Владимир Скляренко Семен
Единственным спокойным уголком в Империи в то время оставались Климаты, лишь оттуда подвозят в столицу хлеб, соль, рыбу, вино. Но за Климатами раскинулась Русь, и не дай Боже, она объединится с болгарами.
Комета все еще висит в небе, над Константинополем бушуют удушливые, знойные ветры, на кладбища везут и везут покойников. Живые не знают, что случится с ними завтра.
Неведомая рука пишет и далее на памятниках и гробницах:
«Увы, меч разделяет единую некогда семью, отец порывается убить своих сыновей, и сын обагряет десницу отчей кровью, горе нам, горе, брат поднимает секиру против груди братней… А ты, город василевсов, Византион, скажи, до чего ты дошел — город счастья в прошлом, город несчастья в настоящем?! Не дрожишь ли ты ежедневно? Не рушатся ли твои стены? Ведь дети твои, выраставшие в твоих объятиях, одни стали добычей меча в битвах, другие покинули свои жилища и принуждены весь свой век жить, затаив дыхание, на пустынных островах, в ущельях и среди скал… Затмилось солнце, поник блеск месяца…
…Вижу обезумевшую толпу сынов Амалика, останавливающих безвременно путников, вырывающих у голодного последний кусок хлеба и все имущество, слышу стоны и плач мужей, жен и детей, простирающих к небу свои руки…
…Вижу дело, достойное воздыханий и плача, — нивы, треснувшие до глубин, зияющие от засухи, поникли колосья, поблекшие и увядшие, точно мертвые. А пахари склонились в трудах над землей и говорят: «Умерла надежда, напрасен наш труд, все гибнет, все горит… Кто уплатит лежащие на нас тягости долгов? Кто накормит наших жен и детей? Кто внесет подати и прочие повинности в казну кесареву? Нет, никто! Так чего же ты ждешь, земля, возьми уж лучше вместе с пустым колосом и нас — мы не можем далее терпеть голод, мы готовы, лучше уж скорее конец…»[213]
5
Послы императора Василия в Киеве? Это трудно было понять — Днепр скован льдом, все дороги на запад и на юг, в Византию, занесло снегом, и все-таки, несмотря ни на что, василики пробились, преодолевая морозы и метели, в Киев и остановились на Подоле в доме купца-грека Феодора и теперь просят Владимира их принять.
Князь назначил время встречи. На второй день недели, на рассвете, велено было прийти в Золотую палату нескольким боярам, воеводам, мужам лучшим и старцам — князь не хотел оказывать послам какую-нибудь особую честь: большая, видать, нужда у императоров, коли послали василиков зимою, от ромеев можно ждать всего.
Так оно и было. Во вторник, задолго до рассвета, князь вышел из своих покоев в Золотую палату, там уже собрались воеводы, бояре, мужи; в тереме было холодновато, потому все надели сапоги на меху, кожушки, когда вошел князь, они низко поклонились.
Князь сел на свой стол под знаменами, мужи стали вдоль стен, дворяне ходили и поправляли свечи.
Василики вошли в палату опасливо: в Константинополе им наговорили много ужасов о неведомой Русской земле; но, увидав небольшое число людей, князя, сидевшего в простом темном платне на помосте, осмелели и направились один за другим к помосту, там они стали в ряд и земно поклонились.
— От императоров Василия и Константина василики, — повели они речь через толмачей, — прибыли, дабы удостоверить любовь и дружбу меж нами… В добром ли здравии князь Владимир и его семья?
— Спасибо императорам Василию и Константину за любовь и дружбу, — ответил Владимир, — передайте, что я и семья моя здоровы. А как ехалось вам, василики, в далекой дороге?
— Благодарим, княже, ехали мы быстро, и в твоих землях принимали нас гостинно,[214] однако холодно ныне на Руси, мерзли вельми…
Мерзли они, правда, не только в дороге. Явившись сюда, в Золотую палату, в легких одеждах — темных шелковых рясах, хламидах, сандалиях, — они даже посинели от холода и дрожали всем телом.
— Что делать? — Князь взглянул на замерзшие окна. — Зима на Руси суровая, злая… В Константинополе небось и сейчас тепло?
— Верно, князь, тепло, очень тепло, жарко…
Тем временем слуги, прибывшие с василиками, внесли и сложили на скамьи дары императоров: богатое оружие, оксамиты, узорочья.
Князь Владимир поблагодарил за дары, понимая, что не только это привело в зимнюю пору в Киев ромейских послов.
Впрочем, они начали сами:
— Императоры велели передать, что, утверждая давние ряды, желают жить в любви и дружбе с Русью.
— Мы такожде хотим лишь мира и дружбы с Византией.
— Но в старых рядах, княже Владимир, сказано, что коли в земле Корсунской либо в иных каких городах над Понтом Евксинским начнется брань и русский князь попросит у нас воинов, то императоры дадут ему, сколько потребуется, и пусть воюет.[215]
— Читал я ряды князей наших, Русь никогда не просила помощи у императоров ромеев.
— Зато император Василий просит днесь эту помощь у русского князя.
— Император Василий просит дать воев?
— Так, княже, император Василий просит дать ему в помощь шесть тысяч воинов.
— Для чего?
Василики поведали, что в Империи неспокойно, что в Малой Азии подняли восстание и провозгласили себя императорами племянник покойного императора Никифора Варда и полководец Склир.
— Эти самозванцы императоры, опираясь на армян и арабов, ведут на Константинополь тысячи грузин, а когда переправятся через Геллеспонт, трудно придется Византии, страшная угроза повиснет и над Русью.
— Я выслушал вас, василики, тотчас ответить не могу, должен держать совет со своей дружиной, — сказал Владимир.
Поверил ли на этот раз князь Владимир василикам ромеев? Нет, не поверил, не мог поверить.
Владимир понимал, что над Византией нависла смертельная опасность, — поражение императора Василия в Малой Азии было бы равносильно гибели. Рядом с Константинополем Болгария: достаточно искры в Малой Азии — и тотчас, собрав последние силы, она поднимется и ударит на Византию.
Нет согласия у императора Василия и с германскими императорами, коли бы он хоть немного рассчитывал на Оттона, то не посылал бы своих василиков в Киев; Германская империя притаилась и ждет, и достаточно императору Василию проиграть битву в Малой Азии, Оттон пойдет на Константинополь. Вместе с ним двинутся и раздерут в клочья Византию Угорщина, Чехия, Польша.
Если бы князь Владимир знал, что Болгария уже поднимается, собирает силы и начинает последнюю битву с Византией, если бы он знал, что Германия после поражений в битвах со славянскими племенами у Варяжского моря и после жестоких сеч в Южной Италии истекает кровью, если бы он имел понятие о том, что Польша, Чехия, Угорщина только и мечтают сбросить ярмо Германской империи, Владимир, имея большую дружину и подмогу всех земель Руси, смело двинулся бы к берегам Дуная, отомстил бы за отца и за кровь многих русских людей и нанес бы последний, и решительный, удар Византии.
Достаточно ему было кликнуть клич по землям, — Русь поднялась бы против Византии, встала под его знамена, двинулась бы на ромеев, разгромила их…
Слушая василиков императора Василия, князь Владимир стоял перед таинственным, неведомым миром, в котором нарождались и исчезали племена, земли, империи. В равной мере он ненавидел и Восточно-Римскую империю, и новую Германскую империю. Ему угрожали с востока, с юга и с запада, в этом беспокойном, бушующем море он думал и радел о Руси.
Поэтому князь Владимир решил утвердить мир и дружбу Руси и Византии, но помощи оказывать ей не хотел.
Василики ушли. Оставшиеся в Золотой палате бояре и воеводы, прильнув к окнам, долго наблюдали за тем, как выходили они из терема, пересекали двор и скрывались за воротами.
— Тугонько пришлось императорам, коди среди зимы посылают василиков на Русь, — с хищной усмешкой заметил Воротислав, вертлявый, смуглый, похожий на хазара боярин, не раз ездивший в молодости торговать в Византию. — Точно журавли, вытаскивают ноги из снега. Завязли. Беда в зимнюю пору! Ха-ха-ха!
Князь Владимир улыбнулся — суров смех боярина, но справедлив: ромеи завязли не только в Киеве, но и у себя на родине.
В палате постепенно надышали; из-за Днепра поднялось солнце, и хотя на улице морозно, но лучи его ласково греют.
— Так что же скажем василикам, дружина моя? — спросил князь.
Первым вышел вперед и остановился перед князем тот же Воротислав.
— Из каждого дела пользу надо извлекать, — сказал он. — Императоры о своей выгоде помышляют. Русские люди такожде о себе пекутся… Крови на бранях с ромеями мы, княже, море пролили, ратоборствовали немало, а ничего мечом не добились.
Воевода Волчий Хвост поддержал Воротислава: — И не можем, не можем, княже, идти нынче на брань… Золотая палата шумела, потоки розовых лучей бились о стены, играли на знаменах, княжьих доспехах.
— Значит, не дадим помощи императорам? — спросил князь.
— Почему не дать? — Лицо Воротислава стало суровым. — Не сказывал я, княже, такого. Говорил про мире императорами, а не про брань.
— Не разумею, мужи мои, — удивился Владимир. — Что мир, а что брань?
И тогда уже несколько бояр и воевод, перебивая друг друга, закричали:
— На брань ходили князья Олег, Игорь, Святослав, множество людей полегло, лилась кровь и все всуе, напрасно…
— Мудра была княгиня Ольга, не с дружиной ездила в Царьград, а с мужами, послами да купцами, о купле и продаже говорила, посвоиться с императорами хотела.
Эти слова больно задели Владимира: верно, его бабка Ольга, он точно это знал, будучи в Константинополе, хотела и домогалась, чтобы император дал в жены его отцу Святославу порфирородную дочь, однако, хвала богам, этого не случилось, — он, Владимир, родился не от царевны, а от рабыни Малуши.
Владимир ответил боярам сердито, зло:
— Княгиня Ольга, мир праху ее, ничего не достигла с куплей-продажей, да и с императорами не породнилась.
— Вот и худо, худо, княже… — послышались голоса.
— А почему? Говорите, мужи!
И бояре, воеводы, мужи говорили:
— Княгиня Ольга не договорилась о купле и продаже, но мы торгуем и будем торговать, без того не проживешь.
— Не договорилась она и о вере, а погляди, княже, и в городе Киеве, и повсюду на Руси полно христиан…
— Наши боги больше не помогают нам, княже, не можем более жити по старому закону и покону, кто заступится за нас и за тебя?
— Жизнь многотрудная стала, княже, земли имамо, а идут они супротив нас, достатки имамо, а кругом татьба.
— Не токмо мы, но и убогие люди ко Христу обращаются — аще не на земле, то на небе будет лучше… Христос утверждает богатого и бедного, перед ним все равны, а после смерти уготован рай.
— Видел я икону греческую, — промолвил, горько улыбнувшись, Владимир, — добро тем, кто сидит одесную Бога, но горе тем, кто в геенне огненной.
— Суди справедливо, княже…
Собственно, такие беседы с боярами и воеводами были не впервые — князь Владимир сам видел и знал, что старые законы и обычаи умирают. На требищах перед древними богами угасают огни, жертв не приносят, на Горе, в городе Киеве и повсюду на Руси люди мечутся в поисках новой веры: богатый, чтобы утвердить свои права, бедный, чтобы верить во что-нибудь, хотя бы в рай…
А разве сам он не думал о том же, когда ходил в далекие походы, обозревал земли, спал под открытым небом, вглядывался в его таинственную глубь, думал о себе и о всей Руси?!
К нему приходили благовестники, проповедники, учителя иных вер: священники папы римского, муллы черных булгар, веривших в Магомета, на развалинах Саркела князь Владимир долго беседовал с реби Ийохонаном Бен-Закаем, который всячески расхваливал и называл единственно справедливой свою веру.
Однако князь Владимир в своем воображении связывал непосредственно веру с жизнью; не любы были ему благовестники папы римского, утверждавшие неминуемую победу католичества во всем мире; отвратительны булгарские ропаты,[216] омовения и намазы, когда падают ниц перед неведомым Богом: хрупка вера и у хазар, что рассыпаны по всему свету.
«Христос освящает державу князя, боярина и низкого, благословляет всех, обещает праведникам рай, злым ад», — недаром грядет эта вера в мир, властно вступает и на Русь.
— Я и дружина моя, — говорит князь Владимир, — думали над тем, о чем просят нас императоры ромеев, и порешили дать им помощь — шесть тысяч воев.
Воеводы Горы довольны: это они обещали князю собрать и снарядить воинов, дать им коней и оружие.
— Однако, — продолжает князь, — помогая Византии, мы хотим говорить и о нуждах наших, и еще о том, дабы между нами с Византией мир, любовь, дружбу имати, дондеже светит солнце.
Василики, взволнованные и окрыленные таким началом, слушают толмачей, которые переводят слова князя.
— Мы утверждаем и требуем, чтобы императоры утвердили и нерушимо блюли древние ряды.
— Императоры утверждают, — в один голос сказали василики.
— За нашу помощь, ныне оказываемую, Византия заплатив дань: по десять гривен за каждого воина и тысячу гриь вен городу Киеву.
— Императоры согласны дать дань за воинов и городу Киеву.
— Мой отец, князь Святослав, — продолжал Владимир, — положил в Доростоле с императором Цимисхием ряд, по которому и русские и ромейские вой должны были покинуть Болгарию. Князь Святослав ушел, почему же ваши акриты и поныне стоят на Дунае?
— Воям Византии пришлось остаться в Болгарии, ибо там восстание, земля с землей воюет…
— Не будем мешать другим землям и лучше порадеем о своей.
— Воины Византии покинут Болгарию, — торжественно промолвили василики.
Князь Владимир тем временем советовался о чем-то с боярами и купцами, которые внимательно слушали толмачей.
— И о нашей купле-продаже будем говорить, — продолжал князь Владимир, — купцам Руси надо дозволить ходити в город Константинополь, подобно вашим, что ходят в Киев и прочие города Руси… Вы не пускаете их в город, замыкаете в Маме,[217] водите в город не более как по пятьдесят человек, устанавливаете на их товары свои цены, а нам продаете, что вздумаете и по своей цене. Почему так? Нет, пишите: русским купцам в Византии, как и греческим на Руси, дозволяется ездить свободно, пошлину не платить, устанавливать свои цены, покупать, что пожелают, и буде везде помощь, приязнь имати да месячину.[218]
Писцы скрипели гусиными перьями, василики молчанием подтверждали свое согласие.
— И еще хочу, — закончил князь Владимир, — чтобы Византия говорила с Русью, как равная с равной, а ее императоры с русским князем такожде… Мы за мир, любовь, дружбу…
Глава третья
1
Князь Владимир сдержал слово: собрал воинов, посадил их на коней, снарядил обоз и оружие.
Киев обливался слезами. Не хотелось, очень не хотелось людям, уже пролившим немало крови, снова идти на брань, да еще в чужую землю, прислуживать императорам ромеев.
Но что знали эти люди? Все вершит Гора, а они хотят мира, помышляют о детях и внуках. Князь Владимир велит воинам идти в далекий Константинополь, и они пойдут, чтобы вернуться с честью и славой.
В эти дни купец грек Феодор точно взбесился. Старый, немощный, едва волоча ноги, он все же ходил и ходил к князю, в терема воевод и бояр, и являлся туда не с пустыми руками…
Особенно усердствовал его сын Иоанн: кормил и поил тысяцких да сотенных, а порой напаивал медом и олом и простых воинов.
В Киеве даже поговаривали, что не Византия снаряжает в дорогу русских воинов, а купец Феодор. И это была правда — он ничего не жалел для русского воинства, но свое ли он тратил или императорово, кто знает?!
Долго раздумывал князь над тем, кого поставить воеводой, кому вести тысячи. Воеводы и бояре Горы называли нескольких тысяцких: Слуду, Дария, Нежила, которые, по их мнению, смело и достойно повели бы русское войско в Византию.
Владимир внимательно их выслушал, велел побыстрее снаряжать в поход дружину, а когда все было готово, объявил, что поведет ее воевода Рубач.
Это удивило воевод и бояр: Рубач, как это все достоверно знали, был лютым врагом Византии, ходил против ромеев еще с князем Святославом, привез в Киев его щит и меч, да и старый он был и кривой на один глаз. Обо всем этом воеводы и бояре, конечно, сказали Владимиру.
Однако он слову не изменил, и старый Рубач остался главным воеводой воинства, которое выступало в Византию. Чем руководствовался князь, никто не ведал: и раз и другой Рубач приходил вечером в княжий терем, сидел до поздней ночи у Владимира, о чем-то беседовал с ним и выходил задумчивый, суровый…
В конце месяца сеченя отправлявшаяся в Византию дружина собралась у Перевесищанских ворот. Перед нею был Далекий и трудный путь, лучшие воины Руси покидали родную землю, где оставались их жены и дети.
Рать двинулась, затопали копыта, заскрипели по снегу полозья саней, — долго, долго придется им ехать Червенским гостинцем, миновать поле над Русским морем, земли тиверцев и уличей, всю Болгарию.
Князь Владимир провожал воинов в окружении бояр и воевод; он долго стоял на опушке леса, где начиналось поле, среди которого ровной лентой тянулась дорога на юг.
Много тяжелых дум тревожило душу князя Владимира. В извечной борьбе с Византией он, как и древние князья, блюдя Русь, по-новому утверждал любовь и дружбу, посылал людей… Что готовит им судьба?
2
Полки воеводы Рубача быстро преодолели расстояние между Киевом и землей уличей, переправились под Переяславцем через Дунай и, оставляя позади преграждавшие им путь горные реки Болгарии, вскоре увидели стены Константинополя.
Но, кроме стен, воины так ничего и не увидели, ибо, едва лишь они остановились в Перу, у Золотого Рога, там уже ждали их стратиги, которые велели тотчас садиться в стоявшие у берега хеландии.
Торопили их не напрасно: Вард Фока стоял уже на малоазиатском берегу, против Константинополя, с могучей силой — легионами, служившими раньше Варду Склиру, отрядами грузинского царя Давида, ратью армян — конным и пешим войском.
Вард Фока разделил его на две части, одну из них под командой брата Никифора и патрикия Калокира Дельфина Вард поставил в Хрисополе,[219] сам же, опираясь на легионы, возглавляемые Львом Парсакутинским, остановился на высотах Абидоса.
Были у Фоки и морские силы — немало кораблей перешло к нему из Средиземного моря. Узнав о его приближении, уплыли из Золотого Рога и примкнули к нему еще несколько кораблей, — все они стояли в проливах между Мраморным и Средиземным морями, готовые напасть оттуда на Константинополь.
Поздним вечером русские воины погрузились с навьюченными лошадьми на корабли и, быстро обогнув полуостров, поплыли к противоположному берегу Босфора.
В эту же ночь переправился и занял Абидосскую равнину император Василий со своими легионами. Другие легионы остановились в долине у Хрисополя, — так император Василий, собрав на скалистых берегах Малой Азии все свои силы, столкнулся лицом к лицу с Бардом Фокой.
Ночью воевода Рубач виделся с императором Византии Василием. Это была их первая и последняя встреча. Добраться до императора было нелегко, его стан окружало множество полков, у шатра плечом к плечу стояли этериоты, бессмертные,[220] в шатре толпилось немало войсковых начальников.
Воевода Рубач, старшины которого остались за станом, вошел к императору один и, поклонившись, приветствовал его.
— Я слышал о тебе, храбрый воевода, — начал Василий, — и хотел бы поговорить с тобой подольше… Но время сейчас не терпит. Внезапно появился самозванец Вард Фока, хочу и должен с помощью Бога как можно скорей его покарать.
Воевода внимательно смотрел своим единственным глазом на императора: бледное, изможденное лицо, сухие, стиснутые губы, длинная острая бородка, темная одежда делали его похожим на священника или монаха.
— Я уверен, что битва с Фокой продлится недолго, — продолжал Василий, — мы начнем ее сами, собственными силами, здесь — пешими и конными; в море — кораблями… Ты же, воевода, останешься в лесу за нашим станом в засаде и двинешься на поле боя со своими всадниками, когда я подам знак. Полководцы сейчас покажут тебе, где поставить твои тысячи, они же объяснят, куда и как нацелить удар. Ты понял, воевода?
Многое хотел сказать воевода Рубач императору ромеев — и о том, как тяжело было ему с полками добираться сюда, к берегам Малой Азии, и какие надежды возлагают ныне на Византию князь Владимир и русские люди…
— Я хотел говорить с тобою, василевс, от имени русского князя, про ряд, про мир, про дружбу, — сказал воевода.
Но императору, видно, не до разговоров — время горячее; воевода заметил, что у василевса дрожат руки.
— Когда закончится битва, я приглашу тебя, воевода, в Константинополь, там, в Большом дворце, поговорим о ряде, мире и дружбе, я щедро вознагражу твоих воинов.
Апрельское утро! Из-за леса за Абидосом поблескивают голубые воды Мраморного моря, на его лоне застыли острова Проты, словно стайка перелетных чаек; далее зеленый полуостров, со сверкающим золотом Софийских куполов, с высокими стенами, крышами теремов, садами.
Повсюду тишина — на земле, в море, только стая ворон, каркая и с шумом рассекая воздух, перелетела Босфор и потянулась за Абидос к равнинам Хрисополя.
Вороны летели не зря — там, под Абидосом, уже стояли легионы, те, что переправились из Константинополя, и те, что пришли из пустынь Малой Азии, стан стоял против стана, а возле Хрисополя две темные армады кораблей притаились у берегов Мраморного моря: одна в устье пролива, другая при выходе из Золотого Рога и у черных теснин Босфора.
Бой начался, едва лишь солнце выплыло из-за далекого Перу, он начался у Абидоса, перекинулся быстро к Хрисополю, а из-за Золотого Рога и Босфора тотчас показались, будто морские чудища, и поплыли по голубым водам Мраморного моря корабли ромеев.
Войско императора Василия наступало, его полководцы руководствовались старым и неизменным правилом: бросить вперед на врага небольшие силы и, оглушив первым ударом, начать отходить, чтобы заманить полки в засады, а там уж с большими силами и не только с чела, но и с флангов, с тыла ударить и уничтожить их.
Однако полководцы императора забывали, что малоазиатские войска возглавляют такие же, как и они, ромейские полководцы, которые бежали из Константинополя и теперь поддерживали Варда Фоку; преследуя легионеров Василия, воины не бросались за ними врассыпную, а шли единой фалангой, плечо к плечу и не давали возможности войскам Василия бить их с боков или зайти со спины; не раз и не два они сами, отступая, заманивали противника в засады.
Прошло несколько часов, кровь щедро оросила землю близ Абидоса, поле боя вокруг Хрисополя усеяли трупы, корабли, вышедшие из Золотого Рога и Босфора, столкнулись с кораблями Варда Фоки и стали поливать их греческим огнем, но и на них самих обрушилась лавина такого же огня.
И тогда, как это обычно бывает, началось безумство: легионы Империи и Варда Фоки, их полководцы, оба императора: и тот, кто сидел на Соломоновом троне в Константинополе, и другой, который недавно надел корону в Армении, в доме Евстафия Мелаина, поняли, что осталось одно — либо жизнь, либо смерть, и потому, собрав все силы, двинулись к гибели или победе.
В этом последнем бою счастье изменило императору Василию, коренастый, широкоплечий Вард Фока, сидя на коне, самолично повел легионы; ехал во главе легионов и Василий, но воины Фоки сломили сопротивление войск Империи, император Василий повернул коня — сила победила силу, Малая Азия мстила Империи; само небо, казалось, не могло уже спасти императора Василия.
Однако помощь Империи пришла — в самую страшную минуту битвы под Абидосом из леса вырвалось на равнину множество всадников, их вел одноглазый, седоусый и уже немолодой воевода Рубач.
Все произошло чрезвычайно быстро. Несколько мгновений — и русские воины очутились совсем близко от легионов Варда Фоки, а еще через несколько мгновений врезались в неприятеля, — это была буря, налетевшая среди бела дня, гром с ясного неба. В одночасье на поле боя под Абидосом победители стали побежденными, побежденные неоспоримыми господами поля…
Увы, победа далась русским воинам нелегко — легионы Фоки защищались отчаянно, — почти две тысячи русских воинов сложили свои головы на чужой, знойной земле, сам воевода Рубач, раненный в грудь, обливаясь кровью, упал с коня.
Но разве император Василий думал об этом? Опьянев от крови, окрыленный победой, он объезжал поле боя; долго простояв над телом Варда Фоки, отрубленная голова которого, с устремленными в небо глазами, лежала в прахе и крови, император повелел зарыть тело Фоки, а голову отвезти в Константинополь, надев ее на копье. Затем Василий приказал заковать в кандалы и бросить в темницу брата Варда, Никифора, а полководца Калокира Дельфина посадить на кол…
А русские воины? Ведь это они же на этот раз спасли Византию! Их, только их должен благодарить император-чернец за то, что сохранилась корона и красные сандалии, что избежал смерти, что он жив.
О, император Василий не мог забыть о русских воинах, ему сообщили, что русский воевода тяжело, а может, и смертельно ранен, что здесь, на поле боя, полегло их две тысячи.
Но он вдруг забывает об уложенном с князем Руси ряде, о том, что сам пригласил воеводу Рубача в Константинополь, забывает обо всем…
— Я не хочу видеть русских воинов в Константинополе, — кривя губы, цедит император Василий, — мне не о чем говорить с их воеводами… Переправьте их через Босфор и пошлите в Болгарию… Я все сказал. В Константинополь!
Темной ночью воевода Рубач пришел в себя, долго смотрел на звезды, слабо тлевшие в глубине неба, слушал топот коней, голоса воинов, долго думал, но никак не мог понять, что с ним произошло.
— Люди, вой, где я? — хотел он крикнуть, но с уст сорвался лишь едва слышный шепот.
Как раз, видимо, кто-то и ждал этого шепота, потому что сразу же до уха Рубача долетело:
— Мы здесь, воевода…
— Кто вы? — Безрук… Щадило…
— Слава Богу! Где же мы? Что случилось?
— Мы, воевода, честно и славно бились под Хрисополем и победили войско Варда Фоки…
— Сколько полегло наших воев?
— Две тысячи!
— О Боже, Боже!.. Долгое молчание.
— Тогда… я хочу говорить с императором Василием… Мы сделали, что могли, пусть император пообещает… Везите меня в Константинополь.
— Тебя, воевода, ранили в грудь месяц тому назад, нас в Константинополь не пустили, а переправили через Босфор и послали в Болгарию.
Грудь Рубача горела, бешено колотилось сердце, нечем было дышать, и все-таки, превозмогая все, он промолвил:
— Се лжа, измена… На Константинополь… Сейчас же!
— Мы далеко от него, — прозвучал ответ, — ныне ночью миновали Адрианополь, утром двинемся на север, в Родопы.
— Погодите! — промолвил воевода. — Молчите… дайте мне только воды и вина… Я подумаю…
Но воевода уже не колебался. Узнав о случившемся, он решил, что следует делать. Рубач хотел лишь тихо полежать, передохнуть, собраться с силами.
На рассвете воевода сделал вид, что проснулся.
— Мужи мои, вой! Посадите меня! — велел Рубач.
— Не след, воевода, сейчас мы в дорогу пустимся, а ты лежи, отдыхай!
— Нет, я отдохнул, хватит, и вам в дорогу пора… Потому посадите!
Его посадили, воевода тяжело дышал, с минуту глядел перед собою. В поле светало, вдали виднелись стены города, а перед ними простерлись две дороги — одна к темным горам, другая в долину.
— Узнаю, — промолвил Рубач. — Здесь бились мы когда-то с князем Святославом против ромеев и победили их.
Он помолчал, дышать становилось ему все трудней.
— А теперь слушайте, — продолжал Рубач. — Мы сделали все, что могли… Ромеи нас обманули, потому именем князей Святослава и Владимира повелеваю: поворачивайте от Родопов, идите не против болгар, а ступайте к Дунаю и расскажите обо всем князю Владимиру… Вот так и приходит смерть… Прощайте!
Он пошатнулся и, мертвый, пал на землю… Воины положили его тело на телегу и в серых утренних туманах повернули направо, к Дунаю…
3
На многие брани, защищая родную землю и ее людей, ходила Русь; летописец временных тех лет, оглядываясь на прошлое, созерцая быстротечный, современный ему мир и стараясь поднять завесу будущего, писал на пергаменте: «Брани были прежде дедов наших и при отцах наших, мир стоит до брани, брань стояла до мира…»
Однако тому же летописцу, да и нам тоже ведомо, что, защищая земли, враждуя с захватчиками, люди русские всегда возвращались с поля боя победителями и никогда не склоняли голов перед врагами.
Потому-то события, происшедшие у далекого Абидоса в Византии, так всколыхнули Русь да и весь тогдашний мир — ведь это русские воины спасли Византию, это они оказались победителями на ратном поле, но как поступила с ними Византия?
Город Киев ждал из похода своих воинов. Отцы, сыновья, братья многих и многих киевлян: воевод и бояр, ремесленного предградья, земляночного Подола, холопской Оболони — много их ушло на брань, все они были отважными, сильными, всех их вела вперед надежда на победу.
И в Киеве все глаза проглядели, поджидаючи из похода своих воинов, — шли дни, недели, месяцы, а их все нет да нет. Со стен наблюдала стража, далеко за город выходили люди и ждали и, кто бы ни ехал Червенским гостинцем, спрашивали: где, где же замешкались наши вой?
Наконец в Киев стали доходить слухи, что воины идут домой, видели их в земле уличей и тиверцев, что за городом Пересеченом они переправились через Днестр, что позади них уже остался Гнилой Тискот и Торческ, они все ближе, ближе — уже на Руси.
Одно лишь удивляло киевлян — о возвращавшихся из Византии в Киев воинах рассказывают случайные путники, купцы, заезжие гости, но почему они сами не дают о себе знать, не посылают вперед гонцов?
Когда воины миновали Стугну и вот-вот должны были появиться на околице, весь Киев вышел за стены, стал вдоль Червенского гостинца и ждал…
Знойный, удушливый день. В небе ни облачка. Поле искрится, сливаясь с небосводом. Тишина. В небе звенят жаворонки, в травах стрекочут кузнечики.
На юге поднялось рыжее облако пыли, оно все росло и росло. Что случилось? Русских воинов в поход отправилось множество, гарцевали они на борзых конях, сильные, молодцеватые. Теперь по полю шло пешее воинство в убогих рубищах, за ними на долгие поприща растянулся обоз, и движутся они так медленно!
Вперед вышли градские старцы.
— Стойте!
Воины остановились и стояли, опустив головы.
— Кто вы? Зачем пожаловали в город Киев?
— Мы вой русские, идем из города Константинополя с похода…
— С похода? А почему же вы такие? Неужто посрамили честь земли Русской? Где воеводы ваши и тысяцкие? Где ваше знамя?
Вышли вперед тысяцкие и сотенные, неся на плечах своих выдолбленную из дерева корсту, покрытую знаменем князя Владимира. Подойдя к толпе, старшины остановились.
— Не посрамили мы земли Русской, несем с собою прах воеводы нашего Рубача, вот и знамя. Слушайте, отцы, братья, сестры, жены: мы честно сражались, как велел князь и наказали вы, но греки нас обманули, после брани за Константинополем хотели послать нас на болгар, не дали дани, переступили ряд…
Люди молчали. Из немногих слов, сказанных над гробом воеводы Рубача, все поняли, что произошло в далекой Византии, и не стыд, а обида, гнев, отчаяние зажгли сердца людей — плач, великий плач стоял над полем, отцы кинулись к сыновьям, жены к мужьям, дети к отцам.
А далее свершилось неминуемое — унижение, гнев, отчаяние и тяжелое человеческое горе прорвались и разразились подобно грозе и буре, которая проносится вдруг среди ясного неба знойным летом, как пробуждается вдруг скованная льдом река, что рвет берега и препоны…
Воины, ходившие в чужую далекую землю, и люди киевские, так долго и нетерпеливо их ожидавшие, двинулись к городу, дошли до стен Горы, обогнули их и стали подниматься по дорожке, которая вела к Боричеву взвозу. Шаг их ускорялся, из толпы вырывались стоны, плач, проклятья. Над головами, колыхаясь, плыла, покрытая знаменем, корста с прахом воеводы Рубача.
Вот они остановились напротив терема греческого купца Феодора. Оттуда выскочили, но, увидев толпу, тотчас спрятались за частокол слуги. В верхних окнах терема на миг показались и исчезли лица купца Феодора и его сына Иоанна.
— Выходи, купчина, хотим говорить с тобой! — послышались возбужденные голоса.
— Спускайся, отвечай за смерть людей наших!
— Не прячься, слуга императоров! Ведь это ты подговаривал нас, потчевал медом, посылал в Константинополь!
— Идите, идите сюда, ромейские псы!.. Разноголосая толпа шумела, кричала, взывала, сердца людей пылали местью. Одна искра, один удар — и разразится гроза; люди киевские стояли у терема купца Феодора, но видели перед собой всех ромеев, всех императоров, всю Византию, которая веками причиняла им зло, а нынче еще раз нанесла кровную обиду, взяв жизни родных, близких людей.
— Выходи, грек, отвечай за дело Византии!
И кто знает, если бы старый Феодор вышел бы вместе с сыном Иоанном из терема, стал перед людьми, повинился в своих злых деяниях, опустился на колени перед гробом воеводы Рубача, может быть, все кончилось бы иначе.
Но купец с сыном не вышли к людям, а велели слугам брать рогатины, сами же схватились за топоры…
Гнев людской был неудержим, свиреп, но справедлив. Око за око, зуб за зуб — нет, и этого было мало, чтобы погасить в сердце месть, обиду, душевную боль, — люди ринулись к стенам терема, навалились плечами на дубовые бревна — стены развалились, как гнилая паутина, терем затрещал, рассыпался, поднимая столбы пыли, а под его развалинами исчезли купец Феодор и его сын Иоанн.
— Смерть грекам! — звучало отовсюду. — На Византию! К князю, к князю Владимиру!
4
Князя Владимира не было в это время в Киеве — уже целую неделю он сидел в Родне, где вокруг старой крепости между Днепром и Росью копали рвы, насыпали валы, воздвигали стены, башни. Родня была последним звеном в цели сооружений и валов, которые воздвигались с севера на юг. Полянская земля, вся Русь теперь накрепко отгородилась от Дикого поля и Русского моря, откуда все чаще делали набеги новые и новые орды, где, притаившись, подстерегала Византия.
Там, в Родне, князь Владимир получил через гонцов весть о том, что произошло с русским воинством в Византии. Весть эта ошеломила его. Велев дружине седлать коней, Владимир двинулся домой.
Дорогой, которая вилась у самого берега Днепра, Владимир к вечеру вернулся в Киев, Город встретил его тишиной и безмолвием, на концах не видно было людей, нигде не курились дымки, в предградье чернели угасшие домницы.[221]
Кони поднялись среди этой тишины по Боричеву взвозу и миновали ворота. Заскрипели жеравцы, мост медленно опустился и лег на край вала, ворота тотчас затворились, вся стража стояла на городницах.
Читать бесплатно другие книги:
