить фонарик. Но, откровенно говоря, хотя все в цирке с пониманием относились к Казимириным страхам, та немного стеснялась, что она такая трусиха, и не хотела лишний раз напоминать о своей слабости.

Поэтому Казимира быстро собралась, накинула на плечи шаль, и даже отважно взяла с собой зонтик, всеми силами души надеясь, что он ей не успеет пригодиться.

Несмотря на возможную опасность, настроение у Казимиры было прекрасное. Принцесса вернулась домой — и Казимира была очень рада, что в королевской семье все хорошо. «Она такая славная девочка, и они подружились с Мариком. Мальчику нужны друзья, необходимо общество ровесников, чтоб он не был так одинок среди нас, взрослых, — думала, торопливо шагая, Казимира. — И так хорошо, что Марик и Эва смогли помочь королеве. Как это печально, когда пропадают дети…»

Тут ее мысли снова перескочили на Марика. Сегодня с самого утра Марика позвали в гости к принцессе. В специальном приглашении, которое принес важный человек в мундире, расшитом золотом, было написано, что детей ожидает игра в бадминтон в королевском саду, катание на качелях, сладкий стол и купание в бассейне. Приглашение было отпечатано на бумаге с королевским гербом, а внизу стояла приписка рукой Карамельки: «Марик, мама и папа тоже очень ждут тебя. Они сегодня решили взять выходной и будут играть в бадминтон вместе с нами».

«Может быть, — думала Казимира, — король и королева примут участие в судьбе мальчика. Он так и не рассказал нам, кто он и откуда. Но по всему видно, что родителей у него нет. А король и королева могли бы, например, устроить его в хорошую школу-интернат и сделать так, чтоб он ни в чем не нуждался». Тут Казимире стало грустно. Она вспомнила, что Марик любит, сидя в ее фургончике, пить чай из белой кружки с нарисованным кленовым листом. И сама она уже не пользуется этой кружкой — так и говорит, когда он приходит: «Вот, Марик, твоя кружка». Чай с мятой он не любит, Казимира ему заваривает отдельно. А еще ему купили куртку. Он где-то продрал локоть, но Казимира заштопала так, что ничего не заметно.

Казимира вздохнула. И тут ее окликнули:

— Мадемуазель Казимира! Могу я составить вам компанию?

Обернувшись, Казимира увидела, что ее догоняет господин директор.

Слегка запыхавшись, он поравнялся с нею.

— Мне надо на городской почтамт, должно прийти одно важное послание. Нам, кажется, несколько по пути?

И, хотя мысли Казимиры были прерваны, она ничуть не была в обиде на господина директора за это. Подумать она успеет потом, а сейчас можно идти рядом с ним и радоваться, потому что… Из-за того что… Словом, радоваться — и все тут.

Господин директор очень спешил. Вид у него был крайне озабоченный, но, как показалось Казимире, настроение при этом было неплохое.

Он двигался очень быстро, почти бежал, и Казимире приходилось поторапливаться — она даже несколько запыхалась. На следующем углу их пути должны были разойтись: улица, ведущая к почтамту, уходила направо, а Казимира почти пришла — магазинчик, торгующий фонариками, керосиновыми лампами и свечками, находился на углу.

И тут над их головой совершенно неожиданно вспыхнуло ярко, и через несколько томительных секунд раскатился гром. Вслед за этим на теплые спины булыжников мостовой начали тут и там шлепаться тяжелые кляксы дождя, запахло прибитой пылью.

Казимира ахнула, остановилась и в панике закрыла лицо руками, вся дрожа от страха.

Случилось самое ужасное — гроза застала Казимиру в пути. Зонтик бесполезно качался у нее на локте, шляпка стремительно намокала, а Казимира была не в силах сделать ни шагу.

Тут она почувствовала, что господин директор, обняв ее за плечи, увлекает куда-то, а шум дождя и грохот грома становятся тише.

Казимира едва решилась оторвать ладони от лица и увидела, что они оказались в застекленном павильончике сквера. Сквозь цветные стеклышки частого переплета мир вокруг казался нереальным, а оттого и менее опасным. Казимира вдохнула, выдохнула, присела на скамью и начала дрожать чуть меньше.

— Увы, — сказал господин директор, — я очень огорчен, что мне надо покинуть вас в такую минуту. Но я не могу — мне непременно, непременно надо успеть на почту.

«Я умру тут одна от страха, — с тоской подумала Казимира. — Но я не могу просить, чтоб он остался со мной…»

Гром громыхнул еще раз, Казимира втянула голову в плечи и слегка побледнела.

— Я ненадолго — полчаса туда и обратно! К сожалению, почта закрывается через час, а завтра не работает. А мне очень надо получить это послание именно сегодня! В понедельник будет уже поздно. — Казимире показалось, господин директор несколько смущен тем, что покидает ее. — Но вы можете заткнуть уши, закрыть глаза и… и подождать, когда гроза кончится.

«А если она целый час не кончится?» — чуть не заплакала Казимира.

— А если гроза не кончится, то я как раз вернусь и постараюсь успокоить вас, побуду тут вместе с вами, а потом мы вернемся домой, — угадал ее мысли директор.

Казимира сжала зубы, кулаки и с трудом кивнула. Да, она постарается пересидеть грозу тут. Потому что идти по улице — и речи быть не может, она не сделает ни шагу.

— Я быстро, — пробормотал директор и ринулся прочь из беседки.

Поскольку глаза Казимиры были закрыты, она не видела, что произошло. Услышала только вскрик и звук падения чего-то тяжелого.

Тут уж пришлось приоткрыть один глаз и глянуть.

Господин директор с перекошенным от боли лицом медленно поднимался с гравийной дорожки. Подгнившая ступенька старой беседки, скользкая от дождя, подломилась под ним, и он рухнул на землю, а когда встал, обнаружил, что вывихнул щиколотку. Кряхтя, господин директор заковылял назад в беседку, едва ступая на поврежденную ногу. Упав на скамью рядом с Казимирой, он сокрушенно всплеснул руками:

— Ну как неудачно! Боже мой, а мне надо на почту! Что же делать? Все пропало. То есть, конечно, не все, но многое!

Казимира сказала дрожащим голосом:

— Я могу вправить вам вывих, но ведь у вас еще и растяжение. Вы все равно не сумеете побежать на почту. — Она присела перед ним, ощупывая его щиколотку. — Сильно болит?

— А как вы думаете? — еле сдерживая раздражение, спросил директор. — Ай! Главное, что мне так надо было успеть на почту именно сегодня. Это было так важно…

Казимира поднялась с колен. На лице ее сквозь страх медленно проступала решимость.

— Господин директор. Я пойду и получу ваше письмо. Напишите на листочке записку начальнику почты. Если почта закрывается через час, то я как раз еще успею.

— Казимира! — ахнул директор. — Как же вы пойдете? Ведь на улице гроза!

Но в ответ Казимира отчаянно замахала на него руками. Не надо, не надо ничего говорить. А то ее решимость сломается под напором привычного страха. Лучше она, не задумываясь и не глядя по сторонам, ринется прямиком вдоль улицы и будет бежать, бежать, пока не уткнется в двери почтамта. А назад… ну уж как-нибудь…

Прошли томительные пятнадцать минут, потом полчаса. Господин директор вглядывался в просвет между кустов черемухи — был виден поворот аллеи, за которым скрылась мадемуазель Казимира.

Гроза стихала. Ее грохот становился все глуше, и директор от нечего делать стал считать, сколько секунд проходит от вспышки до раската грома. Но все время сбивался — мысли его были далеко. Гремящие тучи уползали за город, и вот-вот должно было показаться солнце. Кажется, на какой-то краткий миг господин директор даже задремал.

Он открыл глаза потому, что ему показалось — откуда-то раздается знакомая мелодия. Впрочем, он не совсем был уверен, что проснулся. Звон тонких колокольчиков переливался в воздухе, гроза стихла, и сквозь цветные переплеты на пол беседки зелеными, голубыми и лиловыми квадратами светило солнце.

Прямо перед ним в дверях беседки в облаке мягкого вечернего света стояла нимфа из его сна. Ее кудрявые локоны, усыпанные тысячами блестящих капель дождя, растрепались, ее кружевная накидка намокла и потемнела от влаги. Она грациозно склоняла голову к плечу, ее глаза сияли радостью, на щеках играл нежный румянец. Она протягивала к нему руки, а тысячи колокольчиков все вызванивали нежную мелодию, от которой кружилась голова.

Нимфа звонко чихнула и сказала счастливым голосом:

— Вот ваша посылка, господин директор! Я успела до закрытия.

Директор, не отрывая потрясенного взгляда от ее лица, рассеянно взял протянутый пухлый пакет, обмотанный бечевкой и облепленный сургучными печатями.

Мадемуазель Казимира забеспокоилась:

— Вам плохо? У вас болит нога? Не двигайтесь, я сбегаю за доктором!

— Не надо доктора, — махнул рукой директор. — Я… что я хотел сказать?… Вот, забыл… Откуда эта музыка? Я слышал ее где-то… Вспомнил! Это играют колокольчики из Эвиной шкатулки. Разве она поблизости?

— Нет, это шарманщик ходит по скверу и крутит ручку шарманки. И совсем не похоже на колокольчики — такой тягучий звук. Но мелодия и правда похожа. Как ваша нога?

— Если не наступать, не болит. Спасибо за посылку, мадемуазель Казимира. Я встревожен — успеем ли мы в магазин? Кажется, вы шли купить себе новый фонарик?

— Я уже купила его на обратном пути. И купила вам в аптеке тросточку. Хотя, кажется, фонарик мне больше не нужен.

— Да, гроза закончилась, — рассеянно кивнул директор, прижимая к себе посылку. — О господи, да вы промокли насквозь! Скорее домой!

И опираясь на плечо Казимиры и тросточку, зажав под мышкой пакет, господин директор отправился домой.

Туда, где над поляной у реки раскинулась во все небо яркая радуга.

Глава тридцать вторая

Про то, как праздновали десятый день рождения Марика, а господин директор отказался от королевского предложения

Утром Марик проснулся оттого, что сквозь задернутые занавески проник луч солнца и светил ему прямо в левый глаз. Марик попытался сунуть голову под подушку, чтоб поспать еще, но с удивлением обнаружил, что там лежат какие-то свертки.

Он сбросил подушку на пол и увидел пять-шесть завернутых в яркую оберточную бумагу коробочек разного размера и формы.

А на стуле рядом с кроватью лежали свертки побольше. И к каждому была приколота открытка. Марик прочел две-три первых попавшихся: «С днем рождения, Марик. Иогансон», «Будь счастлив, Марик! Твоя Рио-Рита», «В этот великолепнейший день рада поздравить тебя с праздником. Аделаида Беатриса Виолетта Гортензия Душка».

«У меня день рождения?» — удивился Марик.

В приюте «Яблоня» дни рождения отмечали скромно. Утром за завтраком Гертруда говорила несколько поздравительных слов о том, что надо быть хорошим человеком, трудиться и учиться, и виновнику торжества давали шоколадку и дарили какую-либо книгу. Шоколадка честно делилась на восемь частей, а книга отправлялась на общую книжную полку. Так что она сразу становилась как бы и не твоя.