В объятиях принцессы Грей Джулиана

Глава 23

Затуманенные страстью мозги Сомертона понимали только одно: рядом с ним его жена, которая только что подарила ему рай на земле и приняла в себя его семя. От нее пахло согретыми на солнце кипарисами. Это Луиза, его жена.

Маркем стал его женой. Перед Богом и людьми.

Сомертон все еще упирался рукой, поддерживая тело Луизы, но совсем не ощущал ее веса. Он наклонил голову и ткнулся носом ей в шею. Разрядка была очень сильной, и он еще чувствовал покалывание и тяжесть в паху. Возможно, теперь так будет всегда.

Постепенно вокруг него стал проявляться окружающий мир. Последний луч заходящего солнца, исчезающий за холмами на западе. Звук тяжелого дыхания Луизы. Маленькая, скудно обставленная комната, еще несколько минут назад казавшаяся деревенским сараем, но теперь ставшая вполне подходящей.

Луиза пошевелилась, словно очнулась от сна.

– С возвращением, – тихо сказал Сомертон. – Я же говорил, что кровать вовсе даже не нужна.

Она слегка подалась вперед.

– Я очень тяжелая?

– Только не сейчас.

Слова уничтожили близость. Почему он не сумел найти другие? Они всегда легко приходили к нему во время дебатов в конгрессе, но сейчас куда-то попрятались.

Луиза снова пошевелилась. Его фаллос выскользнул из ее тела – все еще большой, блестящий от влаги. Она повернулась к мужу, опустила глаза и в панике ахнула, словно никогда не видела ни мужского фаллоса, ни изливающегося из него семени. Поднырнув под руку мужа, она подбежала к кровати, легла, подняла ноги и уперлась в стену.

– Какого черта ты делаешь? – изумленно пробормотал Сомертон.

– Мне кажется, оно вытекает, – пожаловалась она.

Сомертон отклеился от стены и подошел к кровати.

– Ты в своем уме? – осведомился он.

Луиза повернулась к нему. Она чуть не плакала.

– Ты не понимаешь! Если мы упустим этот шанс…

Сомертон несколько мгновений растерянно взирал на нее, ничего не понимая, а потом ощутил, как в груди поднимается смех. Он поспешно отвернулся, чтобы Луиза не увидела, как он улыбается – она слишком остро реагировала на насмешки, – и направился к буфету. Достав бутылку амаретто, он налил им обоим по щедрой порции.

Вернувшись со стаканами к кровати, он уже справился со смехом. Луиза так и лежала, подняв ноги. Повернув к нему встревоженное лицо, она жалобно сказала:

– Боюсь, нам придется сделать это еще раз.

Граф глубоко вздохнул и протянул ей стакан.

– Сядь, дорогая.

– Но я…

– Сядь и выпей.

Луиза неохотно опустила ноги и села. Она взяла стакан, сделала глоток и снова заговорила:

– Прости меня, пожалуйста. Я должна была проявить осторожность. Хотя именно ты предложил заняться этим стоя. Это была глупая идея…

Граф зажал ей ладонью рот:

– Прекрати. Я этого не вынесу.

У нее округлились глаза.

– Луиза, я чрезвычайно польщен… – Господи, как же сказать все это? – Да, я польщен, что ты так высоко ценишь… субстанцию, которая… вырабатывается в моем теле. Но уверяю тебя… – Еще один глубокий вдох. Только бы не расхохотаться. – Уверяю тебя, достаточное количество этой субстанции все еще осталось внутри тебя…

– Сомертон, я чувствую, как она вытекает!

Он прикусил губу. В конце концов, зачем спорить? Это, в конечном счете, в его интересах.

– Тогда мы просто повторим все от начала и до конца. Хорошо?

Луиза опустила голову и заглянула в стакан.

– Мне очень жаль. Я не хотела утомлять тебя. Ты успеешь восстановить силы к завтрашнему вечеру? Или нам лучше подождать до субботы?

Она не может говорить серьезно. Вероятно, она смеется в стакан с амаретто.

– Дорогая, ради блага народа Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа я готов на любые жертвы. Даже на повторение акта сегодня же.

Она подняла голову:

– Сегодня?

Граф торжественно кивнул:

– Именно так.

– Но это же невозможно! – Она растерянно замолчала. – Мужскому телу нужно время, чтобы выработать больше… этого… ну, тебе лучше меня известно правильное название.

– Ты имеешь в виду сперму? – Он глотнул амаретто. – На самом деле, насколько мне известно, достаточное количество ее еще остается в резерве после первого семяизвержения, на экстренный случай… вроде этого… – Граф украдкой покосился на Луизу, но она была абсолютно серьезна.

– Правда? – Ее лицо просветлело. – Понимаешь, просто Петер говорил… он прочитал в медицинском справочнике, что, если делать это чаще, чем раз в неделю, в крайнем случае два раза, можно лишиться жизненных сил, и…

Сомертон неожиданно испытал прилив жалости к бедному Петеру, которому явно не хватало откровенных бесед с близким родственником мужского пола.

Он взял стакан Луизы и поставил вместе со своим на полку у кровати.

– Луиза, дорогая, пусть наш брак был заключен с некоторой поспешностью и в какой-то степени по расчету, но уверяю тебя, я отношусь к обязанностям консорта со всей серьезностью.

Она смотрела на него во все глаза – обнаженная, покрасневшая, восхитительная, розовые соски отвердели. Под его взглядом она нервно облизнула губы – эта привычка сводила Сомертона с ума.

– Это правда?

– Да, – изо всех сил стараясь сохранить серьезность, сообщил он, одновременно избавляясь от одежды. – Я буду прилагать максимум усилий, дорогая, пока у тебя в животе не вырастет следующий принц Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа. Это самое меньшее, что я могу сделать ради порабощенного и страдающего под властью революционеров народа. – Торжественная речь закончилась вместе с одеждой.

У Луизы глаза стали круглыми при виде восставшего фаллоса, явно готового к работе.

– Посмотри мне в глаза, Луиза.

Довольно неохотно она подняла глаза.

– Я обещаю тебе, что не упущу ни одной возможности. – Он взял ее за руки и осторожно уложил на матрас. – Днем и ночью. Я буду копить силы, чтобы заниматься с тобой любовью и изливать в тебя свое семя, пока ты сама не попросишь меня остановиться. – Он наклонился и накрыл ее губы своими. – Даже если при этом я лишусь всех жизненных сил.

– О, я должна сказать… – Сомертон проложил поцелуями дорожку от ее губ к груди и всосал сначала один сосок, потом другой.

– …надеюсь, – все же закончила она, – что жизненные силы в тебе все-таки останутся.

Он завел ее руки за голову и вошел в нее, быстро и глубоко.

– Тебе это нравится, Луиза? – спросил он и начал совершать бедрами круговые движения. Она открыла глаза и тяжело задышала. Он не сводил с нее горящих глаз. – Мой фаллос в тебе, мои руки на тебе, мой рот… – Он впился в ее губы жадным требовательным поцелуем, а бедра стали медленно и ритмично двигаться вперед-назад.

Она – само совершенство. Его Луиза. Его Маркем. Она без труда уловила ритм и стала двигаться ему навстречу. Она наслаждалась его ищущими губами, словно они были сделаны из нектара. В ней все совершенно: негромкие звуки, которые она издает, то, как она выгибает спину, как покачиваются ее груди, как ее мышцы сжимают фаллос. Он стал двигаться быстрее, не в силах больше сдерживаться. Совершенство. Ему было хорошо, так хорошо, как не было никогда в жизни. И многоопытный граф Сомертон не мог не признаться в этом самому себе.

Он чувствовал приближение оргазма.

– Скажи «да», Луиза. Скажи, что хочешь этого.

– Да, – выговорила она, задыхаясь. – Я хочу этого. Дай мне это.

Темп стал еще быстрее, и через несколько секунд она уже кричала, радуясь наступившей разрядке, и он, сделав еще несколько резких движений, излился в ее лоно и, подняв голову, выкрикнул ее имя.

Сомертон без сил рухнул на нее, прижав к кровати своим телом, чтобы она не отвернулась, не покинула его, не ушла.

Луиза обхватила его ногами, крепко прижав к себе.

– Останься во мне, – тихо сказала она.

Сомертон усмехнулся и уснул.

Графа разбудил странный звук. Он открыл глаза и в первый момент не понял, где находится. Перед ним располагалась грубо оштукатуренная стена. Он лежал на животе. На животе? Он никогда не спал на животе! Да еще смяв под левой рукой подушку. Правая рука покоилась на белой простыне.

Чего-то не хватало.

Луиза! Он поднял голову и повернулся на звук.

Она стояла перед очагом и что-то делала с чайником. На ней была тонкая белая сорочка, но пламя очага так высвечивало ее соблазнительные формы, что у Сомертона рот наполнился слюной и фаллос моментально восстал. Что она напевает? Вроде бы какую-то арию. Или нет? Он не смог определить. Качнув бедрами, она повесила чайник на место, и перед мысленным взором Сомертона калейдоскопом пронеслись события предыдущего вечера. Первые брачные отношения у стены, потом продолжение в постели. Страстность его жены. Сильнейший оргазм. А потом забытье, темное и глубокое, – таким сном он не спал с детства.

Сомертон потряс головой. Боли не было. Поврежденные мозги пришли в норму.

Он тихо встал и направился к Луизе. Она, напевая, поворошила кочергой угли. Сердце Сомертона дрогнуло и упало на пол.

В последний момент, почувствовав его приближение, Луиза выпрямилась. Он понятия не имел, как прикоснуться к ней, что сказать. Как мужчина приветствует жену утром после ночи безудержной страсти? Это ему было неведомо. Он всегда покидал кровать Элизабет сразу после завершения плотского акта, чтобы не причинять ей неудобства и случайно не заметить взгляд, полный отвращения.

Но Элизабет теперь была очень далеко, превратилась в некое смутное воспоминание из прошлой жизни.

А его теперешняя жена была рядом. Она ждала его. Напевала. Хрупкий подарок, завернутый в тонкую ткань.

Сомертон поднял руку и, мгновение поколебавшись, неуверенно положил ее на талию жены.

Та тихо вздохнула и прислонилась спиной к его груди.

Граф закрыл глаза, прижался губами к ее волосам и замер, наслаждаясь близостью. Из этого состояния его вывел засвистевший чайник.

Сомертон потянулся, снял его с крюка и поставил на стол.

– Пойдем в постель, – шепнул он.

– Но чай…

– Чай может подождать.

Глава 24

Горячее августовское солнце сплавило платья Луизы с ее кожей, а ведь было только десять часов утра. Она наклонилась, срезала еще одну розу, положила в корзинку и направилась к ящикам с травами, стоящими в тени кипарисов.

В Германии она никогда особенно не интересовалась садоводством. Сады – это место, где можно гулять, любоваться растительностью, а также срывать цветы и фрукты к столу. Для работы в них существовала небольшая армия садовников, которые при ее приближении сливались с окружающим пейзажем. Луиза была слишком занята государственными делами, чтобы интересоваться искусством и наукой выращивания кустов и деревьев.

Но теперь в ее распоряжении было много времени, даже слишком.

Она срезала немного базилика и розмарина и как раз потянулась за петрушкой, когда ей на плечо легла тяжелая рука.

Луиза испуганно вскрикнула, развернулась и занесла руку с садовыми ножницами для удара. Сомертон легко уклонился.

– О боже! – воскликнула она. – Ты не должен так подкрадываться!

– Я предпочитаю выражение «тихо подходить», – с оскорбленной миной сообщил граф. – Слово «подкрадываться» мне представляется вульгарным.

– Тем не менее ты именно этим и занимаешься. Вероятно, невозможно отказаться от привычки красться повсюду, после стольких лет выслеживания предателей и убийц. – Она снова взмахнула ножницами.

– Среди прочих, – уточнил граф. – Ради бога, положи эту штуковину. У меня от ее вида кровь стынет в жилах.

Но хотя его голос был, как обычно, язвительным, кровь графа Сомертона больше не была холодной. Совсем наоборот. Граф определенно выглядел теплым. Его кожа приобрела золотистый загар, темные волосы блестели на солнце. А широкие плечи, казалось, могли удержать целый мир. Луиза отвернулась к своим травам, чтобы скрыть улыбку.

Он жив и явно благоденствует.

– Ты снова собираешь травы? Надеюсь, не собираешься совершить еще один обреченный на провал набег на кухню, дорогая?

– Боже упаси. – Она содрогнулась. – Мне просто нравится их запах в доме, вот и все. Я расставлю их в кувшинах на полках и буду лежать в кровати и наслаждаться ароматом.

– Как изобретательно. Не могу дождаться. – Он потянулся к корзинке, достал веточку розмарина и понюхал его.

– Ты гулял? – спросила Луиза.

– Да. Прошелся на холм и обратно. – Холмом он называл гору, расположенную в трех милях по разбитой дороге, на которую он взбирался ежедневно. Как обычно, он ушел сразу после завтрака, одетый в белую рубашку, бриджи и белую соломенную шляпу. Теперь на нем шляпы не было, а рубашка прилипла к телу, обрисовывая каждую мышцу.

Луиза прочистила горло и отвернулась.

– И как всегда, после прогулки было купание в озере?

– Я не хотел обижать жену. – Он пощекотал ее шею розмарином.

Луиза положила ножницы на край ящика.

– Мог бы взять меня с собой.

На мгновение его рука с розмарином застыла.

– Ты так сладко спала. Жаль было тебя будить.

«Я скучала». Слова так и норовили сорваться с языка, но она не могла себя заставить шевельнуть губами и выговорить их. Это абсурд. Уже две недели они занимаются любовью при каждом удобном случае, в любое время, в любом месте и в любой мыслимой позиции: на берегу озера и у ствола кипариса, на столе и на полу. Каждую ночь спят рядом, крепко прижимаясь друг к другу, словно желая слиться воедино.

Тогда почему простое признание в том, что она скучала, когда он покинул их супружескую постель утром и ушел на несколько часов бродить по тосканским холмам, казалось ей нарушением некого невысказанного пакта между ними?

Большое тело Сомертона прижималось к ее спине. Оно было влажным от быстрой ходьбы и чистой речной воды. Ее тело сразу откликнулось на немой призыв, наполнившись теплотой желания. Подняв руку, она нежно погладила шелковистые волосы и судорожно вздохнула, когда его руки накрыли ее груди.

Она повернулась в его объятиях и положила ладони ему на щеки, но не поцеловала, как обычно, предпочитая беседе безмолвное слияние губ, рук и тел, а спросила:

– Ты счастлив здесь?

Глаза Сомертона, горящие желанием, открылись. Последовало секундное, но очень много говорящее колебание, и он уверенно сказал:

– Конечно, дорогая. – Он взял ее руку своею и поцеловал ладонь. – А ты?

– Да. – «Говори. Скажи что-нибудь. Укажи выход из тупика». – Я не хочу уезжать, – поспешно проговорила она.

Его напряженные глаза немного смягчились, после чего брови удивленно поползли вверх:

– Извини, не понял.

– Утром, проснувшись, я долго думала. А что, если Олимпия не приедет? Если уже ничего нельзя изменить?

– Полагаю, тогда мы сами поедем в Германию, дорогая. – Он легко пожал ее руку. – Я же дал тебе обещание.

– А что, если я не хочу, чтобы ты его выполнял? – едва слышно прошептала она.

Выражение лица Сомертона не изменилось. Над их головами вспорхнули и улетели сидевшие на кипарисе ласточки.

– Что ты имеешь в виду?

– Послушай. Всю жизнь меня растили для трона. Мое воспитание, образование – все было направлено на то, чтобы я соответствовала будущему положению. Месту, которое предназначено мне Богом, – так говорил мой отец. Моя жизнь, выбор мужа, обязанности – все это было справедливой платой за роскошь и привилегии. Я, конечно, благодарна, но…

– Кажется, я тебя понял. – Он взял ее другую руку, прижал обе к груди. – Ты почувствовала вкус свободы. Простая жизнь, немного страсти. И теперь тебе не хочется возвращаться в замок. Ты даже боишься этого возвращения.

Сомертон взглянул на солнце, потом снова на нее. Его лицо оставалось непроницаемым. Луиза не могла себе представить, о чем он думает. У нее отчаянно билось сердце. Одобряет ли он ее признание? Чувствует ли себя польщенным? Намерен ли согласиться? Немного страсти. Неужели это все, что он может сказать о двух неделях восхитительного удовольствия и близости, о которых она не смела даже мечтать? Неужели все это для него так мало значит?

А может быть, он вообще не понял, что она пытается сказать?

– Ты же понимаешь, это невозможно, – наконец сказал он. – Твоя жизнь там, и ты не можешь закрыть на это глаза. Ты та, кто ты есть.

Луиза почувствовала, что падает с огромной высоты и внизу нет никого, кто смог бы подхватить ее.

– Да, конечно, я только хотела сказать…

– Олимпия приедет, никуда он не денется. И ты должна будешь действовать. С Божьей помощью мы восстановим тебя на троне. Жизнь пойдет своим чередом. И кроме того, я подозреваю, что в другом месте ты не будешь счастлива. В конце концов, именно цель не позволяет человеческому существованию стать невыносимым.

– Наверное, ты прав, – пробормотала она, чувствуя холодное оцепенение.

– Ну и это, конечно, тоже делает существование терпимым и иногда даже приятным. – Он выпустил ее руки и стал медленно ласково целовать. Луиза могла бы назвать его действия любящими, если бы на его месте был другой мужчина, который ее любил. Она вся отдалась поцелую, рукам, которые ее лениво ласкали. Дрожащими пальцами расстегнула его рубашку и погладила теплую грудь, свидетельство его силы. Где-то под каменными мышцами ровно билось сердце. Приложив ухо к груди, она слышала его биение.

– Ты так красив, – сказала она, – красив грубой мужской красотой. Ты словно сошел со старинной римской монеты. Иногда мне кажется, что сам Цезарь укладывает меня в постель.

Сомертон поднял ее на руки и усадил на каменную скамейку, теплую от жаркого солнца. Он поднял ее юбки и опустился на колени, раздвинув ее голые ноги. Луиза задрожала в предвкушении наслаждения.

Его рот был горячим и знающим, а язык безошибочно находил самые чувствительные места. О, этот мужчина отлично понимал, что доставляет ей максимальное удовольствие. Она громко стонала, всецело отдаваясь животной страсти.

Что ж, по крайней мере у них было это – мощное желание, владевшее обоими. Когда плоть конвульсивно сжалась под его губами, она не сомневалась, что Сомертон наслаждается ее реакцией. А когда он поднял ее, сел на скамейку и усадил верхом себе на колени, она знала, что толстый жезл, упирающийся в нежные складки ее плоти, будет твердым словно камень. Он проникнет внутрь ее и до краев наполнит первобытной энергией зверя, спаривающегося с самкой на природе.

И Луиза предалась бешеной скачке, потому что это была единственная доступная ей радость. А когда ее настиг еще один восхитительный оргазм, она откинула голову и выкрикнула имя Сомертона, повествуя всему свету о своей любви. Она услышала его крик и сильно прижалась к мужу, уткнувшись лицом ему в шею. Некоторое время оба молчали. И это было их общее молчание, не тяготившее ни его, ни ее.

Ей не хотелось двигаться, хотя солнце стало обжигающим, а тело мужа казалось даже более горячим. Воздух был густым и тягучим и окутывал их, словно плащом. Вероятно, им следует вместе пойти к озеру и искупаться.

– Сомертон.

– Да, Маркем?

Луиза улыбнулась. Он все еще иногда называл ее Маркемом, когда его неизменный самоконтроль ослабевал и он находился так близко к счастью, как позволял себе. Это было его самое нежное слово.

– Я еще хотела сказать… про задержку. – Слова, которые не выходили у нее из головы уже три или четыре дня, оказалось легче произнести, чем она считала.

– Что у нас задерживается? – лениво спросил Сомертон. Его голос звучал расслабленно и сонно. – Обед?

– У меня задержка. Думаю, у нас будет ребенок. – Охватившее ее чувство было очень необычным. Она впервые поделилась такой интимной подробностью с мужчиной. Вот только никак не могла подобрать название этому чувству.

– Понимаю. – Сонливость как рукой сняло.

Луиза подняла голову:

– Ты рад?

Сомертон устремил на нее тяжелый взгляд:

– Ты уверена?

– Разумеется, я ни в чем не уверена. Прошло всего несколько дней. Но я думаю… Понимаешь, раньше у меня никогда не было задержек, даже на один день. Поэтому я решила поделиться с тобой. – Она покраснела. Черт бы тебя побрал, Сомертон, и твой проницательный взгляд тоже.

Он выпрямился, снял ее с колен, посадил рядом, дал носовой платок и встал.

– Очень хорошо. Прекрасные новости. – Его физиономия стала мрачной. – Приятно осознавать, что я так быстро выполнил свой долг. Естественно, я к твоим услугам и в будущем, если потребуется наполнить детьми королевскую детскую.

Луиза вскочила:

– Что, черт возьми, это значит?

– Не помню, говорил ли я тебе это, дорогая, но я очень рад, что твой язык не стал слащаво-сентиментальным после того, как ты стала носить платья.

– Не будь скотиной! Я не хотела пока говорить тебе. Слишком рано. Возможно, дело в чем-то другом, или я просчиталась. В общем, все может быть. Но мне казалось, ты обрадуешься. Я думала, ты тоже хочешь ребенка от меня.

Граф остановился и взглянул на нее сверху вниз. Его лицо было мрачнее тучи.

– Я рад.

– Ты выглядишь так, словно я только что зачитала тебе смертный приговор.

– Естественно, я рад. Ведь именно ради этого мы две недели так старались – спаривались, как кролики. Чтобы в королевском животе зародилась новая жизнь.