Год, когда мы встретились Ахерн Сесилия

Дженнифер, вероятно почувствовав мое смятение, продолжает:

– Твоя мама никогда никого не вычеркивала из своей жизни, Джесмин, потому что именно этого она и боялась. Она боялась, что люди могут поступить так по отношению к Хизер.

Вот оно, то, что я искала. Мне нужно хорошенько все обдумать и постараться применить новые знания на практике. А там уж как получится.

Скачиваю инструкцию по установке фонтанов. Несколько раз внимательно смотрю видео: аристократического вида мужчина в стеганой куртке и резиновых сапогах бутылочного цвета объясняет мне, что и как нужно делать. Позади него роскошный дом, а говорит он так, точно я юный несмышленыш, старательно растолковывая каждое следующее действие. Впрочем, когда речь идет о работах в саду, такая манера изложения меня устраивает, поскольку мои познания в этой области именно что как у ребенка. Он уверяет, что управится с задачей за восемь часов, и правда укладывается в этот срок. Ну а на видео весь процесс занимает восемь минут. Я полагаю, что у меня на это уйдет не меньше недели, даже несмотря на то, что Хизер обещала помочь. И пускай неделя, никаких других дел у меня все равно нет.

– О Джесмин, – восторженно произносит Хизер, оглядывая плоды моих усилий. – Я поверить не могу! Неужели это твой сад?

– Да, это он. Нравится?

– Восхитительно!

Она молча на меня смотрит, и мне становится неловко.

– Ты чего? – Я смущенно отворачиваюсь и делаю вид, что копаюсь в ящике с инструментами.

– Мне странно, что это сделала Джесмин, – говорит она так, точно меня здесь нет. Но при этом глаз с меня не сводит. И голос какой-то странный. – Занятая, занятая Джесмин.

– Вот уж кто бы говорил! – отшучиваюсь я. – Ты у нас сейчас занята побольше моего.

Она отводит прядь волос, упавшую мне на глаза, и заправляет мне за ухо. Для этого ей приходится встать на цыпочки.

– Я горжусь тобой, Джесмин.

У меня слезы наворачиваются на глаза. Не помню, чтобы она когда-нибудь так говорила, и не знаю, почему меня это сейчас так растрогало, до самой глубины души.

– Ну, я все-таки в «садовом отпуске». Надо соответствовать. Ладно, – я деловито хлопаю в ладоши, – давай-ка я тебе выдам спецодежду.

Вручаю ей вещи, которые заказала через Интернет. Зеленые резиновые сапоги с розовыми цветочками, комбинезон, теплую шапку и сиреневые рабочие перчатки.

Мы сосредоточенно роем яму, куда можно будет поместить чашу для воды, когда у тебя открывается входная дверь. Я не поднимаю головы, вообще не смотрю в твою сторону, а сердце стучит как барабан – вдруг начнется очередная перепалка. Но потом слышу приближающиеся шаги, неторопливые, шаркающие, и понимаю, что это Финн. Ну, на него я смотреть не боюсь. На шее у него висят рэперские наушники Beats by Dre, руки глубоко засунуты в карманы. Феномен волшебной сумки Мэри Поппинс: по идее ничего крупнее монеты в пятьдесят центов в его карманы запихнуть невозможно, но Финн все же умудрился это сделать, отчего его плечи задрались до ушей. Он ничего не говорит, просто стоит и ждет, что я его представлю.

– Привет, Финн. – С трудом распрямляюсь, спина уже основательно побаливает.

Он бурчит нечто нечленораздельное.

– Знакомься, моя сестра Хизер.

Пройдет ли он тест «А ты хороший человек?»? Тут же напоминаю себе, что нельзя делать выводы по первым секундам знакомства. Как бы то ни было, Финн справляется успешно: бормочет что-то маловразумительное и избегает смотреть нам обеим в глаза. Хизер машет ему рукой.

– Папа спрашивает, не нужно ли вам помочь. – Он равнодушно осматривает нашу яму и набор инструментов. – Делаете фонтан?

– Да.

Мне очень мерзко, но, как бы сильно я ни была неправа вчера ночью, все равно не собираюсь снова целый день присматривать за твоим сыном. И потом, сегодня я хочу побыть вдвоем с Хизер. Но как же я его прогоню? Ты небось еще валяешься в кровати, маешься с похмелья. Я представляю себе твою спальню: темные шторы наглухо задернуты, чтобы не проникал ни один луч солнца. Дети внизу, на кухне. Они в пижамах, может быть, босиком. Готовят себе на завтрак хлопья. Миска опрокидывается, содержимое летит на ковер. Бардак, короче.

В тот момент, когда я протягиваю Финну лопату, раздается взрыв хохота и из-за дома выходят двое светловолосых малышей, а следом появляешься ты. Отпускаешь веселую, бодрую шутку, и они снова смеются. Ты в прекрасной форме, особенно для человека, который швырялся в меня стаканом из-под виски не далее как двенадцать часов тому назад.

Громко свистишь. Это призыв.

Понятно, что ты зовешь Финна. Он, однако же, не оборачивается. И я тоже.

– Финн, иди сюда, дружище.

– Я тут помогаю, – хрипло бурчит он.

– Уже нет, – весело откликаешься ты и что-то раскладываешь на столе.

Мне интересно, что это, но я не могу посмотреть в открытую.

– Привет, Хизер! – жизнерадостно кричишь ты.

– Привет, Мэтт. – Хизер машет тебе и улыбается.

Однако какое обоюдное дружелюбие…

Меня ты игнорируешь. А я боюсь встретиться с тобой взглядом.

Финн испускает глубокий вздох, бросает лопату и, ни слова не сказав нам с Хизер, молча волочится через дорогу, опять глубоко запихнув руки в свои волшебные карманы. Штаны сползают до середины тощей задницы, являя всеобщему обозрению полосатые боксеры.

Ты очень оживленно принимаешься объяснять детям, что вы будете сейчас делать. Я старательно прислушиваюсь, но Хизер что-то мне говорит, и я не могу ей сказать, чтобы немножко помолчала. Потом ты включаешь музыку в машине. Твоя дочка, которая и так всегда пританцовывает, радостно порхает вокруг стола, а мальчишка слушает тебя, сосредоточенно сдвинув брови. Наблюдаю за вами исподтишка, всячески делая вид, что поглощена копанием ямы. Что же вы все там сгрудились, у стола? Боже мой, да вы его драите и скоблите! Я застываю в полном изумлении: ты последовал моему совету!

Хизер меж тем продолжает что-то мне говорить.

И я наконец понимаю, о чем она. Она хочет подойти к тебе и обсудить экскурсию по радиостанции. Она уже навела справки и наметила те студии, куда ей интересно было бы пойти. Возражаю: это неудобно, сегодня воскресенье, ты хочешь провести его с детьми.

– Я не буду настырничать, Джесмин. Только вежливо спрошу, и все. – Она умоляюще на меня смотрит, и у меня сердце разрывается – я же не в ее манерах сомневаюсь, и мне грустно думать, что она решила, будто я в ней не уверена. Вот тебе и поработали в саду.

Надо сказать, что у Хизер есть одна черта: коль скоро она что-то решила, то непременно должна это сделать. Непременно. Если ей это не удастся, она усомнится в разумности мироздания и своих силах. Возможно, здесь будет уместно порассуждать о препятствиях, которые мы преодолеваем и которые нас закаляют, вынуждают прикладывать больше усилий и не принимать слова «нет» в качестве ответа. Люди, которым сложнее дается то, что у обычного человека получается само собой, приучены побеждать – свои страхи, неуверенность, сомнения. Они не могут позволить им взять над собой верх. Когда я, сделав уроки, шла смотреть телик, Хизер занималась развитием речи. Когда я шла гулять с друзьями, у нее был урок дополнительного чтения. Ей пришлось очень долго осваивать велосипед, а я просто села и поехала. Она всего добивалась упорным трудом. В частности потому так важны наши ежемесячные встречи – она что-то предлагает, и, если это не лучшая идея, у нас есть шанс переубедить ее совместными усилиями, пока она не приняла окончательного решения. Но мы обсудили ее поход на радиостанцию и все согласились, что это отличная мысль, – все, кроме меня, я свое мнение оставила при себе. И, промолчав, я ее подвела.

Я как-то общалась с одной мамашей, и она, описывая характер своего сына, заявила: «типичный синдром Дауна». Мне захотелось ей врезать. Нельзя делать таких обобщений на основании отдельных проявлений в какой-то конкретный период. Мы все уникальны, и настойчивость, порой переходящая в упрямство, – индивидуальная черта Хизер, никак не связанная с синдромом Дауна. А иначе и у меня, и у папы тоже этот синдром, потому что и мы ни за что не отступимся, если уж вбили себе что-то в голову.

Может, соврать ей? Я уже почти к этому готова, утешительная ложь так и вертится на языке. С одной стороны, я всегда думала, что, пока от меня зависит ее безмятежное спокойствие, все будет хорошо. Но с другой, я положила себе за правило всегда говорить Хизер правду, максимум, что я себе позволяю, это слегка подсластить пилюлю, не более того. И я ни разу не сказала ей заведомой лжи. Поняв, что едва не нарушила свою главную этическую заповедь, в последний момент останавливаю себя. Один из моих ухажеров как-то сказал мне, что я стараюсь всем угодить, всем сделать приятное, но я-то знала, что это не так, и уж ему я точно угодить не хотела, даже близко. А теперь мне ясно, что я хочу угодить Хизер. И еще нескольким людям, причем все они из ее окружения. И еще мне ясно, что это не столько проявление заботы, сколько типичный эгоизм, потому что в конечном счете я таким образом стараюсь обезопасить не ее, а себя.

Долгие годы я говорила себе: Хизер ждет, что я все устрою, во всем ей помогу. Но так ли это? Или я сама себя в этом убедила? До меня вдруг доходит, что Хизер никогда не просила меня ничего улаживать, ни единым намеком не давала понять, будто ждет от меня чего-то подобного. Я сама возложила на себя это бремя. Вот так на меня снисходит озарение. В саду. По колено в яме, которую я вырыла.

Первое, что я подумала, когда меня уволили: «Нельзя говорить об этом Хизер». Я испугалась, что это ее огорчит, что я должна ее оберегать от печальных реалий нашей жизни, а то она начнет бояться, ну, например, что ее тоже могут уволить. И о чем я только думала? Чему хотела ее научить? Да Хизер в десять раз больше моего знает о том, как жесток мир. Она слышит оскорбительные замечания в свой адрес, уничижительные слова, которые невзначай бросают «простые» люди и у нее за спиной, и прямо ей в глаза, и слышит она их регулярно, по самым обыденным поводам.

И сейчас, когда я слышу, как ты хохочешь с детьми в этот солнечный, сияющий весенний день, а из машины доносится музыка, меня озаряет. Нельзя строить свою жизнь исходя из того, что все вокруг должно радовать меня и Хизер. И мне не нужно стараться уберечь ее тотально от всего, а нужно просто быть рядом, чтобы помочь, когда ей плохо.

– Ладно. – Голос предательски дрожит. Что я делаю? Отправляю к тебе, чтобы ты разбил ее мечту. Я это делаю самолично. Я позволяю этому свершиться. Мне так паршиво, что приходится присесть на скамеечку: ноги дрожат и дышать трудно. Сижу и смотрю, как она идет к вам через дорогу.

Малыши перестают скрести стол и с опаской на нее смотрят.

– Привет, – радостно говорит Хизер.

Ты и Хизер разговариваете, но слов я не слышу, и это меня убивает. Мне необходимо знать. Чтобы иметь возможность вмешаться, если это больно и тяжело для нее. Я чувствую себя беспомощной, но в то же время жестокой. Это я ее отправила к тебе, чтобы ты убил ее веру в людей, а значит, и в меня.

Вижу, как ты мягко что-то ей объясняешь, сопровождая свои слова успокаивающими, дружелюбными жестами. Потом замолкаешь и смотришь на нее. Ждешь, что она ответит тебе, но Хизер молчит. Ты медленно опускаешь руки. Неуверенно глядишь на нее. Обдумываешь, можно ли до нее дотронуться, протягиваешь руку, но, не видя отклика, убираешь. Потом смотришь на меня. Ты встревожен. Не знаешь, что делать с этой девушкой, которая смотрит на тебя и не говорит ни слова. Ты тоже не знаешь, что ей еще сказать. Тебе нужна моя помощь.

Мне нестерпимо плохо, что я так поступаю с Хизер, но я не приду к тебе на помощь.

Ты снова пытаешься что-то объяснить, но Хизер разворачивается и медленно идет обратно. У нее такое лицо, будто ей дали пощечину. Глаза печальные, затуманенные, нос покраснел. Я не шевелюсь, сижу где сидела, смотрю, как она приближается, а потом проходит мимо.

Вот что бывает, Мэтт Маршалл, когда обижаешь человека. Ты запомнишь этот урок, ты не забудешь ее потерянное, безмерно огорченное лицо.

Хизер сидит в доме и слушает музыку на портативном проигрывателе, молча переживая крах своей мечты побывать на радиостанции. Она не хочет этого обсуждать, и меня это вполне устраивает – я тоже не хочу. Продолжаю копать яму, а заодно копаться в себе. Чем глубже я ухожу в землю, тем глубже погружаюсь в размышления. Наконец я осознаю, что зарылась на достаточную глубину – и основательно взмокла при этом, так что пора затягивать края раны. Кладу в яму гравий, на два дюйма, и сверху ставлю чашу для воды. Промеряю расстояние до электрощита и отрезаю нужный кусок изоляционной трубки. Потом вожусь с насосом, сверяясь со схемой, которую распечатала из Интернета. На все это уходит немало времени. Теперь по идее надо бы соединить насос с трубой, но я не могу. Это слишком сложно, и я боюсь чего-нибудь напортачить. С другой стороны, раз уж взялась все делать сама, так нечего трусить, – приборматываю я себе под нос, ругая себя ничтожеством и жалкой неумехой. В этот момент сзади раздается чей-то голос:

– Привет, Садовая Девушка.

Это не ты. Понимаю это сразу же, с первого звука. Подскакиваю и роняю ножницы в чашу для воды.

– Черт. Санди. Привет. Извините. Вы меня напугали. Я сейчас. Блин. Мои ножницы. Сейчас я… достать надо. – Перевожу дух и вытираю пот со лба. – Я тут фонтан делаю.

Стою в яме и смотрю на него снизу вверх – отсюда он смотрится грандиозно, даже круче чем обычно. На нем темно-синий костюм, а вместо галстука он нацепил самое юмористическое выражение лица. Украдкой бросаю быстрый взгляд в твою сторону. Ты моментально отворачиваешься, делая вид, что полностью поглощен своими работами по благоустройству. Что-то бодро говоришь тоном бойскаутского вожатого, который усвоил себе за последний час.

– Я вам звонил несколько раз, но вы живете в своем мире, – улыбаясь, говорит он. Присаживается на корточки. – Что это вы тут сотворили?

– Полный трэш.

– Вы позволите?

– Пожалуйста.

Он протягивает мне руку, я хватаюсь за нее, и он вытаскивает меня из ямы, которую я вырыла. Это не знак. И не символ. Это простое конкретное действие. Как только я до него дотрагиваюсь, меня точно молния ударяет. Не знаю, может, только меня шибануло? Он не отступает назад, а стоит по-прежнему на краю ямы, и мы тесно прижаты друг к другу, его рубашка щекочет мой нос, и я вижу голую грудь там, где расстегнута пуговица. Я готова стоять так целую вечность, но вместо этого смущенно отодвигаюсь в сторону, избегая смотреть ему в глаза – вдруг он почувствовал, как я на него реагирую? Он снимает пиджак, и я уношу его в дом, чтобы заодно привести себя в божеский вид. Умываюсь, причесываюсь, подкрашиваю глаза и стараюсь успокоиться. Когда я возвращаюсь, он стоит на коленях, рукава закатаны, а брови сосредоточенно нахмурены – присоединяет насос к трубе. Пытаюсь завести необременительную беседу, но он так занят, что я не хочу ему досаждать, поэтому молча наблюдаю, мысленно осуждая себя за то, как он меня восхищает. Исподтишка поглядываю на тебя и детей. Все, кроме Финна, который уклонился от работы и, примостившись на стуле, играет во что-то на айпаде, увлеченно драят стол. Ты оживлен, весел и энергичен. Болтаешь, отпускаешь смешные шуточки. Ты все же хороший отец, зря я тебя осуждала. Циничная часть меня сомневается, а не показуха ли все это, не для того ли все затеяно, чтобы опровергнуть мои вчерашние нападки. Но нет, ты искренне счастлив, это очевидно. Мне становится стыдно, я говорю себе, что дело-то, пожалуй, во мне, а не в тебе. Напоминаю себе – той, которая устыдилась, – что поводов осуждать тебя у меня предостаточно. И то, как ты поступал раньше, и то, как подвел Хизер, и не забудем про стакан, не далее как вчера вечером пущенный мне в голову. Я выхожу победителем в этом споре: сам виноват, что я тебе не доверяю.

Санди смотрит на меня, и я выхожу из задумчивости. Он, кажется, о чем-то спросил, а я прослушала. Я жду, что он повторит, но вместо этого, проследив за моим взглядом, он переключает внимание на тебя. Только этого еще не хватало!

– Знакомый голос. Это Мэтт Маршалл?

– Да.

Нельзя сказать, что это его сильно впечатлило, но и полностью равнодушным не оставило.

Ну а я-то чего так переживаю? Мне бы не хотелось, чтобы он запрыгал от радости с криками, что он твой фанат, и побежал через дорогу просить автограф, но, если бы он дал понять, что ты ему неприятен, я бы, наверное, встала на твою защиту. Трудно объяснимая реакция, учитывая, что сама я тебя глубоко презираю, в особенности после того, как ты обошелся с Хизер. Если бы нас что-то связывало, я бы от тебя ушла, причем как можно дальше. Впрочем, именно так и поступила твоя жена. Видимо, ты так действуешь на людей.

– Мне тут еще минут десять придется повозиться, – улыбаясь, говорит он, снова глядя на меня.

– Вы вовсе не должны этого делать.

– Понятно. Но, может быть, таким образом я высвобожу для вас время подумать о работе. Судя по всему, пока его оказалось недостаточно.

Вот так, Джесмин.

– Простите. Но вы сказали, что у меня есть месяц.

– Максимум. Давайте поговорим, когда я закончу, хорошо?

Недоверчиво смотрю на провода у него в руках.

– А вы точно знаете, как это делать?

– Я купил старый дом в Скеррисе и сам привел его в порядок. Все переделал – крышу, канализацию, проводку. У меня на это ушло несколько лет, зато теперь там можно жить. Не волнуйтесь, ничего не протекло и не взорвалось. Пока что.

Я пытаюсь себе его представить в уютном коттедже в сонном городке Скеррисе. Он ходит в толстом свитере домашней вязки и каждое утро покупает рыбу у местного торговца. Нет, ничего у меня не получается, я все время сбиваюсь на другую картинку: Санди, голый по пояс, циклюет полы и клеит обои.

– Мы ведь сможем поговорить? – Отметив мой удивленный взгляд, он добавляет: – Мы договаривались на сегодня…

Ну, все понятно теперь.

– Ой, я думала, мы по телефону пообщаемся, поэтому и… мы не назначили конкретного времени для встречи, но прекрасно, сегодня я могу.

Он выглядит смущенным, потому что явился незванно-нежданно в воскресенье, но, по-моему, это не единственная причина, по которой он расстроен. Впрочем, если и так, он быстро с собой справляется. И вообще, я воображаю всякую чушь, мне просто было бы приятно, если бы ему захотелось меня увидеть. Та искра, которая пробежала между нами, это подтверждает, но сейчас он уже совершенно овладел собой и передо мной исключительно уверенный в себе деловой человек. Вот только непонятно, почему он копается в грязной яме у меня в саду и, похоже, ничуть не боится испортить свой великолепный костюм.

Спустя полчаса я разливаю чай – для нас с Хизер, а Санди пьет кофе. Мы расположились на кухне, и Хизер увлеченно рассказывает ему о своих работах. Она, как я уже говорила, очень ими гордится и с удовольствием готова поведать о них даже незнакомому человеку. Это меня радует, и рассказывает она хорошо, но обычно я беспокоюсь, потому что не хочу, чтобы кто попало узнал, где и когда она бывает. Разумеется, к Санди это не относится. Рассказав о себе, Хизер спрашивает, где он сам работает.

– Я хедхантер, – говорит он. – Моя задача – искать подходящих кандидатов, которые работают в самых разных местах, и предлагать им новое поприще.

– Но ведь нечестно, что вы их переманиваете?

– Не совсем так, – улыбается он. – Идея «переманивать» мне не симпатична. Я бы сказал, что помогаю людям решать их проблемы. Чем-то похоже на пазл. Я ищу наилучшего человека на место, где ему будет лучше всего. А то ведь иногда люди занимают совсем не то место, которое должны.

Когда он это произносит, мы на секунду встречаемся глазами. Он говорит спокойно, но не нарочито медленно, как если бы опасался, что она не способна его понять, и не орет, точно она глухая, хотя Хизер и носит слуховой аппарат. Правильно он говорит, внятно и по делу.

Затем Хизер начинает ему рассказывать обо мне, о том, чем я занимаюсь. Это немного упрощенная версия, та, которую я ей всегда излагала. Поначалу это меня смущает, я думаю, что она не поняла, в чем заключается его деятельность, но постепенно до меня доходит, что Хизер пытается представить меня в самом выгодном свете, и это так трогательно, что я замираю, боясь совершить неловкое движение. Поразительно, что она это делает для меня, что она догадалась, как мне можно помочь. Он подыскивает людям работу, а мне нужна работа, и она старается мне ее добыть. Перечисляет мои достоинства и подтверждает их примерами из жизни. Я знаю, она научилась этому, когда проходила собеседования при приеме на работу, и теперь применяет свой навык, описывая меня.

Каждый заход она начинает словами «Джесмин очень…». Первая фраза заканчивается словом «добрая». И пример моей доброты. Она рассказывает ему, что я купила ей квартиру.

– Джесмин умная, – говорит она. – Однажды мы с ней нашли у супермаркета двадцать евро. Рядом с автоматом для оплаты парковки. И еще талончик на прием к врачу, с адресом. Так вот Джесмин отправила деньги и талончик по почте этому врачу и еще написала ему: кто должен был к вам прийти в это время, тот их и потерял. – Она сияет от гордости. – Здорово придумано, да?

– Просто замечательно, – улыбаясь, кивает он.

Надеюсь, на этом она остановится, приятно, конечно, когда тебя хвалят, но в то же время очень неловко. Однако она продолжает:

– Джесмин очень благородная.

Тут я не выдерживаю и, покачав головой, иду к раковине с посудой.

Один быстрый взгляд на Санди убеждает меня, что он тронут. Должно быть, он чувствует, что я за ним наблюдаю, и, на секунду оторвав глаза от Хизер, тихонько мне улыбается. Я отворачиваюсь и занимаюсь домашними делами.

Санди не всегда понимает ее, просит повторить какие-то фразы, ведь, несмотря на долгие годы упражнений по развитию речи, Хизер говорит не очень четко. И, хотя я понимаю абсолютно все, но удерживаюсь от того чтобы вмешаться. Она не ребенок. И ей не нужен переводчик.

– Да, по всему выходит, Джесмин – прекрасный человек, – говорит он, снова глядя на меня. – И я с этим полностью согласен. Думаю, многие были бы рады ее заполучить.

Я не оборачиваюсь, но краем глаза вижу его четкий безупречный профиль, и все во мне поет и трепещет. Пакет молока едва не выскальзывает из рук, оно проливается на стол, но мне все же удается перелить его в кувшин.

– Так и есть, – соглашается Хизер.

– А вы прекрасная сестра, потому что так о ней говорите.

После чего Хизер произносит слова, от которых у меня все в душе переворачивается, и я пулей выскакиваю из комнаты, а у Санди хватает такта встать и уйти, но позже он присылает мне сообщение на мобильный – он надеется, что я позвоню и мы договоримся о встрече в ближайшее время.

– Я же ее старшая сестра. Когда мама умирала, она сказала, что я старшая и должна заботиться о Джесмин. Я еще много всего делаю, но главное мое дело – защищать Джесмин.