В объятиях принцессы Грей Джулиана

Глава 19

Луиза в ужасе смотрела на распластавшегося на полу человека. Он лежал, вытянувшись во весь рост, и моргал, глядя в потолок. Потом медленно поднял руку, осторожно потрогал подбородок и как будто удивился, что его челюсть все еще на месте.

Девушка покосилась на Сомертона, который тряс ушибленной рукой, внимательно наблюдая за движениями Пенхэллоу. Его лицо оставалось невозмутимым: на нем не было ни намека на удовлетворение, только мрачная решимость человека, который сделал то, что должен, не получив от этого никакого удовольствия.

Мужчины. Что с них взять.

Пенхэллоу приподнялся на локтях.

– Что ж, я рад, что с затянувшимися формальностями покончено и мы перешли от слов к делу. – Мужчина улыбнулся. Его челюсть распухала на глазах.

– У нас не может быть никаких дел, мерзавец, – прорычал Сомертон. – Будет лишь то, что я скажу. И боюсь, ты не уйдешь из этого дома живой.

Пенхэллоу ловко, как акробат, вскочил на ноги, продолжая улыбаться.

– Прекрасно сказано! Сколько пафоса! Кажется, я слышал нечто подобное в какой-то пьесе. Вы не думали о сценической карьере?

Идиот! Он провоцирует Сомертона, намеренно выводит его из себя. Неужели не знает, на что способен этот человек? Угроза графа – не пустые слова. Неужели это смазливый кретин желает кровопролития?

Она обязана вмешаться:

– Сэр, вы же не хотите сказать, что…

Но Пенхэллоу не обратил на нее внимания и лишь развел руки в стороны:

– Видите, граф? Вот он я. Возьмите меня, если сможете. Что вы предпочитаете, пистолет? Или, может быть, желаете заколоть меня шпагой? У вас всегда была склонность к драматическим жестам.

– Не будьте ослом, Пенхэллоу, – холодно проговорил граф.

– Вы хотите убить меня? Не буду мешать вам сделать попытку.

– Значит, вы признаете, что не правы?

– Вовсе нет. Но я не стану драться с вами, старина.

Сомертон немного расслабился.

– Оказывается, вы трус. Так я и думал. Вашей любви не хватает даже на то, чтобы драться за нее.

– Хватает, – улыбнулся Пенхэллоу. – И если бы речь шла только о ней, вы бы уже были мертвы. Но, к сожалению, есть еще кое-кто, о ком я не могу не думать.

– Кто?

Луиза закрыла глаза.

– Филипп, – объяснил Пенхэллоу. – Ваш сын, если вы еще об этом помните.

Ну вот. Луиза почувствовала, что Сомертона вновь охватило бешенство. От его мощного тела исходили потоки энергии.

– Не смей говорить о моем сыне, подлец!

Луиза открыла глаза. Сомертон в ярости бросился на врага, но тот легко уклонился.

– Нет! – закричала она. Это несправедливо. Так нельзя. Пенхэллоу играет нечестно, метя в самое больное место в душе графа.

– Хороший мальчик, Филипп. – Пенхэллоу снова уклонился от удара. – Умный. Любопытный. Любит придумывать рассказы о пиратах. И это несмотря на вашу явную несостоятельность в роли отца. Все дело в том, что, как бы мне ни хотелось вас прикончить, друг мой, не могу представить себе, как буду объяснять Филиппу, почему я убил его отца.

Пенхэллоу снова поднырнул под кулак Сомертона, который упорно наступал.

– У тебя не будет шанса, подонок! Ты больше никогда не увидишь моего мальчика!

Они застыли, напряженно глядя друг на друга и тяжело дыша.

– Нет, нет, – снова заговорил Пенхэллоу, – вы все неправильно поняли. Если вы решили, что я собираюсь предоставить Филиппа вашей нежной заботе, то, вероятно, совсем лишились мозгов, впрочем, были ли они у вас когда-нибудь – большой вопрос.

– Ты еще смеешь…

– Вот как будет, Сомертон, – спокойно сказал Пенхэллоу. – Ты дашь Лилибет развод, я женюсь на ней, и ты оставишь нас в покое. Мы сами воспитаем сына, который восстановит честь титула, утраченную тобой.

У Луизы перехватило дыхание. Ей хотелось закричать на кузена, объяснить, что он неправ, что совершенно не знает графа.

Сомертон сухо засмеялся. Этот звук резанул Луизу по сердцу.

– Превосходно, Пенхэллоу, – сказал он. – Продолжай в том же духе. Я всегда знал, что ты не блещешь умом, но ты оказался даже большим идиотом, чем я мог предположить. Как тебе удалось так долго продержаться в Бюро?

Пенхэллоу пожал плечами:

– Должно быть, все дело в везении.

– И ты считаешь – ты действительно считаешь, что я подчинюсь твоим приказам? Когда леди Сомертон и ее сын в моей власти? А тебе не хватает смелости поднять на меня руку?

Что-то было не так. Луиза чувствовала это, слышала в фальшивом звучании голоса Пенхэллоу. Ее кузен не был идиотом. В возрасте одиннадцати лет он уже читал труды Ньютона, и в семье все признавали, что, помимо смазливой физиономии, у него есть и мозги.

А Сомертон, у которого истекала кровью душа, ничего не заметил.

Он допустил роковую ошибку – недооценил противника.

– Милорд, – нерешительно начала она.

Но только Сомертон ничего не слышал.

– Сдайся, Пенхэллоу. Тебе ни за что не взять меня. И ты не получишь мою жену, если не сдашься. – Он даже заставил себя улыбнуться. – Шах и мат.

– Вы ошибаетесь, сэр. – Пенхэллоу тоже улыбнулся и сделал шаг в сторону. – В нашей маленькой схватке мне и не нужно брать короля. Достаточно взять его…

Луиза поняла его намерения слишком поздно. Она отшатнулась, но он уже был рядом, схватил ее и прижал к груди. В его руке был узкий длинный нож, который он приставил к ее горлу.

– …его рыцаря, – договорил Пенхэллоу ей в ухо.

Она стояла в объятиях кузена без движения, похолодев от страха, и с мольбой уставилась на потрясенную физиономию Сомертона: не сражайся с ним, не попади в ловушку.

Граф тоже смотрел на нее, то сжимая, то разжимая кулаки. О чем он думает? Прикидывает, что ему дороже, месть или ее жизнь?

Он определенно не потеряет голову. Не так уж много она для него значит.

Не двигайся.

Пожалуйста.

Сомертон, оскалившись, подался вперед.

Пенхэллоу тут же оттащил ее назад. Кончик ножа проткнул кожу.

– Не так близко, Сомертон. Мне уже изрядно надоела наша встреча и не хотелось бы лишиться рассудка и стать причиной несчастного случая, которые нередко случаются в нашей профессии.

– Ты не посмеешь, – рыкнул Сомертон.

Нож сделал небольшой надрез.

– Ну надо же, – сокрушенно вздохнул Пенхэллоу. – Как неудачно. Нож соскользнул. Я ужасно неловок.

Чертов идиот!

Луиза заставила себя стоять смирно. Она чувствовала, как по шее стекает тонкая струйка. Припомнив свою первую ночь с Сомертоном в Понсонби-плейс, она нерешительно заговорила:

– Сэр, я…

– Какая у него мягкая бледная кожа, – заявил Пенхэллоу. – На ней, вероятно, видны любые царапины. От любого пореза остаются шрамы. Интересно, как на эту бледную поганку может без отвращения смотреть его любовница?

Сейчас она его ударит.

– Ублюдок. – Сомертон, прищурившись, внимательно следил за ними. Почему он не сделает что-нибудь? Не заставит Пенхэллоу действовать? Ведь не может же он бояться причинить ей вред.

– Вы разумный человек, Сомертон, и знаете, как много она для меня значит. Ваша глупая месть может стоить молодому Маркему жизни. Такой многообещающий молодой побег будет с корнем вырван из земли…

– Хватит! – заорал Сомертон. Он выглядел сломленным.

Боится за нее?

– О, я вовсе не хочу перерезать мальчишке горло, – сказал Пенхэллоу, соблюдая полное спокойствие. – Но я также не желаю, чтобы мое горло оказалось перерезанным, и не хочу, чтобы женщина, которую я люблю, страдала рядом с вами. Поэтому предлагаю вам, старина, медленно подняться по лестнице. Я последую за вами – вместе с нашим юным другом – на безопасном расстоянии. В таком порядке мы подойдем к двери комнаты, где вы держите в плену невинную женщину и ее маленького сына. О, что за свирепое выражение лица! Расслабьтесь, я всего лишь называю вещи своими именами.

По лицу Сомертона что-то промелькнуло. Он как-то странно передернулся, но продолжал держаться очень прямо – большой и сильный человек на фоне элегантной мраморной лестницы.

Этот бесконечно сильный человек изо всех сил сдерживался.

Из-за нее. Ради нее.

Луиза забыла об остром ноже Пенхэллоу, об обхватившей ее руке, из-за которой было трудно дышать. Перед ней остался только Сомертон, страдающий и борющийся, с ненавистью глядящий на Пенхэллоу.

Потом он перевел глаза на Луизу и слегка ссутулился, словно признавая поражение.

– Ты – проклятый ублюдок, Пенхэллоу!

– Не хуже, чем вы, сэр. Ведите нас.

Пенхэллоу подтолкнул ее вперед, и они двинулись вверх по лестнице за широкой спиной Сомертона. Луиза нехотя переставляла ноги, не сводя глаз с идущего впереди человека. Они поднялись на площадку второго этажа, и Сомертон повернул к двери в комнату Филиппа.

– Дверь заперта? – полюбопытствовал Пенхэллоу.

Сомертон полез в карман за ключом.

– Разумеется.

– Открывайте.

Сомертон покачал головой:

– Нет. Отпусти Маркема, и я дам тебе ключ.

Пенхэллоу язвительно хохотнул:

– Я уже семь лет играю в эти дурацкие игры. Открой дверь, предъяви мою невесту, разумеется, живую и здоровую, и получишь назад своего драгоценного секретаря.

– Нет. Отпусти его.

Луиза почувствовала резкую боль и вскрикнула.

Сомертон рванулся вперед. Его глаза были дикими.

– Черт с тобой! Ты заплатишь за все!

– Вряд ли. Несколько капель крови легко смыть холодной водой. Именно холодной, запомните. Горячая вода в этом деле опасна.

– Отпусти его, Пенхэллоу, – хрипло прошептал Сомертон. – Ты же получил, что хотел.

– Еще нет.

Нож снова впился в шею, но Луиза стиснула зубы и не издала ни звука.

– Я же знаю, что ты все равно убьешь его.

– Зачем? – Пенхэллоу размахнулся и ногой распахнул дверь.

В следующее мгновение Луиза влетела в комнату. Она упала на колени и схватилась рукой за горло, а Пенхэллоу, совершив акробатический прыжок, уже снова навис над ней.

Она успела только взглянуть на свои испачканные кровью пальцы, как Пенхэллоу снова поставил ее на ноги и прижал к себе, оглядывая комнату.

Удивительно тихую комнату.

Без предупреждения он швырнул ее, как ненужную тряпку, на деревянный пол.

Сомертон поднял ее, на мгновение порывисто обнял и коснулся пальцем пореза на горле.

– Боже мой, девочка, – пробормотал он.

– Где они? – завизжал Пенхэллоу. – Говори, негодяй! В какие игры ты со мной играешь?

Луиза тоже огляделась. Комната была пуста. Игрушки, книги, маленькая кровать – все было на местах, словно обитатели этой комнаты растворились в воздухе.

Сомертон подошел к окну и выглянул на террасу. Нижняя рама была открыта, и вниз свисала тонкая веревка, привязанная к стоящему в углу диванчику. Он сначала вытащил веревку, потом взялся за подоконник и осмотрел все внизу.

– Похоже, они перехитрили нас обоих, – спокойно констатировал он.

Пенхэллоу фыркнул.

– Они перехитрили вас, – сообщил он. – Лично я не имею к этому никакого отношения. Зачем было держать в детской комнате такую длинную веревку? И почему бы заодно не объяснить им, как сделать веревку, связывая простыни? Они могли погибнуть!

– Внизу балкон, – сказал Сомертон. – Они не подвергались ни малейшей опасности. – Он присел на подоконник и внимательно осмотрелся. Он был собран и насторожен.

К Луизе вернулся дар речи:

– Сэр, должен ли я найти их?

Пенхэллоу метнулся к двери:

– Черта с два! Я сам найду их и положу конец этому спектаклю.

С невообразимой быстротой Сомертон выбросил из окна веревку и перебросил свое грузное тело через подоконник.

– Если я не найду их первым, – сказал он и исчез.

Диванчик заскользил к подоконнику и с грохотом врезался в стену под ним.

Луиза вскрикнула и подбежала к окну. Сомертон спускался по стене Палаццо Анджелини как заправский скалолаз. Не прошло и нескольких секунд, как он достиг террасы, перепрыгнул через ограждения и устремился по зеленой лужайке к видневшимся на краю кустам боярышника.

За ее спиной послышался громкий лай.

Луиза оглянулась.

В дверях приплясывал Куинси и заливался лаем, словно все белки мира устроили перед ним цирковое представление.

Что касается лорда Роналда Пенхэллоу, он давно исчез.

Глава 20

Сомертон выбрался из зарослей, потный и запыхавшийся. Солнце слепило глаза. Он заслонился от яркого солнца ладонью и осмотрел зеленый склон, спускающийся к реке.

Куда она отправилась?

Куда увезла его сына?

Возможно, они все спланировали с самого начала, его жена и Пенхэллоу. Возможно, он как-то сумел передать ей записку о том, что ее ждут у реки. На этот раз они надежно спрячутся, найдут какой-нибудь затерянный уголок, чтобы он, Сомертон, больше никогда не увидел Филиппа.

Он не был хорошим отцом и знал это. Как должен себя вести хороший отец? Сомертону это было неизвестно. Его собственный не обращал на него никакого внимания до его пятнадцатого дня рождения и рокового похода в бордель. А теперь у него четверо детей от четырех разных матерей, и ни к одному из них он так и не нашел подход, не знал, где путь к их сердцам.

Если он потерпит неудачу с Филиппом, своим законнорожденным сыном, вероятно, у него уже не будет другого шанса.

Господь даровал ему только один.

Он краем глаза заметил движение на берегу и услышал:

– Папа?

До него донесся женский голос, успокаивающий ребенка, но одного слова было достаточно.

Он бросился вниз по склону и вскоре увидел две фигуры, мальчика и женщину. Женщина прижимала ребенка к груди, как Пенхэллоу несколько минут назад прижимал к себе Луизу.

Из груди Сомертона вырвалось глухое рычание.

Элизабет обернулась, увидела Сомертона и попыталась бежать, волоча за собой Филиппа, но мальчик вырвался и побежал к нему.

К нему.

Граф остановился. Мысли лихорадочно метались, сменяя друг друга. Отец должен быть строгим, но добрым. Должен управлять домом. Должен…

– Молодой человек, – неуверенно начал он.

– Папа, где песик? Я хочу собачку! – На лице мальчика застыла мольба.

Собаку? Какую собаку?

– Это собака мистера Маркема, Филипп. Пойдем со мной. – Он протянул сыну руку.

– Нет! Филипп! – Элизабет схватила малыша за руку. – Иди за мной!

Филипп с сожалением взглянул на отца:

– Извини, папа. Мама говорит, что я должен идти с ней.

Женщина потянула мальчика за собой к реке, и в груди Сомертона что-то оборвалось.

Он никогда не увидит Филиппа, потому что его жена этого не допустит. Она, словно грозный страж, стояла между ним и сыном, не подпуская его к малышу, не позволяя ему даже попытаться быть отцом, научиться этому.

Он глухо застонал, наклонился и обнял Филиппа. Боже правый! Мальчик засмеялся! Ему было весело, и стон застрял у Сомертона в горле, безжалостно задушенный чистой радостью. Как, оказывается, прекрасно держать на руках собственного сына, ощущать тепло его маленького тельца, слышать счастливый смех.

– Прекрати! – заорала Элизабет. – Ты сделаешь ему больно.

Ну, хватит. Сомертон подхватил хохочущего Филиппа одной рукой, другой крепко взял Элизабет за плечо и поволок обоих вверх по склону.

– Вернемся домой, – сказал он. – Уверен, мы сможем договориться.

– Нет! – взвизгнула Элизабет. – Ты его не получишь! Грубый похотливый безумец!

– Успокойся, Элизабет, – примирительно сказал граф. – Не надо, чтобы мальчик это слышал. – Он обнял жену за плечи и увлек ее за собой. – Мы все обсудим в доме. Я не откажусь от него.

– Ты не сможешь забрать его! Я его мать! Я…

Она неожиданно замолчала и пристально уставилась куда-то вверх.

– Смотри, Филипп, дядя Роналд здесь.

Сомертон тоже посмотрел вверх по склону.

Он совершенно позабыл о Пенхэллоу. Мысли о мести, которым он посвятил много часов, совершенно растворились в тепле тела маленького мальчика, которого он прижимал к себе. Но Пенхэллоу, к несчастью, никуда не делся. Он стоял у зарослей боярышника, освещенный послеполуденным солнцем, словно божество, вернувшееся на землю. Он помахал рукой и что-то прокричал.

Удивленный Сомертон на мгновение ослабил хватку. Элизабет вывернулась и изо всех сил ударила его кулаком в бок.

От неожиданности Сомертон покачнулся, и мальчик тоже выскользнул из его рук.

– Беги, Филипп, – заорала Элизабет, – беги к кустам!

Мальчик весело побежал по траве.

– Дядя Роналд! – радостно закричал он. – Вот ты где.

Дядя Роналд.

Сцена, развернувшаяся перед ним, напоминала ночной кошмар. Филипп, его малыш, его темноволосый сын, тяжело дыша, убегает от него по свежей траве. А Пенхэллоу, златовласый красавчик, любимец фортуны, опустился на одно колено и протягивает к нему руки.

Филипп подбежал к Пенхэллоу, тот обнял его и поцеловал в макушку.

Когда Сомертон был чуть старше Филиппа – ему было лет семь или восемь, – он как-то зашел в музыкальный салон и увидел свою мать, лежащую на диванчике, а на ней – чужого мужчину. Одежда матери была в беспорядке, груди голые, юбки задраны. Мужчина лежал на ней со спущенными штанами – его ягодицы и ноги были на удивление белыми, рот прижимался к губам матери – и пыхтел от усилий. А мать тихо стонала.

Мальчик решил, что мужчина хочет причинить ей вред. В панике он схватил кочергу, подтащил ее к мужчине и стукнул его по спине, прокричав:

– Убирайся от моей мамы!

Мужчина скатился с его матери и так сильно ударил его в ухо, что в нем неделю звенело. Но самую сильную боль ему причинили слова матери.

– Глупый мальчишка! – завизжала она. – Посмотри, что ты натворил! Противный урод! О, мой дорогой Руперт! Мой милый! Тебе больно? – Она отвернулась от Сомертона и принялась лихорадочно целовать мужчину, моля о прощении.

Всякий раз, когда в памяти всплывала эта сцена, Сомертон решительно запихивал ее обратно в темные глубины. И только боль он не мог забыть. Она все еще была свежа. Он помнил, как сильно болело сердце, словно кто-то вырвал его из груди, чтобы посмотреть, бьется ли оно.

В точности так же Пенхэллоу вырвал сейчас его сердце.

– Ты видишь, – прошипела Элизабет ему в ухо. – Ты видишь, как им хорошо вдвоем. Роналд любит его.

Она поспешила вперед, чтобы присоединиться к ним, но Сомертон не позволил. Схватив ее за руку, он повернул женщину к себе лицом:

– А ты, оказывается, злое и порочное существо, моя милая.

– Отпусти меня! Неужели ты не видишь, что все бесполезно? Неужели не понимаешь, что не сможешь выиграть?

Сомертон приблизил губы к ее уху и прошептал:

– Он не получит тебя. Ни за что.

– Тогда убей меня! Убей нас всех! Чего ты добиваешься? Хочешь потешить свою гордость, отомстив? – Элизабет едва дышала, обуреваемая эмоциями. – Не сработает, и не надейся. Месть пуста, а ты этого так и не понял.

В ушах Сомертона зазвучали слова Луизы: «Месть причиняет больше всего боли тому, кто мстит».

Добрый старина Маркем.

– Вот в чем дело! – шипела Элизабет. – Ты понятия не имеешь, что с нами делать. Не можешь заставить себя отпустить нас, но и не в силах положить всему конец. Ты трус, Сомертон, трус и негодяй.

Она права. Глупый урод. Трус и негодяй.

Сомертон поднял руку, чтобы запустить пальцы в волосы, и в тот же миг его внимание привлекло какое-то движение. В кустах что-то блеснуло.

Он выпрямился и отпустил Элизабет, пристально всматриваясь в кусты. Сомертон почти не обратил внимания на приближение Пенхэллоу. Он слышал, как тот обратился к Элизабет, но слов не разобрал. Потом Пенхэллоу повел ее к кустам. Подальше от ее грубого мужа. Труса и негодяя.

Вот оно! Из кустов появилась фигура, высокая и седовласая, одетая в безукоризненный твидовый костюм. В одной руке человек держал шляпу, в другой – прогулочную трость. Его походка была неторопливой и величественной. Вот он ступил на плитки речной террасы, вытер лоб платком и посмотрел вверх на кусты и сады Палаццо Анджелини.

Герцог Олимпия.

Луиза, прислонившись к дереву, следила за приближающимся дядей.

Воздух был насыщен речной влагой и запахом растений, буйно разросшихся на берегу. Она часто и тяжело дышала, поскольку только что скатилась с лестницы, выбежала из дома и со всех ног бросилась по дорожке, ведущей к летнему павильону соседней виллы, где ее должен был ждать герцог Олимпия.

– Вы должны поторопиться, дядя, – сказала она, обхватив столб, чтобы не упасть от изнеможения. – Леди Сомертон и Филипп сбежали, Пенхэллоу за ними, и одному Богу известно, как поступит Сомертон, когда их найдет.

Герцог встал и взял трость, лежащую на скамейке рядом с ним.

– Успокойся, дорогая. – Он похлопал себя по карману. – Боюсь, разыгравшаяся на твоих глазах драма была необходима для всех участвующих в ней сторон. Но я привез с собой решение.

Луиза покосилась на карман, по которому хлопал герцог. В нем явно что-то лежало.

– Бумаги о разводе?

– Именно. Веди меня.

Она пошла вперед по тропинке вдоль реки, герцог за ней, причем двигался он довольно быстро, хотя сохранял внешнее спокойствие.

Когда они вышли на открытую лужайку Палаццо Анджелини, он положил большую теплую ладонь на плечо Луизы: