Адриан Моул и оружие массового поражения Таунсенд Сью

February

Отправил Гленну посылку с «развивающими книгами», «Мармайтом» и шоколадными яйцами «Кэдберри».

До вокзала Сент-Панкрас добирался поездом компании «Мидленд-Мейнлайн». Я считаю ошибкой запрет на курение в вагонах первого класса. Раньше табакозависимые отщепенцы оседали там, а теперь они расползлись по всему поезду.

Черный кеб до Хокстона мне был не по карману, но я все равно в него сел. Здорово, что я оделся во все черное, поскольку на выставке все были в черном, кроме одной чудачки, явившейся в красном платье.

Мне вручили миниатюрную бутылочку шампанского «Моэ э Шандон» вместе с серебряной соломинкой и каталогом. На обложке был изображен одноразовый подгузник, полный какашек. Сначала я подумал, что обознался, но, пробившись в главный зал сквозь толпу одетых в черное ревнителей искусства, обнаружил, что все стены увешаны со вкусом оформленными запачканными подгузниками.

Остановился у произведения, названного «Ночной подгузник».

Женщина рядом со мной сказала:

– Мне нравится его промокшестъ, его земная нутряностъ. Это радикальное напоминание о нашем анимализме.

Мужчина рядом с ней пробормотал:

– Да-да, это безусловно оригинально.

– Нам ведь нужно что-то повесить над камином в гостиной, – продолжала женщина. – Как ты считаешь?

– Коричневая гамма как раз в тон к нашим диванам, – ответил ее спутник.

Тут кто-то обнял меня за талию, и голос Георгины спросил:

– А ты что думаешь о «Ночном подгузнике», Киплинг?

Не поворачивая головы, ответил:

– Я немало знаю об искусстве, но не знаю, что мне нравится.

– Надеюсь, ты не хочешь ничего купить, потому что все на этой выставке уже куплено Саатчи,[48] – сказала она.

Тут я повернулся и посмотрел на Георгину. На ней было черное платье в духе Найджеллы, выгодно подчеркивавшее ее красивые руки, плечи и грудь. Распущенные черные волосы, страстное лицо – она буквально излучала сексуальность, так что я чуть в обморок не грохнулся.

– Хочешь познакомиться с Катериной Лайденстайнер? – спросила Георгина и указала на женщину в красном платье.

– Почему бы и нет?

Георгина ловко провела меня сквозь толпу. Казалось, она знает всех в этом зале.

– У тебя много друзей, – заметил я.

– Я занимаюсь связями с общественностью, милый. Это не друзья, это клиенты, – ответила она.

Женщина, так похожая на Найджеллу назвала меня «милым»!

Катерину Лайденстайнер окружали поклонники, но они не стали помехой для Георгины.

– Катерина, хочу познакомить тебя с моим другом Адрианом Моулом, – сказала она.

Художница протянула мне изящную руку:

– Очень приятно.

С моим языком что-то случилось, он вдруг словно распух и не желал ворочаться во рту. Но Катерина улыбнулась мне и сказала:

– Я тебя понимаю, Георгина. Этот контраст светло-серых глаз и длинных темных ресниц неотразим.

Она снова улыбнулась мне:

– Георгина сказала, что вы поддерживаете в Лестере огонь культуры.

– Просто продаю книги, – уточнил я и поздравил ее с успешной продажей картин.

– Должна признаться, я этому страшно рада, – ответила она. – Вы ведь знаете, сколько в наши дни стоят памперсы!

О, как же мы смеялись.

Георгина жила за углом, на Болдуин-стрит, в квартире-студии, расположенной в бывшей конфетной фабрике. В ее доме пахнет ананасовыми дольками. Не успели мы переступить порог ее жилища, где царил настоящий хаос, как уже лежали в постели. Одежда наша высилась на полу маленьким черным холмиком.

Никогда не видел такого количества обуви, сумочек, поясов и ювелирных изделий, собранных в одном месте, если, конечно, не считать универмагов.

Секс был ляг глаг дкибскли штсуп, как мог бы написать мистер Пипс.[49]

Георгина отвезла меня на вокзал Сент-Панкрас, и я едва-едва успел на последний поезд. Принять душ я не успел, так что запах Георгины оставался со мной, пока я не смыл его уже в Крысиной верфи.

Ужасно хотелось кому-нибудь рассказать о Георгине, но звонить Найджелу было слишком поздно. Я вышел на балкон. Сэр Гилгуд был тут как тут – они с супругой почивали, сунув головы под крыло. Порадовался этому. Ведь глупо же поверять свою приватную жизнь лебедю, тем более что он меня ненавидит.

Утром вышел на балкон. В камышах у противоположного берега сэр Гилгуд терзал предмет, весьма похожий на мертвое тело. Опасаясь худшего, я позвонил в местный полицейский участок. Автоответчик любезно сообщил, что Аарона Вискидрю, нашего участкового полисмена, на месте нет, но он непременно перезвонит мне, если я оставлю для него сообщение.

Через пару минут в дверь забарабанил профессор Луг. По его словам, в канале плавает почтовая сумка, битком набитая письмами.

Вдвоем мы перешли по мосту на другой берег. Сэр Гилгуд с компанией, к счастью, находился на безопасном расстоянии – лебеди сноровисто плыли в направлении городского центра.

Мы вытащили почтовую сумку из воды. И едва ли не первое же извлеченное из сумки письмо оказалось адресовано мне. Из магазина «Маркс и Спенсер», который предлагал мне магазинную карточку.

На пару с профессором Лугом пытались вспомнить, как в наше время называется организация, которая занимается доставкой писем. «Королевская почта», «Консигнация», «Почтовый холдинг», «Доставим с ветерком» или просто почта? Мы понятия не имели, куда обращаться. Наконец я принял волевое решение, набрал 999 и потребовал полицию. После короткой паузы женский голос попросил назвать мое имя и адрес, а затем осведомился, что случилось. Я сообщил о почтовой сумке, найденной в канале.

Женщина-полисмен сказала:

– Вряд ли это можно считать чрезвычайным происшествием. Вы отвлекаете личный состав от спасения человеческих жизней.

– Я же не прошу прислать водолазов и полицейский вертолет, – возразил я.

А она ответила:

– Все патрульные машины сейчас брошены на борьбу с криминалом, сэр.

Тогда я указал, что не далее как на прошлой неделе видел патрульную машину у кафе, в котором два представителя полиции боролись с жареными цыплятами.

На что мне было сказано:

– Разговор закончен, сэр, но, думаю, вы услышите о нас в самое ближайшее время. Вы попусту отнимаете у полиции время, а это уголовное преступление.

С профессором Лугом мы дотащили намокшую почтовую сумку до старого аккумуляторного завода, где положили на видном месте – чтобы власти взяли на себя ответственность за находку. Хотя во мне крепнет убеждение, что в наши дни не осталось властей, желающих брать на себя какую-либо ответственность.

Опоздал на работу. Мистер Карлтон-Хейес с пониманием отнесся к инциденту с почтовой сумкой. Он долгие годы переписывается с арестантом из Дартмурской тюрьмы, отбывающим срок за двойное убийство, – по письму в неделю. Но недавно этот убийца позвонил с жалобой: в прошлом месяце он не получил ни одного письма. Насколько я понимаю, убийца скоро должен выйти на свободу. Будь я начальником почтовой службы Дартмура, непременно лишился бы сна.

В обед зашел в цветочную лавку и попросил отправить Георгине традиционные английские садовые цветы на 50 фунтов.

– Но в феврале не бывает английских садовых цветов, сэр, – слегка растерялась цветочница. – Если только вы не хотите послать на пятьдесят фунтов подснежников.

Тогда я попросил предложить что-нибудь взамен.

– Эти цветы в честь какого-то особого события, сэр? – спросила девушка.

Я почувствовал, что краснею – такого со мной не случалось уже много лет. Захотелось рассказать этой дружелюбной цветочнице о Георгине: какая она красивая и какой захватывающей кажется жизнь рядом с ней.

Заботливая цветочница взяла мою судьбу в свои руки:

– Думаю, свежесрезанные гиацинты на пятьдесят фунтов и выглядят, и пахнут замечательно.

Приложил к букету открытку:

Французская Фантазия, ежеминутно думаю о твоей сдобе. Мистер Киплинг.

В 5 часов Георгина прислала сообщение:

Киплинг, ого! Спасибо и люблю. Уехала. Вернусь в Лондон 15-го. Французская Фантазия.

Утром на дорожке возле канала ко мне опять пристал сэр Гилгуд. В глазах его полыхала жажда убийства. Сдернул с шеи красный шарф и принялся махать перед его клювом, но сэр Гилгуд не дрогнул. Помощь подоспела в лице велосипедиста. Я не вынесу этого постоянного запугивания. Пора что-то предпринять.

Я едва устоял на ногах, когда Умник Хендерсон принес сегодня в магазин счет. Этот «чокнутый ученый» намерен стрясти с меня 150 фунтов за «профессиональные услуги», которые он оказал, когда на днях выпивал в моем доме!

– Я тебе по дружбе предоставил пятидесятипроцентную скидку, – сказал он. – И взял с тебя всего за один час.

Попытался втолковать Умнику, что брать с меня деньги – вопиющая несправедливость, тем более что я все равно не могу пользоваться домашним развлекательным центром из-за обостренной аудиочувствительности Миа Фокс.

Решил, что нельзя сидеть сложа руки – надо перетянуть на свою сторону английское правосудие.

Уважаемый мистер Барвелл.

В настоящее время я постоянно подвергаюсь нападкам лебедей. Можно ли запретить их в судебном порядке.

Буду весьма признателен за совет. Я неоднократно пытался Вам позвонить, но секретарша говорит, что Вы почти не бываете в офисе.

Надеюсь, Вы не станете брать с меня плату за это короткое письмо. Это всего лишь запрос.

Вы наверняка заметили, что я приложил конверт с маркой и заполненным адресом.

Ваш А. А Моул.

Позвонила моя бывшая жена Жожо:

– Звоню только для того, чтобы доказать Уильяму, что ты не умер, – процедила она сквозь зубы и передала трубку мальчику.

Уильям пустился в пространный монолог о своей юной жизни. Малыш едва успевал переводить дыхание. И в кого он такой многословный? Мы с Жожо не увлекались долгими беседами. После нашей свадьбы мы едва обменялись парой слов. Может, словоохотливость мальчик унаследовал от моей матери? Уильям спросил, когда я приеду к нему в Нигерию.

– Скоро, – пообещал я.

После работы навестил родителей. Скорчившись над маленьким костерком, они что-то помешивали в котелке, висевшем на металлической треноге. Оба закутаны в бесчисленные драные одежки. Лица черны от копоти. Похоже на сцену из фильма «Сталинград».

Увидев меня, отец распрямился и принес из палатки складной матерчатый табурет; я сел и попытался согреть руки над костром. Новый щенок резвился в грязи, в зубах он сжимал нечто, напоминавшее бедренную кость крупного млекопитающего. К сносу свинарников еще и не приступали. Спросил, почему не двигается дело.

– Твой отец не может поднять кувалду, – ответила мама с едва скрываемым презрением.

Отец снова принялся мешать коричневую бурду в котелке. Тут я заметил, какой у него усталый, нездоровый вид. Меня пронзила жалость. На этом этапе жизни следует сидеть в четырех стенах в теплых тапочках у фальшивого камина и смотреть передачу «Репортаж о древностях». И зачем только он пошел на поводу у матери и ее безумной затеи реконструировать свинарник!

Сказал, что спрошу Даррена, моего знакомого штукатура, не знает ли он кого-нибудь, кто умеет обращаться с кувалдой и согласится снести два свинарника за небольшую плату.

Мама предложила мне миску коричневой бурды из котелка. Солгал, что не голоден.

По пути домой остановился у рыбного кафе «Миллениум» и купил пакетик жареной картошки с рыбой. Попросил добавить соли и уксуса, а женщина за прилавком сказала:

– В вашем возрасте следует уже быть поосторожнее с солью и уксусом.

Молча вышел из забегаловки, сел в машину и посмотрелся в зеркало заднего вида. Неужели я выгляжу таким старым и/или больным, что даже торговка жареной картошкой из придорожного заведения сочла своим долгом проявить заботу о моем здоровье?

Письмо от Гленна.

Дорогой папа.

Спасибо за посылку. Ничего лутше ты и прислать немог. Мы с Робби в первый же день слопали весь «мармайт». Мазали на хлеб который купили в военторге, огромную буханку. А шоколадные яйца мы пустили на пудинг. Они не много подавились но мы повытаскивали все кусочки фольги так что все в порядке.

Робби читает «На Западном фронте без перемен». Говорит суперская книга. Он хочет прочитать все книжки что ты прислал. И «Уловку-22» и «Поэзию Первой мировой войны».

От «Певых шагов в греческом» толку мало папа. Я пытался чего-то сказать по-гречески но здесь местные говорят по английски лучше моего.

Говорят нас скоро зашлют в Кувейт. Я учусь на техника-связиста. Дело интересное. Написал Уильяму, что вот скаплю денег и проведаю его в Нигерии в следующим году.

Мама написала что она каждую ночь плачит. Боится что меня отправят в Ирак Папа сходи к ней вместо меня ладно? А еще она собрала мне посылку но почта в ее районе закрылась, потому что там пенсий больше не выдают. А очередь на главпочтамте в Лестере мама отстоять не может из-за вен на ногах.

Завтра вечером мы с Робби играем парный матч в дартс с командой воено-воздушных сил особого назначения. Пожилай нам удачи папа. Эти сволочи – крутые ребята. Если мы выиграем они нас побьют, а если проиграем они все равно нас побьют.

С любовью

твой сын Гленн

Несколько минут я в отчаянии спрашивал себя: как может дитя, порожденное мною, делать такие кошмарные орфографические и синтаксические ошибки? Однако я поборол желание исправить письмо красными чернилами и отправить обратно.

Нашел в магазине Атлас мира, отыскал Кувейт. Вид крошечного пятачка, зажатого меж огромными пятнами Саудовской Аравии и Ирака, вселил в меня страшное предчувствие.

Позвонил Шарон и договорился встретиться с ней, когда Райана не будет дома.

Шарон ждала меня, сидя в дверях с круглолицым, безволосым младенцем, лежавшим на ее необъятном колене. Ребенка «назвали в честь Донны Каран», сообщила Шарон. Я выдавил улыбку:

– Значит, это девочка. Привет, Донна.

– Не-а, мальчик. И звать его Каран. Ка-ран, – повторила Шарон по слогам, словно учила иностранца английскому.

Мы прошли в гостиную. Будь эта комната человеком, она перерезала бы себе вены. Все вокруг покрывал толстый слой уныния. Шарон не следовала заповеди Уильяма Морриса[50] о том, что обстановка в доме должна быть либо красивой, либо практичной. Пожитки Шарон были либо уродливыми, либо никчемными.

Она положила Карана в детское автомобильное сиденье перед телевизором, чтобы младенец посмотрел, как британские солдаты в Кувейте облачаются в костюмы химзащиты. Когда они натянули противогазы, Каран заплакал.

Шарон достала из сумочки письмо и протянула мне.

Дорогая мама.

Интиресно ты еще думаешь о том чтобы вам с папой снова зажить вместе. Я знаю что папа иногда бывает несносный и часто жалуется на вещи которые изменить не может но в глубине души он хороший человек.

Я знаю ты считаешь его снобистом но на самом деле он просто любит чистоту и порядок Насчет Пандоры не пириживай. Папа ее никогда не заполучит. Он ей теперь не пара. Мы вот с Робби влюблены в Бритни Спирс но мы же знаем, что мы ей не пара.

Слыхал вы с папой периспали после моего выпускного парада. Я чуть ни рухнул когда Райан мне сказал. Это значит что шанс еще есть, мама. Почему бы тебе не прегласить папу в гости, накормить обедом и вообще?

Знаю папе одиноко из-за всех этих книг которые он читает. Поэтому стоит попытаться, мама. Поцелуй всех малышей и скажи что я им прешлю по настоящей кипрской губке.

С любовью

твой сын Гленн.

P. S. 27 февраля день рождения Робби. Пожалуста пришли ему открытку. У него нет родных, потому что его отправили в приют когда его мама трахнулась с китайскими матросами, а папа потом трахнул ее по голове.

Я сложил письмо и вернул его Шарон, не в силах вымолвить и слова. Уже на выходе я сумел прохрипеть несколько прощальных слов. Думаю, мне удалось скрыть свои чувства, хотя чуть позже Шарон позвонила и спросила: «Ты как, в порядке?»

Напомнила, что я забыл у нее посылку для Гленна и поздравительную открытку для Робби.

Отправил Робби две открытки «С днем рождения!», а Гленну – посылку.

После работы в магазин зашел Даррен, чтобы оштукатурить камин. Он дал мне мобильный телефон мужика по прозвищу Зверь.

– Он два и два сложить не может, – сказал Даррен, – зато кувалду тягает, как мешок с перьями.

Писательская группа опять собралась в Крысиной верфи. Присутствовали кроме меня Гэри Вялок, две унылые девицы, Кен и Гленда Тупс. Жаловались на то, что я беру по пятьдесят пенсов с каждого за чашку кофе. «Голубой Дунай» стоит 3,20 фунта за пачку, возразил я.

Вялок написал стихотворение о слепоте. Хочет, чтобы я передал его Найджелу.

Одна из девиц воскликнула:

– Гениально, Гэри. Какая глубокая поэтика!

– Первую строчку ты спер из песни Саймона и Гарфункеля, – сказал Кен Тупс.

– Ее еще Дастин Хоффман поет в том чудесном фильме «Выпускник», – поддакнула Гленда и пустилась в разглагольствования о блестящей карьере Дастина Хоффмана.

Чтобы вернуть дискуссию в русло поэзии, я заговорил о своих попытках написать опус под названием «Беспокойный головастик», но Гленда заглушала меня, фонтанируя биографическими сведениями о Дастине Хоффмане.

В результате заседание превратилось в кашу, все галдели, перебивая друг друга и слушая только себя.

Когда Гленда удалилась в туалет, Кен виновато сказал:

– Не волнуйся, Адриан, больше я жену не приведу.

Прочел Найджелу по телефону стихотворение Вялока. Он долго смеялся, а потом сказал:

– Вот-вот, я все время забываю про свой третий глаз. Повезло мне, правда?

Запирая дверь, спросил мистера Карлтон-Хейеса, можно ли взять в субботу выходной. Ответить тот не успел, поскольку зазвонил телефон. Это был Майкл Крокус.

Знаками сообщил мистеру Карлтон-Хейесу что звонит его Немезида. Он скривился и беззвучно произнес:

– О господи.

Крокус рявкнул в трубку:

– Мне нужно с тобой кое-что обсудить. Жду тебя у нас в семь.

– Что обсудить? – спросил я.

– Важное дело! – ответил Крокус. – Это не телефонный разговор.

Эта фраза всегда ставит меня в тупик. А для чего тогда созданы телефоны, как не для разговоров? Сказал, что буду в 7, хотя мне очень не хотелось менять планы. Я предвкушал спокойный вечер дома – в хлопотах о костюме для поездки в Лондон.

Дверь открыла Гортензия.

– Что случилось? – спросил я.

– Не знаю, – пожала она плечами.

Тогда я поинтересовался, где Георгина.

– Мотается по европейским столицам с Джейми Оливером,[51] рекламирует его новую книгу, – ответила Гортензия.

Я ощутил острейший укол ревности. Я всегда завидовал успеху Оливера. Он не только симпатяга, но еще и готовить умеет, а жена у него и вовсе красавица.

– Если он хоть пальцем притронется к Георгине, я ему голову оторву, – проворчал я.

Гортензия изумленно вытаращилась:

– С ним его жена, да и тебе-то какое дело?

Она провела меня в гостиную.

Маргаритка в позе эмбриона лежала на диване.

Нетта массировала ей ступни. Майкл Крокус стоял перед камином, расставив ноги и дергая себя за бороду.

Сесть мне никто не предложил.

Крокус обратился к Маргаритке:

– Ты ему скажешь, дорогая, или я?

– Ты же видишь, в каком состоянии бедное дитя, – вмешалась Нетта. – Скажи сам, Майкл.

Я оглянулся на Гортензию, та равнодушно жевала прядь своих волос.

– Сто лет назад я бы тебя высек на конюшне, – прорычал Крокус.

С какой стати, полюбопытствовал я.

Он медленно двинулся ко мне, в голосе его звучала неприкрытая угроза:

– А с такой, что ты обещал жениться на моей дочери, соблазнил ее, обрюхатил и бросил.

Слегка отступив назад, я повернулся к Маргаритке:

– Почему ты мне не сказала?

– Ты меня больше не любишь, – страдальчески простонала она. – Какая тебе разница?

Не успел я ответить, как Крокус проревел:

– Как можно не любить это восхитительное создание и ее нерожденного младенца?!

– Маргаритка эмоционально ранима, – добавила Нетта. – Она очень тяжело переживает, когда ее отвергают.

Тут и Гортензия внесла свою лепту:

– Последний раз, когда ее бросили, она рехнулась.

Тогда я сказал, что буду крайне признателен, если меня оставят наедине с Маргариткой.

Все удалились, и я спросил ее, как далеко зашло дело.