Русский космос: Победы и поражения Делягин Михаил

Даже если забыть на время о проекте HAARP, остаются и другие, более понятные и привычные нам, но не менее серьезные от этого угрозы. Так, знаменитый британский астрофизик, один из наиболее оригинальных мыслителей современности Стивен Хокинг выступил в августе 2010 года с предупреждением о том, что в течение ближайших ста лет человечество может исчезнуть в результате новых войн, столкновения с астероидом или даже просто истощения всех ресурсов планеты.

Напоминая, что наша планета в прошлом много раз оказывалась на волоске от гибели и приводя в качестве примера Карибский кризис, автор «Краткой истории времени» отметил, что видит «большую опасность для человеческой расы», так как «частота таких случаев может увеличиться в будущем». По его мнению, инстинкт к разрушению, заложенный в генах людей, может в будущем привести к масштабному обмену ядерными ударами – и тогда жизнь на Земле будет уничтожена за считаные секунды. Такие же последствия вызовет возможное и не поддающееся предотвращению (и даже заблаговременному прогнозированию) при сегодняшнем уровне технологического развития столкновение планеты с крупным астероидом.

Кроме того, Хокинг обратил внимание на возможное качественное ухудшение экологической ситуации: «Наше население и потребление невозобновляемых ресурсов планеты Земля растут экспоненциально, наряду с нашими техническими возможностями изменить окружающую среду навсегда в худшую сторону»^[9].

Таким образом, укрыться от глобальной нестабильности на Земле нельзя в принципе, так как главным источником этой нестабильности оказывается само современное человечество. В результате взгляды мечтающих о новой жизни, как ни парадоксально, все больше обращаются к небу. При этом орбитальные станции в силу практически полной зависимости от Земли в качестве полноценного убежища рассматриваться не могут. Наиболее близкая и теоретически доступная для землян Луна является весьма сомнительным объектом будущей экспансии, так как в силу своих природных условий, как и орбитальные станции, может быть не более чем временным пристанищем. Она слишком мала и находится слишком близко к Земле для того, чтобы на ней могла удержаться кислородная атмосфера, а следовательно, расположенные на ней поселения или базы, скорее всего, не смогут стать полностью автономными от Земли.

В силу изложенного стратегической целью поиска убежища от нарастающей земной нестабильности – разумеется, для будущих поколений – становится Марс. Его размеры позволяют ему удерживать благоприятную для человека кислородную атмосферу, а наличие не только запасов воды, но и следов жизни позволяет надеяться на кардинальное преобразование его облика.

Представляющаяся наиболее правдоподобной в настоящее время гипотеза о прошлом Марса заключается в том, что в далеком прошлом эта планета была неким подобием Земли: обладала мощной кислородной атмосферой и жизнью, но со временем в силу тех или иных катаклизмов космического масштаба потеряла атмосферу и превратилась в ледяную пустыню. С точки зрения данной гипотезы, стратегическая задача человечества заключается в восстановлении тем или иным способом состояния Марса, существовавшего еще несколько миллионов лет назад.

В кислородной атмосфере Марса кипела жизнь!

«…Не понятая американскими учеными сенсация – магнитность красноцветных песков… Наличие оксидов железа предполагалось на Марсе и раньше, но никто не знал, что здесь распространен редкий на Земле минерал маггемит, красная магнитная окись железа (гамма-Fe2O3). …Необычность… в том, что при выветривании горных пород на Земле возникает не маггемит, а немагнитный гидроксид железа – минерал лимонит.

Искусственный маггемит – …носитель информации на магнитных лентах – получают… прокаливая гидроксид железа при 1000 градусов Цельсия. Нам удалось найти природный маггемит в больших количествах в Якутии, в зоне воздействия гигантского Попигайского метеоритного кратера… Маггемит Якутии возник при ударе астероида. Соответственно, маггемитовые красные пески Марса возникли за счет прокаливания лимонитовых кор выветривания базальтов при ударах астероидов. Эти события оставили множество огромных взрывных кратеров.

Но красноцветные железистые коры выветривания возникают за счет глубинных пород лишь… если в атмосфере… присутствует свободный кислород в сочетании с водой. В свою очередь кислород в атмосфере… – четкий индикатор наличия жизни и процесса фотосинтеза…

…Если черные базальты планеты с поверхности “проржавели” и превратились в мощные красноцветные коры выветривания, то жизнь на Марсе несомненно была! Она существовала миллиарды лет и явно была связана с фотосинтезом, то есть с растительностью. Иначе Марс не стал бы “Красной планетой”. Следы жизни… будут найдены. Вопрос надо ставить иначе: «Почему эта жизнь исчезла?»

Суть нашей гипотезы в том, что спутники Марса Фобос и Деймос… вращаются крайне близко к поверхности… Например, Фобос, типичный астероид… находится на кольцевой орбите на расстоянии всего 5920 километров. Он постепенно тормозится редкой атмосферой Марса и приближается к так называемому пределу Роша – расстоянию, при достижении которого спутник разрушается гравитационно-приливными силами и при наличии следов атмосферы падает на планету. Для Марса предел Роша находится на расстоянии 4900 километров от… поверхности. Астрономы полагают, что через 40 миллионов лет Фобос опустится настолько, что… развалится на множество обломков и рухнет на Марс.

По нашему мнению, у Марса был третий спутник, который уже прошел через предел Роша и рассыпался на тысячи обломков, возможно, менее миллиона лет назад. О том, что катастрофа на Марсе произошла в геологическом смысле недавно, свидетельствуют свежие формы метеоритных кратеров и хорошо сохранившаяся речная сеть, не засыпанная… песчаными бурями, месяцами бушующими на Марсе. …Спутник – убийца жизни был заторможен мощной и богатой кислородом атмосферой Марса, распространявшейся на расстояние до 5000 километров от его поверхности.

Обломки… рухнули на планету, создав многочисленные крупные метеоритные кратеры. …Кратеры ориентированы на поверхности Марса как следы пулеметных очередей: это значит, что… обломки Танатоса сформировали «рои», падавшие последовательно друг за другом. Страшная астероидная бомбардировка прокалила поверхность планеты и превратила немагнитный гидроксид железа в магнитный маггемит…

Гравитационное поле Марса заметно слабее, чем у Земли. Поэтому плотная атмосфера Марса была… выброшена в космос в виде мощных потоков раскаленного газа и плазмы… Потеря атмосферы привела к резкому похолоданию: наступил ледниковый период, океаны и реки замерзли.

Однако в атмосфере Марса, состоящей на 95% из углекислоты, имеется озоновый слой и содержится 0,1% кислорода. …Этот кислород может быть или реликтовым, или… это следы деятельности растительной жизни типа мхов и лишайников, сохранившейся на дне ущелья Маринер в экваториальной (наиболее теплой) части Марса…

Миллиона лет… достаточно, чтобы превратить Марс в безжизненную холодную пустыню с сухими руслами рек и замерзшими морями, засыпанными красным железистым магнитным песком. Но разве кто-нибудь на Земле помнит, что всего шесть тысяч лет назад на месте мертвой пустыни Сахары текли многоводные реки, шумели леса и кипела жизнь?»^[10]

Даже если изложенная гипотеза и не соответствует действительности, объективная пригодность характеристик Марса для реализации подобного рода проекта создает для человечества постоянный соблазн и вызов.

По мнению упомянутого выше Стивена Хокинга, человечество поступает крайне глупо, «складывая все яйца в одну корзину» и замораживая проекты колонизации других планет. «Наш единственный шанс долговременного выживания состоит в том, чтобы не оставаться на планете Земля, а расселяться в космосе», – вслед за Циолковским и русскими космистами указывает прагматичный ученый современности.

Хокинг подчеркивает, что подобное переселение желательно начать в течение ближайших десятилетий. «За последние 100 лет мы добились выдающихся успехов. Но если мы хотим, чтобы через еще 100 лет человечество продолжало существовать, то нужно понять, что наше будущее – в космосе».

Сегодня это звучит даже не фантастически, а попросту невероятно, однако большинство современных технологий, привычных нам до такой степени, что мы давно перестали их замечать, когда-то воспринимались здравомыслящими людьми как оторванные от жизни мечтания.

Еще Циолковский писал о трехзвенном характере развития человечества: сначала возникает мечта, невозможность воплощения которой очевидна всем (например, мечта о полетах по воздуху), затем приходят исследователи, показывающие теоретическую возможность воплощения мечты в жизнь при определенных условиях, а далее появляются практики, создающие для этого необходимые практические технологии.

В деле уверенного и систематического, а не эпизодического выхода в ближний открытый космос – за околоземную орбиту, за пределы ионосферы, защищающей космонавтов от жесткого космического излучения, – мы все еще остаемся на второй стадии, на уровне, грубо говоря, «технического задания».

Однако четкая формулировка этого задания и постановка его в повестку дня стратегического развития, как показывает практика, способны форсировать развитие необходимых технологий и придавать мощный импульс решению практически любой проблемы.

В рамках идеологии спасения на «новом ковчеге» американское правительство длительное время финансировало разнообразные проекты, нацеленные в конечном счете на освоение, колонизацию Марса и кардинальное преобразование его природы. Придя к власти, президент Обама в рамках нацеленной на экономию бюджетных средств антикризисной программы прекратил реализацию основной части этих проектов, однако общественный интерес к ним сохранился, и, весьма вероятно, после изменения политической обстановки они будут возобновлены.

XXI век: рождение и агония программы «Созвездие»

После гибели шаттла «Колумбия» в 2003 году стало ясно, что при данном уровне развития технологии «космические челноки» являются тупиковой ветвью развития космонавтики. Кроме того, деградация технологического потенциала была заметна уже и в США: выяснилось, например, что для производства новых шаттлов не хватает около миллиона листов чертежей.

Потребность в качественно новой космической стратегии стала очевидной – и она, если верить командирам кораблей «Аполлон-11» (Нейлу Армстронгу), «Аполлон-13» (Джеймсу Ловеллу) и «Аполлон-17» (Юджину Сернану), обратившимися с открытым письмом к президенту Обаме, в конечном итоге была сформулирована следующим образом: «Выполнить взятые на себя обязательства, вернуться к исследовательским проектам, вернуться на Луну и подготовиться к будущим полетам к Марсу».

Разработанная на базе этих основных принципов программа развития космических исследований получила название «Созвездие» и была одобрена президентом США и претендентом на этот пост от демократов, а также съездами демократической и республиканской партий. Таким образом, программа «Созвездие» стала консенсусной для всего американского общества (или, по крайней мере, для его элиты) и к началу 2010 года в нее было вложено около 10 миллиардов долларов.

Ключевым элементом программы являлось создание ракет-носителей семейства «Арес», которые предполагалось проектировать на основе модульного принципа фон Брауна, сыгравшего основную роль в успехе лунной программы. При этом разработки ракеты-носителя «Арес-1» должны были стать основой предназначенной для тяжелых грузов «Арес-5», что весьма существенно снизило бы стоимость ее создания и программы в целом.

Однако в 2010 году было объявлено о прекращении финансирования программы «Созвездие» как таковой. Новый бюджет NASA предусматривал небольшое увеличение общего финансирования, значительные ассигнования на исследования и разработку технологий, продление срока службы Международной космической станции до 2020 года, долгосрочные планы по разработке нового носителя большой мощности и значительные средства на развитие коммерческого доступа на околоземную орбиту.

Однако при этом президент Обама решительно отказался от планов новой высадки американских астронавтов на Луну и тем более от идеи ее колонизации. Хотя он и указал на возможность высадки американцев на Марс в середине 30-х годов нашего столетия, это выглядело не более чем пропагандистским прикрытием полной отмены планов по созданию ракет-носителей «Арес-1» и «Арес-5», а также космического корабля «Орион». (Последний был призван обеспечить высадку человека на Луну и доставку экспедиции на Марс; первый его полет, по сути дела испытательный, – к Международной космической станции – планировался в 2014 году.)

Это решение означало, что США в обозримой перспективе будут получать доступ на околоземную орбиту только через Международную космическую станцию – по соглашению с Россией. По сути дела, оно лишило США не только надежд на возвращение на Луну и высадку на Марс, но и надежного транспорта, способного доставлять космонавтов на около земную орбиту! Американские астронавты подтверждают гипотезу об общей варваризации человечества и, в частности, его наиболее развитых стран, заявляя, что «без навыков и опыта, которые обеспечивает реальная работа в космосе, США, скорее всего, начнут скатываться на более низкий уровень».

Свертывание наиболее амбициозных американских космических программ при общем росте финансирования космических исследований связано не только с бюджетной экономией, естественной в условиях мирового финансового кризиса, грозящего перейти в глобальную депрессию, но и с выявлением закономерностей, весьма неприятных для современных пропагандистов и бизнесменов от науки. Так, американские ученые обнаружили однозначные свидетельства оттаивания марсианской вечной мерзлоты, что указывает на потепление климата, подобного наблюдающемуся на Земле с окончанием 18 тысяч лет назад последнего ледникового периода.

Однако одновременное потепление на двух планетах позволяет предположить космический характер этого явления – усиление солнечного излучения, что делает просто несостоятельной борьбу с выбросами «парниковых газов», ставшую новой идеологией развитых стран и источником благосостояния «климатической мафии» от науки.

* * *

При рассмотрении космической проблематики принципиально важно сознавать, что освоение космоса в чисто хозяйственных целях в настоящее время все еще остается невозможным.

Доходы от запусков сами по себе еще длительное время, насколько можно судить, не смогут покрывать расходы на развитие космических программ. Возможность развертывания на орбитальных комплексах широкомасштабных производств сверхчистых материалов (включая антибиотики и искусственные алмазы) позволяет надеяться на существенное повышение доходов космонавтики. Однако в сложившемся в мире хозяйственном организме это повышение останется недостаточным для преодоления сформулированной выше фундаментальной нехватки собственных средств.

Вместе с тем космические программы остаются единственным способом создания качественно новых технологий, в массовом порядке применяемых на Земле. И вот это полностью земное применение и приносит, как показывает опыт, колоссальную прибыль, которая (даже если не брать в расчет улучшение условий жизни человечества) с лихвой окупает расходы даже на самые расточительные космические программы.

Самым ярким проявлением окупаемости космических технологий на сегодняшний день являются спутниковая связь и спутниковое телевидение, качественно изменившие коммуникативную среду человечества. Однако говорить об «окупаемости космоса в космосе» еще длительное время будет нельзя: космос будет окупать себя на Земле.

Нерыночное первоначально стремление к звездам для своей реализации будет создавать технологии, широкое применение которых в некосмических сферах в качестве побочного (и далеко не всегда предсказуемого) эффекта дает прибыль, окупающую сделанные расходы. Последовательность действий именно такова; всякая торопливость, требующая немедленной, прямой и предсказуемой окупаемости космических исследований, сталкиваясь с неизбежной неопределенностью, лишь блокирует их.

Космос окупает себя не прямо, а лишь в качестве побочного эффекта, – это свойство любой мечты.

Первый прорыв человечества в космос, его выход на орбиту и закрепление на ней были вызваны гонкой вооружений: требовалось сначала научиться доставлять ядерные заряды на территорию противника, а затем контролировать районы базирования чужих ядерных ракет. Для решения первой задачи понадобились межконтинентальные баллистические ракеты, помимо прочего, способные выводить на орбиту спутники, для решения второй – надежные долгоживущие спутники и даже обитаемые космические станции.

К настоящему времени развитие вооружений и в целом разбалансированное развитие технологий вновь ставит под угрозу само существование человечества. Серьезность и очевидность этой угрозы создает предпосылки для нового, второго шага человечества в космос – выхода его на иные планеты. Стратегической задачей этого второго этапа космической экспансии представляется преобразование климата Марса для превращения его во «вторую Землю»: сначала в «планету-убежище», а затем в космический аналог Нового Света, обладающего благодаря изменению климата самостоятельной экономической базой.

Как писал когда-то Мао Цзэдун, «лучше идти на двух, чем на одной или полутора ногах»; вероятно, человечество сможет превратить Марс в аналог такой второй «ноги». Качественное преобразование природы и колонизация Марса невероятно повысит устойчивость, стабильность человечества: оно впервые в своей истории перестанет быть заложником одной-единственной планеты, подверженной не только влиянию проблем самого человечества, но и разного рода космическим случайностям.

Часть II
Российский космос после Катастрофы

Уничтожение Советского Союза стало катастрофой планетарного масштаба, так как сопровождалось колоссальным технологическим и социальным регрессом, охватившим практически все сферы общественной жизни страны. Огромная часть человечества сошла с пути развития, перешла на путь всеобъемлющей деградации и уверенно устремилась по нему.

При этом чем более развита была та или иная технологическая сфера или же сфера общественной жизни, тем глубже и болезненнее было ее падение, тем стремительней и губительней примитивизация, тем полнее уничтожение созданных разрушенной цивилизацией производительных сил.

Разумеется, в полной мере это относилось и к освоению космоса, обеспечивающие которое отрасли являлись наиболее передовой в технологическом и управленческом отношении частью советского общества.

Глава 7
Либеральные реформы: убийство сверхдержавы

Для понимания причин и внутренних закономерностей гибели Советского Союза необходимо понимать объективную мотивацию его правящего класса, который, собственно, и стал главным фактором (как бы потом задним числом ни хвастались отставные американские разведчики) краха государства.

Как только после смерти Сталина советских чиновников окончательно перестали расстреливать, они сложились в замкнутый социальный слой – партийно-хозяйственную номенклатуру^[11]. Эмоциональная и непродуманная попытка Хрущева вновь подчинить ее политическому руководству государства потерпела закономерную неудачу, и при Брежневе этот социальный слой в целом завершил свою эволюцию. К концу эпохи застоя он практически полностью осознал свои интересы и стратегическую цель: желание присваивать те блага, которые они ранее перераспределяли, обеспечить себе (и, главное, своим детям, что требовало института наследования, а значит, и частной собственности) уровень жизни, сопоставимый с уровнем жизни элиты развитых стран.

Принципиально важно, что для его представителей, в первую очередь работников обкомов, министерств, главков и даже директоров заводов производство и созидание в целом не были первоочередной целью и ценностью. Практически все они, несмотря на глубокие технологические и организационные знания, воспринимали процессы производства и его развития как нечто самоочевидное и само собой разумеющееся, как некий природный процесс, происходящий помимо стратегического управления. Их сознательное желание, их политическая воля были направлены преимущественно не на новую модернизацию страны, которая при Брежневе уже вполне назрела и стала объективной необходимостью, но в совершенно ином направлении.

Они хотели не строить для общества (хотя в силу исторической инерции и доминирующего образа действия и продолжали строить значительно больше многих своих предшественников) – они хотели в первую очередь потреблять для себя.

Это желание было многократно усилено и актуализировано крахом политики ускорения социально-экономического развития^[12] и целого ряда локальных попыток разного масштаба (среди которых по разрушительности особо выделяются кампании по борьбе с пьянством и нетрудовыми доходами) найти новые резервы, факторы и механизмы, поддерживающие существование, а в идеале и развитие системы.

Необратимый шаг к катастрофе был, как представляется, сделан в 1987 году, с одновременным широкомасштабным появлением кооперативов, развитием биржевого дела и отменой монополии внешней торговли. В результате с плановой системой централизованного распределения внутри страны начала жестко и повсеместно конкурировать заведомо более сильная и эффективная даже не рыночная (точнее – уже тогда, на первом же этапе своего существования, не рыночная), но глубоко коррупционная система, перепродающая по свободным ценам продукцию, полученную по фиксированным ценам.

Эта система была целостной и эффективной.

Кооперативы позволяли практически беспрепятственно перекачивать на рынок со свободными ценами материальные ресурсы, централизованно выделяемые по низким государственным ценам. Товарно-сырьевые биржи являлись инструментами скупки этих ресурсов и формирования из них крупных товарных партий, а отмена монополии внешней торговли обеспечивала частный сбыт за рубежом с присвоением организаторами этого бизнеса колоссальной разницы между внутренними и мировыми ценами.

Без отмены монополии внешней торговли описанная система никогда не смогла бы развернуться из-за ограниченности спроса внутри страны. Разрушение этой монополии открыло для советской экономики своего рода черную дыру в лице мирового рынка, всасывающего в себя практически все ресурсы и полностью разрушающего примерную сбалансированность тогда еще советского народного хозяйства.

Вместо производительной по своей сути экономики, пусть даже и не очень эффективной, стремительно возникала «экономика трубы», направленной не на производство, а на вывоз из страны неограниченного количества ресурсов. При этом чем ниже была степень их обработки, тем (за незначительными исключениями) выше оказывалась эффективность этого вывоза. (Причина заключается не только в сравнительной неэффективности советской экономики, но и в несовместимости распространенных в Советском Союзе и развитых странах Запада технологий, что позволяло последним потреблять лишь сырье, произведенное в СССР, но не инвестиционную продукцию, а часто и не полуфабрикаты.)

Принципиально важно сознавать, что в основе этого процесса лежал отнюдь не какой-то заговор неких злых сил. Разрушающая советскую экономику конструкция, хотя затем интенсивно использовалась и сознательно достраивалась ее стратегическими конкурентами, в основе своей сложилась вполне стихийно, хотя и очень разумно и эффективно (с точки зрения своей собственной внутренней логики). Так бывает всегда, когда интересы массовые четко очерчены и свойственны в том числе значительному количеству высококвалифицированных профессионалов.

Кооперативы и арендные предприятия пропагандировались как универсальный инструмент помощи предприятиям – своего рода панацея, «палочка-выручалочка». В условиях снижения эффективности производства и наглядной закостенелости централизованного планирования они официально рассматривались как способ повышения гибкости экономического управления на уровне и предприятия, и страны в целом, использования излишней рабочей силы и одновременно как источник дополнительного заработка для рабочих (и повышения благосостояния для граждан в целом).

Отмена же монополии во внешней торговле трактовалась как способ удовлетворить растущие потребности населения в условиях сокращения доходов от нефтяного экспорта. При этом – что принципиально важно! – монополия внешней торговли была отменена не просто так, а на условиях бартера, то есть прямого обмена товаров. Нормативные акты запрещали торговать за деньги, чтобы у советских людей не было валюты, и разрешали только бартер, чтобы предприятия и кооперативы ввозили в страну дефицитные товары народного потребления.

Введение бартера во внешней торговле дало западным партнерам (а точнее, стратегическим конкурентам) Советского Союза, без всякого преувеличения, великий и полностью реализованный ими исторический шанс: возможность ввести принудительную конвертацию рубля по сверхвыгодному для них курсу.

Этот курс устанавливался на основе сопоставления цен только коммерческого экспорта и импорта.

Основными видами экспорта были сырье и продукция первого передела (нефть, металлы и в лучшем случае минеральные удобрения), а импорта – персональные компьютеры, пиво, сигареты, куриные окорочка (не потребляемые в США, насколько можно понять, в силу концентрации именно в них вредных для здоровья гормональных добавок) и одежда. Таким образом, из страны вывозились биржевые товары (так как экспорт сложно-технических товаров даже при прочих равных условиях требовал активной поддержки, которой не могло оказать разлагавшееся государство), а ввозились наиболее дешевые в развитых странах и одновременно наиболее дефицитные в тогда еще Советском Союзе потребительские товары.

Внешне введение принципиально дискриминационного курса выглядело как вполне демократичное, осуществляемое свободной экономической волей установление рыночного валютного курса на основе корзины покупок. Мы вывозили простые биржевые товары, обрушивая цены мирового рынка (и разрушая тем самым собственную перспективу ценой качественного улучшения конъюнктуры для развитых стран). Ввозили же в не адаптированную к рынку страну те товары, на которые на внутреннем рынке были максимально высокие цены.

Таким образом, в результате неразумных действий советского руководства в стране была введена фактическая конвертируемость рубля по принудительному, заведомо не соответствовавшему на тот момент реальным экономическим потенциалам стран курсу.

Это естественное соотношение и возникшие на его основе «ножницы курсов», энергично и сознательно поддерживавшиеся нашими западными стратегическими конкурентами, стали окончательным ударом, добившим советскую экономику. В наихудшем положении, практически без шансов на выживание оказались все высокотехнологичные, то есть потенциально наиболее конкурентоспособные отрасли: ценность их продукции оказалась равна нулю, так как на внешних рынках их было просто некому продавать (потребительские товары неконкурентоспособны, а военная и в целом сложная техника не может широко продаваться без усилий государства). Материальные же ресурсы, в значительных объемах потребляемые этими отраслями, оказались исключительно ценными и ликвидными и стремительно пошли на экспорт, лишая высокотехнологичные отрасли самой возможности продолжать производство, не говоря уже о его развитии.

С другой стороны, при формировании внутри страны нового потребительского стандарта произошло резкое повышение цен на его компоненты, так как поставки товаров не поспевали за стремительным (в силу изменения общественной психологии и модели потребления) взлетом спроса. Зарплаты в ВПК (и, отметим особо, в космической отрасли) стали быстро отставать от инфляции, и его работники оказались перед выбором: эмигрировать либо на Запад, возможно, сохраняя квалификацию, либо в «челноки» – с гарантированным падением социального статуса.

Разбалансировка любой системы бьет прежде всего по самым слабым ее местам. В Советском Союзе таковым был потребительский сектор. Ему все больше не хватало необходимых ресурсов, так как государство по инерции продолжало концентрировать их в ВПК, и даже в больших, чем раньше, размерах, потому что именно из ВПК, пользуясь его закрытостью, было удобней всего перебрасывать их на экспорт (кроме того, он по чисто технологическим причинам потреблял наибольшее количество наиболее ценных материальных ресурсов).

С другой стороны, импорт, резко удорожая продукцию, запускал процесс вымывания из оборота дешевой российской продукции, которой становилось невыгодно торговать и которая отторгалась поэтому рыночно ориентированной и в целом монополизированной торговлей. Это вымывание лишало российского производителя средств и как минимум останавливало его развитие.

В результате у населения (работавшего в основном именно у производителя, ориентированного на внутренний рынок) не оказывалось денег, чтобы купить дорогую продукцию, а дешевой попросту не было. В обществе стала стремительно расти социальная напряженность, которая многократно усугублялась из-за проблем и социально-психологических комплексов, связанных с уходом Советского Союза из Восточной Европы и внутренним разложением.

На это накладывалось широкое распространение материального стимулирования при сохранении системы централизованного распределения натуральных ресурсов как основы политической власти. Результатом стал переизбыток наличных денег на потребительском рынке и его разрушение еще и по этой причине (при введении описанной модели с начала 1987 года крах потребительского рынка, по тогдашним оценкам экономистов, наступил уже к ноябрю того же года).

Принципиально важно, что при этом государство вообще практически никак не сопротивлялось деструктивным тенденциям, так как немедленного обогащения жаждало подавляющее большинство образующих его элементов. В результате советская экономика рухнула, разорвав страну и похоронив под своими обломками и обрушивший ее вследствие своей неконтролируемой жадности класс присваивающих чиновников – партийно-хозяйственной номенклатуры.

Тут уже было не до высоких технологий – и, в частности, не до космоса.

Возник вакуум власти, на фоне которого наиболее массовыми и одновременно прибыльными видами бизнеса на всех уровнях стали торговля и валютные операции. Социальная структура общества оказалась не просто разрушена, а размолота в пыль. Люди, которые в этих условиях держались «на гребне волны» и, зарабатывая колоссальные капиталы (хотя для многих из них это было уже не «первоначальное накопление»), успевали думать о будущем общественном устройстве и имели возможность влиять на него, не просто хотели новых денег. Они уже понимали, что получение все новых и новых денег – это не результат, а процесс, и, в отличие от предшествовавшей им партхозноменклатуры, осознанно хотели их зарабатывать.

Для этого требовалось прежде всего владеть заводами, оставшимися от советской власти и в то время, как правило, несмотря на неумолимо нараставшую разруху, в целом еще достаточно успешно функционировавшими.

Желание владеть заводами было наиболее осознанным у директоров, которые и так управляли ими, однако так или иначе этого хотели все заработавшие значительные суммы легких денег и понимавшие, что возможности мгновенного обогащения будут в конце концов исчерпаны, – от комсомольских активистов, использовавших возможности ВЛКСМ для развития своих кооперативов, до удачливых фарцовщиков и бывших цеховиков.

Политики-демократы, взгромоздившиеся, как обезьяны на мачту, на вершину дрожавшей и раскачивавшейся административно-управленческой пирамиды, отчаянно нуждались в поддержке бизнеса и с радостью пошли навстречу.

Главная цель ваучерной приватизации, как это было открыто и с торжеством признано впоследствии, заключалась прежде всего в выполнении желаний директоров (на следующем историческом витке заклейменных «красными», но тогда еще являвшихся политическими союзниками неожиданно для себя оказавшихся у власти демократов) и передаче управляемых ими заводов в их собственность.

Надежды на то, что это придаст директорам дополнительную мотивацию, которая будет способствовать стабилизации производств и минимизации последствий их стихийного перехода с прекратившего существование централизованного планирования на, как тогда говорили, «рыночные рельсы», безусловно, имели место. Однако они не только не оправдались (так как выросшие под госплановским зонтиком директора в целом оказались не приспособленными к реалиям «дикого рынка» и стали разворовывать переданные им заводы просто от бессилия), но и с самого начала были для авторов ваучерной приватизации не более чем сопутствующим мотивом, второстепенным аргументом.

Однако победившие в 1991 году демократы с радостью пошли навстречу бизнесу^[13] не только в вопросе о владении государственными заводами, но и практически во всех остальных вопросах социально-экономической политики. Ведь их власть была исключительно слаба, государственный аппарат частью разрушен, а частью враждебен, и они остро нуждались в любой поддержке – особенно со стороны бизнеса, который мог дать деньги, необходимые как для политической деятельности, так и для личного обогащения реформаторов.

В результате относительно сложные мероприятия, способствующие развитию страны и поддержанию уровня жизни, были, с одной стороны, непосильны реформаторам как минимум по организационным причинам (а часто еще и по интеллектуальным). С другой же стороны, объективно сдерживая развитие спекулятивного бизнеса, эти мероприятия грозили поссорить власть с ее единственной относительно надежной социальной опорой. Да и в целом сама их направленность опасно приближалась к практике только что уничтоженной советской власти и потому была для абсолютного большинства реформаторов (значительная часть которых была идеологизирована до невменяемости) политически неприемлемой.

Все это обусловило последовательное проведение исключительно идеологизированной, жестокой и неадекватной социально-экономической политики, вызвавшей разрушительный политический кризис. Именно этот кризис в конечном итоге и покончил с демократией в России как системой, при которой государство в наибольшей степени учитывает (или стремится учитывать) настроения и интересы населения, а последнее способно принудить его к исполнению своих обязанностей.

Сегодняшняя российская государственность полностью сложилась именно в ходе расстрела Белого дома в октябре 1993 года, когда силовые структуры окончательно подчинились президенту и повязали себя кровью.

Но главное заключается в другом: в силу указанных особенностей своей политики российское государство сложилось без народа и помимо народа. В результате оно осталось с бизнесом, причем с бизнесом в первую очередь спекулятивным по своему происхождению и генезису – один на один и уже в силу этого обстоятельства было обречено на полную и вопиющую неэффективность.

Безумная, безудержная раздача льгот (в том числе по импорту и использованию бюджетных средств), начавшаяся еще в 1991 году^[14], достигла максимального размаха в 1993–1995 годах. При помощи предоставления льгот бизнесу, в то время преимущественно мелкому и среднему и, как правило, полностью спекулятивному, государство пыталось превратить его в устойчивую политическую опору.

Однако уже в преддверии президентских выборов 1996 года и даже раньше – перед парламентскими выборами 1995 года стало ясно, что политическая поддержка спекулянтов и бандитов не просто исключительно дорога, но и смертельно ненадежна.

Необходимо было создать крупный бизнес (которого тогда в стране просто не существовало – крупные корпорации советского времени, министерства и главки оказались разрушены), обладающий политической, финансовой и организационной мощью, достаточной для противодействия настроениям практически всего народа. Одновременно реформаторам надо было надежно привязать этот бизнес к себе, что требовало постоянства его финансовых потоков, их подконтрольности и относительной защищенности.

Решение этой задачи, ощущавшейся в начале 1995 года достаточно широко, предложили сами бизнесмены. Оно заключалось в проведении залоговых аукционов, практически даром предоставлявших бизнесу в собственность крупнейшие и наиболее прибыльные государственные предприятия, обеспечивавшие ему сногсшибательные прибыли и в то же время игравшие большую социальную роль. Из-за последней развал этих предприятий был политически неприемлем для государства, что в условиях того времени относительно надежно защищало их владельцев от любых враждебных действий со стороны его представителей.

Благодаря тому, что установленные сроки возврата залога государством на залоговых аукционах истекали после президентских выборов, в случае смены власти собственность могла быть изъята у новых хозяев практически без затрат со стороны государства, абсолютно легитимно и без какого-либо политического напряжения. В то же время откровенно грабительский характер залоговых аукционов, почти повсеместное нарушение даже весьма примитивных условий их проведения и массовое последующее невыполнение их формальных условий со стороны новых владельцев заводов, при всей легальности сделки делавшие ее гарантированно нелегитимной, надежно обеспечивали лояльность новых собственников реформаторам неограниченно длительное время по завершении президентских выборов 1996 года.

Выбор самих этих новых собственников также был относительно разумен. К участию в залоговых аукционах допускались преимущественно крупнейшие банкиры: они обладали наибольшими финансовыми ресурсами (в том числе неофициальными), доказали свою минимальную управленческую эффективность и, как ни смешно это сегодня звучит, по сравнению с остальными российскими предпринимателями того времени руководили наиболее прозрачным и легальным бизнесом.

Расчеты государства блистательно оправдались: крупные банкиры, победившие в залоговых аукционах, стали верной политической опорой реформаторов и оказали им критически значимую поддержку на выборах 1996 года. Собственно, они их и выиграли (при том, что убедительную победу на них, как сейчас уже признано почти официально, одержал Зюганов, страшащийся власти и связанной с ней ответственности едва ли не больше, чем тюрьмы), – и за это государству пришлось расплатиться с ними еще раз, после выборов. Тогда главным бизнесом стало разворовывание бюджета при помощи различных схем с использованием государственных ценных бумаг, проведением взаимозачетов и кредитованием расходов бюджета (хотя важным видом деятельности этих банков являлось и «высасывание» финансовых потоков предприятий, наибольшую прибыль приносила все-таки «работа» с бюджетными деньгами).

Результат этой вакханалии был закономерен – разрушительный дефолт и девальвация, впадение недееспособного руководства страны в шоковое состояние, глубочайший не только финансовый, но и идеологический кризис. Перед страной во весь рост второй раз за 90-е годы встал призрак полномасштабного хозяйственного коллапса.

Напуганное до смерти коррумпированное компрадорское правительство передало оперативное руководство страной группе испытанных старых советских управленцев, наспех разбавленное относительно молодыми бизнесменами, – правительству Примакова. И, несмотря на свою внутреннюю неоднородность и слабость многих членов (достаточно вспомнить первого вице-премьера Густова, министра сельского хозяйства Кулика и министра антимонопольной политики Ходырева, второго после Ю. Д. Маслюкова коммуниста в правительстве), простая ответственность этого правительства и осознание реальной угрозы катастрофы позволили ему достичь успеха.

Отменив наиболее разрушительные реформаторские меры, направленные на благополучие крупного бизнеса за счет остальной экономики (ускоренного банкротства, размещения счетов бюджета в олигархических банках и т. д.), и добившись замораживания тарифов естественных монополий (простой просьбой к их руководству об обеспечении финансовой прозрачности), правительство Примакова в кратчайшие сроки стабилизировало ситуацию и начало восстановление экономики.

Более того, в конце апреля 1999 года оно победоносно завершило переговоры с МВФ, вырвав у того официальное и исключительно значимое тогда разрешение на широкомасштабное осуществление государственного стимулирования инвестиционных проектов (в тестовом режиме начатое еще в октябре 1998 года), позволявшее перейти от политики стабилизации к политике развития.

Тем самым оно подписало себе смертный приговор, ибо до того одна из важнейших политических функций президента заключалась в защите собственного правительства либо от собственного народа, либо от Запада. Добившись поддержки и России, и МВФ, правительство Примакова помимо своей воли сделало президента Ельцина стратегически ненужным и потому было отправлено в отставку практически сразу же после своего успеха на международной арене.

Однако дело было сделано: после преодоления негативных последствий девальвации «заработали» ее позитивные последствия – рост рентабельности экспорта и импортозамещение. На этой волне поднялся (хотя и с широкомасштабным использованием исключительно агрессивных технологий недружественного поглощения предприятий – проще говоря, их захвата) качественно новый бизнес, уже не спекулятивный, но преимущественно производственный, даже если во главе этого бизнеса стояли прежние олигархи.

Новые олигархи по-прежнему получали значимую часть прибыли за счет контроля за государством, но в несравнимо меньших масштабах. При этом их интересы как производителей были значительно более близкими к интересам страны, что явилось важным этапом в оздоровлении крупного бизнеса.

Опираясь на начавшееся восстановление экономики, государство окрепло и смогло, преодолев политический кризис конца ельцинского правления, выйти из полного подчинения крупному бизнесу, не попав при этом под контроль региональных элит. Главным инструментом этого освобождения стала прямая апелляция к народу в ходе второй чеченской войны, впервые более чем за десятилетие пробудившая массовый патриотизм и гордость за свою страну.

В результате коммерческие олигархи эпохи Ельцина наконец перестали определять государственную политику в целом (а кто не смирился с этим, был демонстративно лишен бизнеса и изгнан из страны), сохранив относительный контроль за ней лишь в форме участия в определении экономической «повестки дня».

Тем не менее выжившие в ходе описанных катаклизмов предприятия были в технологическом плане относительно простыми, производящими либо сырье, либо продукцию первого передела.

Космическая индустрия не обладала значительным экспортным потенциалом и в силу своей сложности и затратности не представляла коммерческого интереса. Отсутствие значительного интереса обусловило ее практически неуклонную деградацию, хотя, конечно, из этого общего правила были свои исключения.

Глава 8
Уничтожение российской космической отрасли

Даже описанных стихийных процессов было бы, как представляется, вполне достаточно для практически полного уничтожения советской космонавтики и подрыва ее потенциала долгосрочного развития, однако эти процессы были качественно усилены целым рядом сознательных враждебных воздействий, производимых самыми разными источниками.

Ведь стихийный характер как природного, так и особенно общественного процесса отнюдь не означает отсутствия осознанных активных воздействий, направленных в помощь объективно развивающимся процессам, усиливающих и усугубляющих их.

Началось все еще в конце 80-х годов, когда советская космонавтика пережила, по сути дела, «смерть на взлете» – внезапное прекращение реализации уже проработанных и полностью готовых к практическому осуществлению прорывных проектов. Наглядным символом этого перелома стал отказ от развития проекта «Буран» – сразу же после триумфального испытания космического челнока и его убедительной беспилотной посадки, осуществленной в прямом эфире, на глазах всего человечества. Для специалистов убедительность этого успеха (достигнутого вскоре после катастрофы американского «шаттла») была выгодно оттенена сопровождением «Бурана» сверхсовременными на тот момент (и никем не превзойденными до сих пор) истребителями «МиГ-31», способными подниматься в стратосферу и при помощи существовавшего уже в то время вооружения сбивать космические спутники потенциального противника.

Создатели «Бурана», вышедшие еще из бериевского Спецкомитета, до конца жизни не могли понять, зачем надо было прилагать колоссальные усилия, вкладывать жизни и средства в развитие космических технологий, чтобы затем, как ударом топора на плахе, остановить их развитие и оставить космонавтику корчиться без уже полностью подготовленных качественно новых свершений.

Однако эта чудовищная в своей бессмысленности жестокость была вызвана факторами, не имевшими непосредственного отношения к собственно космонавтике. Горбачевские реформы, социально-политические причины которых были описаны в предыдущем параграфе, разбалансировали и дезорганизовали советскую экономику, в результате чего долгосрочные интересы развития были решительно и без каких бы то ни было видимых колебаний принесены в жертву краткосрочным интересам выживания.

Как обычно бывает при подобных разменах^[15], отказ от стратегической цели сделал невозможным и достижение цели тактической: человеку в силу самой его социально-биологической природы необходимо ставить перед собой сверхзадачи. Принципиальный отказ от сверхзадач, пусть даже представляющихся невыполнимыми, почти автоматически ведет общество к падению эффективности, а человека – к деградации, часто необратимой.

Советская космонавтика конца 80-х: остановка на пороге принципиальных достижений

Разработка проекта «Буран» – магистральное направление развития советской космонавтики «на излете» Советского Союза – позволила отладить целую гамму качественно новых систем, в первую очередь управления, потенциально обладающих исключительно широкой гаммой применения, но оказавшихся невостребованными в разрухе рыночных преобразований и угаре либеральных реформ.

Демократической России, озабоченной личным выживанием либо же личным обогащением на руинах прежнего социального устройства, космос оказался просто не нужен.

Наиболее ярким символом этой трагедии стал сам проект «Буран»: единственный полностью доделанный спускаемый аппарат, слетавший в космос, догнивал на Байконуре и был уничтожен в 2001 году при обрушении крыши (он оказался собственностью Казахстана и, по непроверенным данным, был использован как залог под иностранный кредит). Второй под названием «Буря» был доставлен на Байконур в марте 1988 года. Он должен был совершить в IV квартале 1991 года полет в автоматическом режиме со стыковкой со станцией «Мир» и посещением экипажа с последующей автоматической посадкой. Его готовность к полету на начало 1993 года оценивалась в 95–97%; сейчас он находится в экспозиции музея космодрома Байконур.

Следующие три «Бурана» принадлежали ко второй серии и имели значимые конструктивные изменения. Третий летный экземпляр, готовность которого была доведена до 30–50%, догнивает в промзоне на Лодочной улице в Москве (в районе Химкинского водохранилища), где он был брошен в 2004 году на открытым воздухе «для временного хранения». Четвертый был разобран на стапелях Тушинского машзавода, а пятый уничтожен там же на стадии задела.

Подготовленный для испытаний в атмосфере полномасштабный макет «Бурана» (с реактивными двигателями) был продан в Германию за жалкую сумму 10 миллионов евро.

«Буран», используемый для аттракциона «Космическое путешествие» (примитивного и с необоснованно дорогими билетами) в Парке культуры Москвы, на самом деле является макетом, применявшимся для статических испытаний на прочность. В случае продолжения программы он был бы затоплен в бассейне в Центре подготовки космонавтов для тренировок в условиях невесомости.

Однако имелись и другие разработки, поражающие воображение и даже сегодня способные качественно ускорить развитие человечества, снизить издержки и сделать нашу повседневную жизнь более комфортной.

Прежде всего следует указать на беспилотную посадку «Бурана», осуществленную частично в автономном режиме: она открыла широчайший простор развитию беспилотной авиации, – но российское общество не вошло в двери, открытые для него обществом советским.

О высочайшем качестве автоматизированных систем управления свидетельствует то, что «Буран», осуществляя посадку в нештатных условиях (исключительно сильный ветер, почти шторм), самостоятельно выбрал траекторию захода на посадочную полосу, вероятность посадки по которой оценивалась примерно в 3%. О неожиданности этого компьютерного решения свидетельствует то, что оно было воспринято в Центре управления в качестве признака потери управления. Одна из женщин-операторов, судя по воспоминаниям очевидцев, закричала «Бурану»: «Вернись!», а руководство всерьез собралось подорвать тротиловые заряды, находящиеся в «Буране» для его уничтожения в случае потери управления. Ситуацию спас А. Микоян, который указал на возможность подождать с подрывом (так как в зоне посадки не было объектов, падение на которые «Бурана» могло привести к особо тяжким по меркам того времени последствиям).

Обсуждение этих вопросов, осуществлявшееся в условиях жесточайшей нехватки времени (то есть в условиях общего шока), привело к тому, что Центр управления перестал «наводить» истребитель сопровождения на «Буран». В результате они оказались на встречных курсах (так как «Буран» зашел на посадку с противоположной по сравнению с первоначально предусмотренной стороны), и пилотировавшему «МиГ-31» Магомеду Толбоеву пришлось совершить крайне сложный маневр для того, чтобы мы смогли увидеть на своих телеэкранах памятную последнему поколению советских людей идиллическую картину сопровождения «Бурана» истребителем на завершающих минутах его полета.

Заходя на посадку по теоретически предусмотренной, но всерьез не рассматривавшейся и потому неожиданной для всех траектории (оказавшейся, как показало проведенное затем моделирование, оптимальной в тогдашних погодных условиях), «Буран» прошел в мертвой зоне антенн комплекса управления, из-за чего управляемость им с Земли на некоторое время была полностью потеряна. Однако в автоматическом режиме он действовал практически идеально, хотя и «своенравно» – в лучших традициях отечественной авиации и космонавтики.

Помимо самостоятельного выбора оптимальной в конкретных метеоусловиях, но не принимавшейся в расчет Центром управления траектории захода на посадку, «Буран» совершил посадку не на свою посадочную полосу, а на параллельную ей, предназначенную для истребителя сопровождения. Как показал последующий анализ, в сложившейся ситуации, с учетом направления, силы и порывистости ветра и траектории самого «Бурана», это решение также было оптимальным (не считая того, что истребителю пришлось уходить на запасной аэродром).

Посадка была совершена с исключительной точностью, причем уже после касания полосы «Буран» продолжил подруливание к ее центру, сократив к моменту остановки свое и без того незначительное отклонение от ее осевой линии почти втрое.

Эти достижения являлись объективными предпосылками для форсированного развития беспилотной авиации, которые, к сожалению, не были использованы своевременно и до сих пор не используются в нашей стране (достаточно вспомнить о намечавшихся закупках боевых беспилотников в Израиле!). Между тем развитие боевой беспилотной авиации, осуществляемое США и Израилем, в том числе на базе советских технологий и с участием советских специалистов, является лишь малой частью потенциала беспилотных полетов и в целом телеметрического и автоматизированного управления движением.

Как минимум на беспилотный режим могут быть полностью переведены грузовая и патрульная авиация; как максимум – на базе соответствующих технологий и программных алгоритмов (разумеется, с учетом колоссального продвижения вперед за минувшие годы) могла быть создана качественно новая система автоматизированного управления городским транспортным комплексом. В реальности же она – и то лишь на уровне идеи – была продемонстрирована (китайскими специалистами) на всемирной выставке ЭКСПО в Шанхае лишь в 2010 году, более чем через два десятилетия после полета «Бурана»!

Суть идеи заключается в использовании вместо всех видов городского транспорта индивидуальных транспортных капсул, управляемых единым городским компьютером. Человек, садясь в свою капсулу, не занимается вождением: ему достаточно ввести на клавиатуре место, куда он едет, – а все остальное сделает за него компьютер, управляющий капсулой, подобно таксисту. В результате во время езды не надо тратить силы и нервы на дорогу – можно заниматься своими делами или просто отдыхать. Разумеется, при поломке индивидуальной капсулы тот же самый компьютер предоставляет резервную, на которой можно продолжить движение.

Среди более традиционных способов использования технологий «Бурана» стоит особо выделить предшествовавший ему проект космического перехватчика: одного или нескольких «космических самолетов», выведенных на орбиту ракетой-носителем типа «Энергии» и находящихся на ней в ожидании команды с Земли.

Исторически потребность в создании этого комплекса была продиктована наличием у США значительного количества стратегических бомбардировщиков, способных осуществлять пуски по нашей территории ракет с ядерными боеголовками на значительном удалении от нашего воздушного пространства. Чтобы не заниматься «ловлей блох» в виде этих ракет (смертоносных «блох», не будем забывать об этом), советские ПВО нуждались в средстве уничтожения стратегических бомбардировщиков «наиболее предполагаемого противника» в момент их выхода на боевые позиции, расположенные на довольно значительном удалении от границ Советского Союза.

«Космический самолет», стартующий с орбиты, был способен в прямом смысле слова «свалиться на голову» этим бомбардировщикам в почти любой точке мира в требуемые весьма сжатые сроки (за считаные десятки минут) и обеспечить их практически гарантированное уничтожение (при этом в рамках разработки проекта «БОР-4» предполагалось вооружать эти самолеты ядерными зарядами; время достижения целей на территории США составляло в этом случае 5–7 минут). После этого он, даже с учетом предшествующего боевого маневрирования, спокойно осуществлял дальнюю посадку на территории нашей страны (его прототипы на испытаниях совершали подобные посадки через всю Европу, в том числе и территории стран НАТО, что не раз приводило к дипломатическим скандалам).

Следующим этапом развития этого проекта стала заброска на ракетах истребителей-перехватчиков к районам пуска крылатых ракет стратегическими бомбардировщиками противника. Старт ракет-носителей можно было осуществлять уже после обнаружения соответствующих целей радиолокационными средствами ПВО дальнего действия – а подлетное время составляло в этом случае 15–25 минут.

Понятно, что способность быстро достичь любой, сколь угодно отдаленной точки Земли исключительно важна и в целом ряде гражданских операций – например, при спасательных миссиях или при необходимости быстрого получения информации о разного рода чрезвычайных ситуациях.

Значительные результаты были достигнуты и при разработке космического старта с борта самолета (предшествующий «Бурану» проект «Спираль», затем переросший в МАКС – «лебединую песню» главного разработчика «Бурана», великого Лозино-Лозинского). Завершающая отладка этой системы способна обеспечить не только качественное удешевление, но и поражающую воображение массовость вывода грузов на околоземную орбиту (правда, оборотной стороной этого достижения станет качественное затруднение космического движения: понадобится создавать единую систему согласования и регулирования траекторий космических аппаратов, в том числе и по завершении их функционирования).

Следы реализации масштабного проекта, на который работала, без преувеличения, вся страна (количество занятых на предприятиях, в той или иной степени участвовавших в проекте, превышало миллион человек), разбросаны по всему постсоветскому пространству. Среди наиболее знакомых обычным гражданам наших стран – неправдоподобно длинная посадочная полоса в аэропорту Симферополя: он был одним из мест, где должны были садиться возвращающиеся с орбиты «Бураны».

Но и помимо «Бурана» советские ученые и технологи добились целого ряда выдающихся успехов, оказавшихся трагически невостребованными бездарными либеральными лидерами наших стран.

Наиболее значимой практической реализацией таких разработок в настоящее время, вероятно, следует считать современную систему глобальной спутниковой и мобильной связи. Разработчики конкурировавших друг с другом систем, занятые в глобальных корпорациях развитых стран, первоначально исходили из необходимости развертывания геостационарных спутников связи в двух эшелонах: нижний обслуживал бы ту или иную ограниченную территорию, а верхний обеспечивал бы передачу сигнала на дальние и сверхдальние расстояния.

Российские специалисты – насколько можно судить по их воспоминаниям, случайно, не думая о том, какую колоссальную консалтинговую и интеллектуальную услугу они оказывают совершенно даром, – обратили внимание западных специалистов на избыточность такой системы и на достаточность спутников одного уровня, объединенных в орбитальную сеть, покрывающую всю поверхность Земли.

Случайный разговор, произошедший чуть ли не в кафе, с рисованием на салфетке простейшей схемы, подарил западным корпорациям миллиардную экономию… и ничего не дал российским ученым.

Огромные успехи были достигнуты советской, а затем и российской наукой в деле космической разведки земных недр. До сих пор кажущиеся невероятными достижения второй половины 80-х годов позволяют не только тщательно следить за любой активностью на поверхности планеты (эти системы с участием отечественных ученых и технологий были реализованы в США уже в 90-е годы), но и весьма эффективно находить полезные ископаемые по заданным свойствам.

Проводимые в 80-е годы эксперименты по локальному выжиганию озонового слоя – как со спутников, так и с Земли (при помощи формирования в атмосфере искусственных облаков плазмы), а также по использованию искусственно создаваемых в атмосфере плазмоидов – не только позволяют осуществлять локальное управление погодой, но и открывают возможности беспроводной переброски энергии на большие расстояния (как бы фантастично ни звучало это сегодня, через два десятилетия непрерывной комплексной деградации общества).

Значительно более доступными нашему примитивизированному сознанию являются результаты исследования свойств облаков плазмы, окружающей космические корабли в атмосфере Земли при посадке. Эти исследования открыли пути не только к новым способам установления радиосвязи, но и к созданию принципиально новых авиационных и ракетных систем, одним из качеств которых (помимо исключительно высокой скорости, причем не только в воздушной среде) явилась полная невидимость их для существующих радаров.

Большинство описанных открытий после уничтожения Советского Союза остаются под спудом безграмотности и корысти, продолжающих разрушать нашу страну. Но это лишь малая часть огромного круга технологических новаций и даже целых направлений исследований, потерянных в архивах в результате разрухи 90-х годов и не востребованных коррупционными монополиями современной России, но остро необходимых как нашей стране, так и всему современному человечеству.

Их время придет, и они еще отодвинут надвигающийся на наш мир мрак средневекового варварства.

Важно, чтобы это не случилось слишком поздно.

Осуществлявшие сокращение финансирования космонавтики последние руководители советского государства не имели ничего против исследований космоса как таковых – они просто экономили деньги и ресурсы в условиях их жесточайшей нехватки, слепо подчиняясь неблагоприятным обстоятельствам (как ранее они столь же слепо подчинялись своему руководству и страху перед репрессиями) вместо выяснения и устранения причин их возникновения.

Именно в этом слепом подчинении неблагоприятным обстоятельствам, воспитанной репрессиями привычке к принятию любых правил игры вместо попытки их осознанного изменения и заключается, насколько можно судить, ключ к пониманию причин недееспособности поздней советской элиты.

Экономия же средств на космосе и военных исследованиях (в том числе значительной части исследований космоса) стала возможна благодаря прекращению холодной войны в результате геополитической капитуляции Советского Союза перед США. Собственно, потребность в такой экономии и стала одной из причин указанной капитуляции.

При этом военная (и в том числе космическая) элита, естественно, воспринималась реформаторским кланом (и в том числе непосредственно осуществлявшим преобразования окружением Горбачева) как смертельно опасный политический противник, подлежащий уничтожению. Экономия ресурсов именно за счет сфер ее деятельности носила, таким образом, характер попытки не только сбалансировать народное хозяйство путем сокращения финансирования наиболее расточительных сфер, но и подавить своих явных или потенциальных политических врагов.

Важную роль играл, помимо принципиального различия корпоративных культур и систем ценностей, и фактор возраста: военно-космическая элита состояла из людей еще сталинского поколения, которые уже просто по состоянию здоровья не могли быть столь гибки и энергичны, как их поднявшиеся в брежневское время противники из хозяйственных и идеологических групп.

После распада Советского Союза и прихода к власти демократов (а в ряде бывших республик в его составе – национал-демократов со свойственным им пещерным расистским мышлением) враждебное отношение к военно-промышленному комплексу и в целом ко всему, напоминавшему о мощи и величии Советского Союза, многократно усилилось.

С одной стороны, представители развитых стран стремились закрепить свою неожиданную победу и исключить возможность возрождения советской цивилизации как своего стратегического конкурента. При этом они действовали и руками полностью управляемых ими национал-демократов (лицам, считающим констатацию этого факта проявлением конспирологического подхода, стоит напомнить о том, что в России даже макроэкономическая политика вплоть до дефолта 1998 года осуществлялась по указаниям МВФ, поступавшим в лучшем случае в виде машинного перевода с английского).

С другой стороны, и сами национал-демократы справедливо воспринимали любой призрак восстановления Советского Союза как угрозу своей власти и смертельный упрек в своей беспомощности, коррумпированности и разрушительности. Стремясь защититься от этого упрека и тем самым укрепить свою заведомо недееспособную власть, они весьма эффективно и последовательно старались стереть память о своей бывшей родине из культуры доставшихся им народов или хотя бы максимально извратить все связанные с СССР исторические воспоминания.

Доходило до того, что оборонные и космические предприятия иногда не погибали сами собой из-за общей дестабилизации и распада хозяйственных связей, а сознательно и последовательно добивались национал-демократами – причем даже не как экономическая опора русского населения, враждебно воспринимавшегося ими в силу его большей образованности и культуры, но как символ «проклятого колониального прошлого».

Российские реформаторы ничуть не отличались в этом от своих республиканских коллег. Они четко воспринимали ВПК (и космическую промышленность в том числе) как своего прямого и непримиримого политического врага, подлежащего уничтожению. Публикации, рисующие его в виде неповоротливого, неэффективного и в конечном счете бессмысленного монстра, вырывающего изо рта советских семей остро недостающие им ресурсы и не способного произвести сколь-нибудь современное вооружение, начались в демократической прессе еще на заре перестройки – и с тех пор их интенсивность неуклонно нарастала.

Безусловно, эта позиция активно, осознанно и целенаправленно поддерживалась, усиливалась и фокусировалась стратегическими конкурентами Советского Союза из развитых стран Запада, в первую очередь разведывательным сообществом США, однако его роль носила, несмотря на безудержное самовосхваление его представителей, второстепенный характер. Ненависть ко всему советскому как таковому, воплощенная в ставшем классическим термине «совок», была органической особенностью практически всех советских демократов и диссидентов, и внешняя пропаганда лишь усиливала и фокусировала (правда, весьма умело и эффективно) эту ненависть, превращая ее в действенное оружие общественного самоубийства.

Понятно, что представители советского (а затем российского) ВПК, искренне стремившиеся служить государству и своей Родине вне зависимости от политической окраски их руководителей, оказались совершенно беспомощными перед лицом этой безапелляционной и всеобъемлющей агрессии. Варясь всю жизнь в котле бескомпромиссной глобальной конкуренции, они просто не могли себе представить ситуации, при которой руководство их страны начало бы комплексно и системно реализовывать интересы не своего народа, а его стратегических конкурентов, в том числе путем прямого уничтожения ВПК и космической отрасли как его неотъемлемой части.

Посвятив всю свою жизнь служению своей стране, руководители ВПК в принципе не были способны даже представить себе реальность, в которую окунули их реформаторские процессы. Эта реальность была столь чудовищной для них, что они просто не могли осознать происходящее с ними – и, соответственно, оказались полностью беспомощными в новой ситуации.

За несколько лет до того они не понимали убийственную для отрасли горбачевскую «конверсию», по которой высокотехнологичные военные предприятия вместо переориентации на выпуск столь же высокотехнологичной мирной продукции принуждались к производству примитивного дефицитного ширпотреба (в котором они еще и оказывались неконкурентоспособными – из-за избыточной сложности и, соответственно, дороговизны оборудования).

Теперь они точно так же были не в состоянии осмыслить сам факт войны на уничтожение, развязанной новым руководством страны не порочным и неэффективным сторонам советской цивилизации, но самой этой цивилизации как таковой. Смертельным врагом была для демократов и либеральных реформаторов сама память о Советском Союзе в любой его форме, и любая попытка пусть даже частично вернуться в него, восстановить или сохранить хоть что-то, так или иначе связанное с его мощью, была заведомо неприемлемой.

Ситуация кардинально усугублялась практически полной поддержкой демократов и наследовавших им либеральных реформаторов со стороны трудовых коллективов, в том числе наиболее технологически передовых предприятий ВПК. Не стоит забывать о том, что именно инженерно-технические работники, в первую очередь предприятий военно-промышленного комплекса, в том числе космической отрасли, были наиболее надежной социальной базой демократов – достаточно вспомнить хотя бы колоссальную роль «наукограда» Зеленограда в раскачивании ситуации в Москве в конце 80-х годов^[16]. Лояльность директоров уходящей власти в этой ситуации не значила попросту ничего – тем более, что и они сами видели и отчетливо сознавали растущую неспособность старой управленческой команды справиться с руководством страной и, соответственно, обостряющуюся потребность в их замене.

Остро ощущаемая беспомощность директоров ВПК привела многих из них к форсированному разграблению своих предприятий, к серьезным уступкам в глобальной конкуренции ради извлечения личных выгод – обычно в ущерб интересам своей страны, отрасли и предприятия. Не видя приемлемого будущего для последних, часть директоров занялась обеспечением личного, семейного благополучия.

Ярчайшим проявлением общего падения нравственности в финансовой сфере представляются изменения балансов финансовых отношений Советского Союза со странами Восточной Европы. Еще на начало 1987 года практически все эти страны были должны СССР значительные суммы, что отражало огромный вклад Советского Союза в развитие восточноевропейских государств – в том числе и значительно более развитых и богатых, чем он сам. Однако в 1987, а в основном в 1988 году по инициативе европейских членов СЭВ началась так называемая выверка задолженности, связанная с переводом расчетов с переводного рубля СЭВ (условно-расчетной единицы) на свободно конвертируемые валюты. По итогам этой выверки – на конец 1989 года – Советский Союз оказался должен практически всем европейским странам рассыпавшегося СЭВа. Причина этого понятна и заключается, насколько можно понять, в том, что советские внешнеэкономические чиновники, не видя смысла в отстаивании интересов своей умирающей страны, в массовом порядке сдавали их – в том числе, вероятно, и за весьма малую мзду.

В конце концов такое понятие, как «кипрская улица красных нефтяников» (означавшее не конкретную улицу, а заметное социальное явление), полностью сложилось уже к концу 1994 года. С учетом инерционности формирования подобных понятий и длительности складывания явлений, описываемых ими, можно быть твердо уверенным в том, что частные финансовые потоки из еще государственной советской нефтяной промышленности «зашли» на Кипр в конце 80-х годов.

Подобное воровство – во многом вызванное не только освободившейся от советской морали и страха жаждой наживы, но и простым человеческим отчаянием – в полной мере затронуло, конечно, и военно-промышленный комплекс Советского Союза и во многом способствовало тому, что его руководство оказалось не в состоянии оказать политическое сопротивление реформаторам. Ведь помимо того, что оно, как и вся страна, не видело никакой реальной альтернативы убийственным реформам Гайдара, его «рыльце было в пушку», и оно было весьма уязвимо для любого (и в особенности честного) расследования его деятельности. Самое же главное заключалось в том, что часть руководства ВПК интенсивно зарабатывала себе состояния на всеобщем распаде, на уничтожении страны и своих собственных отраслей и потому объективно была заинтересована не в прекращении, но во всемерном углублении и усугублении этого распада, несущего ему баснословные прибыли.

Именно в этой личной заинтересованности советской элиты в разворовывании страны, в растаскивании ее по кусочкам и заключался главный, невидимый со стороны секрет самораспада Советского Союза и успеха либеральных реформ: могущественная страна, вторая по влиянию держава мира была предана и молниеносно уничтожена собственной элитой, собственным глубоко переродившимся руководством.

Завершением агонии советского ВПК в его дееспособном виде стал 1992 год, в марте которого и. о. премьера Гайдар объявил о 70-процентном сокращении финансирования государственного оборонного заказа. В ответ на недоумение представителей ВПК, которые имели на руках подписанные и имевшие силу закона однозначные обязательства государства, нынешняя икона либеральных реформаторов с иезуитским юмором объяснил, что ни о какой отмене государственного оборонного заказа речи не идет – именно потому, что тот имеет статус закона и не может быть отменен правительством без согласия Верховного Совета. Правительство полностью признает сделанный отрасли заказ и «всего лишь» отказывается финансировать 70% его вели чины.

Понятно, что одномоментное более чем трехкратное сокращение финансирования означало, по сути дела, уничтожение тогда уже российского ВПК как заметного в мировом масштабе хозяйственного субъекта. Это в полной мере касалось и космической отрасли.

Позднее, когда в горячих точках по всему бывшему Союзу стало в массовом порядке выявляться стрелковое оружие заводского производства, но без заводских номеров (а что делать – выживать же как-то надо!), этот акт отраслевого геноцида был без лишнего шума отменен, и финансирование ВПК возобновилось.

Но хребет отрасли был уже переломлен.

Глава 9
Что у нас осталось

Состояние российской космической отрасли после более чем двух десятилетий национального предательства уже не вызывает даже ужаса. После символического затопления на тот момент еще вполне жизнеспособной станции «Мир» отечественная космонавтика, лишенная каких бы то ни было стратегических целей, медленно отмирает. Системы некогда разветвленного, разнообразного и исключительно мощного организма постепенно, каждая в свой естественный срок, прекращают свое уже не имеющее никакого общего смысла функционирование и умирают вполне незаметно для постороннего и равнодушного глаза.

Торжественно провозглашаемые планы и обещания, громкие рекламные заявления (вроде подготовки экспедиции на Марс или создания постоянно обитаемой станции на Луне к 2015 году – для добычи полезных ископаемых), периодические скандалы вокруг провала тех или иных начинаний, или слишком масштабного воровства, или слишком большой глупости всего лишь скрывают описанную картину. Несмотря на все различия этих новостных поводов, их стратегическое информационное значение одинаково: они по-разному и потому в целом довольно эффективно отвлекают от реального состояния космонавтики внимание общественности и управляющей системы.

Много на космосе не украдешь, и потому он не представляет принципиального интереса ни для кого, кроме собственно отраслевых функционеров. Для нынешнего российского государства его значение, похоже, ограничивается сугубо рекламными функциями – и в этом качестве значительно уступает, насколько можно судить, подготовке к очередным футбольным состязаниям или фестивалю начинающих бездарностей «Евровидение».

Попытка создать новый центр притяжения (и, соответственно, «распила») государственных инвестиций в виде модернизации космодрома «Свободный» в Амурской области (недалеко от Углегорска) представляется в настоящее время не более чем актом регионального и отраслевого лоббизма. Замысел понятен: после грандиозных (и бессмысленных с содержательной точки зрения) затрат на переустройство окрестностей Сочи перед Олимпиадой 2014 года и острова Русский недалеко от Владивостока – перед саммитом руководителей АТЭС в 2012 году – создать аналогичный им третий проект, который позволит удовлетворять сформированные ими коррупционные аппетиты и после 2014 года.

Проблема заключается в вероятном ухудшении экономической конъюнктуры, после которого средств для освоения (вероятно, коррупционного) в рамках столь масштабного (и бессмысленного в условиях сохранения сравнительно недорогой аренды Байконура) проекта в федеральном бюджете просто не останется.

Кроме того, с точки зрения развития самой космонавтики, замена одного космодрома на другой, пусть даже новый, будет являться не шагом вперед, а бессмысленной тратой средств в угоду ложно понимаемой национальной гордости.

Расположение нового космодрома в непосредственной близости к китайской границе также ограничивает возможности его использования, а идеи переноса столицы России в Углегорск с учетом как приграничного положения этого города, так и неминуемого загрязнения окружающей среды в районах космических запусков не заслуживают серьезного рассмотрения (нелишне также отметить, что исходное название столицы, даже если ее предполагается переименовывать, должно быть хотя бы относительно благозвучным).

В целом российская космонавтика, как и все российское общество, существует в настоящее время за счет эксплуатации советского наследства – проедания его расходной части и ожидания, когда воплощенные Советским Союзом в жизнь конструкторские наработки устареют и перестанут быть конкурентоспособными.

Правда, нельзя не отметить, что повсеместное торможение технологического прогресса, наблюдаемое в мире после завершения холодной войны, кардинально продлило жизнь советских технологий, в том числе в сфере освоения космоса. Однако рассчитывать на возможность бесконечной эксплуатации советских наработок все же не следует – хотя бы потому, что в нашей стране деградация, в том числе технологическая, идет значительно быстрее, чем у развитой части человечества.

В настоящее время российский космический комплекс представляет собой производственные мощности, пока еще способные обеспечивать критический минимум запусков, и пять космодромов, из которых полноценными являются только Байконур, арендуемый у Казахстана, и военный Плесецк. Последний расположен слишком далеко от экватора для запуска ракет на геостационарную орбиту (хотя очень удобен для некоторых типов специфических пусков). Космодром «Восточный» в Амурской области только начал строиться (его предшественник – закрытый в 2005 году из-за недостатка финансирования космодром «Свободный» – был таковым лишь по названию, а на деле представлял собой ракетный полигон, развернутый на базе 27-й дивизии РВСН). «Центральный межвидовый полигон» Капустин Яр в Астраханской области (на котором в разные годы испытывалось почти все, вплоть до атомных бомб) эксплуатируется слабо (в том числе из-за необходимости испытывать различные виды оружия). «Ясный» же в Оренбургской области даже официально является не более чем пусковой базой, с которой с 2006 по 2010 год было осуществлено лишь четыре космических старта.

Наука, система подготовки кадров и стратегическое прогнозирование в отрасли частью уничтожены, частью находятся в агонизирующем состоянии.

Молодые энтузиасты второй половины 80-х годов, не захотевшие уходить из профессии в бандиты, проститутки или коммерсанты, смогли ценой своих жизней продлить существование отрасли на время активности своего поколения. Однако они не сумели – и, как становится ясно при ретроспективном взгляде, и не могли в принципе – подготовить себе замену, в результате чего достаточно скорое в силу физических причин прекращение их работы станет концом российской космонавтики (как, впрочем, и многих других отраслей).

Уже сегодня многие российские космонавты и специалисты в частных беседах говорят о невозможности повторения – несмотря на наличие всей необходимой технической документации – даже достижений С. П. Королева. Существенно, что в качестве причин этого называется не только отсутствие кадров и необходимых мощностей, но и низкое качество системы государственного управления, отсутствие политической воли и утрата способности мотивировать значительные массы людей на решение общественно значимых задач.

России надо до 15 лет, чтобы вернуться на 35 лет назад?

В конце 2010 года генеральный директор «Корпорации Рособщемаш» А. В. Усенков заявил: «В 2009 году было получено задание разработать новую тяжелую жидкостную МБР шахтного базирования на замену “Воеводе”. С тех пор ведутся работы по ее созданию. Во времена СССР от получения тактико-технического задания на создание ракеты до ее постановки на боевое дежурство проходило 8 лет. Сейчас на решение такой задачи нужно 10–15 лет, однако при условии форсирования работ и должного финансирования, а также при создании современной электронной базы ракета может оказаться в шахте тоже через 8 лет».

Можно обсуждать, удастся ли выполнить названные А. В. Усенковым условия и запустить новую ракету в серию после изготовления первых экземпляров (ведь программа «Тополь-М» забуксовала именно на этапе серийного производства: вместо 30 ракет в год смогли выпускать лишь 5–6). Можно иронизировать, что под прикрытием замены совершается на самом деле простое восстановление выпуска «подлежащей замене» МБР РС-20 «Воеводы» (SS-18 «Сатаны» по классификации НАТО) – и на восстановление технологии 35-летней давности (РС-20 принята на вооружение в 1975 году) требуется до 15 лет, а можно выражать святую уверенность в качественном превосходстве будущей ракеты над имеющейся.

Бесспорно другое – возраст человека, от которого зависит ядерная безопасность России. Артур Владимирович Усенков – исключительно заслуженный и трудоспособный человек. Он работал заместителем министра общего машиностроения СССР (Минобщемаша), был заместителем председателя госкомиссий по испытанию МБР РС-20 «Воевода» и РТ-23 УТТХ боевого железнодорожного ракетного комплекса «Молодец» – «Скальпель». Ему 75 лет: никого моложе, способного справиться с поставленной задачей, действительно не нашлось.

Однако рисовать прошлые годы развития российской космонавтики исключительно в черных красках нельзя: несмотря на все трагедии и лишения, созидательная инерция была настолько велика, что смогла продемонстрировать еще как минимум два значительных достижения.

Первое – это семейство ракет-носителей «Ангара». Потребность в них появилась потому, что советские ракеты-носители разрабатывались для вывода на орбиту спутников, функционирующих на электронных лампах (ну и, разумеется, для заброски на территорию противника ядерных зарядов максимального веса). Задача максимального увеличения массы ядерного заряда перестала быть значимой вместе с завершением холодной войны, а переход на транзисторы привел к качественному уменьшению веса спутников и, соответственно, сделал высокую мощность советских ракет-носителей избыточной.

Для надежного вывода спутников связи и научных лабораторий на требуемые орбиты в силу радикального снижения их веса стали нужны качественно меньшие и, соответственно, более дешевые ракеты – и ответом на эту потребность стала относительно небольшая экономичная «Ангара». Ее двигатель использует в качестве топлива смесь жидкого кислорода с керосином; отказ от применения высокотоксичных компонентов позволяет существенно упростить эксплуатацию ракеты и обеспечить экологическую безопасность.

В то же время модульная основа, разработанная еще В. П. Глушко для лунного проекта^[17], в наиболее полной форме воплощенная в шедевре советской научной и организационной мысли – ракетно-транспортной космической системе «Энергия», – позволяет собирать ракету-носитель, как из деталей конструктора, из стандартных блоков под каждый конкретный тип выводимого на орбиту спутника. В результате ракеты-носители семейства «Ангара» смогут выводить на орбиту и самые тяжелые спутники: так, грузоподъемность «Ангары-5» составит 28,5 тонны, причем этот показатель может быть еще более увеличен за счет использования разгонного блока. Это позволит перенести все запуски со ставшего казахстанским Байконура на космодром Плесецк, тоже, правда, затратный из-за своего северного расположения.

Остается лишь надеяться, что семнадцатилетняя эпопея с «Ангарой» завершится, как обещает нынешний «отец-основатель» Нестеров, в 2012 году и «гептиловый» «Протон» уйдет с авансцены Байконура.

Однако это достижение представляет собой лишь некоторую модификацию достаточно старых советских наработок. Значительно более смелым, оригинальным и перспективным шагом вперед стал разработанный и реализованный в самые страшные 90-е годы проект «Морской старт» – Sea Launch.

Его принципиальная идея исключительно проста и красива: она основана на том, что, поскольку вращение Земли подталкивает запускаемый космический аппарат, наиболее выгодно запускать космические корабли с экватора, где эта сила максимальна. Добавочная скорость вращения Земли на экваторе составляет 465 метров в секунду, что на 200 метров в секунду, или на три четверти, превышает аналогичный показатель на широте Байконура.

Дополнительным важным аргументом в пользу запусков с экватора служит то, что прямой вывод космического аппарата возможен только на орбиту, наклон которой равен широте точки старта или превышает ее. Преодоление этого правила требует колоссальных энергетических затрат и, как следствие, ведет к резкому падению выводимой на орбиту массы полезного груза. Например, космодром Байконур расположен на 46-м градусе северной широты, однако выводить космические аппараты на орбиты с таким углом наклона нельзя, так как в этом случае трассы запусков будут пролегать над территориями иных государств. С учетом этого ограничения минимальный угол наклона орбиты космических аппаратов, запускаемых с Байконура, составляет 51 градус.

К сожалению, из всех стран, осуществлявших самостоятельные космические запуски, только Франция имела экваториальные территории (космодром Куру). Остальным приходилось довольствоваться общим правилом, что космодром должен быть расположен как можно южнее (поэтому в США космодром находится на мысе Канаверал во Флориде, а в Советском Союзе Байконур и Капустин Яр были несравнимо более перспективны, чем расположенный в северной части страны Плесецк).

Идея создания плавучего космодрома – платформы, которую можно было бы отбуксировать к экватору, чтобы осуществлять запуски космических аппаратов из международных вод, в наибольшей степени используя силу вращения Земли, – буквально носилась в воздухе. Она весьма логично вытекала из идеи запуска баллистических ракет с подводных лодок – и высказывалась специалистами РКК «Энергия» еще во время разработки проекта запуска баллистических ракет с подводных лодок. (Первый – и сразу же успешный – запуск баллистической ракеты морского базирования Р-11ФМ осуществлен 16 сентября 1955 года в Белом море с подводной лодки Б-67 Северного флота, находившейся в надводном положении.)

Однако впервые эта идея была реализована в декабре 1964 года, лишь через семь лет после запуска нашей страной первого искусственного спутника Земли, в рамках итало-американского проекта San Marco: с одноименного итальянского плавучего космодрома ракетой-носителем «Скаут» был запущен легкий американский исследовательский спутник San Marco I. До 1975 года, когда старты с San Marco были прекращены, с платформы был осуществлен ряд запусков легких как космических, так и суборбитальных исследовательских аппаратов. Пусковой комплекс представлял собой две платформы – собственно стартовую площадку и командно-измерительный пункт, расположенные в 500 метрах друг от друга и соединенные кабелями^[18].

В середине 60-х годов знаменитое советское Конструкторское бюро транспортного машиностроения (КБТМ) разработало проект стартового комплекса, позволяющего запускать ракету-носитель «Циклон» с морских грузовых судов. Однако этот проект так и остался проектом.

В конце 70-х годов КБТМ и КБ «Южное» по заданию Военно-промышленной комиссии при Политбюро ЦК Коммунистической партии Советского Союза, проведя соответствующие научно-исследовательские работы в рамках проекта «Плавучесть», тщательно проанализировали возможность создания плавучего космического ракетного комплекса для запусков с акватории Мирового океана уже не легких ракет, а полноценной ракеты-носителя «Зенит». Однако до практической реализации этой возможности дело так и не дошло: потребности Советского Союза в запусках на геостационарную орбиту полностью удовлетворялись космодромом Байконур (а в части военных запусков – и космодромом Плесецк). С другой стороны, необходимости экономить средства и использовать эффект вращения Земли для повышения эффективности запусков не было – частью из-за специфики нерыночной экономики, частью из-за наличия тяжелых ракет-носителей «Протон».

В начале 90-х годов космическая промышленность столкнулась с острой необходимостью самостоятельного зарабатывания денег (существенно, что в условиях прекращения холодной войны это коснулось и космической промышленности развитых стран Запада, хотя, конечно, в качественно меньшей степени, чем частей побежденного Советского Союза). Идея запуска спутников на геостационарную орбиту возродилась в этот момент именно из-за своей экономической привлекательности.

Национальное космическое агентство Украины поручило КБ «Южное» изучить возможность создания плавучего комплекса на базе недостроенного авианосного крейсера «Варяг». Тогда стало ясно, что сил одной лишь «незалежной» Украины для реализации этого проекта недостаточно – и украинские специалисты начали вопреки любой идеологии восстанавливать кооперацию с российскими партнерами, которые к тому времени уже вели энергичные переговоры со своими бывшими американскими конкурентами.

В результате началась детальная разработка и реализация проекта «Морской старт» на основе ракеты-носителя «Зенит», увенчавшаяся первым запуском 27 марта 1999 года. Российско-украинская кооперация была предопределена на чисто технологическом уровне, самим характером этой ракеты: ее корпус производится на Украине, в то время как двигатели – на российском НПО «Энергомаш» в подмосковных Химках, а система управления – в московском НПО автоматики приборостроения им. Пилюгина.