Объемный взрыв Филенко Евгений

17. Хороший денек, чтобы умереть

Вначале шли большой компактной группой, но по мере движения процессия сама собой растянулась в цепочку.

Впереди, с видом мрачной решимости, размеренно шагал капрал Даринуэрн, держа ладони на парализаторе, перекинутом через шею на длинном эластичном ремне. Рядом с ним, не отставая, топали Тони Дюваль и кто-то еще из особо длинноногой молодежи.

Командор Хендрикс тоже изо всех сил старался не отставать. Ничего ему так не хотелось, как предложить немного сбавить темп, но он старательно боролся с неуместным проявлением слабости. А еще он прислушивался к разговору, в который Тони с самого начала, и не без успеха, пытался втянуть капрала.

Капрал был озадачен творящимся бесчинством и не скрывал этого, а Тони упорно пытался втолковать ему, что сравнение высокоорганизованного существа с животным или даже растением кого угодно выведет из равновесия и сподвигнет на необдуманные поступки. Что склонность к поступкам, продиктованным эмоциями, а не холодным разумом, сама по себе есть признак высшей нервной деятельности, такой вот парадокс. Ибо ни животные, ни наипаче растения, не говоря уж о грибах или каких-нибудь протистах или хромистах, не совершают ничего вступающего в противоречие со здравым смыслом, за очевидным неимением такового.

– Я не знаю, что такое гриб, – досадливо отвечал капрал, – думаю, вы гораздо меньше, чем этот ваш гриб, и уже одно это не дает вам права отбирать оружие у кого бы то ни было. Начнем с того, что это опасно…

– Я крупнее самого крупного гриба, – возражал Тони. – По крайней мере, мне так рассказывали…

Диалог развивался во все более абсурдистском ключе, но оба выглядели чрезвычайно серьезно.

Франц Ниденталь и Антуан Руссо, спорщики-неразлучники, бурно и с великолепным сарказмом препирались о каких-то возвышенных и совершенно к делу не относящихся материях.

– Ценю вашу эрудицию, Франц, но признайте, что она несколько механистична. Даты, цифры, привязка к местности… все это замечательно. Дискутировать с вами по поводу того, что «Пражский рестрикт» был подписан сторонами, как заинтересованными, так и не слишком, в Рыцарском зале Валленштейнского дворца десятого марта двенадцатого года в два часа пятнадцать минут пополудни…

– Восемнадцать минут!

– … совершенно бессмысленно. Но что это нам дает в оценке самого акта и его воздействия на дальнейшее развитие политической ситуации?!

– Ничего. Кроме того обстоятельства, что все, кто пожелает, могут знать точно, где и когда это историческое событие состоялось. Это попытка внести элемент упорядоченности в хаос. История, как вы могли бы заметить из собственного опыта, Антуан, есть наука не просто неточная, а суппозициональная, вдобавок ко всему выстроенная на простирающихся из глубины веков соглашениях, которые менее всего продиктованы были жаждой истины или научной логикой, а по большей части – соображениями сиюминутной политической целесообразности, а то и либерализма, доведенного до абсурда. Трагическая особенность исторической науки – в ее пластичности. Ее всегда можно переписать. Что это за наука, которую всякий проходимец способен прогнуть под свои мелкие нужды!..

– Машину времени вам подавай?

– Не помешала бы. Вся надежда на доктора Доминика и его проект «Moto Retro»… А пока придется обойтись примитивным математическим аппаратом в смысле Гаусса.

– Ваши попытки формализовать историю обречены, друг мой. Не вы первый, и не вы лучший…

– И не претендую…

– Если вы еще не поняли, человеческое существо с его несколько даже избыточным набором способов восприятия и утилизации информации обречено выстраивать свои отношения с реальным миром, существование которого, впрочем, тоже есть, как вы справедливо заметили, лишь одно из архаичных соглашений, по субъективному сценарию. Ваше субъективное мироощущение отличается от моего, и оба находятся в весьма условном соответствии с фактическим состоянием вещества и энергии в данной точке пространственно-временного континуума…

– Даже не пытайтесь, Антуан. Вам не удастся этой псевдонаучной белибердой сбить меня с толку хотя бы потому, что я помню всякое ваше слово с самого начала нашего знакомства…

– Au commencement etait la Parole…[5] И что же я вам такого сказал, что вы до сих пор забыть не можете?

Никто уже давно не обращал на них специального внимания, как на досаждающие, но неизбежные шумовые эффекты.

Оберт, не имея желания с кем-либо общаться, пристроился позади семейства Верпланков (супружеская пара и сын трех лет, родившийся уже здесь – что стоило доктору Сатнунку изрядной доли нервных клеток). Верпланки были вполне самодостаточны, чтобы не задавать лишних вопросов, на которые ни у кого сейчас не было вразумительных ответов. («И дети пойдут?!» – помнится, нахмурился командор. «Да, и женщины», – жестко ответил Оберт. «Может быть, все же не стоило бы их впутывать в наши мужские игры?» – «Вы должны понять, командор. Это не игры по гендерному типу. Это попытка поставить эхайнов в безвыходное положение, а заодно и наш последний шанс. Если мы его не используем, другого не будет. И вряд ли эхайнов остановит то, что остановило бы любого из нас, – женщины и дети…» – «Вы безумец, Дирк. Вам этого раньше не говорили?» – «А я и не пытаюсь, как вы, оставаться нормальным в ненормальной ситуации…»)

И так – все двести с лишним обитателей поселка. Замыкал шествие Геррит ван Ронкел, и не потому, что утомился сильнее других, а чтобы убедиться, что никто не отстал и не потерялся.

Патрульные держали оцепление, молча двигаясь параллельным курсом, пятеро с каждой стороны. Все при оружии, одинаково устроив ладони на своих парализаторах, и с одинаковыми безразличными масками на чугунных физиономиях.

Поравнявшись со сторожевой башней, капрал вскинул руку, не то салютуя, не то предупреждая возможные эксцессы. Эхайн на башне истолковал это простое движение по-своему и пропал из виду, должно быть – направившись к внутреннему лифту. Спустя небольшое время он появился внизу и все так же молча присоединился к оцеплению. Проникнуть в смысл этих странных маневров было положительно невозможно.

Башня стояла на границе поселка, за ней начиналось поле, где сплошной сине-зеленой массой вызревал церфесс – местный пищевой злак, растение жесткое, упрямое и под ветром не гнущееся, как и подобает всему, что имеет хоть какое-то отношение к эхайнам. Впрочем, лепешки из него получались вполне сносные, а если в них добавить тертых орехов, то даже и вкусные. Узкая, слабо утоптанная тропинка делила поле на две неравные части, и стебли церфесса, когда их раздвигали на ходу, издавали неживой, почти механический шорох, будто терлись друг о дружку детали некой несусветной машины. Над полем стоял особенный, ни с чем из прежнего земного опыта не сравнимый запах чужеродной растительности, к которому нельзя было до конца привыкнуть.

Дикий лес на краю поля тоже имел свои запахи. Хотя лесом назвать его можно было с изрядным допущением – скорее, лесополоса маскировочного свойства. Лес окружал обитаемое пространство поселка по всему периметру, скрывая малоэстетичное зрелище металлической ограды. Плотная, непроницаемая для света живая стена. Первое время, помнится, по поводу ее натуральности даже возникали сомнения. Деревья назывались льергаэ, их стволы напоминали торчащие прямо из грунта лоснящиеся багровые хваталища затаившегося монстра, и только пышные кроны в мясистой хвое отчасти нарушали это зловещее сходство.

Там, где заканчивалось поле и начинался лес, стояла вторая башня, и в ней тоже безвылазно торчал вооруженный эхайн. Наверное, было бы проще установить какую-нибудь интеллектуальную систему слежения, которая могла адекватно реагировать на все нарушения – завывать сиреной, слепить прожекторами, ругаться, угрожать… распылять ядовитые газы и палить из скерна на поражение. Но, видимо, по каким-то недоступным человеческому пониманию причинам эхайны не доверяли технике, оставляя принятие окончательных решений за собой. Возможно, у каждого из них были свои приказы, приводившие к конфликту интересов, как в случае с капитаном Ктелларном и капралом Даринуэрном. Возможно также, что в замкнутых системах вроде поселка эта директивная многовекторность служила источником некого недоступного человеческому понианию административного равновесия.

Все повторилось с точностью до мелочей: капрал поднял руку, охранник проворно ссыпался вниз и влился в оцепление.

От глаз Оберта не укрылось, что охранники с башен держались от патрульных особняком. «Разные приказы», – подумал он злорадно. Все происходило, как он и предполагал.

Спустя минуту, к своему изумлению, он обнаружил рядом с собой Клэр Монфор.

– Привет, – сказала она просто и взяла его за руку. – Хороший денек, чтобы умереть, разве нет?

Чем она всегда славилась, так это черным юмором.

Оберт чувствовал себя польщенным. Удостоиться внимания этой знойной и своенравной красотки было нелегко. Гораздо проще было бы представить на ее месте педантичную умненькую Ольгу Шнайдер или безмятежную, как океанская гладь, Ирен Зюлстра. Да кого угодно… Хотя Ольга на его вкус была слишком юна, а Ирен слишком сдержанна. Клэр, с ее острым языком и легким характером, была предпочтительнее во всех отношениях. В этом вопросе с Обертом были бы солидарны практически все мужчины и некоторая часть женщин… Неужели даже она вдруг испытала ностальгию по крепкому мужскому плечу? Это можно было понять и как-то объяснить. Одно оставалось непонятным: почему из всех возможных вариантов она выбрала самый неудачный? «А я так надеялся, что в случае безотрадного развития событий смогу первым забиться в ближайшую нору!..» – подумал Оберт с горькой иронией. Вслух же сказал, вынужденно приосанившись и выпятив грудь:

– Кто говорит о смерти? Мы просто отправились на экскурсию. Должны же эти парни нас как-то развлекать, хотя бы по законам гостеприимства!

– Ты думаешь о том же, что и я? – спросила Клэр.

От ее волос пахло пылью, по щеке медленно сползала капелька пота, а ладонь была горячая и влажная. С ума можно было сойти.

– Я вообще ни о чем обычно не думаю, – неуклюже отшутился он. – И уж особенно в твоем присутствии.

– Если все обойдется… если мы сможем вернуться… нам стоило бы чаще встречаться.

«Если все обойдется, – мысленно отозвался Оберт, – ты и не вспомнишь обо мне».

– Кто я такой, чтобы спорить с женщиной? – Он натянуто улыбнулся. – Жаль, что эта потрясающая мысль не пришла в твою прелестную головку раньше.

– Раньше я думала, что не стоит баловать Большого Брата сценами, не предназначенными для его глаз.

– Что же изменилось?

– Сейчас я вдруг подумала, что это не моя проблема и не твоя. Это проблема Большого Брата и его этических норм. – Клэр помолчала. – Это в том случае, если мы вернемся в поселок. А если мы вернемся домой…

«Синдром «последней минуты», – грустно подумал Оберт. – Спонтанные, а потому необдуманные решения и авансы, которые ты и сам бессознательно полагаешь несбыточными. И потому они как правило ничего не стоят. Но все равно – спасибо, Клэр Монфор…» Он нагнулся и на ходу неловко поцеловал ее.

– Мы непременно вернемся домой, – сказал он, стараясь выглядеть уверенно.

Малыш Верпланк смотрел на них круглыми от любопытства глазами. Клэр показала ему язык, а он ей. Все было слишком хорошо, чтобы закончиться плохо.

– Входим в лес льергаэ! – прозвучал откуда-то сзади зычный голос ван Ронкела. – Будьте начеку! Вы знаете, о чем речь. Старшие, не выпускайте из виду членов своей группы. Помогайте друг дружке. Возьмите за руки женщин и детей…

«Мы не умрем, – вдруг подумал Оберт и плотно зажал скользкую женскую ладошку. Не то во исполнение наказа ван Ронкела, не то от собственного страха. – Господь всемогущий, я в тебя не верю, я точно знаю, что тебя не существует, и могу это доказать… но ты ведь не допустишь, чтобы пострадали эта женщина, этот ребенок и все эти люди, правда?»

18. Марсианка старательно молчит

В узкой аллее между деревьями возникла ломкая призрачная тень.

– Одиннадцать минут, – объявил мастер-сержант Сэтьятунд, который изнывал от всеобщего молчания и потому вел отсчет времени вслух.

– Кто такой Злой Дракон? – спросил штаб-сержант Омнунгор, чтобы хоть как-то заполнить паузу.

Полковник Нарданд, снисходительно ухмыляясь, изготовился было ответить, но военспец Кырханг вскрикнул:

– Это она! – и сразу полез наружу.

– Сидеть, – приказал капитан Лгоумаа свирепым шепотом, которому никак нельзя было не подчиниться.

Дези приближалась, сгорбившись и понурясь, едва волоча ноги, словно на ее плечи кто-то жестокосердный взгромоздил ни много ни мало, а весь небесный свод. Временами она пыталась поднять руку и поправить выбившиеся из-под берета светлые волосы, но никак не могла завершить движение. Что-то в ней было не так. Вернее, не в ней самой, а в том, какой она представала сторонним взглядам. Будто прямо на каменные плиты кто-то проецировал плоскую и не слишком аккуратно изготовленную картинку, общую целостность которой к тому же временами нарушали помехи.

– Она сейчас упадет, – тревожно сказал Кырханг.

– Не упадет, – возразил капитан Лгоумаа. – Пока она идет, мы все в безопасности… и она тоже.

– Откуда такая уверенность?

– Мы видим ее. Что видят остальные, мы не знаем. Она все еще в образе.

– Вопрос только – в каком…

– Вы горите желанием узнать, яннарр?

Военспец серьезно ответил:

– Нисколько.

– Двенадцать минут, – сказал Сэтьятунд.

– Думаю, они уже перезагрузили систему слежения, – сообщил Кырханг. – И теперь ждут прямого приказа от гранд-адмирала.

– Надеюсь, приказа не последует еще какое-то время, пока гранд-адмирал валяется в отключке, – сказал полковник.

– Хотел бы я это видеть, – сказал капитан Лгоумаа.

– Просто пойти и добить гада, – сказал Сэтьятунд. – И приказа не последует очень долго.

– Хорошая идея, – согласился полковник Нарданд. – Богатая. Боюсь, планом операции не предусмотренная.

– И напрасно, яннарр полковник!..

– Это невыносимо, – сказал Кырханг. – Позвольте мне помочь ей.

– Даже не думайте, – отрезал капитан Лгоумаа. – Ваше дело – сбивать с толку сканеры, вот и занимайтесь.

– Сбивать… – промолвил военспец злобно. – Уж лучше я их вовсе вырублю.

Не обращая внимания на предостерегающие окрики, он вывалился из кабины и одним давно отработанным движением оголил руки до локтей. Впрочем, «оголил» было слишком сильно сказано: от запястий и выше все было занято металлическими наборными браслетами, между сочленениями которых весело мигали разноцветные огоньки… Дези обошла его, словно бы и не видя, даже не зацепив потускневшими, словно выцветшими, хотя и по-прежнему зелеными глазами, с трудом протиснулась в кабину и упала на свой диванчик. Никакая то была уже не картинка, а обычная женщина, из плоти и крови, пускай и того и другого в ней оставалось недостаточно.

– Satans rvhl… jvla dajmkryss[6]… – сорвалось с ее серых губ.

– Янтайрн, что вы хотели этим сказать? – осторожно осведомился капитан Лгоумаа, который неплохо владел интерлингом, но, разумеется, не знал шведского.

Та не ответила, но продолжала сетовать, уже на интерлинге.

– Он из меня всю кровь выпил, – говорила Дези, тряся головой, словно пытаясь избавиться от наваждения. – Всю душу вымотал… гад, какой же он гад!

– Капитан, не могли бы вы… – осторожно намекнул полковник, которому тоже стало интересно.

– Ничего существенного, – отвечал тот. – Янтайрн Дези всего лишь энергично вербализует свою антипатию к недавнему собеседнику.

Следующая реплика Ледяной Дези прозвучала на родном для всех эххэге, но повергла услышавших ее в когнитивный ступор.

– И как же прикажете его лечить? – спросила Дези, упорно адресуясь сама к себе.

– Лечить!? – переспросил полковник и растерянно засмеялся.

– Пойти и шлепнуть, – сказал Сэтьятунд хищно. – И все лечение.

Дези посмотрела на него изумленным взглядом, словно увидала впервые, да и вообще не ждала кого-либо здесь застать.

– Как же вас всех лечить? – спросила она раздумчиво.

Совершенно потерявшийся Сэтьятунд в кои-то веки не нашел подходящих к ситуации слов и лишь зашипел, словно проколотый баллон.

– Боюсь, вашими средсвами мы неизлечимы, – деликатно заметил капитан Лгоумаа.

Снаружи военспец Кырханг, забыв об осторожности, с каменным выражением лица продолжал шаманить со своими браслетами. Полковник Нарданд раздраженно промолвил:

– Мастер-сержант, вам удобнее, не могли бы вы…

После чего Сэтьятунд, продолжая бормотать невнятные угрозы, распахнул дверь кабины пошире и грубо втащил военспеца внутрь.

– Почему они не стреляют? – нервно спросил Омнунгор. – Я бы на их месте уже начал. Мы прекрасная мишень, грешно такую не расстрелять!

– Они слепы и дезориентированы, – сказал капитан Лгоумаа. – Всецело полагаюсь на яннарра военспеца с его цацками… Так что самое время уносить ноги. За работу, парни! Пристегнуться, следить друг за другом, оружие держать наготове!

– Если бы вы не помешали мне, мой капитан, – свирепо проворчал Кырханг, – я выжег бы им весь периферический контроль!

– Лишнее, военспец, лишнее…

Омнунгор, недобро оскалясь, припал к панели управления. Двери задвинулись сами собой, светозащитные шторки на окнах поднялись, и весь келкунг превратился в маленькую бронированную крепость на гравигенной тяге. Взлет был вертикальным, что называется – свечой, но уже над кронами деревьев, обступавших Плонгорн со всех сторон, машина принялась наматывать некую безумную спираль, дабы осложнить задачу тем, кто хотел бы взять ее на прицел.

Дези, втиснутая в спинку дивана, окончательно пришла в себя. Ее распирали чувства и эмоции. «Это реакция, – внушала она самой себе, – нужно собраться и успокоиться. И ни в коем случае не сорваться в логорею![7] Почему это я всегда несу белиберду, когда нервничаю?! Замечательный психологический феномен… жаль, что исследовать некому, из меня вышел бы неплохой подопытный образец… Кем предпочтительнее оказаться в этих желтых эхайнских глазах – дурочкой, болтливой дурочкой или трусливой дурочкой? Лучше всего сидеть тихо, не шевелясь, держать рот на замке и смотреть в окно. Есть шанс показаться умнее, чем ты есть на самом деле…»

– У меня для вас новость! – с негодованием услышала она собственный голос. – И вот какая: у нас все получилось!..

Военспец Кырханг, болтаясь из стороны в сторону, таращился на нее, как на сумасшедшую. «Этот вариант – чокнутая дурочка! – я не предусмотрела, – подумала Дези. – Ну хорошо, хорошо, еще пара слов, а то ведь недолго и взорваться, как паровой котел…»

– Мы достигли нашей цели! – продолжала она окрепшим голосом. – Вы даже не представляете… Я вам так благодарна! И не только я!.. Вы потрясающие люди!

Дези замолчала, осознав допущенную ошибку, но тут же продолжила с еще большим энтузиазмом, мысленно коря себя за слабоволие последними словами:

– Это небывалое приключение, ничего подобного я еще не переживала! Я вас никогда не забуду, что бы ни случилось… и я вас всех… я вас… я очень высоко вас ценю!.. Вот.

Она вдруг обнаружила, что никто, кроме всё того же Кырханга, не обращает на нее ни малейшего внимания, и этот внезапный порыв никого не затронул, ничьих сокровенных душевных струн не всколыхнул. «Кажется, обошлось, – подумала Дези. – Недоставало еще демонстрировать свою слабость перед эхайнами… да и слова подобрались какие-то невозможно фальшивые. Стыдно, когда есть что сказать, и не хватает слов. А в особенности – когда и сказать-то особенно нечего, а слова сами срываются с языка… Всё, всё, ни единого звука более, буду молчать до самого отлета!» Она зажмурилась, закусила губу и покрепче вцепилась в подлокотники. «И поскорее бы увидеть Кратова. Пускай все испытания выпадут на его долю. Он заслужил эту кару. Уж ему-то я поведаю все в подробностях, и пусть только попробует отказаться выслушать бедную женщину с растрепанными нервами!..»

В этот момент штаб-сержант Омнунгор заложил особенно крутой вираж. Всех вдавило в кресла, а выпущенный кем-то из рук разрядник с грохотом влетел в перегородку багажного отсека.

– Сэтьятунд, мать вашу!.. – заорал полковник.

– Извинения, яннарр, – быстро сказал капитан Лгоумаа, – но это моя пушка.

– Лгоумаа, мать вашу!..

Кырханг, мрачно усмехаясь, подопнул оружие в направлении хозяина. И вовремя: едва только келкунг удалился от Плонгорна на две примерно мили, как ему на хвост откуда-то сверху упали три тяжелые угольно-черные машины преследователей.

– Военный патруль, – невнятно сказал капитал Лгоумаа. – Кажется, у темняков иссякло чувство юмора.

– Я молчу, – отозвалась Дези, не размыкая губ.

Знакомый механический голос потребовал от янрирров офицеров прекратить вести себя подобно идиотам, подчиниться законным требованиям патрульной службы и немедленно следовать на посадку вслед за своим эскортом, иначе будет открыт огонь на поражение.

Капитан Лгоумаа спокойно и совершенно нецензурно отмел все требования до единого.

Черные преследователи обиделись и без лишних слов открыли обещанный огонь. Пока – предупредительный.

Дези провожала взглядом проносящиеся в опасной близости от окна кабины прерывистые, словно пунктир, светящиеся трассы и пыталась понять, страшно ей или нет. В ее ощущениях все вдруг перепуталось самым причудливым образом. «Я молчу!» – на всякий случай уведомила она саму себя.

– До космопорта нам не добраться, – спокойно подытожил полковник. – Собьют на хрен. Странно, что еще не сбили. Я бы не церемонился… Падать с такой высоты и на такой скорости удовольствия мало. Потому предлагаю садиться, рассредоточиться и пробиваться с боем. Я с капитаном и сержантами устрою шумную и кровавую заваруху, пока вы, яннарр военспец, доставите янтайрн Дези в безопасное место. В конце концов, под нами городские окраины, есть хороший шанс затеряться.

– И хороший шанс красиво умереть, – подхватил капитан Лгоумаа. – Мне не нравится ваш план, яннарр полковник, но то, о чем я подумал, еще хуже. Давайте однако же дождемся, пока в нас для приличия хотя бы разок попадут, прикинемся сбитыми, а далее – по обстоятельствам…

– Я м-м-молчу!..

– Приложу все старание… – обещал штаб-сержант Омнунгор.

Он не успел закончить фразу, как в них попали.

19. Спецканал ЭМ-связи, протокол XDT, сугубо конфиденциально

20.06.152–13.40.15 (Федеральное нормализованное время).

ВОРОН – НЕОФИТУ

По нашим сведениям, группа Марсианки демаскирована и прорывается к космопорту «Гелелларк» в районе промышленной зоны 868. Обеспечьте эффективное прикрытие.

20.06.152–13.41.45 (Федеральное нормализованное время).

НЕОФИТ – ВОРОНУ

Манипула флексаров выдвинулась в указанном вами направлении. Огневую поддержку мы обеспечим, а как насчет политического прикрытия?

20.06.152–13.46.10 (Федеральное нормализованное время).

ВОРОН – НЕОФИТУ

Займитесь своим делом. Политическое прикрытие обеспечит Консул.

20. По ту сторону леса

Они вступили в лес, и ход замедлился: приходилось протискиваться между тесными рядами торчавших из красноватого, присыпанного серым песком грунта стволов льергаэ. Разумеется, Оберт помнил рассказы Винсента де Врисса и Эрнана Готье о том, как они чуть не задохнулись в этом лесу во время давней своей попытки побега, столь же отчаянной, сколь и безрассудной. «Мы были не готовы, – говорил де Врисс. – Нам не хватило воздуха. Никто же не знал, что там его нет». – «А есть лишь одно инопланетное дерьмо», – энергично прибавлял Готье.

Дышать здесь и впрямь было непросто.

Это было все равно что погрузить лицо в бочку с каким-нибудь не лучшего пошиба парфюмом.

Лес наполнился кашлем и судорожными всхлипами. Клэр натянула ворот майки на нос, по щекам ее ползли слезы. Оберт попытался придать физиономии мужественное выражение, но скоро обнаружил, что тоже против воли обливается слезами, и оставил эти попытки. «Черт с ним, с личным достоинством… только бы не стошнило», – подумал он в отчаянии. И снова поймал на себе удивленный взгляд малыша Верпланка, которому, судя по всему, химическая атака никаких неудобств не доставляла. «А дядя Дирк пла-а-ачет!» – промурлыкал птенец. Старшие Верпланки, впрочем, были не в состоянии как-либо отреагировать на сей постыдный факт. Они чихали и кашляли, всё как и полагалось.

Оберт в панике огляделся. Ему достало злорадства отметить, что эхайнам в оцеплении тоже приходилось несладко и одного из них самым натуральным образом тошнило возле сплетения мерзких стволов-щупалец.

– Живее, живее! – послышался подсевший, но все еще пронзительный голос ван Ронкела. – Не отставать, не растягиваться, не задерживаться! Следите друг за другом!..

Мимо Оберта и повисшей у него на руке Клэр Монфор рысью пронесся взмыленный эхайн. Багровое лицо его было залито слезами, на одном плече изящно, как нимфа, умыкаемая кентавром, возлежала бесчувственная Анна Шмитт, а с другого мешок мешком свисал грузный Жерар Леклерк. «У него тот же приказ, что и у славного капрала, – мысленно отметил Оберт. – Что же они защитными средствами не озаботились? Похоже, нам действительно удалось застичь их врасплох». За эхайном вприпрыжку, весело и беспечно, неслись дети. «Вся штука в том, что я слишком стар для приключений», – успел он подумать за мгновение до того, как сознание отключилось.

…Короткие, словно вспышки, обрывки событий без намека на причинно-следственные связи. Частокол из лоснящихся плетей отчего-то подпрыгивает и временами круто заваливается набок. Широкая согбенная спина в сбившейся куртке, влажное пятно между лопаток. Спина тоже прыгает и кренится. Какие-то трудно сочетаемые статические картинки. Чьи-то башмаки прямо перед лицом. Сиплый сочувственный голос: «Вам плохо? Вы можете идти?» Идиотский вопрос. Конечно же, ему хорошо. Просто замечательно. Всю жизнь о том только и мечтал, чтобы надышаться чужеродной дряни и сдохнуть под сенью инопланетного леса. Прекрасный конец для серого литератора и бездарного психолога-самоучки. «Voil une belle mort…»[8] Идти он, кстати, не может. Хотя почему-то идет. Иногда даже на четвереньках. «Напоминая какое-то чудовище своим запачканным в грязи телом и меховой фуражкой…»[9] Иногда – но не все время. Какая к черту фуражка? Да еще меховая?.. Что за дичь способна выползать из пыльных сундуков памяти, как только сознание делается свободным от мыслительного процесса?! «Не догонишь, не догонишь!» Дети. Им весело. Они носятся вокруг меня, словно невинные ангелы. И, в силу невинности, бессердечные. Любопытно, у ангелов предусмотрены сердца? «Им нужно бы скрываться от людей и петь, как соловьи в зеленой чаще, не ведая пороков и страстей…»[10] Его жалкий вид детям непонятен и смешон. Дети привыкли смеяться над тем, что непонятно. Их почему-то не убивает этот смрад… Может быть, его и нет вовсе. Может быть, он сам собою рождается во взрослых мозгах, отягощенных никчемными науками и пустыми воспоминаниями. Как неприятный, чрезвычайно вонючий довесок к этому интеллектуальному багажу, который все взрослые, всласть пожившие прохвосты вынуждены тащить за собой с одного мира на другой. «Слепец, отягощен своей шарманкой старой, ты по дворам бредешь, прося гроши на хлеб. Несчастен твой удел, печален и нелеп…»[11] А у детей в головах пусто и звонко. Они не успели еще забить свои розовые, нетронутые мозги спесивой ерундой и ложными ценностями. И эти гадские льергаэ бессильны против неодолимой крепостной стены tabula rasa[12]. Взрослый мужчина должен быть сильным и снисходительным. Одно проистекает из другого. Снисходительным и добрым. Какого же тогда хрена он таращится на этих порхающих перед ним ангелочков с неподдельной ненавистью?!

Проклятый лес вдруг закончился. Так же внезапно, как и начался. Оберт выполз на чистое, посыпанное мелким кварцевым песком пространство. Прокашлялся, давясь относительно свежим воздухом. Сделал столько шагов, сколько смог, и повалился как сноп.

Спустя мгновение он обнаружил, что Клэр Монфор нет рядом.

Не было ни сил, ни желания совершать подвиги, но он встал на четвереньки и принялся отмобилизовать остатки мужества, чтобы вернуться в отравленные дебри. «Жалкая, никудышная тварь!» – было самым пристойным из того, что высказал Оберт себе в укор.

Необходимость в подвигах отпала так же скоро, как и возникла. Должно быть, провидение сочло, что с этого ничтожного образчика мужского сословия на сегодня достаточно испытаний.

Клэр вышла из леса своими ногами, все так же прижимая ворот майки к лицу и опираясь на плечо крупного белобрысого юнца по имени Ли Элсландт, несостоявшегося аспиранта Туйнаранского университета, что на Титануме, зареванного, как девчонка, но вполне дееспособного.

– Я тебя потерял, – пристыженно бормотал Оберт. – Прости…

– Не потерял, не надейся, – отвечала Клэр, старательно смаргивая с ресниц остатки слез. – Всего лишь выронил, это не считается. – Она внимательно пригляделась к нему. – Я такая же липкая и скользкая, как и ты?

– Вовсе нет, – лицемерно возразил он. – Все самое гадкое, как и обычно, досталось мне.

Лицо, волосы, одежда – все было покрыто жирной пахучей пленкой. «Под душ бы сейчас, – подумал Оберт мечтательно. – Вдвоем…»

Последним из леса явился ван Ронкел, и выглядел он не лучшим образом – лицо синюшное, ворот куртки заляпан какой-то дрянью, – однако же виду не подавал и осанки не терял.

– Вас предупреждали, – сказал он Оберту, проходя мимо. – Амбре здесь ощутительное.

– Мы все вам так признательны за вашу заботу, – отозвался тот с язвой в голосе. – Могли бы и сгустить краски, чтобы дать правильное представление о степени… гм… ощутительности.

– Я не гуманитарий, – проворчал ван Ронкел. – Я простой инженер-навигатор погибшего корабля, моя работа – давать точные оценки, а при отсутствии надлежащих единиц измерения ограничиваться общими словами. – Он вдруг остановился, неестественно выпрямившись, произнес ясным голосом: – Excuseert!..[13] – и, зажимая рот обеими руками, опрометью кинулся под укрытие ближайших кустов.

Командор Хендрикс, непривычно расхристанный и серый лицом, обходил сидевших и лежавших на песке людей, приводил в чувство старших по группам, чтобы те занялись сверкой личного состава.

– Оберт! – слышен был зычный глас Жерара Леклерка. – Кто-нибудь видел Дирка Оберта?

И не подумать, что еще полчаса назад его обладатель бесчувственной кладью свисал с эхайнского плеча.

Оберт откликнулся, откликнулась и Клэр на зов Дюваля-старшего.

– Да, разумеется, я выгляжу ужасно, – сказала она, глядя на Оберта блестящими глазами и старательно оттирая рукавом лицо от жирного налета. – Надеюсь, для тебя это не станет поводом выронить меня в следующий раз.

– Обязательно об этом напоминать? – с неловкостью промолвил тот. – Ну, сейчас-то мы хотя бы знаем, что нас ждет на обратном пути.

– Но по-прежнему не знаем, что ждет впереди, – заметила Клэр.

С этим трудно было не согласиться.

Командор Хендрикс возвращался. Он уже был в полном порядке.

– Все в сборе, капрал, – сообщил он маячившему в сторонке Даринуэрну. – Можем продолжать движение.

– Напрасно вы все это затеяли, – с упреком сказал эхайн. – Это авантюра. Кому могут нравиться авантюры? Вы не похожи на такого человека.

– Мы ведь не станем обсуждать здесь мотивы наших поступков? – пасмурно осведомился командор. – В особенности после столь познавательной ботанической экскурсии?

– Ботанической? – переспросил капрал. – Ах, это вы о лесе… Во всяком случае, не стоило брать с собой детей, женщин и нездоровых. Не думал, что вы поступите так безрассудно и антигуманно.

Это была ошибка, и командор немедленно ощетинился, как дикобраз, на которого напал очень глупый леопард.

– Мы ведь не станем здесь углубляться в обсуждение этических проблем, связанных с принудительной изоляцией двухсот свободных граждан Федерации? – произнес он ледяным голосом. – Или у вас есть такое желание?

– У меня нет желания подвергать вас неоправданному риску, – занудливо отвечал капрал. – За это я могу поручиться.

– Так или наче, мы уже пришли, – жестко сказал командор. – Где этот ваш пункт связи? За оградой?

Оберт с большой неохотой выпустил руку Клэр Монфор, поднялся с песка и подошел поближе, чтобы слышать каждое слово.

– За оградой ничего нет, – неохотно сказал Даринуэрн.

– Что значит – ничего нет? – не отступал командор.

– Изолирующее поле, – после долгого молчания пояснил капрал. – А по ту сторону поля… Вас устроит ответ, что я никогда там не бывал?

– Не слишком.

– Между тем, я не лгу.

– По меньшей мере странно.

– Этот участок поверхности суши – поселок, огороженный полосой из льергаэ, совершенно отъединен от остального мира. Вы не обращали внимания на полное отсутствие активной биосферы? Я имею в виду – живых, перемещающихся в пространстве организмов?