Большая книга перемен Слаповский Алексей

32. ХЭН. Постоянство

____ ____

____ ____

__________

__________

__________

____ ____

Вы разрываетесь на части, пытаясь двигаться сразу в двух направлениях.

Дубков опять пыхтел в кабинете, привыкший таким нечленораздельным образом общаться сам с собой, а жена Татьяна прислушивалась. Она знала, что Вячик вчера встречался с Максимом Костяковым, что тот вторично предложил ему написать книгу. И Вячик вчера был весел, возбужден, доволен собой. Но сегодняшнее пыхтенье было настораживающим, с преобладанием междометий «це-це-це», «ну, ё!», «ы-хы-хы». Это и раньше случалось, но, как правило, муж преодолевал сомнения и все кончалось победительным «баям-бадам!» или окончательно торжествующим «ёптарида!».

На этот раз период колебаний затянулся.

Дубков и в самом деле не мог понять, как подступиться к материалу. Максим Костяков опять обратился к нему, предложил сделать на этот раз не книгу, а что-то вроде альбома с подписями. Правда, и денег меньше, но зато в две-три недели можно осилить эту халтурку.

Халтурка-то халтурка, но, оказалось, не так все просто.

С утра Дубков засел перебирать фотографии и читать подготовительный текст Максима (фотографии и фрагменты текста были пронумерованы, чтобы не искать, где что должно быть).

Фотографии и семейные, и такие, где Павел фигурирует среди уважаемых персон, находясь, как правило, в центре.

Дубков разложил по хронологии – детство, школа, институт и т. д.

А вот папа с мамой. Большая раскрашенная фотография, мама в крепдешиновом платье, застыла, будто в игре «замри – отомри». Аналогично и папа. Кроме внешней схожести с оригиналами, в лицах ничего личного. Есть в таком подходе и наивность, и великое хитроумие: если представить, что такие портреты десятками и сотнями повешены в ряд, никто не выделится, не обособится, то есть не продемонстрирует стремления быть лучше коллектива. И все умеренно симпатичны.

Казалось бы, просто наблюдение, а ведь за ним эпоха, подумал Дубков. Вот бы что подписать под портретом. Но там всего лишь: «В.Д. и Е.М. Костяковы». И примечание Максима: «Тут хорошо бы подпись в стихах, что значат отец и мать для нас, для людей вообще. Про святое отношение к родителям. Можно придумать или поискать в Интернете».

Дубков поискал в Интернете, но там были все больше поздравительные вирши, адресованные живым. С ужасающим дурновкусием, естественно. А надо об ушедших все-таки чуть покультурнее. Однако даром, что ли, он не только прозаик, но и поэт? Две книги лирики – не собачий хвостик! Правда, последние лет восемь ни строчки не написал – очень уж прозаическая пошла жизнь.

Вячик повозился, поприкладывал слова к словам, и за час сочинилось следующее:

Он даже руки потер – здорово получилось! Красиво, достойно, без пошлости.

Идем дальше. Детские фотографии Павла, Леонида, Максима. Павел и Максим с малолетства крепыши, Леонид похудее, побледнее. Может, тоже в стихах попробовать?

Вячик даже вспотел не только от творческого усилия, но и от удовольствия: усилие оказалось приятным, второе стихотворение далось намного легче первого. Впрочем, надо остыть. А то понапишешь, а им не понравится. Надо проконсультироваться сначала. Он позвонил Максиму, извинился за беспокойство, рассказал о своей придумке, прочел то, что сочинил. К его удовольствию, Максиму очень понравилось. – Даже не знал, Вячеслав Ильич, что у вас такой талант. В самом деле, стихи – самое то, звучит празднично. И никаких лишних деталей. Но конкретики кое-где подсыпьте все-таки. – Постараюсь. И Дубков начал стараться. Машинально он бормотал и напевал, и Татьяна наконец услышала то, чего ждала, – и «баям-бадам!», и «ёптарида!». И с легким сердцем пошла готовить обед. Братья в школьной форме. Пишем:

Несколько смущало слово «прикольным», но Вячик успокоил себя: как о школе писать без юмора? Но тут он вспомнил про конкретику. Надо, надо. Пробуем.

Хорошо, но рифмы нет. Выскочило вдруг слово «пидор», не подходящее ни по созвучию, ни по смыслу. Но смешно – Вячик даже коротко хохотнул. Уберем лидера.

И снова выскочило: «мудила». Чертовщина какая-то. Так-так-так. Нашлось!

Опять получилось с юмором, но это хорошо: в поздравления всегда стараются добавить юмора, чтобы не звучало слишком елейно или казенно. «С славой» немного неблагозвучно, но почему Лермонтову можно «звезда с звездою», а мне нет? Дубков предвкушал не просто одобрение Максима, а его восторг – автор сделал намного лучше, чем его просили, такие стихи и вслух на юбилее прочитать приятно. Может, и денежек добавит, подумалось мимолетно, стихи же дороже всегда стоили, чем проза. Дело ладилось:

С женитьбой тоже вышло отлично:

(Вячик гордился этой строчкой.)

Одно плохо – лапидарно. Это, конечно, признак таланта, но они-то в этом ничего не смыслят, скажут, мало работал, легко отделался. Ничего, сначала сочиним болванки, а потом раскатаем каждое четверостишие еще на три-четыре куплета. На фотографиях зрелый возраст – уже труднее. В тексте Максима сухие биографические сведения, с трудом поддающиеся поэтической переработке. Слишком все специфично. В сугубую лирику тянет, без юмора:

(«Подмога» плохо, надо потом заменить.)

«Но» – почему «но»? И РЖД не всегда были РЖД. В советское время было МПС. Ладно, это тоже потом. А вот групповые фотографии. Одна из недавних: местная элита снялась с посетившим Сарынск Виктором Викторовичем Шестаковым, сарынским выходцем, а теперь большим человеком в Кремле. Дубков – разогналась рука – бодро начал:

Юмор заключался в том, что губернатор заикается и картавит, над этим все подшучивают, он не обижается, говорит: главное не слово, а дело; если альбом попадет в его руки – не оскорбится. Но Дубков собственному юмору не порадовался. Запал куда-то испарился. Он смотрел на фотографию, на знакомые лица. Вячик знал подноготную этих людей и, хотя считал, что в любой жизненной ситуации из всех зол выбирают лучшее, поэтому и примкнул когда-то к Сезонтьеву, понимал: эти солидные мужчины (и две женщины – министры культуры и соцздрава) с ног до головы замазаны нашим проклятым временем, которое никого не оставило чистым, кроме тех разве, кто лежал в параличе или жил в глухом сибирском селе. Жулик на жулике, думал Дубков, а я, значит, стишки о них писать буду? Уже пишу. Вместо того чтобы под фотографией крупно: «Россия воровская». Красиво, кстати, звучит, хоть и трагично. Дубков схватил листок и, не отрывая пера, махом написал:

Надо же. Восемь лет ни строки – и вдруг. Публицистика, конечно. Мелковато. Впрочем, почему публицистика? Гражданская лирика! А гражданская лирика – понятие крупное.

У Дубкова даже сердце заколотилось, так взволновали его собственные стихи. А Татьяна уже второй час прислушивается, недоумевает – из кабинета тишина. На всякий случай она достала из укромного места бутылку водки и поставила в холодильник – запотевать заманчивой росой.

33. ДУНЬ. Бегство

__________

__________

__________

__________

____ ____

____ ____

Эта гексаграмма благоприятна для интересного отдыха и развлечений.

Сторожев после неудачного звонка Даше вдруг почувствовал неприязнь по отношению к собственным чувствам. Ему противна стала своя влюбленность, он будто увидел себя со стороны: почти пожилой мужчина, с возрастной полнотой и сединой, с нездорово красноватым цветом лица, распустил слюни, желает вкусить девической прелести и почему-то надеется, что у него есть шанс.

А тут еще жара и несколько подряд вызовов к тяжелым больным, один из которых не дождался его приезда, отдал богу душу после двухнедельного непрерывного и оказавшегося непосильным алкогольного ратоборства.

И приближался день рождения. Сторожев то отмечал его, то нет, в зависимости от настроения, то собирал гостей, то оставался вдвоем с Наташей – так было в прошлый раз. Сейчас не хотелось ничего.

Позвонил Немчинов, спросил:

– Извини, у тебя когда день рождения? Не сегодня?

– Завтра. Но я не отмечаю, настроение паршивое. Уехать, что ли, куда-нибудь…

– А давай! – вдруг подхватил Илья. – Есть одно хорошее местечко на Медведице, я там, правда, не был, но все хвалят. Рыбки половим, костерок разведем, посидим вечерком, выпьем по-человечески, поговорим. Ты наверняка давно свежим воздухом не дышал. Колю позовем, еще кого-то, если хочешь.

Дашу, подумал Сторожев. Но кто тогда с Лилей будет?

– Ладно, – сказал он. – Позвони ему, предложи. Больше никого не надо.

Немчинов позвонил, Коля согласился, попросив Дашу пару дней побыть с Лилей. Та, конечно, была не против:

– В самом деле, тебе пора чуть-чуть развеяться.

Выехали на машине Сторожева утром, с тем чтобы через два-три часа добраться до Медведицы возле большого села Куромыш. Именно где-то там утонул Леонид Костяков.

– Хочешь заодно обследовать место преступления? – спросил Илью Сторожев.

– Да не было, скорее всего, никакого преступления. Но почему-то тянет меня посмотреть на эти места.

– Ну да, ты же книгу пишешь. Воссоздание атмосферы?

– Типа того, – Немчинов не стал говорить, что книгу он уже не пишет.

Вернее, пишет, но не ту. Идея создания художественного повествования вернулась. Только не надо никаких предков и вообще никакой семейной истории. Будет книга о человеке, который пошел против правил времени и был уничтожен. Как – неважно. Может, даже и не говорить до самого конца, пусть читатель сам додумает.

Коля отдыхал от всей души, любовался из окна пейзажами, радовался плавному ходу машины. Чувствовал себя – как на каникулах.

Свернули с асфальта, по грунтовке въехали в село Куромыш – длинное, растянутое километра на полтора. Тут начались мучения. Главная улица села была необыкновенно широкой. Когда-то посередке были погреба и сараи, объяснил Немчинов, демонстрируя свою эрудицию краеведа, потом их снесли, насыпали грейдер. Грейдер разбили вдрызг тяжелой техникой, тракторами и комбайнами. Вдоль грейдера наездили другую дорогу, но раздолбили и ее. Тогда проторили и третью, и четвертую, и вся улица стала в результате хитроумным переплетением более или менее проезжих участков, и каждая машина вынуждена была петлять и выделывать зигзаги, чтобы не пропороть днище или не засесть намертво в колдобине.

Даже на внедорожнике Сторожева пришлось помучиться не меньше получаса.

Наконец выехали опять на полевую дорогу.

– Не прошло и полгода, – грустно заметил Илья.

– Только не о судьбах Родины! – закричал Сторожев. – Сегодня мой день рождения, запрещаю говорить о политике и вообще!

– Вообще – это что? – уточнил Коля.

– Это все!

Поехали перелеском, потом лесом, места пошли довольно дремучие.

– Чувствуется, река рядом, – сказал Коля, улыбаясь. – Посвежело.

И точно, вскоре показались густые прибрежные заросли, сквозь которые блеснула вода.

Дорога вывела к мосту, переехали на другой берег, высокий, с соснами над небольшим обрывом, свернули и вскоре выехали на полянку, где посредине была куча золы, валялись камни, сучья, ветки, бутылки, банки, пластиковые пакеты.

– Вот и стойбище, – сказал Сторожев. – Я думаю, больше никуда не надо. Очистим этот хлам и обоснуемся.

Убрали мусор, бутыли и пакеты Сторожев собрал в большой полиэтиленовый мешок и сунул в багажник.

– Экологическое сознание! – с приятельским ехидством воскликнул Коля.

– А ты думал!

Остальное сожгли в разведенном костре.

Потом Илья и Валера ставили палатку, а Коле не терпелось пойти с удочками к реке.

– Я в детстве каждое лето в деревне жил и всех облавливал, – хвастался он. – Но у нас там мелочь была – пескари, красноперки, а тут, говорят, окунь густо идет, щуренка подцепить можно.

– Ну подцепи, – напутствовал Сторожев.

Через час Коля появился с пустыми руками.

– Я не знаю, как тут ловить! – с веселой досадой сказал он. – Течение быстрое, я кидаю – и тут же клюет. Я подсекаю – срывается. Не успевает зацепиться. Я стал по берегу бегать. Бегу, он клюет…

– Кто?

– Окунь! Тут их тьма, плывут нагло прямо перед глазами. Бегу, он клюет, я уже готов подцепить, а там кусты начинаются, пройти нельзя. Я опять – то же самое. То есть клюет – сразу, не ловится – ничего! Сплошная нервотрепка.

– Такое быстрое течение? – спросил Илья.

– Смотри, как он встрепенулся, – сказал Валера Коле. – Сейчас наконец раскроет загадочное преступление.

– Запросто, – ответил Немчинов и пошел к реке.

В этом месте была небольшая песчаная отмель, справа и слева от нее – непролазные кусты, свисающие над водой. Течение действительно быстрое. Илья разделся, вошел в воду – довольно холодную. Поплыл поперек реки, его тут же понесло. Встал. Все равно кренило течением. Наклоняясь навстречу ему, он пошел дальше и понял, что в этом месте Медведицу можно перейти вброд, только на середине проплыть несколько метров. «А быстрая река больно глубока», – вспомнил он слова песни. Да нет, быстрые реки глубокими не бывают. А может, и бывают, много ли он видел рек?

И все же утонуть – вероятно. И лодка может перевернуться, если зацепится о донную корягу, а если без лодки – ногу судорогой сведет, течением обескуражит, оступишься и угодишь в донную яму, хлебнешь воды… Дело нехитрое.

Ему стало не по себе, будто он плавает в одной воде с утопленником. Выбрался на берег, вернулся к друзьям.

– Нашел? – спросил Валера.

– Что?

– А что ты искал? Может, берцовая кость между коряг застряла?

– Отстань.

– Нет, но как же мы без рыбки? – сокрушался Коля.

– А вот так! – Валера достал из машины пластиковое ведерко, сквозь матовую полупрозрачность которого виднелись красные куски.

– Шашлык свиной, маринованный, готовый, в магазине купленный! – тут же догадался Илья.

– Ну и что? У знакомой продавщицы беру, дает только самое свежее.

– Тебе да не дать! – тут же отреагировал Коля. – Но я все-таки пойду еще попытаюсь. На реке без рыбы – извращение.

– Постой, – Валера опять полез в машину.

– Динамит ищешь? – спросил Илья. – Смысла нет глушить, рыбу все равно снесет. Или будешь ее ниже по течению подбирать?

Сторожев достал сеть.

– Вот тебе и экологическое сознание, – сказал Коля. – Браконьер!

Однако пошли ловить все трое. Размотали небольшой бредень.

– Ну, беритесь и попробуем, – сказал Валера.

– А ты на бережку будешь, эксплуататор?

– Тут вода холодная, а у меня простатит.

– Уважительная причина.

Коля и Илья полезли в воду. Стояли, чувствуя, как в бредень что-то постоянно тычется и эти тычки отдавались в палках, которые они держали. Минут через десять замерзли, стали выводить бредень к берегу.

К общей радости, улов оказался щедрым: множество окуньков, плотва, пескарики, даже один щуренок, которого, однако, отпустили.

– Есть тут нечего, но уха выйдет роскошная, – констатировал Валера.

Немного перекусили, чтобы не сбивать аппетит, побродили по окрестностям, Коля нашел кусты черемухи, обсыпанные мелкими ягодами, уже спелыми, обрадовался, позвал друзей, которые, оказывается, никогда этой ягоды не пробовали и очень удивились, что кроме цветов у черемухи есть и плоды.

– Они и в городе есть, – сказал Коля, – просто вы их не замечали.

Попробовали, одобрили. Нашли также немного земляники, несколько грибов неизвестного вида, набрели на густые заросли кустов, усыпанных красными ягодами. Поспорили – клюква это, бузина или вообще волчья ягода. Пробовать не стали.

– У меня там машина, между прочим, – спохватился Валера. – Совсем бдительность потеряли.

Вернулись к машине, начали чистить рыбу, готовить уху. Стало прохладнее, но тут же появились комары – и все больше, и вскоре вились уже тучами.

– Ты куда нас завез, Валера? – плакал и смеялся Коля, хлопая себя по щекам и рукам – и везде были кровавые пятна.

– Это вы меня завезли.

Валера кинул сырых веток в костер, чтобы погуще был дым, достал завитую в спираль антикомариную штуковину, отломил несколько кусков, поджег и разложил их, тлеющие, в разных местах.

Наконец уха была готова, несколько шампуров с шашлыком шипели на подпорках над красными, подернутыми пеплом углями, Валера достал контейнер, в котором оказался лед, а во льду – водка.

– Да ты опытный пикни… Как сказать, кто пикники умеет устраивать? – спросил Коля.

– Пикникёр, – предложил Илья.

– Пикникист, – не согласился Коля.

– Пикникмейкер, – нашел слово Валера, и друзья оценили его, как наиболее подходящее.

Попробовали уху, восхитились, налили по первой.

– А мастер ухи – ухарь, – сказал Коля.

– Не мешай, – сказал Валера. – Видишь, у человека глаза мыслью наливаются? Сейчас тост провозгласит. Давай, Илья, я хочу услышать что-нибудь содержательное.

Немчинов, подняв стаканчик, сказал:

– Валера, дорогой наш именинник. Здесь не хочется спешить…

– Перед лицом вечной природы, – вставил Коля.

– Заткнись. Поэтому я не хочу, как обычно: поздравляю, будь здоров и молод – и сразу выпили.

– А что плохого? – спросил Валера. – Я хочу быть здоровым и молодым. Отличный тост. Выпьем!

– Сейчас, потерпи. Я вот все время слышу: интеллигенция проиграла, интеллигенция сдалась. Надоело. Я не сдался – значит, и интеллигенция не сдалась.

– Если бы знать, что такое интеллигенция, – опять перебил Валера.

– Могу объяснить. Хотя ты сам знаешь. Это образованные люди, которые думают не только о себе. Раньше считалось, что они думают о себе даже меньше, чем об… – Илья запнулся…

– Он что, в кустах без нас пил? – тут же поинтересовался Валера у Коли.

– Постой, – сказал Коля. Ему стало интересно дослушать Илью – тот, видимо, пытался вымолвить нечто заветное. Коле хотелось сравнить это заветное со своими мыслями.

– Что про себя они думают даже меньше, чем про общество. Но, к сожалению, ход новейшей истории показал, что таких людей почти нет. Очень мало. Поэтому я бы занизил планку: которые думают не только о себе. Так вот, я не сдался. И Коля не сдался. И ты Валера, ты каждый день спасаешь людей…

– За деньги. Людей, которым, может, лучше сдохнуть. И им лучше, и их близким.

– Да, за деньги, но я же знаю, как ты иногда работаешь. Потому что людей жалеешь, хоть, может быть, сам не хочешь в этом себе признаться. Короче, друзья мои. Мы состарились и испоганились. Но что-то в нас осталось от юности. Что-то светлое. За это светлое, Валера, в тебе!

– Спасибо, – сказал Валера.

Выпили, закусили, но Валера все же проворчал:

– Нет бы за всего человека выпить, за светлое во мне, видите ли. А за темное во мне кто пить будет? У светлого, значит, день рождения, а темное в сторонке нервно курит? Так оно обидится и свое возьмет, как профессионал тебе говорю. Не делай добра не по силам, не то твое же зло тебе отомстит. И так, блин, компенсирует, что замажет все твое светлое на десять лет вперед.

– Хорошая мысль, – всерьез оценил Коля.

Валера налил еще по одной, поднял:

– Что-то совсем не взяло, давайте догонимся. Кстати, насчет гонки. Тост такой: обгоняя других, не обгони себя.

– Сам придумал? – спросил Илья.

– Где-то слышал. Выпьем за то, что мы выпиваем!

Выпили. Некоторое время молча и с увлечением ели уху. Выхлебав по тарелке и еще по одной для добавки, выпили за уху.

– А теперь, – сказал Валера, – я тебе отвечу, Илья. Спасибо за поздравление и за то, что ты меня назвал интеллигентом. Добрая душа. Но ты перехлестнул. Ты говоришь: что-то в нас осталось от юности. Подразумевая, что оно светлое, так?

– Конечно.

– Ага. Так вот я тебе скажу, что в юности я был тем еще поганцем. И не я один. Нет, в самом деле, вы вспомните: идеологии у нас не было, то есть была, но не наша, мы над ней хихикали, Бога для нас не существовало, слово «патриотизм» нам тут же напоминало уроки начальной военной подготовки и припадочного отставного майора Зайчихина, помните его? И всякие субботники, принудительные праздники и прочее разное. Не знаю, как вы, а я хотел только щупать девочек и получать удовольствие любыми способами. Ну, не любыми, иначе бы я в криминал пошел или в крутой бизнес, а я был труслив и ленив. Поэтому жил, как живется, женился на нелюбимых женщинах, делал свое дело и этим хоть как-то спасался. И я, может, только недавно начал от этой юношеской погани избавляться. Я серьезно говорю, не знаю, кто я сейчас, то есть сейчас я врач и предприниматель, но я намного честнее, чем раньше. Так что юность у нас была подлая, ребята, а если кто не согласен, то спорить я не буду.

– Ну, особо подлого ничего не было, – сказал Коля. – Все-таки мы хотели чего-то хорошего.

– Для себя – да. Обычное дело.

– Не только. Какие-то идеи были, хотели мир переделать хотя бы слегка. Но ты, Валера, прав. Я вспоминаю и тоже думаю, что в молодости я был, как ты сказал, поганей.

– А сейчас получшел? – спросил Илья.

– В какой-то степени.

– Это возраст, – заметил Валера. – Желания угасают, следовательно, и грешим меньше. Все очень просто.

– Нет, – не согласился Немчинов. – Мы были лучше, и я вам докажу. Потом. А сейчас мы экзистенциальные банкроты! – не без труда выговорил он.

– Ему больше не наливать, – засмеялся Сторожев и тут же налил. – Ну вас к шуту с вашим экзистенциальным банкротством. Я вам лучше анекдот расскажу.

И рассказал.

И Коля тоже рассказал.

И Илья вспомнил анекдот из тех пяти штук, которые он помнил. Валера и Коля знали этот анекдот, но дослушали до конца и посмеялись.

А потом Илья почувствовал, что пьянеет. И Валера с Колей пьянели, несмотря на обильную еду и чистый воздух. А может, как раз еще и от этого. Опять вспоминали юность, опять Илья пытался свернуть на серьезное, поговорили о поколении, о политике, о судьбе России – довольно горячо, но бестолково, Илья все старался это запомнить, чтобы потом воспроизвести в своем романе, но диалоги получились какими-то неглубокими, бытовыми, тривиальными.

Нехудожественными.

34. ДА ЧЖУАНЬ. Мощь великого

____ ____

____ ____

__________

__________

__________

__________

Вы готовы растоптать окружающих, что, мягко говоря, не доставило бы им удовольствия.

В тот же вечер, когда друзья отдыхали у реки, Павел Витальевич, разозлившийся на себя, попросил Максима привезти ему какую-нибудь девушку. Максим обрадовался (в последнее время брат его очень тревожил), привез одну из лучших своих блондинок, называвшую себя Энн – типа на английский манер. Но Павел Витальевич, не пообщавшись с нею и пяти минут, сказал Максиму:

– Извини, вези обратно.

– Не понравилась?

– Настроение пропало.

– Что с тобой происходит, Паша?

– Ничего не происходит! – закричал на него Костяков-старший. – Ни х… не происходит со мной! И с тобой тоже! И ни с кем вообще ничего не происходит! И мы этим очень довольны!

Максим пожал плечами, не стал спорить (уже потому, что видел – брату очень этого хочется), забрал Энн и увез.

Энн куксилась, канючила насчет неустойки, Максим, не слушая ее, думал о брате. Его какой-то душевной изжогой беспокоили нехорошие предчувствия. Что-то может случиться очень неприятное, но как это предотвратить, Максим не знал. А Энн все ныла, в другой раз Максим цыкнул бы на нее или даже дал легонько (а то и не легонько) тумака по затылку, он и сейчас уже поднял было руку, но передумал. Судьба не линия, не вектор, давно понял Максим, судьба – все, что нас окружает. И возможно, задобрив часть окружающего, можно изменить судьбу. Поэтому он неожиданно дал Энн денег как за полную выработку, та, мгновенно повеселев, хотела тут же его обслужить, причем бескорыстно, не требуя ничего дополнительно, но Максиму не хотелось пятнать чистоту доброго дела, он уклонился.

Предчувствия уже не давили так тяжело, но и не ушли насовсем.

Все-таки что-то будет, думал Максим. Если бы знать что.

35. ЦЗИНЬ. Восход

__________

____ ____

__________

____ ____

____ ____

____ ____

Положитесь на свою счастливую звезду и смело шагайте вперед.

Наутро друзьям было тяжко. Слишком они вчера увлеклись, засиделись, заговорились и, главное, умудрились выпить все, что было.

– Как же это мы? – с горестным недоумением спрашивал Коля, оглядывая груду пустых бутылок.

– Сейчас ухи разогрею, она хорошо оттягивает, – сказал Валера.

– Неужели у тебя ничего нет? – спросил Коля. – А еще нарколог!

– Потому и нет, что нарколог. Собираясь на пьянку, нужно брать такое количество, чтобы не оставалось на утро. Иначе опохмелка. А опохмелка дело опасное.

– Валера, поехали домой, – страдающим голосом попросил Коля. – А в Куромыше найдем магазин и – хотя бы пива бутылочку. Что-то мне совсем худо.

– И мне, – сказал Илья.

– Однако вы шустрые! Вы будете пиво пить, а я за рулем терпи? Ладно, алкоголики, собираемся.

Собрались, уместили все в машину, мусор собрали в пластиковый мешок. Сели. И тут выяснилось, что машина не заводится. Валера вышел, открыл капот, посмотрел и опять закрыл.

– Кто-нибудь в машинах разбирается? – поинтересовался Валера и тут же махнул рукой. – Кого я спрашиваю!