Боги, которые играют в игры Кащеев Глеб

Дрэг-он-сити

Лэнс аккуратно вынул опасную бритву из бархатного чехла и начал медленно соскабливать пену с подбородка. Бритье было одним из многочисленных обязательных ритуалов, которыми он наполнил свою жизнь. Ежедневная правка бритвы вечером и ритуально-медленное бритье утром. Опасные бритвы не терпят суеты, а других бритв в городе просто не было. Даже эта была тщательно хранимой драгоценностью, которую, по чистой случайности, удалось выменять у одного из туристов. Во всем городе, к сожалению, в бритве нуждался только он, так что, случись что с этой — придется возвращаться к бородатому образу жизни, что означало сломать устоявшиеся годами ритуалы, что, в свою очередь, было чревато последствиями.

Закончив с бритьем и надев серый костюм-тройку — тоже часть ежедневных ритуалов — он подошел к окну, распахнул его и вдохнул сырой утренний воздух.

Свинцово-серое небо над городом навевало подозрения о грядущем дожде, но запах ветра подсказал ему, что впечатление обманчиво и зонт брать не стоит, а вот пальто не мешало бы накинуть. За ночь явно похолодало. Октябрь медленно вступал в свои права, нагоняя со стороны далекого моря влажный осенний холодный воздух.

Внизу, на набережной, учитель возился с небольшой группой юношей. Учитель уверенно стоял на воде, и вытаскивал за воротник одного из нерадивых учеников на берег. Как обычно — из десятка только один-два с горем пополам смогут освоить прогулки по волнам. Остальным промокшим юношам в ближайшей перспективе светила неделя постельного режима с температурой. Лэнс поежился, представив себе, каково было купаться в такую погоду, и закрыл окно.

Ровно в девять, с первым ударом часов на ратуше, он распахнул входную дверь и улыбнулся почтальону. Лэнса радовали неукоснительно соблюдаемые ритуалы, и доставка газеты к его двери ровно в девять утра была одним из них. Почтальон козырнул и протянул утренний выпуск. Поблагодарив его, Лэнс вышел на улицу, прикрыл дверь, и пошел вниз по набережной медленным шагом никуда не спешащего человека. Поравнявшись с группой мокрых и дрожащих молодых учеников, он обменялся с учителем приветственными кивками. Юноши, отбивая стаккато зубами, хором поспешили поздороваться: «Доброе утро господин Хранитель». Удостоив их еще одного кивка, Лэнс продолжил путь по набережной в сторону ратуши.

Примерно на полпути от дома к центральной площади, где река делала небольшой поворот и в этом месте открывался самый живописный вид на дворец, он присел на свою скамейку, положил ногу на ногу и, наклонив голову на бок, критически оглядел дворец.

Плющ и хмель давно оплели здание, закрыв зеленой листвой и переплетением стеблей все окна, и уже давно выбрались на крышу, старательно осваивая все неровности на ней. Печная труба, неукоснительно разрушаемая временем и весом растений, уже потеряв некоторое количество кирпичей, критически накренилась. Лэнс попытался оценить, насколько ее наклон изменился со вчерашнего утра. Вероятнее всего, до конца недели она не доживет.

Процесс постепенного разрушения дворца приносил ему некоторое странное удовольствие.

Несколько минут спустя, он развернул газету. Названия у газеты не было — это было единственное периодическое печатное издание в городе, и, поэтому, не нуждалось в названии, как в чем-то, отличающем его от конкурентов. Это была просто «Газета».

На первой полосе сообщалось о том, что за ночь в городе выросло целых два новых здания, причем одно из них — долгожданное здание оперы. Конфликт между театральной труппой и музыкантами за очередность использования сцены единственного в городе театра уже давно действовал горожанам на нервы. Причем, еще два здания проклюнулись из-под земли, и журналист вовсю строил радужные предположения, какие сюрпризы нас ждут, когда здания созреют окончательно. Осень всегда была урожайной на дома, но, чтобы четыре здания появлялось за неделю… Лэнс не мог такого припомнить. Это внушало некоторое беспокойство — как будто город предчувствовал появление новых жителей.

Фотография нового здания оперы была ясно сделана в спешке — хотя здание на картинке выступало во всей красе мраморных лестниц, высоких колонн и белоснежных скульптур, газовые фонари в сквере перед оперой, попавшие в кадр, еще не выросли и не распустились окончательно.

Остальные полосы газеты действовали умиротворяюще — новости о свадьбах, о рождении детей, пара некрологов, причем касающихся глубоких стариков, ряд объявлений о купле-продаже и прочая повседневная суета города, говорящая о том, что город живет спокойной размеренной жизнью и исправно функционирует.

Свернув газету, Лэнс поднялся и продолжил путь к ратуше. Ровно в десять ему надо было приступать к службе.

Хотя, кто-то иной, вроде стоящего у центрального городского фонтана и удивленно оглядывающегося молодого человека в джинсах и толстовке, мог бы изрядно удивиться, узнав, в чем именно состояла служба городского Хранителя.

Все, что должен был делать Лэнс, хотя «должен» тут не совсем правильное слово, ибо долг был скорее моральным, нежели материальным, так это прогуливаться в центре города, здороваясь и показываясь как можно большему числу людей. Город был должен видеть, что Хранитель с ним, что он жив, здоров и никуда не уехал. Это было залогом спокойствия и благополучия. Это означало, что Дракон не вернется.

В первую очередь, Лэнс посетил бакалейную лавку. Бакалейщик, как обычно, улыбнулся ему, поприветствовал и поинтересовался, не нужно ли господину Лэнсу что-либо из его скромных товаров. Поборов краткий соблазн взять-таки несколько сигар — Лэнс в качестве очередного упражнения для самоконтроля в этом году бросал курить — он вежливо поболтал с бакалейщиком о погоде и наступлении холодов, а затем покинул его лавку и заглянул в соседний книжный магазин. Магазин был пуст. Хозяин книжного еще вчера жаловался на нездоровье, так что, наверное, сегодня решил отлежаться. Магазины и лавки в городе никогда не запирались, даже на ночь, ибо вдруг кому-то из жителей срочно понадобиться что-либо посреди ночи.

Соблюдая не строгий и не обязательный, но все-таки устоявшийся ритуал, Лэнс обходил магазин за магазином, раскланиваясь с прохожими, и проводил в каждом от пяти до десяти минут, болтая ни о чем с владельцами и посетителями. Он также перекинулся парой слов с двумя знакомыми извозчиками, ожидавших пассажиров на центральной площади.

На выходе из молочной он столкнулся с Син.

— О, Лэнс, доброе утро, — девушка, несмотря на погоду, была одета во что-то умопомрачительно летнее и воздушное. В руках она держала, прижимая к себе, внушительный кулек с нежно розовыми ягодами, — Я тут черешни достала, представляешь, в октябре-то. Угощайся.

Лэнс проследил глазами, как очередная ягода скрылась за яркими, никогда не знавшими помады губами. Он никогда не поднимал взгляд выше ее губ и уже стал забывать, какого цвета были ее глаза, в которые ему ни в коем случае нельзя было смотреть.

— Спасибо, Син, — произнес он, стараясь выглядеть равнодушным, и, с трудом оторвав взгляд от ее губ, взял пригоршню ягод, — тебе не холодно?

— Нет, Лэнс, мне не холодно… мне скучно, — внезапно поменяв настроение и тон, ответила она, — мне наскучил этот город, и я ненавижу осень и холода, ты же знаешь. И сегодня я решила, что я точно уеду.

Лэнс отвернулся, сделав вид, что рассматривает часы на ратуше, а Син, помолчав, продолжила:

— Я собиралась это сделать уже которую осень, а сегодня проснулась, и решилась. Мне ночью снилось море. Я ни разу не была на нем, и видела только на картинках, а оно мне снится. Почему, Лэнс? Я ведь могу состариться здесь и так никогда не увидеть его по-настоящему. Ведь где-то, я знаю, на юге, у моря, есть страны и города, где никогда не бывает холодного Октября…. Возможно, оказавшись там, я пойму, что там ничуть не лучше, чем здесь, но, если я не поеду туда, я совсем потеряю себя в этом унылом городе. И, как только я сегодня утром решила, что уеду, так вдруг какой-то фермер на дороге вручил мне вот эти ягоды. Он сказал, что ему их прислали с юга. Это словно знак, Лэнс, что я все решила правильно…. Почему ты молчишь?

Лэнс думал о том, что, наверное, мог бы вообразить мир, в котором Син будет счастлива. Такой же небольшой городок, но у теплого моря, большой и светлый дом в черешневом саду, с крыльца которого можно разглядеть синеву волн. Большая терраса из светлого теплого камня, наполненная светом солнца и морским ветром… А он останется в этом городе без ее улыбки. Наверное, это было правильно.

Он понимал невысказанный ею вслух вопрос — поедет ли он с ней. Она также знала и ответ, который между ними двумя никогда не будет озвучен. Уехать отсюда означает, по сути, предать всех этих людей, радостно улыбающихся Лэнсу по утрам. Если уедет Хранитель, то может вернуться Дракон, и уж точно сразу же вернется страх. Страх отравит город точно так же, как это было семь лет назад, превратив его в загнивающий, грязный, пропитанный туманами и плесенью хмурый городишко, где двери всегда запираются на несколько замков, а по улицам люди передвигаются быстрым шагом, и испуганно оглядываясь по сторонам. Пока стоит дворец, Лэнс привязан к этому городу как сторожевой пес к будке.

Она понимала это. Син — единственный свидетель его битвы с Драконом, понимала его лучше, чем кто-либо другой в этом городе. Она не спросит, чтобы не вынуждать его отвечать.

Они помолчали, стоя рядом и старательно не глядя друг на друга.

— У нас, кстати, турист, — внезапно сказала Син, — как обычно, у фонтана. Я его видела минут десять назад. Если поспешишь, он не успеет никуда уйти, а тебе не придется разыскивать его потом полдня.

— Спасибо, — ответил Лэнс, — значит, мне действительно надо идти.

— Да, конечно, иди, — сказала Син грустно.

Отвернувшись, Лэнс пошел быстрым шагом к площади с фонтаном, стараясь побороть искушение оглянуться. Он чувствовал, что она смотрит ему вслед.

Турист действительно не ушел далеко, и в данный момент, сохраняя глупое недоуменное выражение лица, выходил из обувной мастерской обратно на фонтанную площадь. Смуглый и темноволосый парень, лет двадцати пяти, одетый совершенно невзрачно по меркам Москвы, здесь выделялся как белая ворона. Лэнс быстрым шагом подошел к нему.

— Добрый день, молодой человек. Вижу, вы несколько растеряны и не можете понять, где очутились?

— Э-э, — протянул тот, — да. Я только пошел в ту дверь … и вдруг оказался здесь, и э-э… не понимаю где я, блин, и как обратно уйти.

— Понимаю. Не вы первый оказались в такой ситуации. Не волнуйтесь, я знаю, как вернуть вас назад, — Лэнс был подчеркнуто вежлив и спокоен, хотя парень чем-то ему категорически не нравился.

— Куда я вообще попал?

— Вы слышали про параллельные миры? Вот, если говорить упрощенно, вы попали в один из них. Иногда, крайне редко, некоторые двери ведут совсем не туда, куда вы ожидали, — сказал Лэнс вслух, а про себя подумал: «Особенно, если я специально оставил ее открытой сюда.» После каждого свалившегося в город случайного туриста, он перемещал дверь в новое место, стараясь как можно тщательнее замаскировать ее там, в другом мире, но никогда не закрывал ее насовсем, ибо открыть ее второй раз уже было нельзя. Если дверь закрыть, он никогда не вернется в Москву, из которой пришел когда-то, много лет назад. Может быть, он никогда и не захочет этого делать, но окончательно сжигать мосты был не готов.

— И как зовется этот город?

— Дрэг-он-сити. Если хотите, я могу кратко показать вам город, прежде чем отправить вас назад, в Москву. Самое главное — успеть до того, как сядет солнце, иначе вы уже не сможете вернуться.

Это было неправдой, но хорошо действовало на всех новоприбывших. За остаток светового дня они успевали удовлетворить частично свое любопытство, и затем вечером счастливые возвращались к себе домой, надеясь потом повторить этот путь и притащить побольше друзей, но вот в прежнем месте в Москве уже не оказывалось нужной двери.

— Э-э… протянул опять парень, у которого быстрота мышления явно не была самой сильной стороной, — а я что-нибудь буду за это должен? У меня же нет этой… вашей местной валюты. Кстати, что у вас тут за деньги? Рубли случайно не принимаете?

— Вам будет сложно понять, молодой человек. У нас тут нет денег как таковых.

— Это как? А вот магазины же… или кафешка. Если я есть захочу — чем там платить?

— Ничем. Хозяин трактира будет рад накормить вас бесплатно. Вы хотите поесть сейчас?

— Э..э. Нет. Пока не хочу…

— Хорошо, тогда пойдемте, я покажу вам город.

— Мда… тут-то мне карта и пошла, — прошептал турист.

— Что? — переспросил Лэнс.

— Ничего, это я так, о своем.

Через несколько минут они вышли на центральную площадь. Турист все еще выглядел несколько ошарашенным, но все никак не мог сформулировать распиравшие его изнутри вопросы.

— Это центральная площадь, где, как видите, стоит наша ратуша, и расположено большинство магазинов и лавочек, — продолжал Лэнс нейтральным и занудным тоном экскурсовода. Главное было загрузить туриста как можно больше, толком не дав ему одуматься и постепенно подводить его к двери домой. Обычно это срабатывало.

— А в ратуше сидит ваш мэр? Или кто тут у вас правит? — наконец выдавил из себя парень.

— У нас нет центрального управления. Каждый просто занимается своим делом.

— Как нет? А кто же следит за порядком?

— Сами горожане и следят. Если каждый занимается своим делом, не нарушает закон и старается сделать город лучше, то никому не надо следить за порядком. Просто не появляется беспорядка. Прежний правитель города был несколько… нехорош. С тех пор, у нас неприятные ассоциации, связанные с идеей, что нами должен кто-то управлять, — добавил Лэнс после некоторой паузы.

— Да я смотрю, у вас тут коммунизм какой-то, — турист внезапно расплылся в улыбке, — Ну а полиции или стражи у вас что, тоже нет?

— Совершенно верно. Город полностью на самоуправлении. У нас нет преступлений, у нас нет даже понятия кражи. Если тебе что-то нужно, заходи и возьми в магазине. Вам это, конечно, сложно понять, но это действительно так, и это работает. Город сам обеспечивает нас большинством необходимых продуктов и товаров, а остальное привозят с ближайших ферм.

— Прикольно-о… — протянул парень, улыбаясь каким-то своим мыслям.

Они прошли мимо художника, рисующего городской пейзаж. Лэнс обменялся с художником приветственными кивками, а парень уставился во все глаза на картину. Они уже прошли мимо, а турист все, свернув шею, смотрел, как художник макает кисть в воздух и наносит яркие, светящиеся краски на холст.

— А откуда он…

— О, наш художник буквально черпает вдохновение из воздуха. Как он говорит, ему не нужны краски и палитра — он берет краски из окружающего его мира и переносит на свой холст. Я сам не могу понять, как он это делает. Магия искусства, вероятно.

Спустя некоторое время парень спросил:

— А что за странное название у города? Дрэгон… Дракон, что ли?

— Да, этот город когда-то создал Дракон. Он населил его людьми, которых использовал в качестве своих игрушек. Кукол, которыми он играл, управлял ими, как марионетками, казнил и миловал. Потом Дракона победили, а название у города осталось. Это мир Дракона.

— Это он был тем правителем, о котором ты упоминал?

Лэнса покоробил такой вольный переход на «ты», но он не стал заострять на этом внимание:

— Да, именно он. О нем тут не любят вспоминать, ибо до сих пор боятся.

— Что, многих казнил?

— Не обязательно казнить, чтобы испугать и заставить страдать. Он играл людьми, и этим все сказано. Особо, кстати говоря, увлекался красавицами. Регулярно ему во дворец приводили самую красивую девушку города.

«И когда пошла Син, — подумал Лэнс, — я не выдержал, и схватился с Драконом».

— И что — была революция, и дракона убили?

— Нет, его победил один человек, — поморщившись, ответил Лэнс.

— Ого. Герой, наверное?

— Нет, не герой. Просто житель… — Лэнс засомневался, но потом все-таки добавил — Это был я.

— Ух ты… А чем ты его убил?

— Кто сказал, что я его убил? Я его победил, а дракон признал поражение.

— А где же он теперь? — Ошарашенно спросил турист.

— Там же где и был. Во дворце. Вон то обросшее зеленью строение на другой стороне реки и есть дворец. Дракон спит там. Просто он теперь не имеет власти.

— Почему же вы, жители, не убили его?

— Это созданный им мир. Что с ним станет, если убить Дракона? Вероятнее всего, город исчезнет. Поэтому Дракон жив, и поэтому, все до сих пор бояться его возвращения. Кстати, вы по-прежнему не хотите перекусить? Ну что же, пройдемте дальше, я покажу вам здание оперы. Оно выросло только вчера…

Спустя некоторое время, когда солнце уже ощутимо перевалило за полдень, они подошли к городской стене возле восточных ворот. Недалеко от самих ворот, примерно в трехстах метрах, в стене была небольшая дверь. По слухам, когда в городе еще не выросла канализация, через эту дверь золотари вывозили городские отходы, вываливая их за городской стеной. По этой причине этой дверью горожане с тех пор не пользовались, ведь за ней, по их мнению, кроме гниющего зловониями пустыря, ничего интересного не находилось. Лэнс распахнул дверь, и по ту сторону, вместо пустыря оказался тихий арбатский дворик.

— Собственно, как я и обещал, вот ваш путь домой, молодой человек. Это ваша Москва, район Арбата. Ничего больше интересного в нашем городе нет. В крайнем случае, вы же теперь знаете путь сюда, так что… В общем, не смею вас больше задерживать. Поспешите, пока солнце не село.

Турист стоял, задумчиво глядя на дверь. Потом, ухмыляясь, произнес:

— А что я там забыл? Там меня дома менты повяжут. Я от них еле-еле ушел на этой заброшенной стройке, когда вдруг на дверь сюда наткнулся. Они же меня там ждали заранее, суки. Кто-то меня сдал. А они знают теперь кто я такой. Дома уже засада. А тут… — он обернулся и посмотрел на город Лэнса, — тут просто курорт какой-то. Денег нет, бери что хочешь. Полиции нет, правителя нет. Все мирные, на позитиве такие, словно барашки на лугу. Вот ты тут, похоже, один нормальный парень, раз дракона завалил. Ну … почти завалил. Я, думаю, мы с тобой тут можем дела организовать. Ведь ты тоже оттуда? — парень кивнул в сторону Москвы за дверью, — я сразу понял. Ты тоже сюда попал и остался, так ведь?

Лэнс в задумчивости кивнул.

— Вот, и я думаю, надо мне тут задержаться. На что мне Москва эта. Там я дилер средней руки, а тут такие возможности. Тут же все в каком-то средневековье застыло. Мы с нашими знаниями весь этот мир изменить можем. Ты, блин, решил вписаться в ситуацию, а я вот не такой. Не надо прогибаться под мир — надо мир под себя прогибать. Вот так вот. А для начала, я бы с этим вашим драконом разобрался. Сам башкой подумай — если бы он, как ты говоришь, действительно на этот ваш мир влиять еще мог, он бы что первым делом сделал бы? Власть себе вернул. А раз не может, значит, ваш город никакой связи с ним уже не имеет. Вы просто на проблему со стороны все никак взглянуть не могли. Сидите тут все и ссыте в штаны, что Дракон проснется, Дракон вернется… Надо было пойти его и кончить давно. Я ведь логично говорю? Вообще не фиг откладывать дело в долгий ящик — я тебе предлагаю вот пойти и прямо сейчас решить этот вопрос с Драконом. Согласен?

Лэнс в задумчивости посмотрел на него, словно что-то взвешивая, а затем, решившись, ответил:

— Согласен. Если ты так хочешь, я, пожалуй, отведу тебя к Дракону.

— Только смотри, на попятную там не пойди. Если мы напарники, то чтобы вдвоем с ним разбирались. Если уж согласился, чтобы не кинул, не убежал. Ты его один раз одолел, слабые места там знаешь. Если мы вместе идем ваше чудовище валить, то значит вместе. Я предательство не прощаю.

— Обещаю — я не убегу, — ответил Ланс, поглядев куда-то чуть выше головы парня, — и слабые места у дракона тоже покажу, если так просишь.

— Отлично. У меня вот и волына есть. Я так понял у вас огнестрела тут вообще нет?

Лэнс в ужасе посмотрел на пистолет, который парень вытащил из-за пояса.

— Так что сила на нашей стороне, напарник, а теперь закрывай свою калитку, пошли лучше во дворец. Надо его очистить. Чего хорошему зданию пропадать? Кстати, а у тебя какое оружие есть, чем ты с драконом воевал то?

— У нас тут нет оружия. В городе его вообще нет. Никакого. С драконом я сражался без оружия.

— Ха. Ты его насмерть заболтал что ли? — гоготнул парень, — ладно, пошли. А после того как Дракона завалим, мы тут такими героями станем. Нас на руках носить будут. Аборигенки местные на шею будут вешаться. Ох, блин, перспективы то какие…

На мост, ведущий на дворцовый остров, они вышли, когда небо начало темнеть. Автоматически зажглись газовые фонари, но в окрестностях дворца ни одного фонаря не произрастало, так что кое-где, в зарослях дворцового парка уже начала собираться непроницаемая ночная тьма.

Они подошли к воротам дворца, но, чтобы их открыть Лэнсу пришлось изрядно повозиться, расталкивая ногами упрямые стебли хмеля. Парень, ухмыляясь, стоял чуть позади, наблюдая за неравным сражением. Наконец, Лэнсу удалось освободить одну створку, и она медленно распахнулась, со страшным скрипом давно проржавевших и не смазанных петель. Лэнс вошел внутрь.

— Ну и куда теперь? — раздался шепот сзади. Полумрак и величие приемной залы дворца, откуда в разные стороны разбегалось несколько покрытых пылью лестниц, видимо произвел впечатление на пришельца. Лэнс кивнул на центральную лестницу.

Каждый шаг звучал гулко, дробясь эхом и разлетаясь по пустым залам, а вокруг ног вились маленькие султанчики пыли. Они миновали несколько приемных комнат, и, наконец, вошли в тронный зал. С каждым шагом Лэнс чувствовал, что его напарник все больше нервничает. Его страх медленно растекался по пространству вокруг. Лэнс открыл дверь в зал, пропустил вперед пришельца, зашел и закрыл за собой дверь.

— А Дракон то где? — Спросил парень, держа пистолет наготове и оглядывая пустой зал, где в центре стояло одинокое кресло из темного дерева, а на противоположной от входа стене, отражая Лэнса и его напарника, висело огромное зеркало. Лэнс хорошо его помнил. Он когда-то любил зеркала.

— Дракон? Дракон здесь, перед тобой, — сказал Лэнс достаточно громко на фоне шепота напарника, и его голос эхом пронесся по залу. Затем, не обращая внимания на занервничавшего парня, добавил задумчиво, смотря в потолок, и опустив руку в карман пальто — извини… я так и не узнал, как тебя зовут… напарник, — с иронией добавил он, — видишь ли, в этой ситуации мне приходится выбирать кого предать — навязавшегося напарника, или все то, чем я жил в последнее время. Неудивительно, что я выбираю тебя.

— Ах ты сука… — парень еще ничего не понял, но наставил пистолет на Лэнса, — Где Дракон, мать твою?! — Прокричал он.

— Дракон? — Лэнс грустно ухмыльнулся, а затем, его голос изменился, утратив мягкость и став на октаву ниже, — Если ты еще не понял, то Дракон — это я.

Как он и ожидал, парень оторопел. Всего на секунду, но и ее хватило. Ствол пистолета качнулся чуть в сторону, и в этот момент Лэнс, вынув из кармана руку с зажатой в ней опасной бритвой, стремительным взмахом полоснул по его горлу. Он дал парню шанс — если бы удар был всего на пару сантиметров глубже, пришелец умер бы почти мгновенно, но сейчас у обладателя пистолета еще оставалось немного времени, чтобы убить Дракона, о чем он так мечтал. Но вместо этого, теперь уже бывший несостоявшийся напарник уронил пистолет и зажал руками шею, пытаясь остановить кровь.

— Ты пришел незваным и решил изменить и отнять у меня тот мир, который я так долго создавал, — гремел голос Лэнса, разносясь эхом по всему дворцу, — Это мой мир. Это мой город. Это мои жители. И я защищаю их от Дракона, который скрыт во мне. И я, тем более, не позволю другому Дракону захватить мой город, — добавил Лэнс, глядя на дергающееся тело. Затем, когда конвульсии затихли, он схватил парня подмышки и потащил к трону, продолжая начатый монолог про себя:

— Я сбежал сюда, из мира, который тогда считал реальным, создав этот город. Свою персональную тюрьму. Я воспринимал придуманных мной жителей как свою собственность, как игрушечную реальность, созданную для развлечения себя самого… пока не встретился взглядом с явившейся во дворец Син. Тогда я не только ощутил, что такое любовь. Я понял, что созданные мной люди, стали не менее реальны, чем я сам. Они давно уже живут своей жизнью, не завися от создателя. И тогда я ужаснулся. Я вспомнил все свои поступки, посмотрев на них глазами этих людей, и меня охватил ужас и стыд. Тогда Дракон ушел, а появился Лэнс. Я запирал и стирал в себе Дракона каждый день, с помощью самоконтроля и ежедневных ритуалов. Я покинул дворец и запер все, что связано с тем периодом здесь. Я даже изменил свою внешность, чтобы не иметь ничего общего с тем, каким был ранее.

Лэнс усадил труп на трон, вытащил откуда-то, из-под трона, пыльную корону, подул на нее, протер, и надел на голову мертвецу.

— А теперь я понял, что, оставляя дверь обратно открытой, я не только позволяю попасть в этот мир новому Дракону, типа тебя, но и продолжаю подкармливать своего. Ибо, если этот мир столь же реален, как и тот, откуда я пришел, то зачем мне эта дверь? Она — мое сомнение, она словно якорь, удерживающая Дракона во мне.

Лэнс закрыл глаза, мысленно потянулся и захлопнул дверь. Навсегда.

Затем, открыв глаза, он посмотрел на коронованный труп и добавил, уже вслух:

— Когда, через несколько десятилетий, кто-то будет разгребать руины дворца — он же должен найти тут останки Дракона. Иначе история будет неполной. Пусть даже это не совсем тот Дракон, которого они будут искать.

Лэнс развернулся и вышел из тронного зала, более не оглядываясь.

На мосту, соединявшем дворцовый остров с центром города, его неожиданно ждала Син, держа под уздцы двух лошадей. Туман клубами поднимался от реки, скрывая настил моста и перила, так что казалось, что девушка и лошади парят в воздухе.

Лэнс подошел и молча остановился перед ней, глядя себе под ноги. Спустя некоторое время позади раздался короткий треск, завершившийся продолжительным шуршанием осыпающихся камней. Лэнс обернулся. Часть крыши, вместе с печной трубой обрушилась на стебли растений, обвивавших дворец, но они выдержали вес камней, задержав их падение, и теперь фасад дворца медленно наклонялся вперед, перекосившись под двойным весом. Спустя несколько секунд дворец рухнул. После некоторого периода шума и грохота, разбудившего, наверное, весь город, на мост опять вернулась тишина.

— Похоже, Дракон теперь так никогда и не проснется? — Ухмыльнувшись, спросила Син.

Лэнс посмотрел на ее улыбку, а затем перевел взгляд с ее губ выше и утонул в ее серых глазах, также, как и много лет назад.

— Да, похоже на то, — тихо ответил он.

Улыбка медленно пропала с ее губ.

— Я уезжаю сейчас, Лэнс. Я хотела только спросить — отправить ли мне вторую лошадь туда, откуда я ее взяла?

— Не надо, Син. Я еду с тобой, — ответил он, а затем, задорно улыбнувшись, добавил, — ведь только я знаю дорогу к морю.

Там

• …По справедливости всем воздаётся
• там, там.
• Тюремщику — ночь, узнику — Солнце
• там, там…
• Анна Семёновна — стерва-буфетчица
• там, там.
• Кормит обедами всё человечество
• там, там…
• Жизнь бесконечная, курица-птица —
• там, там.
• Нет лагерей, отделений милиции —
• там, там…
• Нет УТП, ДНД, КВД и т. п. —
• там…
• Нет а, б, в, г, д, ё, ж, з, и, й, к, л, м, н —
• там…

(Алексей Паперный)

Я, стоя у окна, отхлебывал слабенький чай, набодяженный уже третий раз с одной и той же заварки, и смотрел, как соседка Анна Павловна тащит на поводке собаку. Упитанный скотч-терьер гулять не хотел категорически. Впрочем, иного состояния у него никогда и не наблюдалось. Собака всегда упиралась всеми четырьмя короткими лапками в осеннюю листву, а хозяйка с уверенностью и грациозностью танка тащила ее за собой по дорожке. Глубокой борозде в опавших листьях мог бы и конь позавидовать.

Я отвернулся от окна и сел за стол. Разбудил ноутбук и тупо посмотрел на белый вордовский лист. Роман не шел. Не шел настолько, что несколько раз набитое название многократно стиралось, радикально менялось и опять стиралось. Герои с самого начала были картонными куклами и отказывались начинать жить своей жизнью, помогая автору отстраивать роман. Больше всего это напоминало прогулку соседки с ее собачкой — герои прекрасно чувствовали себя в качестве пробелов на белом листе и никак не хотели начинать действовать.

Допив подкрашенный чайными листьями кипяток, и так и не напечатав ни слова, я поднялся из-за стола и вышел в коридор. В пустом в не сезон санатории шаги раздавались гулко, разливаясь эхом по окрашенным больничной слабо-зеленой краской коридорам, создавая гнетущее ощущение одиночества.

Спустившись на первый этаж и пройдя по не обогреваемому стеклянному переходу, где три когда-то выбитых стекла были заколочены пожелтевшей и разбухшей уже от дождей фанерой, я наконец добрался до столовой.

Анна Семеновна, практически в одиночку заправлявшая столовой — страшная стерва, и воплощение уже, казалось бы, давно потерянного советского «Вас много, а я одна», имела привычку запирать столовую в период между полдником и ужином, хотя, по расписанию, должна была обеспечивать проживающих горячим чаем постоянно. Безнадежно подергав запертую дверь и не дождавшись никакой реакции, я поплелся обратно. Все тепло, полученное от стакана кипятка быстро растерялось при путешествии по холодным переходам, так что в номер мне удалось вернуться уже озябшим.

Батареи топили плохо. Иногда казалось, что здание даже накапливало ночной холод так, что днем в нем было прохладнее, чем на улице.

Я надел на свитер еще и пальто, натянул перчатки и вновь подошел к окну. Сквозь черную сеть веток с остатками желтой листвы вдалеке проглядывала река.

Санаторий, находившийся на острове посреди реки, имел с берегом только паромную связь. Вопреки расписанию, паром категорически отказывался ходить два раза в день, и подплывал к острову только по вызову — когда у проживающего в санатории заканчивалась путевка. Так как санаторий, по советской привычке, жил строго определенными заездами, то все нынешние обитатели его появились здесь одновременно, и уехать, по идее, тоже должны были одновременно. Поэтому мне еще ни разу не удавалось увидеть грязно-белое пятно парома на волнах реки. Ни разу до этого момента.

С каким-то неожиданно-радостным волнением я наблюдал за приближающимся паромом. Что бы он ни нес на себе — это гарантировало хоть какое-то изменение в набившем оскомину заплесневелом постоянстве жизни санаторных обывателей.

Спустившись на первый этаж, я наткнулся на Петра Николаевича, мрачно восседавшего в инвалидном кресле, словно на троне. По слухам, обитатель кресла в прошлом был актером какого-то театра. Значимость театра и величественность ролей сильно зависела от степени дружественности отношений рассказчика с Петром Николаевичем. Бывший артист имел неприятную тенденцию отлавливать слушателей в фойе санатория и, прицепившись словно рыба прилипала, начинать жаловаться на тяжелую судьбу бывшей знаменитости, незаслуженно забытой неблагодарными зрителями. Я попытался было проскользнуть за спиной инвалида незамеченным, но слух у старика был не по годам хорош — моментально развернувшись в кресле тот воскликнул хорошо поставленным скрипучим голосом:

— А, Иван Михайлович, вечер добрый. Как вам сегодняшняя погода?

Погода уже вторую неделю царила на улице совершенно одинаковая — пасмурная, преисполненная туманами мерзость.

— Вечер добрый. Погода отвратительна, как всегда. Прошу меня простить, но я спешу встретить паром. Представляете — впервые за столько времени кто-то новый приезжает.

— Голубчик, все это суета сует. Вот поживете с мое. Меня, кстати с утра радикулит беспокоит. Видимо к перемене погоды. Боюсь, как бы дожди не зарядили. Я вот вчера Ирине Семеновне жаловался на суставы. Вы же знаете, у меня артрит. Так представляете, что она ответила?

— Боюсь даже предположить, — вздохнув, ответил я и с тоской поглядел на дверь. Паром уже должен был подойти к пристани. Жалобы актера на свое здоровье могли продолжаться бесконечно. Причмокивая губами и брызгая на собеседника слюной, он подолгу смаковал каждый очаг боли или беспокойства на своем немолодом теле, обвиняя всех окружающих докторов в некомпетентности. Избежать же своей порции жалоб не удавалось никому. Сбежав сейчас, я попал бы в черный список недослушавших, и скрипящая инвалидная коляска будет охотится за мной по коридорам уже вполне целенаправленно. В крайнем случае, если охота не удастся, старик встретит его на ужине — перед дверью столовой, сядет рядом, и весь ужин будет смердеть и брызгать слюной с кусочками пищи в чужую тарелку, в деталях описывая какой-нибудь приступ геморроя. Все возражения собеседника актер просто не слышал. Ему надо было либо не попадаться на глаза, либо получать свою порцию в режиме лайт, сразу как был отловлен.

Я прослушал лекцию о лечении артрита грязями, и рассуждения о том, что местные доктора в лице Ирины Семеновны ничего не смыслят в грязях. На мое счастье, в этот момент безнадежно скребя когтями по мрамору из дверей показался втаскиваемый на поводке скотч терьер, возглавляемый своей монументальной хозяйкой. Петр Николаевич заметно оживился и, громко воскликнув: «Анна Павловна! Как вам сегодняшняя погода?», — потерял ко мне всякий интерес и покатил ближе ко входу, специально наезжая колесом на провисший поводок, тем самым лишая даму собачкой возможности маневра, ибо хозяйка собаки давно значилась в списках тех, что часто сбегал от старика.

Воспользовавшись возможностью, я проскользнул к двери и выскочил в напитанный влагой и наполненный запахом осеннего тлена парк.

От пристани к санаторию шли две дороги. Одна покороче, но не асфальтированная, протоптанная просто в парке, видимо еще летом, многочисленными желающими посмотреть на реку. Вторая более длинная, дугой огибающая парк, но зато покрытая старым потрескавшимся асфальтом. Предположив, что новые отдыхающие, скорее всего будут с чемоданами, чьи колеса потребуют для себя все-таки более-менее твердого покрытия, я пошел по длинной дороге в надежде встретить их по пути.

Примерно на половине дороги, я догнал полковника. Как и любой не слишком умный служака, честно отдавший свой долг родине и не озаботившийся ни карьерой, ни связями, он дошел до звания подполковника, и был выдворен на пенсию вместе с последним повышением в звании. Родом Алексей Петрович был из Одессы, но не был в родных краях уже много лет, решив на пенсии обосноваться в Москве. В результате, рассорившись со всеми дальними родственниками и лишенный их поддержки, полковник пытался выжить в столице на одну военную пенсию, посвятив свою жизнь войне с многочисленными социальными и коммунальными службами. Видимо, чтобы передохнуть от Алексея Петровича, Собес и наградил его бесплатной путевкой в санаторий.

Ходил полковник всегда в старой, линялой, но еще весьма крепкой военной форме, и, кроме того, сохранил до сих пор свою офицерскую осанку, поэтому узнать его издалека со спины не представляло труда. Подумав, не срезать ли мне путь через парк, обходя вояку, чтобы избежать очередной нудной беседы, но, посмотрев на размокшую грязь между деревьями, я отказался от этой идеи, и, догнав полковника, поздоровался.

— Вечер добрый, Алексей Петрович.

— О, Ваня, добрый вечер, добрый. Куда спешите так?

— Я из окон заметил, что к нам паром идет. Вот, решил, так сказать, полюбопытствовать, кто же к нам приехал. Сами знаете, новых лиц давно не было.

— Ну значит мы их по дороге тут и встретим, — полковник шел размеренным медленным шагом, так что мне, поневоле, пришлось снизить темп. Идти также широко у меня не получалось, поэтому получилось, что я жалко семеню рядом.

— Кстати, — продолжил вдруг Алексей Петрович, — вы слышали последние новости? Что вы так скажете про Украину? Вот что они там делают, черти, а? Нет, чтобы сразу вопрос решить…

Тема родной в прошлом Украины была у полковника крайне болезненной. Однако, еще никому не удалось выяснить ни политические пристрастия Алексея Петровича, ни то, какую сторону в украинском конфликте он занимает. Он негодовал по любому поводу: что идет война, и, одновременно, что военные действия идут слишком вяло, что президент, не уточняя даже какой именно, никак не может договорится, что он действует слишком твердо, но полная тряпка, потому как не решается на жесткие меры.

Его нравоучительные беседы о политической обстановке изнуряли не меньше медицинских историй актера, но, к сожалению, создавали часть ежедневных ритуалов санатория. Так как все обитатели острова, включая персонал санатория, были зафиксированы в пространственно-временных координатах регулярным расписанием завтраков, обедов и ужинов, то даже законченный социофоб не смог бы избежать ни ежедневного промывания косточек всех соседей со стороны Анны Павловны, ни ворчания буфетчицы, ни распекания менторским тоном от главврача Ирины Семеновны, ни тошнотворных медицинских подробностей Петра Николаевича.

Практически отключив слух, и невпопад отвечая «Да, безусловно» и «Ну надо же» я дошел с полковником до пристани. Никаких новоприбывших не наблюдалось, однако паром продолжал стоять у берега, словно ожидая кого-то. Я оставил полковника на смотровой площадке у набережной и сбежал вниз, к пристани, чтобы хотя бы у паромщика узнать кто именно приехал к нам и куда делись эти таинственные гости.

Пьяный бородатый паромщик неожиданно встретил меня грубым окриком: «Куда прешь». Ошеломленно остановившись, я смотрел как он активно машет руками и, щедро сдабривая свою речь отборным матом, орет про то, что мне на борт нельзя.

— Да я и не хочу к вам на борт. Я только спросить хотел… — робко начал было я, но паромщик ничего не хотел слушать.

— Ага, знаем мы вашего брата. Не хочет он. Как же. Сиди на берегу, а на борт не лезь. Не тебя жду. Кыш пошел.

Продолжать беседу с грубияном совершенно не хотелось, и я, взглянув снизу-вверх на полковника, наблюдавшего за нашей перепалкой со смотровой площадки, пошел быстрым шагом короткой дорогой, через парк.

У дверей санатория меня встретила группа людей и сотрудников — по местным меркам, целая толпа.

— Вы представляете, какова паршивка! — обратился ко мне актер — заявилась тут. Совершенно беспардонная особа, хочу я вам сказать.

— Вы о ком? Кто-то новый, все таки, приехал, — спросил я?

— Приехала, приехала. Прискакала, — фыркнула медсестра.

— Да шлюха она, шлюха — я вам говорю, — ворвалась в разговор Анна Павловна, подтаскивая собачку поближе, — приехала сюда за мужиками.

Она оглядела окружающих, почему-то остановила взгляд на мне:

— Нет, я категорически не могу допустить, чтобы эта особа морально разлагала наш коллектив, — Анна Павловна почему-то говорила это все персонально мне, — я не пущу вас, туда, пока она не уберется из санатория.

В это время из дверей санатория вышла Ирина Семеновна и уверенной поступью руководителя, которой позавидовал бы любой генерал, подошла к нашей компании:

— Все в порядке, граждане, не волнуйтесь. Все выяснилось. У дамочки … — главврач сделала паузу и с видом победителя оглядела всех, — нет даже Путевки. Так что сейчас я позвоню паромщику, чтобы приехал и забрал ее назад. Она не будет тут жить.

Обитатели санатория радостно зашумели, а я, решив воспользоваться тем, что выпал из центра всеобщего внимания, пошел в сторону дверей.

— Куда? — проскрипел зловеще актер, но пытаться одновременно схватить меня костлявой рукой за полу пальто и крутить колеса инвалидного кресла у него не получилось, и я легко ускользнул от него.

Влетев фойе, я увидел гостью. Молодая девушка, одетая немного не по погоде — в легкий свитер и джинсы, вскочила со скамейки, как только меня увидела. Подбежала ко мне и остановилась в нерешительности.

— Ты… узнаешь меня? — Робко спросила она. Я растерялся. Пытаясь сфокусироваться на ее лице, я испытывал словно бы легкое головокружение. Различая отдельные детали — например свежие следы слез на щеках, непослушную прядь каштановых волос, темно-малиновый берет, но вот свести все детали в одну картину я никак не мог. Словно я наблюдал девушку через телескоп с разболтанной резкостью — то вроде резкая картина, но выхватывающая одну мелкую деталь, а при попытке уменьшить изображение — оно расфокусируется до рези в глазах. Или, скорее, это походило на ощущение, какое возникает при попытке рассмотреть какие-либо детали на ярком источнике света.

— Эмм… — протянул я, — к сожалению, не могу вспомнить кто вы. Где-то я вас видел, но, к сожалению, не могу вспомнить где. Прошу прощения, — пробормотал я.

Девушка заглянула через мое плечо. Я обернулся, и через стекло увидел, как вся процессия недовольных санаторных жителей решительно направляется к дверям.

— Пойдемте вот сюда, в зимний сад. Из него есть второй выход в парк, а то боюсь, что нам не дадут поговорить, — и я показал рукой на дверь в углу зала.

Мы смогли проскочить в нее раньше, чем в фойе появились первые преследователи. Я был уверен, почему-то, что в первую очередь они бросятся искать девушку в моем номере, так что у нас точно было некоторое время.

Мы вышли в парк, и пошли между деревьев, шурша листьями.

— Вам не холодно? — я решился прервать затянувшуюся паузу.

— Нет… пока. Мне говорили, что здесь у вас прохладно, но я не думала, что настолько. Вот, свитер одела… Скажи… те… вы хоть что-нибудь помните, из жизни до того, как вы попали сюда? — вдруг напряженно, словно тщательно подбирая каждое слово, спросила она.

— Да, конечно, — улыбнулся я. Я был писателем. Публиковался… наверное. Вот не помню только где. Жил я…

— А почему вы в пошедшем времени об этом говорите? — прервала она меня.