Боги, которые играют в игры Кащеев Глеб
— Как это? — только и смогла вымолвить я.
— Для старых богов, это просто игрушки, дорогая, — жеманно произнесла Мартышка, скорчив довольную гримаску.
— Для старых богов? — ошеломленно повторила я.
— Ну да, а на чей еще праздник ты, по-твоему, попала? — пророкотал обладатель рогатого шлема и громко заухал, видимо засмеявшись.
Тут меня накрыло. Нервы, и без того натянутые как струна, видимо не выдержали и у меня случилась классическая истерика, лишенная логики и смысла:
— Какие к черту боги, вы что меня тут за идиотку держите? Совсем в ролевые игры заигрались? На дворе двадцать первый век. Я сейчас на смартфон вас сниму, а завтра на ютюб выложу «моя вечеринка со старыми богами», все просто умрут от зависти, да? Какие боги, вы о чем вообще … такие большие, а все в сказки играете, — я почувствовала, что по лицу бегут слезы.
Тут я встретилась взглядом с сидящим на троне мужчиной, и мне стало стыдно — истерику словно выключили. Я внезапно успокоилась:
— Ну боги так боги… в конце концов. Слава богу, что не вампиры какие-нибудь, — пробормотала я, смахивая слезы. Он долго и печально смотрел на меня, и, наконец, сказал:
— Верить или нет, принимать нас или нет — твое право. Ты наша гостья, до полуночи, и можешь согреться у костра, передохнуть и поесть. Но как только ты отойдешь от костра, твои преследователи опять обретут свободу. После полуночи они также освободятся сами по себе. Так что у тебя есть только короткое время для передышки.
— Может быть, милорд, в связи с чрезвычайно необычной ситуацией, мы поможем и предоставим шанс спастись… — вкрадчиво прошипел некто похожий на ящерицу.
— Кому именно? — захрюкал, рассмеявшись толстяк рядом со мной.
— А может быть, если дичь пришла сама к костру — самое разумное воспользоваться этим и сожрать их всех? — произнесла Тигрица.
— У этого огня никогда не проливается кровь и всегда вершится правосудие, — тихо, но весомо произнес человек на троне.
— А разве не правосудием будет, если вы спасете невиновную девушку из рук бандитов? — осмелилась пискнуть я.
Тот, кого только что назвали милордом, медленно повернул голову в мою сторону и после некоторой паузы сказал:
— Я не уверен, что это правильное время для правосудия. Ни ты, ни они еще не достигли своей цели. Я вообще не уверен, что я вправе судить тебя… Ты должна пройти этот путь до конца.
Затем, после паузы, добавил:
— Хотя, немного помочь тебе я могу. Я направлю ваше движение по более правильному вектору, нежели бесцельная беготня по лесу. Ты будешь перемещаться по знакомой территории, а вот поможет тебе это или нет — зависит от тебя.
— Но я не смогу от них убежать! — воскликнула я.
— Определись сначала от кого ты действительно хочешь убежать, — произнес он, совсем уж непонятную для меня мысль и махнул рукой в сторону леса напротив себя. Обернувшись, я увидела, что в конце поляны возникла большая деревянная дверь.
— Беги туда. Через пять минут твои преследователи перешагнут этот порог вслед за тобой. Далее все зависит только от тебя. Время уже пошло, — произнес он и отвернулся от меня.
— Вот же ж блин, — воскликнула я и, чертыхаясь, побежала к двери. Офигенная божественная помощь, ничего не скажешь.
Я распахнула дверь и перескочила через порог, оказавшись в чудесном майском дне в центре Москвы. Я стояла напротив своей школы, где когда-то отучилась все десять классов. Причем я, каким-то образом, перескочила не просто из зимы в весну, но и, судя по всему, лет на двадцать назад, так как из школы выбегали дети в школьной форме советского образца. Вдруг я увидела себя — ровно такой же, как на школьной фотографии — в черно-коричневом платье, белом переднике и с большими белыми бантами на голове. Моя более молодая копия, весело помахивая портфелем-ранцем, вприпрыжку шла домой. Да, именно такой я себя и помню. Это значит, что вокруг меня сейчас находятся дворы моего детства, где спрятаться от преследователей ничего не стоит. К тому же, тут ведь есть советская милиция, еще не знакомая с реалиями 90-ых…
Я, стараясь держаться подальше от себя-ребенка, побежала за кучкой мальчишек до ближайшей подворотни, забежала за угол и остановилась в нерешительности. Реальность тут выглядела весьма странно — дома становились плоскими, словно нарисованными на листах картона. Окна и двери теряли глубину, становясь просто темными пятнами на стене, а двор не просто заканчивался — он постепенно скрывался в безликом сером тумане. Мальчишек, за которыми я побежала уже нигде не было, словно, свернув за угол, они растворились в воздухе.
Вокруг вообще не было ни души.
Что за бред, подумала было я, и попыталась вспомнить, что именно должно было быть в этом дворе… и не смогла. Я не узнавала это место. С удивлением я осознавала, что вижу его впервые. Как это могло быть, если двор находился прямо напротив школы? Я выбежала обратно, и побежала вслед за белыми бантами по безлюдному тротуару — я точно помню, что мой дом находился в конце этой небольшой улицы. Может, хоть там я спрячусь?
Девочка с белыми бантиками, словно только что соскочившая с фотографии — даже пятно на фартуке в том же месте, забежала в подъезд. Я попыталась представить, как выглядел подъезд до того, как открыла дверь, но почему-то опять не смогла. Я смутно, какими-то пятнами помнила квартиру, но не подъезд. Открыв дверь парадного, я тупо уставилась на внутренности бетонного колодца, без лестниц и лифтов. Задрав голову, на третьем этаже я увидела единственную, парящую в воздухе квартиру.
Что меня особенно удивляло и раздражало, так это то, что, начав копаться в детских воспоминаниях, я все больше убеждалась в их неполноценности. Если вы забываете какие-то старые события, то, пытаясь вспомнить их через много лет, вы, словно бы, постепенно проявляете фотографию — сначала вспоминаются общие черты, а затем, через усилия, всплывают какие-то упущенные вначале детали. С моими детскими воспоминаниями было совсем не так — четкие яркие пятна и полное отсутствие деталей, сколько не пытайся вспомнить.
Выскочив из подъезда, я увидела в конце улицы три фигуры моих преследователей. Заметив меня и радостно закричав, они рванулись вперед. Я обежала дом вокруг и опять увидела серый туман, скрывавший все то, о чем у меня отсутствовали воспоминания.
Иного выхода у меня не было, и я побежала в туман…
Внезапно я выскочила на какое-то открытое пространство, стены которого скрывались в сером тумане. Посередине круглой площадки в воздухе висел громадный, но неправильный глобус — на нем был только один континент странной формы и много-много воды. Возле глобуса стояли двое — мальчик, чьи черты мне показались смутно знакомыми, и девочка лет семи, чем-то напоминающая ту, что я только что видела возле школы с белыми бантами, только эта была одета в переливающееся изумрудное платье, а волосы ее были сверкающим золотом рассыпаны по плечам. Мальчик с девочкой спорили о каких-то разломах.
— Если провести разлом тут, то потом расстояние между океанами в этом месте будет слишком узким — тут постоянно будут ужасные штормы — хмурил брови мальчик.
— Ну это же хорошо, — возражала девочка, — бурные изменения лучше загнивания в остановившемся болоте…
В этот момент она обернулась и посмотрела на меня. Я взглянула в свои собственные глаза. Странно — этот момент кажется мне знакомым и таким реалистичным, но я его не помню. Услышав сзади топот нескольких ног, я бегу вперед, подныриваю под глобус, успев краем глаза отметить еще одну странность — нарисованные на нем слои облаков, оказывается, двигались — и бегу дальше в туман.
Я оказываюсь на дискотеке. Этот момент я прекрасно помню — первое свое свидание в четырнадцать лет. Мальчик пригласил меня на дискотеку, мы танцевали с ним до позднего вечера, после чего гуляли по ночному парку. Вот только его имя, впрочем, как и сам мальчик, впоследствии, давно потерялись в веках. Оглядывая теперь это яркое пятно в памяти, я хочу закричать от ужаса. Вокруг меня танцуют смазанные лица каких-то роботов, заучивших серию движений и повторяющих их по кругу, каждый в своем темпе. Если смотреть краем глаза, то есть ощущение, что это дискотека. Если присмотреться к лицам, то это театр абсурда с марионетками. Я вижу и себя и своего мальчика. Он более прорисован, нежели фоновые персонажи, однако и его лицо далеко от живого. Я распахиваю дверь на улицу и выбегаю наружу. Прямо от двери дискотеки тянется единственная аллея, освещенная фонарями — именно ее я и помню. Вокруг аллеи влево и вправо, насколько хватает взгляда, тянется темно-серая пустыня, затянутая туманом. Воспоминания опять очень четкие, но очень отрывистые. Словно кто-то показал мне серию фотографий, попросив запомнить, и объявил это моим прошлым, забыв пририсовать детали, оставшиеся за кадром.
— Окей, — зачем-то кричу я в воздух, — я поняла, что, то что я помню о себе — это фальшивка. Но где же я настоящая?
Ныряю дальше в туман, пока мои преследователи не выскочили из дискотечной толпы вслед за мной.
На сей раз, передо мной очень реалистичный пейзаж. Большая пещера, освещаемая тусклыми огнями костров. Несколько десятков довольно грязных существ, окружающих фигуру в изумрудном переливающемся костюме. Это снова я. На вид мне — лет пятнадцать, но я значительно выше окружающих меня дикарей. Я что-то объясняю им, преимущественно жестами. Раскрашенные охрой женщины внимательно следят за руками.
Я не помню этого, но чувствую, что этот момент мне тоже должен быть знаком. Он реалистичен.
Продолжая бежать, выскакиваю из пещеры и буквально упираюсь в ствол большого дерева. Вокруг него — серый туман. Высоко на ветвях, на длинных скрипучих цепях висит то ли сундук, то ли гроб. За спиной в тумане слышится сопение преследователей, и я изо всех сил карабкаюсь по стволу, до уровня сундука, а затем спрыгиваю в темноту, которую он хранит в себе…
Я стою на поляне, один в один похожей на ту, с костром, откуда я начала свой путь. На ней тоже сугробы, и тоже костер, но около огня только двое. Я вижу со стороны себя и Его — того самого мужчину на троне. Теперь я помню его имя. Теперь я помню свое имя. Со стороны я смотрю, как мы ссоримся, и как прошлая я уходит, упрямо тряхнув головой. Мужчина сначала хочет идти вслед за мной, но затем, подумав, остается у огня, задумчиво глядя на пламя.
Да, обидевшись, я тогда решила выбросить его из памяти, создав себе новые фальшивые воспоминания об обычном человеческом детстве. Однако, допуская вероятность, что выбранный мной путь ошибочен, я заложила часовой механизм, который должен был вернуть меня из иллюзий.
За моим плечом вырастают три фигуры преследователей. Они уже потеряли все человеческие черты — пройдя через все миры моих воспоминаний — и настоящих и фальшивых, сочиненных мною же, призванных на время заместить в памяти воспоминания о Нем. За моей спиной стоят три серые тени. Я дую на них, и они рассеиваются в пространстве как утренний туман. Мои фантомы выполнили свою функцию и разбудили меня настоящую.
Закрываю глаза и делаю шаг, возвращаясь в сегодня, на поляну с костром. Все двенадцать Зверей уже скрылись в ночи, и только Он по-прежнему дожидается меня на своем троне. Ничего не говоря, подхожу и сажусь на второй, пустующий, трон, возникший рядом. Некоторое время мы молчим, глядя на пламя.
— Я был не прав тогда, — вдруг изрекает он.
— Если в споре с женщиной вы оказываетесь правы, то немедленно извинитесь — так вроде твой любимчик говорил когда-то?
— Нет, я действительно был не прав. Мой путь вел в тупик и чуть не привел к еще одной войне, — Он сделал паузу, — Но согласись, что ты, со своим хайтеком, тоже несколько заигралась. Он, в итоге, тоже уже ведет не совсем в нужную сторону. И с твоим этим любимчиком, мессией гаджетов тоже пора заканчивать. Надо идти дальше.
Я пожала плечами:
— Согласна. К тому же мой мессия даже не живой — просто наведенный фантом. Внезапно возник, внезапно и исчезнет… Куда пойдем дальше? Биотехнологии и генетика?
— А может лучше нанозиты? — спросил он в ответ.
Я нахмурилась.
Антитело
Обратный отсчет до старта в червоточину. Если честно, то страшно до жути. Вероятность того, что мы вернемся назад вменяемыми или хотя бы живыми — где-то от нуля до ста процентов. Ну и что, что автоматический спутник слетал на ту сторону и вернулся, принеся с собой сенсацию в виде снимков планеты земного типа, а крысы на борту других зондов выжили, доказав, вроде бы, что живая материя через червоточину проходит без проблем. Только кто знает, вернулись ли крысы в своем уме? Нам же, в отличие от крыс, надо не только пролететь на ту сторону, но и, по возможности, сесть на планету. На обитаемую планету. На планету, мать ее, с неизвестной развитой цивилизацией.
Да с самой червоточиной вообще пока больше вопросов, чем ответов. Причины ее появления, что реально происходит при проходе через нее, какие физические явления лежат в основе — неизвестно, но любопытные люди, еще не поняв, на что именно наткнулись, уже запускают свои шаловливые ручонки по локоть в эту непонятную фигню, не думая о том, что будет дальше. И я — один из пальцев этой руки, рискующий жизнью ради любопытства налогоплательщиков.
Когда двадцать лет назад исследовательский зонд, летящий к кольцам Сатурна, вдруг обнаружил странное темное пятно, где-то между обитой Марса и поясом астероидов, в NASA сначала вообще не поняли, с чем столкнулись, решив, что речь идет о новом типе астероидов с чрезвычайно темной поверхностью. Лишь когда два следующих зонда ушли в эту дыру как в бездну, а облет вокруг объекта показал, что земляне имеют дело с плоским диском, а не со сфероидом, стало понятно, что … что ничего не понятно. Через объект не проходил ни свет, ни какое-либо другое электромагнитное излучение. От спутников, улетевших в дыру, не поступало никаких сигналов. Гравитационное воздействие объекта, в отличие от черной дыры, равнялось нулю. Сначала ее так и называли — безмассовая плоская черная дыра. Были построены новые сумасшедшие гипотезы, пытавшиеся объяснить явление. С тех пор, на солнечной орбите, отстающей от афелия марсианской на миллион километров, выросла целая станция, с периодичностью раз в два земных года приближающаяся к червоточине. Сам термин появился тогда, когда шесть лет назад, в дыру отправили зонд, запрограммированный через час после пролета в дыру развернуться и лететь строго обратно. Через два часа зонд благополучно вылетел из дыры, а с его видеокамер была получена первая видеозапись того, что находилось внутри: звездное небо, яркое солнце класса G и голубая планета земного типа вдали. Тогда объект и назвали «Червоточиной» — проходом в иную область вселенной.
С тех пор, число зондов, пересекавших червоточину, дошло до десяти. Стал известен и диаметр голубой планеты (90 % земного) и период ее обращения и, самое главное, то, что планета обитаема. Фотографии с хорошим разрешением показали не только города, но и искусственные спутники на орбите.
В этом месяце состоится максимальное сближение, если расстояния через червоточину вообще можно измерять, солнечной орбитальной станции «Объект» и планеты по ту сторону. Станция, и голубая планета, которую журналисты уже окрестили кто Дигеей, а кто Антиземлей, окажутся ближе всего к червоточине. Именно поэтому сегодня в червоточину отправляется первый корабль с космонавтами на борту.
О чем я думал, когда записывался добровольцем? О том, что меня не возьмут, из-за большого конкурса, а она — увидит мой отчаянный шаг и вернется. Это чем-то походило на неудавшуюся попытку самоубийства, но только в конце ждало не жалкое презрение окружающих, а наоборот — кусочек славы первопроходцев. Даже если ты останешься просто в дублерах, и вообще не будешь покидать поверхность Земли.
Конкурс оказался не таким и большим, а физиков с дипломом доктора наук было, видимо, совсем мало, так что я, внезапно, оказался в основном составе экспедиции. На мою бывшую девушку это, однако, вообще не произвело никакого впечатления: даже если она и видела мое лицо в новостях, то ни перезвонить, ни написать сообщение в мессенджер не удосужилась.
Если в начале подготовки я находился в странном эмоциональном отупении, от осознания того, что наше расставание — не просто очередная ссора, и что это, теперь уже, навсегда, то через год как-то забылась и несостоявшаяся невеста, и мысли о смерти, но, к тому времени, отказываться от участия в экспедиции было уже поздно. Нас уже слишком распиарили, вложили слишком много денег в подготовку. Чем ближе был день старта, тем мне становилось страшнее. Сейчас, когда бездушный автомат отсчитывает метры до входа в червоточину, мне страшно так, как не было никогда в жизни.
Три, два, один, ноль.
Пара секунд тошноты. Слышу, как кто-то в научном секторе блюет, но пошевелиться, чтобы посмотреть, почему-то нет никакого желания. В нашем конусообразном зале все восемнадцать участников экспедиции равномерно распределены по стенкам — пристегнуты в защитных устройствах, больше всего напоминающих кресло у стоматолога. Справа от меня ученые естественники — биолог, инженер-программист, геолог. Выше, по кругу — социолог, лингвист, медик и психолог. Напротив них — пилот, механик и капитан, а также Жоли — кинозвезда, засунутая в экипаж ради ТВ рейтингов, и, в конечном счете — ради денег на финансирование экспедиции.
Слева от меня — шесть человек спецназа, включая полковника Джона Саммерса. Именно полковник является командиром экспедиции во всем, что не касается пилотирования корабля. Кто-то из властей решил, что раз планета обитаема, то основные риски лежат именно в области контакта с местными жителями, и почему-то, с их точки зрения именно спецназ умеет решать эти риски наиболее эффективно. Солдаты вроде как от ООН, но реально состоят только из американского подразделения Дельта. Уж не знаю, как власти США смогли это продавить. На ученых, среди которых только один психолог из Америки, а остальные представляют ЕС, Китай и, в моем лице — Россию, солдаты смотрят с подозрением. Я, неизвестно почему, формально отношусь и группе ученых, и к военным, так как руководство экспедиции со стороны России довольно быстро разнюхало о том, что в прошлом я был призером по практической стрельбе, и решило иметь хоть одного члена в военном крыле космонавтов. В результате я как говно в проруби — ученые считают меня принадлежащим к касте солдафонов, а спецназовцы — примазавшимся к ним подозрительным яйцеголовым русским.
Тошнота проходит вместе со странной апатией. Судя по всему, мы прошли червоточину. Начинается массовая суматоха — все отстегиваются от стен и пытаются по очереди заглянуть в экран-иллюминатор.
Когда приходит моя очередь — я удивляюсь тому как близко к планете мы оказались. Одно дело — сухие цифры расчетов, а другое — реальный бело-голубой диск перед глазами. Я невооруженным глазом вижу океан и два континента. Получилось, что мы уже на орбите Дигеи. Теперь наш капитан попробует нас посадить на населенную планету, постаравшись убить как можно меньше членов экспедиции и местных жителей. Мы возвращаемся к своим местам и пристегиваемся обратно. Кто-то выше меня матерится из-за блевотины, заляпавшей половину верхнего яруса.
Процесс посадки капитан, занявший место где-то высоко, в кабине, транслирует на несколько экранов у нас перед глазами, так что мы все можем наблюдать то, как в атмосфере планеты, при нашем приближении, внезапно вспыхивают яркие золотистые бегущие линии, недвусмысленно дающие понять, куда именно нам надо направлять корабль. Интересно, что теперь выберет наш капитан — следовать изначально проложенной траектории посадки в пустынной части северного континента, или лететь по направляющим?
Видимо у капитана инстинкты самосохранения на месте, ибо от указаний небесного навигатора он не отклоняется. Нас немного трясет в атмосфере, но в целом, как я могу оценить, мы заходим по оптимальной траектории, экономящей горючее, так, что у нас его еще будет достаточно, чтобы взлететь с поверхности обратно.
После того, как нас еще потрясло и покрутило, а блевотины, размазывающейся ускорением по стенам, еще изрядно прибавилось, нас серьезно приложило обо что-то, так, что в глазах все померкло, а дыхание сбилось, как после удара под дых. Лишь спустя несколько секунд, в течение которых я восстанавливал дыхание, я понимаю, что это было касание поверхности. Мы приземлились.
Минуту мы сохраняем тишину, разглядывая на экранах окружающую корабль территорию. Я никак не могу избавиться от ощущения какой-то сюрреалистичности происходящего, так как нас окружает совершенно земной пейзаж. Поле, покрытое зеленой травой, лес примерно в километре от нас, слегка шевелящийся от ветра, голубое небо с белыми кудряшками облаков. Светлые двух или трехэтажные строения виднеются где-то на границе поля и леса — их форма отсюда пока в деталях не видна, но, на первый взгляд, они не слишком отличаются от земных коттеджей или вилл где-нибудь в южной Европе.
Спецназовцы первыми приходят в себя, и начинают отстегиваться и спускаться на пол. Ученые пока не в силах оторваться от вида поверхности неизвестной, но кажущейся такой знакомой, планеты, обмениваются малозначащими сейчас мнениями. Биолог, говорит, что именно такой пейзаж он и ожидал увидеть, ибо на кислородной планете со свободной водой эволюция не могла пойти иным путем, социолог поддакивает и пытается вообразить насколько местные жители будут похожи на людей — после вида строений, в их гуманоидности он уже не сомневается. Ну и остальные в том же духе — отходят от нервного напряжения и шока, пытаясь занять себя бессмысленной околонаучной болтовней.
Когда мы, наконец, вспоминаем о дисциплине и, отстегнувшись, спускаемся вниз в основные отсеки, то видим спецназовцев уже вовсю разворачивающих вторжение на вражескую территорию. Противогазы, автоматы, пара гранатометов или персональных зенитных систем — я не могу распознать модели. Сложные газоанализаторы, радары и прочее. Нас заставляют облачиться в костюмы химзащиты, после чего следует короткий инструктаж, который мы еще на станции выучили наизусть — держаться позади спецназа, строго выполнять приказы. По мнению полковника, нас сейчас будут встречать либо официальные лица, либо местные военные, и от нашей дисциплины зависит то, как будут развиваться отношения наших цивилизаций дальше.
Мне, вообще-то тоже полагается пистолет, но мне его не предлагают, а я не настаиваю. Я прилетел сюда не воевать.
Наконец, газоанализатор подтверждает данные спектрографов исследовательских зондов — азотно-кислородно-гелиевая смесь, пригодная для дыхания. Люк распахивается, и мы медленно выходим на зеленую траву.
Вокруг ни души. Ни торжественных делегаций, ни оцепленной войсками местности. Только зеленое аккуратно подстриженное поле, да светлые домики вдалеке, у леса.
— Так, мы обозначили свое присутствие, теперь ждем их реакции, не расходимся, стоим тут, — командует Саммерс. Все тринадцать человек — кинозвезду пока оставили на борту вместе с экипажем — стоят небольшой группой возле трапа, выглядя в своих белых защитных костюмах в этой расслабляющей, совершенно по земному летней беззаботной обстановке, очень нелепо.
Спустя минут десять, когда жара внутри шлема становится уже невозможной, я тихо огибаю корабль, скрываясь от остальных, и сажусь на траву. Убедившись, что за мной никто не последовал, стягиваю с себя шлем и перчатки, и трогаю траву пальцами. Совсем как земная. Воздух наполнен ароматами лета, легкий ветер шевелит мои волосы. Я не чувствую ни опасности, ни подвоха от этой планеты.
Закрываю глаза, пытаясь расслабиться и помедитировать. На Земле мне крайне редко, но иногда удавалось достичь нужного состояния гармонии с окружающим миром. Смогу ли я почувствовать эту Дигею, так же, как иногда чувствую Землю? Я убираю из головы все мысли, и пытаюсь ощутить окружающий меня мир. Через некоторое время нужное состояние внезапно приходит: я открываю свой разум и душу этому миру, а он раскрывается в ответ — мне кажется, что я ощущаю, как растет трава, как дрожат от ветра на деревьях листья. Внутри становится очень легко, от того, что я чувствую умиротворение и любовь, когда в голове возникает образ домов возле леса. Я не знаю, кто ждет нас там, но уже, почему-то верю, что местные жители не несут нам зла.
Каким — то шестым чувством чувствую, что ко мне кто-то идет. Быстро одеваю обратно шлем и натягиваю перчатки. Из-за корабля выглядывает Свен — биолог: «А, вот ты где, а то вояки уже всполошились. Саммерс хочет выдвигаться к строениям, пошли…»
Когда мы появляемся, Саммерс смотрит на меня волком, но ничего не говорит. Машет рукой, и вся группа трогается по направлению к лесу.
Вблизи здания выглядят еще менее экзотично. На мой взгляд неспециалиста, их стены состоят просто из отштукатуренного бетона. Пять серо-бежевых двухэтажных домов на опушке леса. Большие окна, застекленные террасы. Между домами петляет светло-желтая дорожка то ли из крупного песка, то ли с искусственным зернистым покрытием.
В эту минуту из дома справа выходит человек.
Мы замираем, а он… он, как ни в чем не бывало, проходит мимо нас, улыбнувшись нам и приветственно помахав рукой. Самый обыкновенный земной человек. Темные волосы, европейская внешность. Одет в просторную светло-бежевую рубашку без швов и застежек, а также в мешковатые брюки, на тон темнее. На ногах какая-то тряпичная обувь без шнурков.
Из-за небольшого здания рядом выплыл, летя в полуметре над землей, «автомобиль». То, что это средство передвижения сомневаться не приходилось — пластиковый обтекаемый корпус, явно предназначенный для больших скоростей и кресла внутри застекленной кабины наводили на мысли именно о земных спортивных авто.
Туземец сел в распахнувшуюся дверь, и летательный аппарат бесшумно взвился в воздух.
Возникла немая пауза.
— Ну, вот то, что мы тут на хрен никому не интересны я никак ожидать не мог — вслух выразил общую мысль Лео — лингвист.
— Официальные лица… войска… торжественная встреча … что делать-то будем, полковник? — психолог выразительно повернулась к Саммерсу, равнодушно рассматривающему строения.
— Нет, вы видели? … это же не просто гуманоид… это самый настоящий человек… поразительно! — немецкий биолог, чье имя я все никак не мог произнести без ошибок, восхищенно махал руками.
— Идем к тому дому, — вдруг махнул рукой полковник и направился к ближайшему слева зданию.
В этот же момент на тропинку из-за домов вышла высокая шатенка. Коричневая, похоже, что шелковая блузка, отливающая красными всполохами при каждом шаге, и облегающие темные брюки подчеркивали стройную фигуру. Выглядела девушка совершенно по земному. Я вполне мог бы встретить ее на улицах Москвы, или, скажем, Парижа и нисколько не удивиться.
Пока мы стояли, замерев от нерешительности, она подошла ближе и с улыбкой произнесла на английском: «Приветствую вас. Я знаю, что у вас много вопросов, и я готова ответить на них, а затем показать вам наш город. Транспорт сейчас прибудет».
Говорила она, с одной стороны, без явного акцента, но с другой ее речь немного напоминала выговор глухого — так говорит человек, не слышащий свой голос — гласные растягиваются, согласные произносятся слишком четко и старательно. Создавалось ощущение, что она декларирует слова, как школьник на празднике.
Конечно такого рода первого контакта мало кто из нас ожидал, и никто не смог быстро сориентироваться и что-либо ответить аборигенке. Мы стояли как истуканы и слушали чистую английскую речь:
— Я знаю, что вы прилетели издалека. Наверняка у вас много вопросов. Задавайте, пожалуйста, — доброжелательно улыбнулась девушка.
— Мы бы хотели бы переговорить с официальными лицами. Мы представляем Организацию Объединенных Наций нашей планеты и прибыли с официальным визитом, — очнулся полковник.
— «Официальными лицами»? — нахмурилась туземка, — Не понимаю термина.
— Представителями власти… — с надеждой предложил Саммерс.
— Я не понимаю, кого вы имеете в виду, к сожалению. На данный момент я вызвалась максимально проинформировать вас о нашей планете. Если я чем-то не подхожу вам, я могу уйти и попробовать найти кого-то другого…
— О нет, нет, — воскликнуло сразу несколько человек.
В это время за нашими спинами с тихим шелестом опустился большой транспорт, размером с автобус.
— Тогда прошу подняться на борт. Я покажу вам город. Кстати, вы можете снять свои маски — тут нет болезнетворных бактерий и вирусов, способных представлять для вас угрозу, — добавила она, проходя мимо нас к парящему в полуметре над землей «автобусу».
— Да мы тут просто чертовы туристы! — произнес один из солдат.
Никто из нас тогда и не мог подозревать, насколько он был прав.
С момента прилета на планету прошло пять дней. Саммерс старался поддерживать дисциплину и раздавать даже какие-то задания каждое утро, особо добиваясь, чтобы хотя бы ночевать все члены экспедиции приходили к кораблю. Но даже это не всегда соблюдалось.
Жизнь на Дигее расслабляла. От нас не скрывали ничего, но и нами совершенно не интересовались. Если мы подходили с вопросами, нам с улыбкой доходчиво объясняли все, что нас интересовало на чистом английском (а мне иногда и на русском, хотя с другими членами экспедиции на их языке не общались, насколько я знал). В целом, мы были предоставлены сами себе. Рядом с кораблем местные жители за пару часов вырастили из-под земли несколько домов, максимально похожих на земные коттеджи. Даже мебель была абсолютно земная. На этом их интерес к нам иссяк.
То, что мы успели выяснить о планете, Джон Саммерс старательно записывал на большую доску в главном зале корабля:
На планете отсутствует центральная власть. Кто управляет или координирует действия людей — непонятно.
Биосфера планеты на 80 % похожа на земную, точнее ее наземная часть, так как о подводной мы имели очень поверхностное представление, хотя в деталях отличия есть — биолог тут описал в своем компьютере с полсотни новых видов флоры — и это только в районе города.
Цивилизация технически превосходит земную минимум лет на сто. Летающие, по заверениям местных, на электромагнитном поле машины, синтезаторы пищи (в наше распоряжение предоставили целых десять штук), синтезаторы материи — наши дома вырастали буквально на глазах, сразу с нужной планировкой и содержимым. Пока ни я, ни инженер даже в принципе не поняли их внутреннее устройство, хотя один из синтезаторов пищи разломали как маленькие дети — до винтиков.
Экономический строй отсутствует в виду отсутствия экономики, денег и товарно-денежных отношений. Все что тебе нужно — синтезируешь себе сам, в неограниченных количествах. Однако все ходят на работу и большую часть свободного времени именно работают на благо общества. Какие у них стимулы — непонятно.
Компьютеров или иных вычислительных устройств на планете никто из нас не наблюдал, но наши планшеты и ноутбуки не вызывают у местных никакого интереса.
Никто никогда не слышал местного языка — туземцы общаются только с нами. Между собой общение у них явно существует, но мы не знаем, как оно осуществляется.
Ответы местных на все непонятые выше пункты — совершенно искренние, но абсолютно бессодержательные. Мы явно не понимаем чего-то главного в этой планете.
Сейчас Саммерс записывает мой доклад по его заданию — выяснить есть ли на планете оружие.
Оружия, как оказалось, не только нет, но и сама идея насилия личности над личностью кажется местным жителям крайне дикой.
Саммерс довольно кивает, что-то отмечая в планшетке. Я стараюсь закончить доклад побыстрее, чтобы он не задал вопросов о моем информаторе. Почему-то, я держу эту часть своей жизни втайне от всех. И еще… мне крайне не понравилось выражение лица полковника.
Я увидел ее на берегу океана, куда я прилетел, чтобы посмотреть на местное море. Она сидела на небольшом пирсе и общалась с дельфинами. Еще когда я издалека увидел хрупкую фигуру и развевающиеся на ветру светло-русые волосы, то внутри что-то сжалось, в предвкушении чуда. Я с трудом сделал следующие несколько шагов, боясь, что наваждение пропадет.
Она была очень похожа на мою несостоявшуюся земную невесту, но отличалась от нее так же, как бриллиант отличается от ограненной стекляшки. Это была даже не любовь с первого взгляда — это было наваждение. Тогда, у моря, я так и стоял позади нее, не в силах отвести взгляд, пока она с улыбкой не обернулась и жестом не пригласила присесть рядом.
С тех пор я каждое утро прилетал к ее дому, и весь день проводил рядом с ней.
Мы купались, кормили дельфинов, летали на каких-то подобиях парапланов, и разговаривали. Разговаривали часами. Я — про свою земную жизнь, она — про свою работу синтез-биологом (точнее слова в русском не нашлось), про своих родителей и сестер, про удивительных дельфинов, чью культуру она изучает в качестве хобби.
Какие-то крохи знаний, полученных от Арлаты, я доносил до Саммерса, но большей частью все, что я узнавал, я хранил в тайне.
Сегодня мы провожали закат на берегу моря, сидя за небольшим столиком, и наслаждаясь каким-то сложным напитком, который Арлата наколдовала у синтезатора. Напиток не создавал ощущение алкогольного, но кружил голову не хуже шампанского, и, набравшись смелости, я пригласил ее потанцевать. Идея танца была ей незнакома, но она довольно быстро освоилась и позволила вести себя в медленном танго. Чувствуя запах ее волос, слегка касаясь ее щеки уголком своих губ, я просил небеса продлить этот момент как можно дольше. И в этот момент она, повернув голову, поцеловала меня…
Когда мы лежали обнаженные на берегу, отдыхая после любовных объятий, она вдруг сказала вслух:
— Астарта считает, что сейчас — самое время. Ты наиболее открыт. Если ты, конечно, хочешь.
— Хочу чего?
— Стать как я. Впустить в себя Астарту и стать ее частью одновременно. Мы не знали, возможна ли инициация взрослого, да еще и рожденного в другом мире, но Астарта считает, что именно ты и именно сейчас можешь быть инициирован.
— Кто такая Астарта?
— Сложно описать. Это как часть нас всех. Когда-то это был центральный… не могу найти слов. Скажем — суперкомпьютер, взаимодействующий с каждым с помощью имплантов. С тех пор многое изменилось — компьютера давно уже нет, и импланты не нужны. Это как часть нас самих, которая объединяет всех.
— Управляет вами?
— Нет, что ты. Зачем ей это? Астарта — как советник, который всегда рядом, как мост между разумами двух любых существ. С ее помощью я говорю с моими родителями, которые на другом континенте, и с дельфинами, и с биологами-коллегами.
— Так ты со мной была только ради этого? Чтобы Астарта получила ко мне доступ?
— О нет… что ты… Не закрывайся. Я чувствую, что твой разум опять захлопывается в свою раковину. Я люблю тебя. Но сейчас для меня ты как … слепой… как глухонемой, который вот сейчас может прозреть и научиться говорить. Ты уже однажды открылся Астарте — она говорит, что это было возле корабля. Она взяла из твоего открытого разума все знания о вас — именно поэтому мы умеем говорить на вашем языке, хотя это и очень непривычно. Мы давно не пользуемся словами. Вслух невозможно сказать то, что думаешь. Я вот — не умею. Я столько хочу сказать, и не нахожу слов.
— Хорошо. Я верю тебе. И я люблю тебя. Ради тебя, давай. Я готов к этой вашей Астарте. Что мне надо делать?
— Не двигайся. И постарайся ни о чем не думать. Откройся мне, как пять минут назад, и как тогда, у корабля, когда ты сидел на траве.
Она припала своими губами к моим, одновременно с этим обхватив мои виски ладонями.
Через секунду мой мозг окатило теплой волной, и Астарта заговорила со мной.
Мечтали ли вы когда-либо о все понимающем друге и учителе? Который знает все, который готов принять тебя всегда таким, какой ты есть и дать совет тогда, когда тебе это нужно. Который всегда рядом. Это невозможно описать словами, но, похоже, что это именно то, что ищет в молитве любой верующий, ищет ребенок в своих родителях, все мы ищем в друзьях и любимых — и все это вместе.
«Теперь ты понимаешь?» — возник ряд образов в моей голове, окутанный теплым ощущением Арлаты. Это было больше, чем слова. Чистые эмоции, образы, сочетающие в себе все пять чувств. Мне действительно больше не были нужны слова, для общения.
Через два дня Астарта посоветовала мне вернуться, наконец, к кораблю. Увидев команду, я был поражен изменениям — от бывшей безалаберной веселости не осталось и следа. Подавленные чем-то ученые и собранные по-военному солдаты. Судя по всему, корабль постепенно готовился к отправлению.
Экспедиция сворачивалась. Дома стояли пустыми, почти все оборудование было погружено в корабль.
Саммерс встретил меня криком. Я оправдался перед ним только тем, что вживался в местную цивилизацию, согласно его же инструкциям, пытаясь найти физическую природу местных технологий.
— А, это теперь уже не так важно, — сказал он внезапно, — Пойдем.
Мы отошли по тропинке подальше от домов.
— Планы изменились, — продолжил он, — только прежде скажи, ты за эти дни так и не обнаружил технологии, с двойным применением — не оружие, но такие мирные технологии или машины, которые можно было бы использовать, скажем, для отражения агрессии?
— Нет. Совсем нет. Похоже, даже термин агрессия им не знаком. А зачем вам… — и тут я понял зачем. И Саммрес увидел по глазам, что я понял.
«Астарта… неужели?»
«Да. Но мы справимся. Постепенно, но справимся. Они тоже когда-нибудь впустят в себя меня, и агрессия остановится»
«После того, как прольется кровь»
«Я постараюсь избежать этого».
Полковник продолжил:
— Мы представляем тут интересы Земли. Местные не готовы делится с нами технологиями и знаниями, а представь себе, насколько нужны нам эти самые синтезаторы еды, хотя бы. Сколько голодных смертей можно было бы предотвратить. У нас нет выбора. Мы должны колонизировать эту планету. Мы уже проработали тщательно весь план. Ты, с остальными учеными, летите на станцию. Мы остаемся. К моменту вашего возвращения мой отряд захватит континент. Пока остальные будут осознавать случившееся, с Земли стартует еще пять кораблей с войсками, крупнее нашего. Такой план прорабатывался, на случай агрессии со стороны местных через червоточину, но теперь ему найдется иное применение. Корабли уже готовы и находятся на подходе к станции «Объект».
«Астарта… почему мы так отягощены злом? Почему, найдя красивую хрупкую вещь, не наслаждаемся красотой, а думаем в первую очередь как ее захватить, или сломать, чтобы не досталась другим? Не отвечай. Не надо. Это глупый риторический вопрос… Мы словно разносим бациллы зла вокруг себя, заражая даже этот чистый мир.»
Но…
На каждый вирус, чтобы защититься, организм должен выработать антитела. Нечто, несущее в себе части вируса, но выступающее на защите организма, мира, вселенной.
— Полковник, тогда соберите ваших людей. Вам надо знать еще кое-что, что может скорректировать ваши планы. Я предпочел бы сказать это сразу всем шестерым.
— Хорошо. Через пять минут вон там, на поляне, — Саммерс быстрым шагом направился обратно к кораблю.
Я смотрел, как остальные члены экспедиции закончили погрузку и, прощаясь с планетой, заходят внутрь корабля.
Я знал, что если я не сделаю это сейчас, то уже не сделаю никогда. Пока я могу закрыть свой разум и не слушать, что хочет сказать Астарта. Пока она не изменила меня полностью. Пока во мне еще остается частица зла и ненависти. Сейчас я — идеальное антитело к земному вирусу ненависти и жажды власти.
Все шестеро спецназовцев собрались на поляне. Я вышел в центр. На секунду закрыл глаза. Потом выдохнул и сказал.
— Я не могу вам позволить разрушить этот мир.
— Ах ты крыса… — начал было Саммерс, но осекся, увидев в моих руках пистолеты.
Синтезатор материи на моем поясе мог производить все, что я могу в деталях представить. И впервые в истории планеты он сотворил оружие.
Спецназ умеет доставать оружие очень быстро. Но шесть целей в лучшие годы я умел поражать с близкой дистанции менее чем за две секунды.
Достать пистолет успел только последний. Его выстрел ушел в небо.
Я медленно брел к кораблю.
«Прости меня Астарта. Выбора не было»
«Мне не за что прощать тебя, и выбор есть всегда. Это твой выбор. Были и другие, но никто не знает, какой выбор был лучше.».
«Я должен продолжить начатое. Я должен лететь обратно к себе и остановить остальных»
«Это сделать проще, чем ты думаешь…»
Никто не спросил меня где полковник, когда я вернулся к старту корабля. Я даже не знаю, слышали ли остальные выстрелы в лесу, и предпочли сделать вид, что ничего не случилось, или действительно не в курсе того, что произошло.
Взлет прошел штатно, через пару часов мы прошли червоточину и вывалились в свое, обычное, пространство, рядом со станцией.
«Астарта?»
«Да, я здесь.»
«Но как? Излучение не проникает через проход.»
«Я же часть тебя. А ты часть меня. Мне не нужно никакое излучение. Я всегда буду рядом».
«Арлата?»
Волна тепла и любви в ответ.
«Я вернусь. Астарта подтвердит. Мне нужен только год.»
«Я знаю, я буду ждать».
Нас отпустили на Землю спустя месяц. Все это время шло расследование гибели полковника, но, в конце концов, власти были вынуждены признать мою версию, что самоубийственное желание полковника в одиночку воевать с целой планетой и его недооценка системы обороны чужой цивилизации окончились для него плачевно, но, слава богу, не привели к серьезному конфликту наших миров.
За это время предположения Астарты подтвердились — инициировать землян можно и во взрослом состоянии, в моменты не только радости, но и горя и отчаяния, которые на Земле случаются, увы, гораздо чаще. Я подарил Астарту кинозвезде Жоли еще в полете — у нее тоже случился роман на Дигее, и она тяжело переживала расставание. Вчера она звонила и рассказала, что они придумали, как передать Астарту целой куче людей во время ее очередного телеинтервью.
Найти массы людей в горе и отчаянии на Земле, оказалось не так уж и сложно. И превратить их отчаяние в надежду, с помощью Астарты — еще проще.
Теперь я не антитело к вирусу зла. Теперь я сам стал вирусом, но с противоположным знаком. По оценке Астарты, критическая масса людей, принявших ее, людей, постепенно очищающихся от ненависти, зла и отчаяния, накопится уже примерно через год, и тогда Землю ждет революционный скачок, а я получу моральное право вернуться к той, с которой постоянно общаюсь, невзирая на миллионы километров между нами.
Фактор веры
Фактор (от лат. Factor) — причина, движущая сила какого-либо процесса (англ. factor — агент, посредник).
(БСЭ)
Я ужасно не любил этот уже набивший оскомину штамп «Ему казалось, что жизнь проходит мимо него». Уверен, что тот, кто вставляет подобные строки в свои книги, внутри себя совершенно уверен, что мимо него-то уж точно никакая жизнь, как раз, не проходит. Если бы он действительно попытался ощутить состояние своего героя, то никогда бы не написал подобной ерунды. Герои дешевых романов, в чьи уста обычно вкладывается эта фраза, на самом деле, чувствуют совсем иное. Уж я-то знаю. Тебе не кажется, что жизнь проходит мимо — она вообще где угодно, но не здесь, не вокруг тебя. Ты словно муха, попавшая в клейстер — можно шевелиться и трепыхаться, но в непродолжительный период до твоей кончины тебя все равно будет окружать все та же липучая гадость, из которой нет шансов вырваться. Эта липкая белесая мерзость — отныне весь твой мир, вся твоя вселенная, а настоящая жизнь — где-то в другой вселенной. Чем больше ты шевелишься, тем глубже увязаешь в этой липкости, как в трясине.
Когда ты еще молод, то, кажется, что это только пока, на время, что ты только разочек окунешься в «нормальную» жизнь, а потом-то уж точно переделаешь ее во что-то уникальное, чему все остальные смогут только завидовать. Чуть позже становится понятно, что вот только тогда-то, в юности, ты и мог вырваться, когда только коснулся этой трясины. Когда еще нет привычной работы, окружения, кредитов и обещаний. С тех пор, чем больше ты погружался в жизнь, тем крепче влипал.
Да, я много раз слышал про кризис среднего возраста, но как назвать то ощущение, которое накатывает в 19 лет и не проходит в течение всей жизни? Причем тут средний возраст?
Я много читал в детстве. Всегда в прочитанных мной книгах, герои, к которым вообще хоть как-то применимо это слово, в своих приключениях посещали множество земель, городов, встречали на своем пути уйму интересных людей. Достаточно рано я ясно осознал, что в этих книгах я был бы не более чем неизвестным крестьянином, из безымянной деревни, которого чуть было не сшибла по пути лошадь главного героя. Человеку типа меня в романах уделялось не более одной строчки. Хоть один автор задумывался, каково живется вот таким, даже не второстепенным, а просто фоновым, персонажам?
Я хожу ежедневно на работу, выбираюсь иногда на выходные в кино или на тусовки с друзьями, и прекрасно понимаю, что именно так и будет протекать моя жизнь в ближайшие лет пятьдесят, аккурат до собственных поминок. Я никогда не был за пределами своего города, не считая шашлыков в ближайшем к городу лесу, и, тем более, никогда не был за границей, но понимаю, что даже если выбью из начальства долгожданный отпуск и накоплю денег, то тривиальная поездка в Турцию в качестве объекта, тщательно опекаемого туроператором, ничуть не изменит ни мой кругозор, ни мою жизнь.
Я даже загранпаспорт сделал когда-то, но так и не решился поехать. Для собственного успокоения я ношу его с собой, надеясь, что может быть когда-нибудь… хотя мозгами понимаю, что никогда. Примерно из тех же предпосылок я когда-то купил абонемент в фитнесс центр, считая, что это изменит мою жизнь, и из теряющего молодость персонажа с появляющимся брюшком я чудесным образом превращусь в подтянутого плейбоя. Однако, нерегулярные посещения спортзала, как выяснилось, очень лихо вписались в окружающую серую действительность и только стали еще одним засасывающим куском трясины.
Обо всем этом я думаю, стоя в очереди в авиакассу за билетами для босса. Еще недавно мне казалось, что я как-то выделяюсь среди остальной сотни сотрудников в отделе и что нужность моей работы достаточно очевидна — и вот меня, вместо заболевшего завхоза, отправляют постоять за билетами, показывая, что правильное мое определение в этом офисе — «мальчик на побегушках». И ничего, ровно ничего не изменится, смени я этот офис на другой. Я стою за билетами в далекое и неведомое место под названием «Гонконг», в котором со стопроцентной вероятностью никогда в жизни не окажусь и о котором знаю только то, что диктовал школьный учитель географии. Потому что во вселенной моей жизни таких мест нет. В ней есть только трясина мутного тошнотворно склизкого киселя, в котором я завяз навсегда.
Я смотрю на пьяного в дым бомжа, мутно взирающего на окружающую его действительность из грязного угла вокзала, и понимаю, что, на самом деле, разница между ним и мной только в чуть более лояльном отношении окружающих. Я также смотрю как где-то, в другой вселенной, происходит чья-то жизнь, не имея возможности принять в ней какое-либо значимое участие.
Не то, чтобы ранее мысли об отсутствии жизни в моей жизни не приходили мне в голову, — я понимаю, что, так или иначе, думал об этом постоянно, но именно в этот момент я осознаю свое место в этом мире. Прилипшая муха. Это ощущение достаточно пронзительно — как игла вдоль всего позвоночника, впивающаяся в мозг. Полагаю, именно в таких случаях другие люди подумывают о том, как бы закончить свою жизнь самоубийством, однако мне, наверное, даже нечего «заканчивать». Я стою ошарашенный и одурманенный этим осознанием собственной ничтожности, словно во сне, наблюдая за тем, как мои руки, вслед за деньгами, суют в окошко кассы вместо паспорта босса мой собственный загранпаспорт.
Где-то внутри мое «Я» съеживается от ужаса и леденящие мурашки, взобравшиеся по спинному мозгу в голову, шепчут мне: «Что же ты делаешь». Но, кто-то еще — тот, кто зачем-то завладел моей головой в данный момент нагибается и спрашивает женщину в окошке кассы: «А нельзя ли билет на сегодня, на ближайший рейс?»
В итоге я с билетами в Гонконг в руках сижу и дрожу от ужаса в зале ожидания аэропорта, пытаясь осознать, что же именно я сделал и, главное, зачем. До начала регистрации на рейс я так и не могу в себе разобраться, равно как и не могу избавиться от липких объятий страха. У меня есть смутное ощущение, что как только я признал, что до сих пор так и не начал жить, и от омерзения отрекся от самого себя, в меня вселился какой-то демон, запустивший во мне программу самоликвидации. У меня липкие ладони и ватные ноги, пульс стучит в ушах. Возможно поэтому, видя мое состояние, пограничник очень долго и пристально изучает мой паспорт, но, все-таки, шмякает в него штамп и отпускает в неизвестное пространство заграницы.
Я так и не выхожу из шокового состояния до самого взлета, а потом, неожиданно для самого себя, забываюсь в спасительном сне. Хотя нельзя исключать вероятность, что я просто потерял сознание. Пришел в себя я только когда меня нежно, но настойчиво теребила стюардесса, приглашая покинуть салон самолета. Я прилетел в Гонконг.
Ощущая в голове странную пустоту и прохладу, я брожу среди ожидающих багаж других пассажиров моего рейса, пытаясь понять: кто он, человек, который прилетает в Гонконг? Настоящий я просто не мог здесь оказаться и сделать то, что я сделал, поэтому, очевидно, что в Гонконг прилетел какой-то другой «Я». Какой он? Деловой господин, в костюме, или расхлябанный турист в отпуске? Стоя перед лентой транспортера, на котором крутятся чемоданы, я думаю о том, с какой сумкой тот, «не совсем Я» мог бы прилететь сюда, и вдруг в этот момент вижу ее. Небольшая черная сумка, которую вполне можно было бы взять и в салон самолета, а не сдавать в багаж. Я чувствую, что мог бы прилететь именно с ней, если бы я был тем человеком, который часто летает в Гонконг. Я беру сумку с транспортера и иду к выходу.
На выходе, неожиданно для себя, я вижу дополнительный контроль багажа — китаянка тщательно сверяет наклейки на чемоданах с билетами, и во мне уже что-то сжимается в ожидании того, что может ждать меня через несколько секунд. Однако, несмотря на отключившийся мозг, мои ноги продолжают уверенно идти к выходу, а руки так уверено катят за собой этот маленький чемоданчик, что китаянка лишь скользит по мне взглядом, вероятно принимая чемодан за ручную кладь, и пропускает к выходу.
Я выхожу в шумный зал, наполненный непривычным душным и плотным воздухом, с которым не справляются даже мощные кондиционеры.
Читать бесплатно другие книги:
