Зима, когда я вырос Гестел Петер
— Но ты же сказала «входи».
— Ну ты и хитрец! Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — повторил я.
По дороге в большую спальню я думал о Бет.
Как знать, может быть, она на свой манер тоже была ко мне неравнодушна. Иначе почему она так резко на меня реагировала?
Я залез в кровать и страшно испугался из-за горячей грелки.
— Елки-палки, какая горяченная!
Зван лежал ко мне спиной.
— Смотри, чтобы с нее не сполз носок, а то такой керамической грелкой можно здорово обжечься.
— Какой огромный носок, — сказал я.
— Это носок отца Бет.
Я ни о чем не спросил, лег на бок спиной к Звану и положил грелку себе под попу. Стало замечательно тепло. Я все больше и больше влюблялся в этот дом.
— У Бет тоже хорошая комната?
— Я туда вообще не захожу, — сказал Зван. — У нее комната с привидениями.
— А что Бет делает в комнате с привидениями?
— Почем я знаю.
— Там дохлые звери и черепа?
— Да нет, — сказал Зван, — ничего подобного. Кончай трепаться, я хочу спать.
— Я тоже, — сказал я, прислушиваясь к собственному голосу: в полутемной комнате он звучал так же странно, как голос Звана. — А тетя Йос классная. Она немножко твоя мама, да?
— Прекрати, а то я так не могу, — сказал Зван. — Ты вот как только замолчишь, так сразу и задрыхнешь, а я всю ночь буду лежать и размышлять.
— И о чем ты размышляешь?
— А у тебя не бывает, что ты всю ночь не спишь?
— Нет, никогда, — сказал я. — Это слишком долго. Я уже почти заснул. Но я не хочу засыпать. Пока спишь, пропускаешь очень многое.
— И что же ты пропускаешь?
— Например, то, что можно лежать в этой кровати и болтать с тобой. А почему ты иногда всю ночь не спишь?
— Нипочему.
— Мне сейчас так хорошо…
— Но не говори об этом, а то спугнешь.
Я заметил по каким-то признакам, что Зван не засыпает, и поэтому сам тоже не засыпал.
— Послушай, Зван… — сказал я и замолчал.
Кровать пришла в движение: Зван почесал себе зад или что-то в этом роде.
— А продолжение будет? — спросил он нетерпеливо.
— Раньше, знаешь… — и я снова замолчал.
— Раньше, — повторил Зван, — что было раньше?
— Раньше, до того как я влюбился в Бет…
— А ты что, влюбился в Бет?
— Если ты когда-нибудь скажешь ей об этом, если ты скажешь ей «Томас в тебя влюбился», то я так тебе вмажу, честное слово.
— А если она сама об этом узнает, что тогда? — спросил Зван. — Ты будешь думать, что это я рассказал.
— Хм, — сказал я. — Ну да. Раньше, когда я не был влюблен в Бет, я был влюблен в Лишье Оверватер.
— Кто это такая?
— Неужели ты не знаешь, кто это? — сказал я так громко, что сам испугался. — Она сидит передо мной, я недавно ущипнул ее за ногу, а потом был такой переполох… Ты что, спал?
— Теперь вспомнил, — сказал Зван. — Ты получил от учителя ни за что ни про что оплеуху, мы с тобой тогда еще и познакомиться не успели, я только знал…
— И он не знает, кто такая Лишье Оверватер! Неужели ты никогда не замечал, какие у нее красивые светлые волосы, а когда она сосет леденец, то на щеках появляются ямочки… А что ты хотел еще сказать?
— По-моему, — сказал Зван, — ты до сих пор влюблен в эту тощую девчонку. У Бет нет ямочек на щеках, когда она сосет леденец, — она кладет его в рот и терпеливо ждет, пока он растворится, потому что сосать она считает неприличным.
— Я сегодня подсмотрел в кухне, — сказал я. — Бет сунула палец в кастрюлю с супом и облизала палец, представляешь? Она не видела, что я подглядываю. Я ужас как влюблен в Бет. Лишье Оверватер ни разу не сказала мне ни единого слова, а Бет все время на меня ворчит — я балдею от ее ворчанья. Смешно, правда? Хотя нет, совсем не смешно… Но договори же наконец, что ты имел в виду, когда сказал «я только знал».
— Да ничего, — отмахнулся Зван.
— А ну говори.
— Ладно, — сказал Зван. — Я знал только, что у тебя умерла мама; я дико испугался, когда завуч рассказал это в классе.
— А, вот оно что, — сказал я.
— Расскажи про свою маму. А если не хочется, то не надо.
— Вообще-то неохота.
— Про то, когда она была жива, ты тоже не хочешь говорить?
— Когда мама была жива, она то и дело давала мне по башке.
— Томас, Томас, следи за своим языком.
— Буду говорить как хочу, ну тебя к черту, а то забуду, что хотел сказать.
— Мама, наверное, хотела научить тебя прилично себя вести?
— Не суй нос в чужие дела.
— Если ты не хочешь разговаривать о маме, ты скажи.
— Она здорово интересно рассказывала о том, что было раньше, она здорово болтала о других людях и про всех наводила критику, да, она любила только таких людей, про которых могла навести критику.
— Значит, тебя она любила больше всех?
— Помолчи, Зван, — я отодвинул горячую грелку подальше от себя, — зачем тебе все это знать?
— Рассказывай дальше — и потом я сладко засну.
— Да, только я уже не так хорошо все помню, во всяком случае, сейчас, — но я помню про то, как она болела. На Рождество — не на последнее, а в прошлом году. Доктор сказал, что у нее тяжелая форма гриппа и ей надо хорошо пропотеть, а когда он ушел, мама стала орать от боли, — ты точно хочешь об этом знать?
— Нет, — сказал Зван, — но уж раз начал рассказывать, расскажи до конца.
Какое-то время мы молчали.
— Черт возьми, — сказал Зван.
— Черт возьми, — повторил я, — ладно, расскажу. На следующее утро она пошла в больницу, и вечером в этой больнице, где на елке горела уйма свечек, она умерла. Я ее там видел. Папа не хотел брать меня с собой в палату. Но медсестра сказала, что так для меня будет лучше. Ты слушаешь?
До меня не доносилось ни звука, я сел и посмотрел туда, где должен был находиться Зван. Он исчез — наверное, залез под одеяло с головой.
— Ты тут? — спросил я.
— Отвали! Кто же, елки-палки, рубит такие вещи прямиком? — услышал я его сдавленный голос.
Зван начал разговаривать почти так же, как я.
— Завтра я хочу послушать «Sonny Boy», — сказал я. — Раз десять, не больше.
— Когда тетя Йос дома, то нельзя, — донеслось из-под одеяла.
— Почему?
— Ей это тяжело, у нее разыгрываются нервы уже при одном виде патефона.
— И она не любит, чтобы говорили про Ден Тексстрат, да?
Под одеялом раздался глубокий вздох.
— Прости, — сказал я.
— Прости-прости, — сказал Зван, — идиотское слово. Я вспомнил отличный стишок из книжки «Пиг-Паг-Пенгел»[12]. В полутьме прочитал его вслух:
- «Прошу у вас прощения, —
- Сказали мы учтиво,
- Прошу у вас прощения,
- Что вышло некрасиво!»
- Горя от возмущения,
- Сверкнул глазами он:
- «Чтоб попросить прощения,
- Скажите мне „пардон“!»
Из-под одеяла послышался приглушенный смех. Я вздохнул с облегчением.
— Ты хороший, Томми, — донеслось едва слышно из недр постели.
— Меня зовут Томас, — сказал я.
Кривой переулок
Среда, после уроков.
Мы со Званом шли рука об руку по тихой Калверстрат. На дверях некоторых магазинов висели таблички: «Закрыто ввиду нехватки угля» или «Звонить в дом № 53».
У биржи мы остановились посмотреть на двух старых кляч. Они были впряжены в повозку муниципальной службы. На спинах у них лежала тонкая попонка. Из широких ноздрей вырывался пар.
— Какие они жалкие, — сказал Зван.
— Они старые-старые, — сказал я, — и всегда или стоят, или плетутся.
Лошади заволновались от нашей болтовни. Подняли морды и зафыркали.
— Они любят друг друга, — сказал я. — «Хочешь я уступлю тебе мою попонку?» — фыркает одна, а другая отвечает: «Нет, это ты возьми мою».
Зван положил руку мне на плечо.
— На этом давай остановимся, — сказал он.
Мы неспешно брели по Дамраку. Вдали был виден Центральный вокзал.
— Давай кто первый добежит? — сказал я.
И мы как сумасшедшие помчались по белому тротуару.
Зван бежал быстрее, я все время видел только его спину, а когда мне казалось, что я вот-вот с ним сравняюсь, он еще прибавлял скорость, как будто ни за что не хотел, чтобы я его догнал.
— Фу-ты ну-ты, Зван, — крикнул я, — ты хочешь от меня удрапать? Но я тебя все равно…
Он размахивал на бегу руками, нырял между прохожими, бесстрашно запрыгивал на сугробы и при этом ни капли не боялся поскользнуться.
А меня вот здорово занесло, я грохнулся на коленки, с трудом поднялся и продолжил преследование; но я бежал уже совсем плохо, после падения так и не набрал скорость.
Зван исчез. Вот хитрец.
В главном зале Центрального вокзала я увидел его сразу же. Он стоял неподвижно среди людей, которые все куда-то шли. Забавно, что человек может броситься в глаза именно из-за того, что единственный стоит на месте. Я спокойно подошел к нему.
— Я дал тебе выиграть соревнование, — сказал я с кислой физиономией.
— А ты так хочешь победить? — спросил Зван.
— Еще бы, — сказал я, — особенно тебя! Весь день только об этом и думаю.
Я купил в кассе два перронных билета. Зван стоял у меня за спиной и непрерывно что-то бормотал себе под нос, я не понимал ни слова.
Я обернулся и спросил:
— Что ты там бубнишь?
— И зачем только я сюда пришел? — сказал Зван.
Но все же он пошел вместе со мной на один из перронов, все время мотая при этом головой: нет, нет, нет. На перроне мы сначала стали смотреть на поезд, из которого люди выходили. Потом смотрели на поезд, в который люди садились.
— Ненавижу вокзалы, — сказал Зван.
— А я люблю, — сказал я. — Но я терпеть не могу, когда другие уезжают, а мне нельзя.
— Но тебе ведь и сейчас нельзя.
— Это правда, — сказал я. — Но мне и не надо никого провожать. И еще: мы с тобой можем просто зайти в поезд, и он нас увезет. Когда придет кондуктор, я скажу: «Зван, покажи наши билеты!» А ты скажешь: «Томас, я думал, что они у тебя». «Послушай, Зван…» — отвечу я.
— Какая чушь, — сказал Зван.
— А ты не любишь чушь?
— Я обожаю чушь. Но не на вокзале.
Зван выглядел очень несчастным и напоминал маленького старичка, забывшего, за какими покупками он пришел в магазин.
Зван показал рукой.
— Там восток, — сказал он.
— Ну и что?
— Там Восточная Европа. В прошлом году мы с Бет приходили сюда каждый день. Встречали поезда с востока.
— Зачем?
— А вдруг. Красный Крест сказал: возможно, кто-то и вернется.
— А-а, — сказал я.
— Ну да, — сказал Зван.
— А что там, в Восточной Европе?
— Ничего, — сказал Зван.
Он посмотрел на меня и подмигнул так, как кроме него никто не умеет.
— Когда-нибудь я тебе расскажу, Томми.
Я не стал протестовать; мне показалось, сейчас неподходящий момент напоминать, что меня зовут Томас.
— Знаешь что, — сказал я, — пошли в читальный зал!
— Зачем?
— Там уйма книг. Можно читать до посинения, и совершенно бесплатно.
Идя от вокзала по Ниуверзейдс, мы вели себя как ненормальные. Раз двадцать переходили с одной стороны улицы на другую. На задней площадке переполненного трамвая висел — очень опасно! — какой-то дядька. Я толкнул Звана в бок и крикнул дядьке: «У тебя шнурки развязались!» Но Зван не засмеялся.
Мы пришли в детский читальный зал на Вейдестейх, громко топая, поднялись по широкой деревянной лестнице. Переговариваясь вслух, вошли в большой читальный зал, где выдавали книги.
Там было тихо-тихо. От испуга мы замолчали.
— Я здесь никогда не был, — вдруг сказал Зван.
Тетенька в сером шерстяном платье приложила палец к губам; она старалась приветливо улыбаться.
Я шепнул на ухо Звану:
— Ужасно много книг, да?
— Да, прилично, — прошептал Зван.
— Что вы здесь собираетесь делать, мальчики? — тихо спросила тетенька.
Я показал рукой на низкие столики и маленькие стульчики посередине зала и сказал:
— Мы сядем здесь читать.
— Тогда покажите ваши руки, — сказала она.
Мы показали руки.
— Иди вымой, — сказала она мне.
— А ему что, не надо? — спросил я сердито.
— Чистые руки мыть незачем, — сказала она.
Почему у меня руки были грязные, а у Звана чистые?
Ничего не понимаю — мы же в последние дни вели одинаковый образ жизни.
Минуту спустя я с чистыми руками и в забрызганных водой брюках сидел за одним из длинных низких столов напротив Звана. Кроме нас, детей в зале не было.
— Здесь можно читать сколько хочешь, — сказал я. — Но нельзя брать книги домой. Вон из тех шкафов можно, но для этого нужен читательский билет, а за него надо заплатить деньги, а денег у меня нет. Подожди, я сейчас принесу хорошую книжку.
Я встал, подошел к низкому шкафчику, присел на корточки, провел указательным пальцем по корешкам и быстро нашел «Пиг-Паг-Пенгел».
Зван внимательно осмотрел книгу.
В ней обалденные рисунки Ри Крамер и уйма стихов, которые я когда-то обожал. Если Зван скажет хоть одно плохое слово об этой книге, он у меня схлопочет.
— Стихи сочинил какой-то Пэ ван Ренссен, — сказал Зван. — Книжка для маленьких детей.
Зачем он так сказал? Он имел в виду, конечно, не книжку, а меня, что это я маленький. Ну почему ему хотелось испортить такой хороший день!
— А вчера вечером ты смеялся, когда я тебе читал стишок из этой книжки. Помнишь: «Горя от возмущения, сверкнул глазами он…»
Я решил не давать Звану по уху, потому что читальный зал — неподходящее для этого место. Дрожащими пальцами я нашел этот стишок и придвинул книгу, открытую на нужной странице, к Звану.
Зван прочитал стишок и несколько раз усмехнулся.
— А «Фритса ван Дюрена» у них здесь нет, — сказал я, — и забавных книг про Дика Трома и Питье Белла[13] тоже; они считают, что такие книжки нам читать не положено, потому что это мальчишки-безобразники.
— Кому — нам? Глупой малышне?
— Ну да, — сказал я.
— Цензура, — сказал Зван с презрением, — фу!
— У них здесь только книги о послушных детях. Однажды я спросил у библиотекарши, где стоит книжка «Бычок и Дылда»[14]. Она чуть не упала в обморок.
Зван хотел было что-то сказать, но прямо над нами появилась большущая голова библиотекарши; я страшно испугался — когда с кем-то болтаешь, то часто не замечаешь, когда к тебе подходят, ужас.
— Мальчики, — сказала библиотекарша, — здесь полагается сидеть тихо и читать, а то вы мешаете другим.
— А других тут нет, — сказал я.
— Почему здесь у вас цензура? — спросил Зван.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, мальчик, — сказала тетенька. — У нас производится тщательный отбор книг, с педагогической точки зрения, да-да, здесь есть книги, которые можно читать для развлечения, и книги поучительные. Мы отделяем зерна от плевел.
— А комиксы — это, конечно, плевелы?
— Не хочу о них даже разговаривать!
— А «Гекльберри Финн» у вас есть? — спросил Зван.
— Нет, — библиотекарша взглянула на Звана с испугом.
— Там рассказывается о мальчишке, который дружит с негром, — пояснил Зван, — о юном беспризорнике, который курит трубку и ругается с вечно пьяным отцом.
Библиотекарша сказала тихо-тихо:
— Лучше уходите отсюда!
— Но я только что дал ему прочитать один стишок в книжке с полки! — поспешно сказал я.
— Вы еще не доросли до того, чтобы посещать читальный зал.
— Идем, — сказал Зван, — я никогда не читаю больше одного стишка в день. Мы прочитали хороший стишок, Пэ ван Ренссен знает свое дело.
Выйдя на воздух, мы побродили по площади у библиотеки. По средам здесь собираются филателисты: марки покупают, продают, обменивают. Повсюду стоят хмурые деды. Под мышкой у каждого по толстому альбому, а на лице написано, что они никому и ничему не верят. Каждую марочку рассматривают с диким недоверием. Как все взрослые, играющие в игры (папа говорит, что коллекционирование — самая глупая разновидность детских игр), они терпеть не могут детей. Ненавижу амстердамских дедов, они вечно ругаются мне вслед на улице или сплевывают жевательный табак мне под ноги.
В эту среду у стариканов от холода носы стали лиловыми. Водянистыми глазками они смотрели на нас со Званом; у некоторых на голове была шапка с помпоном — наверняка сперли у своих внуков.
Старый-старый филателист, который вел рядом с собой велосипед, чуть не наткнулся на нас. Велосипед был ржавый, на руле висела пустая сумка, на багажнике сидел несчастного вида мальчик лет восьми в пальтишке, из которого явно вырос.
— Па-а-апа, это были мои-и-и м-а-арки, — хныкал мальчик, — я тебе не разрешал их продавать.
— Это его папа, — удивленно сказал я Звану, — а я-то думал, что по крайней мере прадедушка.
— Ты их укра-а-ал, — тянул мальчик сквозь слезы.
— Папа теперь купит хлеба и молока для всех своих двадцати детей, — сказал я.
Филателист так и не сел на велосипед, даже когда вышел на проезжую часть.
Зван смотрел этой парочке вслед, пока они не скрылись из виду.
Мы прислонились к дереву.
Зван не жаловался на холод. А я внушал себе, что мне тепло.
— Этот мальчишка сидел у папы на багажнике, — сказал Зван.
В ответ я продекламировал:
- — Привет, мальчишка! Привет, малыш!
- Ну как делишки? Куда спешишь?
- — Я не мальчишка! — сказал меньшой. —
- Я не мальчишка, ведь я большой!
Но Зван меня не слушал.
— А ты когда-нибудь сидишь у своего папы на багажнике?
— У моего папы? Ты чокнулся? Мой папа вообще не умеет ездить на велосипеде.
— А меня папа однажды посадил к себе на багажник, и мы доехали до самого Девентера, — сказал Зван задумчиво. — Во время войны.
— Да, — сказал я, — ты мне рассказывал. А зачем?
— Мы ехали к дяде Питу и тете Соне, они живут в Девентере. Дядя Пит — папин университетский товарищ, меня в честь него и называли Питом. Это было весной сорок первого года, мне было почти пять лет, папа всю дорогу что-то говорил, но я почти ничего не слышал, потому что сидел на багажнике и был сильный ветер. Мы ехали долго-долго, время от времени останавливались у какого-нибудь дерева.
Читать бесплатно другие книги:
