Тайна в наследство Деверо Джуд

Глава 2

Филипп смотрел, как Лиллиан выходит из машины и медленно бредет к дому. Если не считать слез, которыми она разразилась всего на минуту, впервые увидев этот дом, она держала себя в руках. Филипп думал, что она вообще оказалась на удивление стойкой, особенно если вспомнить, через что ей пришлось пройти. Изумленно и недоверчиво качая головой, он перебрал в памяти все ухищрения, к которым прибег, лишь бы избежать этой минуты. Вместе с тремя ассистентами он потратил целых два дня и одно утро, убеждая Лиллиан опротестовать завещание Джеймса Мэнвилла — завещание, которое Филипп считал безнравственным и противозаконным.

Когда Джеймс сообщил Филиппу, каким ему представляется будущее завещание, поверенный вскинул брови. Он не осмелился признаться Джеймсу, о чем думает, — о том, что Джеймс, очевидно, выяснил, что его молодая жена не заслуживает наследства, что у нее скорее всего роман на стороне. И Филипп попытался отговорить Джеймса подписывать завещание, чреватое многолетними битвами в суде. Ему и в голову не приходило, что вдова Джеймса даже не попытается опротестовать его волю. Филипп объяснил Джеймсу: если тот хочет завещать деньги брату и сестре, тогда состояние следует разделить на три части — одной такой части с лихвой хватит любому из них.

Но Джеймс словно не слышал его. Его беспокоило лишь одно: как бы понадежнее закрепить за Лиллиан право собственности на какую-то ферму в Виргинии.

— Там ей понравится, — объяснил Джеймс в редком для него приступе откровенности. — Я слишком многое отнял у нее, а так смогу возместить потерю.

С точки зрения Филиппа, отнять у жены миллиардное состояние означало скорее наказать ее, чем вознаградить, однако он держал язык за зубами.

Только после смерти Джеймса, увидев истинную натуру Атланты и Рея, Филипп вдруг пожалел о том, что Лиллиан не настроена бороться. Ему хотелось возглавить команду самых сведущих и хитроумных юристов США, хотелось отнять у двух алчных паразитов все до последнего гроша. Прошли недели после смерти Джеймса, а Филипп не переставал удивляться тому, как обошлись с Лиллиан журналисты и люди, которых он считал друзьями своего покойного босса.

Но Лиллиан осталась невозмутимой. Никто и ничто не могло побудить ее вчинить обидчикам иск. Филипп и его помощники объясняли, что отвоеванные деньги она могла бы пустить на благотворительность, но даже это не заставило ее передумать.

— У Джимми была деловая хватка и чутье, как ни у кого другого, — повторяла она, — он ничего не делал просто так, без причины. Если он так решил, я намерена подчиниться его воле.

— Мэнвилл мертв, — напомнил один из юристов, багровый от досады.

Все мысли отчетливо читались у него на лбу: это кем же надо быть, чтобы отвергнуть миллиарды долларов?!

После третьей встречи с юристами Лиллиан поднялась из-за стола и объявила:

— Я выслушала все ваши доводы и ознакомилась со всеми свидетельствами моей возможной победы и все-таки отказываюсь подавать в суд. Я выполню волю моего мужа. — Повернувшись, она двинулась прочь.

Один из юристов, который не был знаком ни с Джеймсом, ни тем более с его женой, фыркнул и негромко произнес:

— Все ясно: слишком недалекая и не знает цены деньгам.

Лиллиан услышала его. Медленно обернулась и устремила на юриста взгляд, который живо напомнил Филиппу Джеймса Мэнвилла. У Филиппа перехватило дыхание.

— Вы так и не поняли, — с расстановкой сказала она, — что жизнь — это не только деньги. Скажите, если бы вы были миллиардером и умерли, не оставив жене ни гроша, она стала бы сражаться за ваше состояние? Или память о вас была бы ей дороже любых денег?

Не дожидаясь ответа, Лиллиан покинула комнату.

Юристы, пряча усмешки, отвернулись от товарища, которого только что отбрила Лиллиан. Он как раз находился в процессе третьего скандального развода, причем его жена сражалась даже за антикварные дверные ручки их дома.

Наконец Филипп отчаялся убедить Лиллиан, что она должна бороться. Вечером в тот же день, когда состоялась последняя встреча с юристами, он рухнул в постель рядом с Кэрол и объявил:

— Понятия не имею, что еще предпринять.

— Помоги ей, — посоветовала Кэрол.

— А для чего, по-твоему, все это затевается? — хмыкнул он.

Кэрол, уткнувшаяся в журнал, осталась невозмутима.

— Все, что ты ей навязываешь, ей чуждо. Ты деспот пострашнее Джеймса.

— Да уж, вижу, как ты передо мной трепещешь, — съязвил Филипп. — Ну, выкладывай, что там у тебя в голове. — За двенадцать лет брака он почти научился читать мысли жены и сразу видел: она что-то задумала. Но, как обычно, она ждала, когда он зайдет в тупик, и только после этого начинала давать советы.

— Помоги ей поступить так, как она сама хочет, — растолковала Кэрол.

— И каким же это образом? — Филипп скептически уставился на жену. — Она сидит одна в комнате для гостей и ни с кем не желает разговаривать. Друзья и подружки, которыми при Джеймсе кишмя кишел их дом, даже не позвонили ей, чтобы выразить соболезнования.

— Я плохо знаю ее, но, похоже, при Джеймсе она изо всех сил старалась вести нормальную жизнь.

Филипп фыркнул.

— Нормальную? Рядом с Джеймсом Мэнвиллом? Кэрол, ты что, ослепла? У них было по особняку чуть ли не в каждой стране мира, повсюду их окружали армии слуг. Сразу после смерти Джеймса я возил ее в большой магазин и могу поклясться: она никогда раньше в таких не бывала. По крайней мере с тех пор, как сбежала из дому и вышла за Мэнвилла.

— Все так, но чем, по-твоему, занималась Лиллиан, пока жила в этих особняках? Устраивала вечеринки?

Филипп закинул руки за голову и засмотрелся в потолок.

— Нет, — наконец задумчиво протянул он. — Вечеринки устраивал Джеймс, а Лиллиан присутствовала на них. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так же тяготился этой обязанностью, как она. Ей оставалось только сидеть в полном одиночестве где-нибудь в углу и жевать. Бедняжка.

— А ты когда-нибудь видел ее счастливой?

— Нет, не… — не задумываясь начал Филипп, но замолчал. — Вру: однажды я привозил бумаги Джеймсу на подпись, но когда уже уезжал, вдруг заметил, что он забыл расписаться на одной из них, и потому вернулся. В доме я услышал голоса, двинулся на звуки, вошел в одну из дальних комнат и увидел их — они были вдвоем, без гостей, без слуг, и…

Вспоминая об этом, он невольно закрыл глаза. Это произошло в одном из особняков Джеймса стоимостью несколько миллионов долларов, среди «сплошного стекла и стали», как выражалась Лиллиан. Голоса доносились из комнаты, где Филипп никогда прежде не бывал. Комната примыкала к кухне, и поскольку дверь была открыта, Филипп заглянул туда. Дверь прикрывали портьеры в цветочек, придуманные кем-то из дизайнеров интерьера, поэтому находящиеся в комнате не заметили, что за ними наблюдают. Филипп понимал, что потакает нездоровому любопытству, но увиденное приковало его внимание.

Лиллиан, одетая не в шедевры портновского искусства, в которых Филипп привык видеть ее, а в простые джинсы и футболку, кормила Джеймса ужином. Они устроились в маленькой гостиной с крохотным круглым столом в одном углу. Судя по всему, к обстановке этой комнаты дизайнеры не имели никакого отношения. С диваном, обитым ситцем в розочках, соседствовал клетчатый стул. Сосновый стол был чисто выскоблен, два стула возле него выглядели так, словно их купили на деревенской распродаже.

Мебель в этой комнате не имела неизбежно бутафорского вида, который ухитрялись придавать ей дизайнеры. Обстановка в ней не подчинялась никаким правилам. Комната выглядела как половина американских гостиных, пара в ней — как наверняка пожелала бы выглядеть любая американская супружеская пара. Пока Лиллиан наполняла тарелку Джеймса, он болтал без умолку. А Лиллиан ловила каждое слово. Обернувшись, она поставила перед ним тарелку, рассмеялась его словам, и в этот момент Филипп понял, насколько она красива. Не просто пухленькая жена миллиардера, из которой слова не вытянешь, а настоящая красавица. Занявшись собственной тарелкой, она заговорила, и Филипп с изумлением увидел, что Джеймс слушает жену внимательнее, чем кого-либо другого. Джеймс согласно кивал, и Филипп понял: он спрашивал мнение Лиллиан о чем-то, и она высказала его. В голове у Филиппа само собой всплыло слово «партнерство».

Бесшумно, стараясь не шуршать неподписанными бумагами, Филипп удалился на цыпочках. Сколько раз за годы работы у Джеймса он слышал от людей: «Почему Мэнвилл не даст отставку своей толстухе и не подыщет себе женщину, которая хотя бы не боится собственной тени?» Но как всегда и во всем, и семейных делах Джеймс Мэнвилл знал, что делает.

В тот день, возвращаясь к машине, Филипп думал о том, что за все годы знакомства с Джеймсом никогда не завидовал ему. Благодаря Джеймсу у Филиппа было предостаточно денег, миллиарды Джеймса его не прельщали. Но теперь, став невольным свидетелем домашней сцены, Филипп вдруг ощутил жаркую волну зависти. С тех пор как он женился на Кэрол, она ни разу не смотрела на него так, как Лиллиан — на Джеймса, и не слушала, стараясь не упустить ни слова.

Филипп перевел взгляд на неподписанные бумаги и порадовался, что его присутствие осталось незамеченным. Джеймсу незачем знать, что кто-то наблюдал за их с Лиллиан частной жизнью.

— Да, — ответил Филипп Кэрол. — Я видел ее счастливой.

— Да ну? — встрепенулась Кэрол, в ее голосе послышалось жгучее любопытство. — Когда?

Джеймса уже не было в живых, а Филипп по-прежнему не мог предать давнего друга и открыть его тайну. Но воспоминания о ней озадачили его. Если Джеймс так любил жену, почему не оставил ей хотя бы столько денег, чтобы она могла защититься от прессы?

— Если тебе есть что сказать, — обратился Филипп к жене, — тогда говори.

— В день похорон Джеймса Лиллиан спросила, не видела ли я ферму, которую он ей завещал.

— И что? — удивился Филипп. — Что это значит? Эта ферма — сарай. Она кошмарна. Да, места там живописные, но дом надо снести, вдобавок без бульдозера участок под новый дом не разровнять.

Кэрол невнятно хмыкнула, не отрываясь от журнала.

— Человек, который способен заработать столько денег, сколько было у Джеймса, пальцем не шевельнет, если у него нет плана. Как думаешь, какими были его планы насчет этой фермы?

— Застраховать ее на несколько миллионов, а потом инсценировать поджог?

Кэрол пропустила вопрос мимо ушей.

— Разве там ее оставят в покое? Да репортеры сразу же поселятся в палатках прямо у нес перед крыльцом! Она… — Кэрол умолкла и уставилась на мужа так пристально, словно уверенная, что он уже уловил суть ее идеи.

Но Филипп слишком устал, чтобы играть в загадки.

— Что «она»? — спросил он.

Тут-то Кэрол и выложила все, что придумала: Лиллиан надо изменить и внешность, и имя.

И вот теперь, выйдя из машины и наблюдая, как Лиллиан — нет, Бейли, мысленно поправился он — осматривает уродливую развалюху, Филипп был вынужден признать, что его подопечная выглядит совсем другим человеком. Ему вспомнилось, как однажды Джеймс хлопнул ежедневником по столу и заявил: «Не могу сосредоточиться. Лил опять сидит на какой-то идиотской диете». И он завопил, призывая секретаря, — никаких селекторов Джеймс Мэнвилл не признавал. Секретарю было велено отправить Лиллиан по фунту шоколада всех сортов, какие только найдутся в ближайшем магазине «Годива». «Вот так будет лучше, — с удовлетворенной улыбкой заключил он. — А теперь — за работу».

Но как только вредить Лиллиан стало некому, она легко сбросила вес всего за несколько недель. Когда Филипп объяснил жене, каким способом Джеймс обычно убеждал Лиллиан бросить очередную диету, она откликнулась:

— Так вот в чем секрет похудения! — Она пощупала бедро. — Попробую вспомнить в следующий раз, когда ты куда-нибудь полетишь, а я буду на нервах.

После того как Бейли похудела и избавилась от грандиозного носа, Филиппу пришлось признать, что от нее невозможно отвести взгляд. Одутловатость сменилась изяществом линий, нос уже не отвлекал внимание от прекрасных глаз и маленького пухлого рта. Однажды за завтраком Кэрол наклонилась к нему, украдкой показала металлическую лопатку и прошептала: «Угадай, что я сделаю с этой штукой, если будешь пялиться и дальше?»

Нет, Бейли определенно была хороша.

— Как думаете, меня кто-нибудь узнает? — спросила Лиллиан первым делом, едва с нее сняли повязки.

— Ни за что! — в один голос заверили ее врач, Кэрол и Филипп, с трудом удержавшись от комплиментов: любой из них был бы напоминанием, что раньше внешность Лиллиан оставляла желать много лучшего.

Филипп жестом велел шоферу второй машины выгрузить чемоданы из багажника и занести их в дом. Эти две машины встретили их в аэропорту: внедорожник Филипп купил для Лиллиан, а черный седан из местного проката должен был доставить его самого обратно в аэропорт.

Весь путь в самолете до аэропорта Даллеса [1] Лиллиан просидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Филипп пытался разговорить ее, но она только кивала. Он понял: она оскорблена тем, что он согласился работать на Атланту и Рея, и хотел объясниться, но вовремя спохватился: чем меньше знает Лиллиан, тем лучше. Если она отказалась бороться сама, он выдержит эту битву ради нее. Филипп знал, что сделать это можно лишь одним способом: подрывной деятельностью изнутри.

За три часа езды от аэропорта до горного городишки Кэлберн, возле которого находилась ферма, Лиллиан немного оттаяла и постаралась выведать у Филиппа все, что он знал о городе и доме.

К несчастью для нее, Филипп мог с чистым сердцем сказать: несмотря на двадцатилетнее знакомство с Джеймсом Мэнвиллом, о детстве покойного друга он не знает ровным счетом ничего. По правде говоря, он даже не был уверен, что эта ферма имела какое-то отношение к прошлому Джеймса.

— Откуда у Джеймса взялись такие родственники, как Атланта и Рей? — недоумевала Лиллиан. — Ума не приложу.

Филиппа так и подмывало ответить: «Только потому, что вы никогда не видели, как Джеймс ведет дела. Иначе вы поняли бы, что между братьями и сестрой больше общего, чем кажется на первый взгляд». Но он удержался. Незачем портить ей воспоминания об умершем муже, решил он.

Лиллиан — нет, Бейли, снова поправился он — обошла вокруг дома, чтобы осмотреть его с тыльной стороны. Детектив, которому Филипп поручил сфотографировать эту недвижимость, сделал снимки, на которых было отчетливо видно, что сзади дом выглядит еще более ветхим, чем спереди. Филипп с ужасом ждал, когда Лиллиан убедится в этом сама. Поднявшись на крыльцо, Филипп отпер дверь ключом, полученным от Джеймса в день подписания бумаг на дом.

Дверь свалилась с проржавевших петель и рухнула на пол, прихватив с собой часть трухлявого косяка. Вздрогнув от неожиданности, Филипп обернулся к спутнику, нагруженному чемоданами, потом наступил на упавшую дверь и вошел в дом.

Внутри дом был еще омерзительнее, чем снаружи. Паутина пыльными клочьями свисала с потолка до самого пола, под которым слышалось шуршание какой-то местной фауны — мышей, крыс, что там еще может водиться в фермерском доме. Луч света, пробивающийся через запыленные окна, высветил густой столб пыли, скопившейся за долгие годы.

— Несите багаж обратно в машину, — бросил Филипп спутнику через плечо. — Здесь она не останется.

Пропустив вперед носильщика с чемоданами, Филипп снова наступил на упавшую дверь и вышел на свежий воздух. Прежде он никогда не замечал за Джеймсом Мэнвиллом склонности к злорадству. Но если он завещал жене этот сарай и рассчитывал, что она поселится здесь, значит, он был либо сумасшедшим, либо злобным и мстительным человеком. И поскольку Филипп знал, что Джеймс был в своем уме, значит…

Плотно сжав губы в гневе, Филипп двинулся в обход дома на поиски Бейли.

Снимки не солгали: ветхость дома с тыла была очевиднее, чем с фасада. Вековые деревья, лозы, сплошь усеянные зловещими с виду шипами, кусты чуть ли не выше деревьев и бурьян словно из фантастического фильма соперничали за пространство и солнечный свет. При виде всей этой спутанной растительности Филиппа передернуло. Справа от него вымощенная камнем дорожка вилась между сорняками в человеческий рост. Со всех сторон слышалось гудение пчел, Филипп невольно ускорил шаг.

— Лиллиан! — позвал он и осекся. Осторожный, как все юристы, он огляделся по сторонам, проверяя, не слышал ли кто-нибудь, как он оплошал, позвав хозяйку фермы прежним именем. Но в зарослях по обе стороны с легкостью могла бы спрятаться целая армия, и Филипп вряд ли сумел бы разглядеть ее. — Бейли! — позвал он уже громче и прибавил шагу.

Ему никто не ответил.

Филиппу сразу же представились все ужасы загородной жизни: змеи, бешеные скунсы, олени, способные убить человека ударом копыта. Водятся ли в этих горах волки? А дикие кошки — из тех, что прыгают с деревьев на спины ничего не подозревающих людей? А медведи?!

Если бы не жакет ярко-розового цвета, Филипп ни за что не заметил бы Лиллиан. Она нырнула куда-то в гущу низко нависающих веток самого большого и уродливого дерева, какое случалось видеть Филиппу. На виду остались лишь облаченные в джинсы ноги и розовый рукав. Боже, мелькнуло у Филиппа, она повесилась. Отчаявшись после смерти Джеймса, при виде этой дрянной развалюхи она покончила с собой!

С колотящимся сердцем он бросился к дереву, поднырнул под две наклонившиеся к самой земле ветки и увидел ее. Живая и невредимая, она смотрела куда-то вверх с таким восторгом, словно узрела небесное видение. Час от часу не легче: значит, она не покончила с собой, а лишилась рассудка, заключил Филипп.

— Бейли… — тихо позвал он, и, не дождавшись реакции, добавил: — Лиллиан!

Она по-прежнему смотрела вверх. Медленно и осторожно Филипп подступил поближе, не забывая опасливо поглядывать на землю. Кажется, это от гремучих змей ни в коем случае не рекомендуется убегать? Может, она боится пошевелиться потому, что заметила ядовитую змею?

— Бейли! — еще раз повторил он, шагнув ближе. — Мы можем сразу же уехать. Вам незачем оставаться здесь. Если хотите, я куплю вам дом в другом месте. Я…

— Знаете, что это такое? — прошептала она.

Филипп вскинул голову, присмотрелся, но увидел только старое дерево, которое давным-давно пора обрезать, а еще лучше — выкорчевать.

— Знаю, — кивнул он, — трухлявая коряга. Но вам совсем не обязательно разглядывать ее. — Он взял Лиллиан за руку, чтобы увести.

— Это тутовое дерево, — тихо объяснила она. Ее голос звучал почти благоговейно. — Очень старое. Черный тутовник.

— Замечательно, — отозвался Филипп и настойчивее потянул ее за руку.

Бейли улыбнулась.

— Китайцы надули старину Джеймса.

Поначалу он решил, что она имеет в виду Джеймса Мэнвилла, но вдруг понял: речь о короле Англии, бездарном преемнике Елизаветы I — Якове. Но как связан английский король с запущенной фермой в Виргинии?

Она объяснила:

— Король Яков решил выращивать тутовые деревья в Англии, чтобы разводить тутовых шелкопрядов и получать сырье для шелка. Понимаете, тутовые шелкопряды питаются листьями тутовника. Поэтому Яков распорядился вывезти из Китая тысячи саженцев тутовых деревьев. Но… — Она осеклась, улыбнулась и погладила лист огромного дерева. — Китайцы обвели его вокруг пальца. Они послали английскому королю деревья, которые приносят черные плоды вместо белых. Черный тутовник очень вкусный, но шелкопряд его листья не ест.

Филипп взглянул на часы. Уже два. Три часа обратного пути до аэропорта, в шесть его рейс. Конечно, придется покупать обратный билет и для Бейли…

— Послушайте, давайте вы расскажете мне про тутовые деревья и английских королей на обратном пути в аэропорт, хорошо? Мы можем…

— Я никуда не еду, — перебила она.

Филипп чуть не ударился в слезы. Откуда в женщинах это стремление спорить и противоречить?

— Бейли, — решительно начал он, — вы не видели, что творится внутри дома! Он разваливается на глазах. Дверь рухнула, едва я попытался отпереть се. Оставаться здесь на ночь просто опасно. Всюду грязища! Это не…

— Что это? — перебила она.

Со стороны усыпанной гравием дороги, ведущей к дому, послышался сигнал большой машины. Филипп простонал: «О нет!», а Бейли вынырнула из-под веток и понеслась по дорожке между зарослями бурьяна.

Привезли мебель.

Глава 3

Двое дюжих грузчиков остановились за спиной Бейли, заглядывая в дом поверх упавшей двери. В разбитые окна залетал ветерок, в нем танцевала пыльная паутина.

— Не ждали нас тут, верно? — спросил в тишине один из грузчиков.

— Произошла ошибка, — вмешался подоспевший Филипп. — Мы отсылаем всю мебель обратно.

— Обратно я ее не повезу, — заупрямился ближайший к Бейли грузчик. — Слушайте, мистер, фургон мой, а мебель-то чужая. Мне заплатили за доставку в один конец. Если я привезу ее на север, мне скажут, что обратная доставка за мой счет.

— Я заплачу вам, сколько… — начал Филипп, но Бейли прервала его.

— Ничего увозить не понадобится. Мебель расставим в доме, как только его…

— Отремонтируют? — вскинул брови один грузчик.

— Надо было сдавать задом, — поддержал второй, — эта халупа того и гляди развалится. Полпинка хватит.

Первый грузчик и хозяин фургона, тот, что был повыше ростом и поплотнее, нахмурился, глядя на Бейли сверху вниз.

Она не доставала ему головой до груди, а он привык оберегать всякую мелюзгу.

— Может, разгрузить мебель где-нибудь в другом месте, пока вы не приведете в порядок этот дом? У вас здесь нет знакомых с просторным гаражом?

Прикусив нижнюю губу, Бейли отрицательно помотала головой. Какие там знакомые, думала она, не смея взглянуть на Филиппа. Она знала, что он ждет, когда она «образумится», — это универсальное мужское выражение означало, что она должна признать его правоту и подчиниться.

Второму грузчику надоело издеваться над ветхим домом и он придумал кое-что получше.

— А может, перенесем мебель в тот сарай?

Бейли встрепенулась:

— Сарай? Какой сарай?

Грузчик указал в сторону густых зарослей, за которыми угадывалось что-то вроде крыши, когда-то выкрашенной в красный цвет.

— Там или сарай, или пожарная часть, — предположил грузчик.

Его неуклюжей шутке никто не засмеялся, но Бейли вдруг метнулась сквозь заросли, одной рукой прикрывая лицо, другой отводя в сторону лианы и ветки кустов.

— Напомните потом, что чаевых вы не заслужили, — попросил Филипп грузчика, который высмотрел в кустах сарай, и поспешил за Бейли, сопровождаемый по пятам обоими грузчиками.

Строение и вправду оказалось сараем, стоящим всего в сотне ярдов от дома. Дорожка к нему совсем заросла, подступы к сараю преграждала растительность. Итогом борьбы с ней стали три длинных кровоточащих царапины на левой руке Бейли.

Сарай был невелик, не из тех, где хватит места десятку лошадей и коров. В таком строении деревенский сквайр мог бы хранить садовые инструменты и, возможно, держать пару коней.

Бейли сражалась с тяжелой дверью, когда наконец подоспели остальные, и оба грузчика сразу бросились на помощь. Замок на двери оказался надежным, но заржавел оттого, что им долго не пользовались. Неодобрительно поджав губы, Филипп наблюдал, как грузчики и Бейли общими усилиями сдвигают дверь в сторону. Из сарая вырвалось густое облако пыли и мелкой соломы, и все трое закашлялись.

— Когда его открывали в последний раз? — спросил второй грузчик, кашляя так надсадно, словно вместе с пылью хотел выхаркать легкие.

— Понятия не имею, — ответила Бейли, выпрямилась и глубоко вздохнула. — Я сама впервые увидела эту ферму час назад.

— Вы купили ее не глядя? — изумился ее собеседник, по голосу которого было ясно, что он охотно отдал бы Бейли титул «Идиотка года».

— Получила в наследство, — бросила Бейли через плечо и заглянула в сарай.

В окна под крышей вливался свет, но понадобилось несколько минут, чтобы глаза привыкли к нему. Помимо нескольких тюков иссохшего сена, внутри обнаружилась конская упряжь на одной стене и несколько сломанных лопат на другой. В глубине виднелись очертания нескольких пустых конских денников. Так или иначе, сараи выглядел гораздо крепче дома. По крайней мере крыша не протекала.

Бейли повернулась к остальным:

— Перенесем мебель сюда.

— Это каким же образом? — поинтересовался Филипп, кивнув в ту сторону, откуда они пришли. К сараю не вело даже тропинки, не говоря уже о подъездной дорожке для фургона.

На миг Бейли растерялась, но вдруг просияла:

— Если не ошибаюсь, машина, которую вы мне купили, полноприводная? Тогда мы проложим тропу. — И она ринулась в узкий просвет, оставленный в кустах четырьмя телами.

К Филиппу подошел первый грузчик.

— Если уж что втемяшилось женщине, лучше не попадаться под горячую руку, — негромко заметил он и хмыкнул.

Филипп притворился, что не слышит.

Через несколько часов, когда сарай заполнился ящиками, коробками и мебелью, закутанной в упаковочную пленку, Бейли дала каждому грузчику по пятьдесят долларов чаевых.

— Такие расходы вам теперь не по карману, — напомнил Филипп, когда грузчики укатили, — Если уж понадобилось, давайте на чай понемногу.

Бейли зашагала к дому, обогнав Филиппа и высоко держа голову. Когда они шагнули через порог, Филипп взял ее за руку.

— Лил… то есть Бейли, нам надо поговорить. Вам нельзя оставаться здесь одной. Это… это… — Он никак не мог подобрать слов, как можно точнее выражающих все, что он думает об этом заброшенном старом доме. Ему невольно вспоминалось, какую жизнь Бейли вела с тех пор, как он ее знал: слуги, дворцы, шелковые простыни. Как и Кэрол, почти все время Бейли посвящала уходу за собой. — Если вы останетесь здесь, это будет похоже на попытку Марии Антуанетты приобщиться к крестьянской жизни, — с досадой продолжал он. — Вы же понятия не имеете, как здесь живут и работают люди.

— Да я вообще мало что знаю, — согласилась Бейли, озаренная светом уходящего дня. — Но разве у меня есть выбор?

— Я позабочусь о вас, — торопливо пообещал Филипп. — Я куплю вам дом, я…

Бейли прищурилась.

— Хотите сказать, что купите мне дом на деньги, заработанные у Джеймса Мэнвилла, поселите меня там, — она шагнула ближе, — и будете старательно оберегать? Значит, вот что вы задумали? Как Питер Тыквоед [2] ? — Она стояла так близко, что почти касалась его носом. Понизив голос, она продолжала: — Или хотите попытаться занять место Джимми? Думаете, получится? Если одному мужчине удалось, значит, удастся и другому? Любому другому? Даже вам? Решили, если уж я шестнадцать лет прожила затворницей с одним человеком, значит, настолько привыкла к уединенной жизни, что меня устроит даже такой хозяин гарема, как вы?

Заморгав, Филипп выпрямил спину и попятился.

— Я совсем не то имел в виду. Просто этот дом для жизни непригоден.

— Да, абсолютно, — согласилась она, гневно нахмурившись. — Только знаете что? Он мой. Насколько я понимаю, я его заработала — хотя бы тем, что терпела все эти кошмарные вечеринки, мучилась на них ради Джимми, зная, что все вокруг следят за мной во все глаза и обсуждают каждый мой взгляд, слово и проглоченный кусок. — Заметив, что Филипп дрогнул, она сделала еще шаг вперед. — Неужели вы считали, что я ничего не слышу? Вы шептались у меня за спиной о том, какая я толстая и что такой дурнушке не место рядом с деятельным и богатым человеком вроде Джимми. Вы говорили…

— Я — нет, — негромко уточнил Филипп. — Ничего подобного я никогда не говорил, так что незачем делать из меня врага.

— Тогда почему же вы теперь работаете на Атланту и Рея?! — выкрикнула она и умолкла.

Она вовсе не собиралась бросать это обвинение ему в лицо, не хотела, чтобы он понял, как больно ранил ее этот поступок.

Филипп не спешил отвечать. Сдержанный от природы и вдобавок наученный опытом юриста, он редко шел на откровенность, за что Джеймс особенно высоко ценил его.

— Доверьтесь мне, — наконец произнес он. — Я прошу вас только об одном: довериться мне.

Минуту они стояли неподвижно, уставившись друг на друга в упор. Ни один не собирался уступать, но в конце концов Филипп слабо улыбнулся.

— Так вот, насчет гарема и вас в роли любимой наложницы…

Бейли растерялась настолько, что могла лишь таращиться на него в изумлении, приоткрыв рот. Неужели она не ослышалась? Прошла целая минута, прежде чем она сообразила, что Филипп дразнит ее, да еще и с сексуальным подтекстом! За всю свою жизнь Бейли слышала нечто подобное только от Джимми, да и то нечасто. Поколебавшись немного, она решилась — была не была! — и выпалила:

— Нет уж, или я буду второй женой после Кэрол, или сделка не состоится. А если я рожу вам сына, султаном будет он, договорились?

Филипп рассмеялся, оборвал смех и некоторое время смотрел на нее молча.

— Жаль, что я раньше не пытался познакомиться с вами поближе.

— Мне тоже, — произнесла она, улыбаясь ему.

— Что вы не познакомились со мной или не узнали саму себя?

— И то и другое, — ответила она, потянулась и поцеловала его в щеку.

У Филиппа блеснули глаза.

— Кстати, насчет сыновей… — начал он. — У меня низкая активность сперматозоидов, так что понадобится уйма попыток, прежде чем…

— А ну вон отсюда! — с хохотом перебила она.

Оставив Бейли список из полдюжины номеров, по которым можно с ним связаться, Филипп нехотя сел в машину, за спину ждущего водителя.

— В любом случае, — заключил он, выглянув в окно, — обращайтесь ко мне, если вам что-нибудь понадобится.

Машина развернулась на дорожке, сквозь гравий которой проросли сорняки.