Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи Болье Батист

У него было какое-то нехорошее выражение лица, когда он это говорил, злое и глупое. Будь у него побольше извилин, он бы, может, выучил язык жестов, чтобы рассказать глухонемым, как это круто – слышать.

Я, маленький мальчик из страны Заботливых Мишек, задал наивный вопрос:

– ТЫ УБИЛ КОШКУ?!!

– Ну да, эта поганка мне руку разодрала! А я ей башку разнес. Булыжником.

Mea maxima culpa, я люблю ближнего своего, но на сей раз ради блага человечества стал молить ББЗ (бога бактериального заражения), чтобы он:

• замедлил действие антибиотиков;

• сделал так, чтобы в аптеке вместо анальгетиков пациенту выдали плацебо;

• в следующей жизни превратил Аримана в мышь;

• провел в жизнь закон о безусловном запрете браков между двоюродными братьями и сестрами…

Антуан де Сент-Экзюпери написал: “Знаешь, отчего хороша пустыня? Где-то в ней скрываются родники”[35].

Бывают пустыни, где копать приходится слишком глубоко…

21 час с небольшим, у меня в голове

Добро и зло – понятия относительные. Первое, что я усвоил в своей профессии, это что мы не знаем, почему люди такие, как есть. Думаешь, что разбираешься в них, распределяешь их по категориям: мерзавцев – в одну сторону, хороших – в другую. Шеф Мегафон против Фабьенн. А на самом деле все сложнее, потому что в дело вмешивается жизнь. Мы никогда не будем продуктом случайности. Никто нарочно не выбирает, становиться ему негодяем или нет: жизнь сдирает с нас человечность, и порой довольно безжалостно.

На пятом этаже, в отделении неврологии, заместителем заведующего отделением работает месье Ахура. Мы впервые встретились три года назад. Ни намека на улыбку. Не человек, а айсберг! Пришлось прибегнуть к ОПП (оружию против придурков): я ему улыбнулся.

Меня отправили стажироваться в другое место, потом спустя несколько месяцев я вернулся в эту больницу практиковаться в паллиативной медицине. В коридоре я столкнулся с месье Ахурой. Он не изменился: я бы скорее научился танцевать танго на Эмпайр-стейт-билдинг, чем заставил его улыбнуться. Я достал мое ОПП.

Однажды ночью, около трех часов, по “скорой” мне привезли месье Ахуру. Жар и рвота. Медицинская карта толщиной с энциклопедию. Операции, осложнения, серьезные лекарства и т. п.

Я отнесся к нему очень внимательно.

Эту истину, которая подтверждается день за днем, я тоже открыл в больнице: люди редко бывают откровенно злыми, гораздо чаще – глубоко несчастными.

Теперь, когда я встречаюсь с ним в коридоре, он мне улыбается. Я ему тоже. И никто из нас себя не принуждает. Он знает, что я знаю.

Я спрятал ОПП в шкаф, а вместо него достал оружие против несчастья. Впрочем, боеприпасы к нему те же…

22 часа,

бокс 4

Уточнение: наверное, все же существуют плохие люди. Или неисправимые.

Женщины, которых бьют, похожи на море. Они приходят и уходят, как прилив и отлив, потом снова возвращаются, но большинство из них не в состоянии разорвать узы, связывающие жертву с изувером.

Почему?

Из-за любви: да, можно любить чудовище, притаившееся под личиной обычного человека. Часто из страха. Ради соблюдения приличий: “У нас дети, и пока что они живут с нами”. Все еще на что-то надеясь: “Он изменится, станет таким, каким я его когда-то полюбила”. Из сочувствия: “Он несчастный человек”. Из-за заниженной самооценки: “Я же полный ноль!”

Женщины, которых бьют, похожи на волны: у нас они разбиваются, затем катятся назад, гонимые условностями и чувством долга. Иногда больше не возвращаются:

• если сумели наконец взорвать плотину и вырваться на волю. Это хорошо;

• если разбились о скалы и превратились в морскую пену, как сказочная Русалочка.

У меня была пациентка – темноволосая, худенькая, невысокая. Казалось, другие ее заботят куда больше, чем она сама… Волна, которую я назвал Викторией.

Три этапа:

1. Месяц назад. Она попала в руки моих коллег, Фроттис и Анабель. Их женская жизнь, как и профессиональная, только началась.

К ним на прием пришли Виктория и ее сожитель, двадцать один год и двадцать три года соответственно. Она поступила с травмой лица, он – с травмой руки.

Фроттис занималась юной дамой. Правый глаз у пациентки заплыл, речь была бессвязной. Упала с лестницы, ударилась об угол шкафа… В общем, путалась в показаниях.

Анабель осмотрела юного господина. Перелом правой кисти, пострадали две пястные кости, зато говорил четко: “Я стукнул по двери. – И, ухмыльнувшись, добавил: – Сильно стукнул. Несколько раз”.

Виктория отказалась подавать иск. “Я его разозлила, сама виновата, он больше не будет”.

Он твердил одно и то же с косой ухмылкой: “Я вышиб дверь”.

2. Две недели назад. Новое избиение, и снова она попала в больницу. Перелом запястья, все тело в синяках. На приеме она плакала и объясняла, что виновата во всем сама и он это сделал ради ее же блага, потому что нельзя быть такой дурой.

Я попытался с ней поговорить, но напрасно: попробуйте успокоить женщину, вздрагивающую при малейшем вашем движении…

В тот день, окрестив ее Викторией, я надеялся, что начертал у нее на лбу счастливый знак. Такая первобытная магия: “Нарекаю тебя Викторией, и с этой минуты у тебя появится достаточно сил, чтобы уйти от мерзавца, который норовит расколоть твою голову, как скорлупу ореха”.

3. Сегодня ночью. Пациентка лежала на носилках в коридоре. Ее лицо до того раздулось, что его под опухолью было не различить. Это лицо напоминало подгнившую картофелину: белое, зеленое, синее. И все мыслимые оттенки красного.

Я прошел мимо, подумав: “Как же тебя изуродовали, Золушка”. Помолился богу женщин, которых бьют, и подумал о Виктории: как она там?

Молодая женщина с лицом, напоминающим разноцветную картофелину, знаком подозвала меня.

– Как вы поживали последние две недели? – спросила она.

Я отпрянул в изумлении и взглянул на ее карту: ОНА вернулась.

Узнать ее было невозможно. Бог женщин, которых бьют, отчалил на крейсерской скорости. На ее лбу я прочитал… Нет, не “Виктория” – “Ватерлоо”…

У меня вырвались два глупейших слова, как будто я хотел извиниться за все мужское население:

– О нет!

Две недели назад она вышла из больницы, пообещав мне, глядя прямо в глаза, подать исковое заявление. Она дала слово. Мне уже не взять с нее никаких обещаний, глядя прямо в глаза: их не видно, они заплыли от побоев.

И снова она оказалась виновата. Снова повела себя как дура, но он больше не будет, он не станет ее бить, он поклялся.

Женщина-картофелина глупо лгала мне, твердо уверенная в том, что делает это виртуозно.

Сегодня, месяц назад, две недели назад – одна и та же песня.

Женщины, которых бьют, похожи на море. Они приходят и уходят, как прилив и отлив.

Около 23 часов,

в моей львиной голове

Почему я выбрал медицину?

Секрет номер 1: тайна, покрытая мраком…

Секрет номер 2: потому что смогу скрывать свой страх перед микробами и мыть руки хоть сто раз в день, не вызывая сомнений в моем душевном здоровье.

Секрет номер 3: одно веселое утро в детстве. Запах мальчишек и теплой воды, мокрые волосы, красные воспаленные глаза, пропитанная хлоркой кожа.

Мы шли из городского бассейна, толкались, кричали, бегали, доводя учительницу до белого каления. Развлекались, как могли. Нам было по восемь лет.

Внезапно, повернув за угол, мы увидели ее. Графиня шла нам навстречу. Кричащие цвета, высокие каблуки, корсет.

В этом возрасте дети уже понимают, что перед ними отнюдь не монашка. Они знают, потому что у них вызывают особое любопытство те, кто не вписывается “в нормальные рамки”.

Кое-что привлекло наше внимание. Нет, не рваные чулки в сеточку и не сползшие ботфорты. Из глубокого выреза корсета торчала рассеченная грудь. На нижней губе и на скуле от виска до уголка рта виднелись глубокие порезы. Но больше всего привлек наше внимание и засел глубоко в памяти отчаянный взгляд Графини, когда она увидела прямо перед собой шумную стайку ребятишек, которые разом смолкли и уставились на нее.

При виде нас глаза ее наполнились ужасом.

Испытывать стыд перед мужчинами – подумаешь? Мальчишки – другое дело.

В жизни случаются решающие моменты. Увидел истерзанную собаку? Мальчишка почти наверняка станет ветеринаром. Побитого малыша? Педиатром. Здесь не было ни того ни другого. Была Графиня, бежавшая из горящего замка.

Ребенок поклялся в будущем найти и убить тех, кто ее ранил и поджег замок. Однако наступило будущее, и он понял, что убивать нельзя, даже из “лучших” побуждений. Зато можно исправить причиненное зло.

Он вылечит губу и скулу, наложит швы на располосованную грудь.

И напишет об этой женщине. В знак уважения ко всем на свете “графиням”.

Если сможет, откроет приют для этих женщин, которые продают за деньги свою плоть и кровь, но главное – помогают восьмилетним мальчишкам понять свое призвание.

Он построит для них дом, замок, неподвластный огню.

В Пондишери или где-то еще.

Надо же с чего-нибудь начинать.

23 часа,

внизу, бокс 4

Месье Урсус, пятьдесят четыре года, подобран на улице, вдребезги пьян.

– ГОВОРЮ ВАМ, МНЕ ДОМОЙ НАДО! ДОМОЙ!

– Вы в больнице, вами занимаются, спешить некуда.

Он произнес магическую формулу:

– У меня дома малыш!

Потеряв способность двигаться и чувствуя, что голова моя вот-вот лопнет, я невнятно пробормотал:

– Малыш? Какой малыш? Мне показалось или он сказал “малыш”?

Месье Урсус уточнил:

– Ему шесть лет, он один дома. Попить я ему оставил, а еды нет. И отопление отключили!

Мне ничего не удалось сделать для Виктории, но я решил костьми лечь ради этого ребенка. Немедленно позвонил пожарным, в социальную службу, в жандармерию, в генеральный штаб и президенту.

– Как зовут вашего малыша?

– Томми.

Вот бедолага! Сидит один, зимой, без еды, без отопления, в жутком холоде, ДА К ТОМУ ЖЕ зовут его Томми!

Прошло двадцать минут. Позвонил полицейский и сообщил:

– Дверь взломали, дом обыскали, нет там никакого ребенка, только собака.

До меня наконец дошло.

– Как зовут вашу собаку?

– Я же вам сказал: Томми.

Ну да, пес Томми.

23 часа,

бокс 4

Ко мне на прием привели Лионеля двенадцати лет. Его дважды ударил кулаком в лицо какой-то зверюга одноклассник. Когда он наконец разрешил отцу прийти в коллеж, было уже поздно. Лионель трудился изо всех сил, он собирался стать инженером и строить мосты. Единственное “но”: Лионель заикался. Малейший стресс, малейшее слово с глубоким смыслом или чувством – и его язык выбивал чечетку, щелкая, как дельфин.

– Я б-б-б-б-б-б-б-оюсь т-т-т-т-т-уда идт-т-т-т-т-т-и!

Грустно, да?

Отец, который окончательно извелся, решил перевести Лионеля на домашнее обучение.

Я повернулся к отцу:

– Позвольте я поговорю с парнем с глазу на глаз? Две минуты, не больше…

Отец вышел, дверь захлопнулась.

В четвертом боксе началось закрытое совещание.

Когда отец вернулся, мы с Лионелем хохотали как безумные.

– Надо отправить его на рентген, проверить, нет ли перелома.

Часом позже Лионель отбыл домой. Хотя слова у него во рту рассыпались на части, нос был цел.

Сработала машина времени: я велел Лионелю не бояться. Только и всего. Время все поставит на свои места. Я сказал это Лионелю, и он мне поверил НА СЛОВО.

Почему?

Когда мне было двенадцать лет, я щелкал языком не хуже дельфина. Язык выбивал чечетку о щеки, и мне причиняли боль взгляды окружающих.

Потом все изменилось: слова во рту перестали превращаться в колючую проволоку. Язык стал двигаться свободнее и больше не переставлял куски слов, будто части кубика Рубика. Вдруг оказалось, что я умею рассказывать истории и даже это люблю! Тело вытягивалось, кости росли, мышцы развивались, одноклассники менялись. Зверюги озверели еще больше: от жизни все звереют. Без различий.

Меняется все.

За чашкой кофе среди ночи

Конец недели есть конец недели. Многие оттягиваются в баре. Пуссен привел к себе Труд. Я попытался вообразить Пуссена и внучку Нефертити вместе. Хирург в желтых перьях[36] и девушка в рогатом шлеме. Сюрреалистическая картина. Я представил их себе в общежитии, после соития. Голые, под душем, оба в хирургических масках. Для полноты картины не хватало только карлика с машинкой для сахарной ваты и двух одноногих шотландцев, играющих на волынке на краю умывальника, – тогда их первое свидание стало бы незабываемым.

Труд, человек с хорошим вкусом, постоянно устраивала вечеринки с друзьями, не имеющими отношения к медицине. Эти вечеринки я обожал, хотя, в силу профессиональной деформации, просто не мог удержаться и рассказывал рискованные анекдоты. В последний раз, чтобы все расслабились, я решил поведать о том, как Фроттис провела прием в гинекологии. Труд, натура чувствительная, запретила сюжеты в стиле трэш.

– Можешь рассказать, – твердила она, – но только если это смешно. Итак, я тебя спрашиваю: это смешно?

Поскольку мне очень-очень хотелось поделиться этой историей, я соврал:

– Еще бы!

Труд с сомнением протянула:

– Ну ладно… Давай.

– Мадам Тупи, тридцать шесть лет, попала на прием в отделение скорой помощи к гинекологу по поводу вагинального кровотечения.

Труд скривилась.

– Фроттис и ее шеф осмотрели больную и извлекли из влагалища шесть бритвенных лезвий.

Труд снова скривилась.

– Когда у мадам Тупи спросили, зачем она это сделала, та объяснила, что “поскольку у нее был незащищенный секс, она хотела убить сперматозоиды”.

Труд скривилась в третий раз. Побледнев как полотно, она пробормотала:

– Мне что-то не смешно!

Смеясь до слез, я проговорил:

– Да нет же, это смешно! Не станешь же ты убивать сперматозоиды бритвой, они ведь слишком маленькие!

Час ночи,

внизу

За мной пришла Брижит:

– Звонит какой-то врач, женщина. Хочет поговорить с коллегой.

– А шеф Викинг не может с ней поговорить? Я очень занят…

– Он тоже. Они с Анабель уехали по вызову. Так что, мой миленький, тебе не отвертеться…

Я схватил трубку. На другом конце провода услышал торопливый голос:

– Здравствуйте, я доктор Соль. Мне нужно сообщить вам о том, что я намереваюсь сделать. Свое мнение вы можете оставить при себе, потому что я все равно это сделаю. Сейчас расскажу и повешу трубку.

Я бы рассмеялся, если бы ее голос не звенел, словно скрипичная струна, которая вот-вот лопнет. Я стал слушать. То, что мне поведали в час ночи, меня потрясло.

У доктора Соль был пациент восьмидесяти шести лет, голова в порядке, зубы все свои, и воспоминания тоже при нем, как хорошие, так и ужасные, запечатленные при помощи татуировки на внутренней стороне запястья.

Он подошел к финалу своей жизни, но отказался умирать в одиночестве – дома ли, в больнице ли, все равно.

Так он чувствовал, так решил, такой сделал выбор. В восемьдесят шесть лет жизненный опыт так велик, а память хранит столько всего, ВСЁ напоминает обо ВСЁМ, каждая мелочь – это дата, встреча, вещь, череда добрых и злых призраков…

Кроме того, в восемьдесят шесть лет человек имеет право чего-то требовать.

Не дома.

Не в больнице.

А где же тогда? Где?

Доктор Соль говорила со мной долго: пациент в данный момент рядом с ней, вокруг темно, он спит у нее в машине. Она отменила прием на ближайшие дни.

Она отвезет его в Швейцарию, где разрешена эвтаназия – самоубийство с врачебной помощью.

Она будет держать его за руку.

Он так просил.

Она его врач уже многие годы и не могла ему отказать.

Права она или нет…

В Швейцарии они будут любоваться горами. Воспоминания Поля унесутся в заснеженные ущелья. Воспоминания печальные, радостные, о победах и горестях. Все, даже те, в память о которых он сделал татуировку.

Второй час ночи,

внизу, на выходе из отделения скорой помощи,

шеф Викинг и Анабель

Доктор Соль бросила трубку. Я не успел ничего ответить. Она не хотела ни с кем советоваться или выслушивать нравоучения – просто выговориться. Иногда разговор не хуже скорой помощи. Даже для собратьев – и сосестер – по профессии.

Все еще держа в руке трубку, я вспомнил слова Эмили Дикинсон, защекотавшие мою гипофизарную ножку: чтобы не поддаться обольщению, нужно бежать… рай – вопрос выбора.

Овидию и Эмили было что рассказать про злую судьбу, преследующую человека.

Незадолго до того в “скорую” поступил вызов: кому-то сделалось плохо на дискотеке.

Мадемуазель Шарбон, двадцать восемь лет. По свидетельству друзей, “она частенько притворяется”… Друзей ей хорошо бы сменить.

Врач скорой помощи больше всего ненавидит тех, кто притворяется. Мадемуазель Шарбон не повезло: в тот день на вызов приехал лучший из лучших врачей “скорой”. К тому же был час ночи… В сумме эти факторы сводили на нет шансы мадемуазель Шарбон. Она даже не представляла себе, что ее ждет. Устроившись рядом с “потерявшей сознание”, шеф стал объяснять Анабель:

– Вот смотри, я поднимаю ее руку, затем отпускаю. – Проделав это, он продолжал: – Если бы она на самом деле была без памяти, не сработал бы защитный рефлекс, и рука упала бы на лицо. А здесь он есть. Мадемуазель, давайте-ка открывайте глаза!

Белоснежка не послушалась.

– На теле существуют десятки болевых точек. Например, ты сжимаешь подушечку ее указательного пальца, приставляешь кончик шариковой ручки к ногтю и сильно надавливаешь. Вот так!

Мадемуазель шевельнулась, но глаза не открыла.

– Кроме того, есть одно надежное средство. Ты берешь и перекручиваешь сосок пациента.

Он кивнул медсестре, и та сделала, как он велел. Мадемуазель скрутило.

– Если пациент – женщина, то для этого этапа осмотра лучше привлечь женщину, чтобы потом не было вопросов.

Вот это да!

– Наконец, если еще остались сомнения, ты поднимаешь веко пациента и легонько щелкаешь по глазу прямо над зрачком. Раз-два, вот так! Два раза!

И щелкнул.

Мадемуазель Шарбон села, бурча что-то невнятное. Анабель расшифровала это так: “Сдаюсь! Хватит! Сдаюсь!”

Обязательно расскажу эту историю Жар-птице.

2 часа ночи,

наверху

Сильный жар. Жар-птица пылает.

Неделей раньше,

палата 7

Речь ее была сбивчивой:

– Однажды я занималась нудизмом. Теперь это невозможно, я же смотрю на себя в зеркало… Видел бы ты мои ноги тогда, в молодости… Летом надевала шорты – и была королевой! Кто-то из кожи вон лезет, чтобы привлечь парней. А мне стоило только ножкой притопнуть. Это были не ноги, а колонны храма, посвященного богине любви! Парни это чувствовали безошибочно: они в очередь выстраивались, чтобы туда зайти! Тестостерон повышает умственные способности. – Она указала на свое тело и поморщилась: – Слава богу, болезнь у меня не заразная. Иначе никто не осмелился бы ко мне подойти. Еду подсовывали бы под дверь. С пюре, жарким и смородиновым желе были бы проблемы. Пришлось бы питаться пиццей и блинчиками. Тома очень хорошо готовит. Зато ничего не рассказывает. Никогда. – По ее лицу пробежала тень. – Он молчун, говорить не любит. Я только примерно знаю, как он проводит свои дни. Не знаю, а ведь он мой сын… Он только раз рассказал мне одну историю, и все. Про девушку с эпилепсией и сковородку. Ты знаешь?

Я промолчал: эта история известна всему свету. Ее рассказывают во всех отделениях скорой помощи, однако сомневаюсь, чтобы это было правдой. Но если это все, что Тома рассказал своей матери, я, разумеется, подтвержу, что так оно и было…

Знаменитая история об эпилептичке и сковородке

Жил-был однажды внимательный молодой человек, который решил подарить своей Дульсинее букет роз.

Она обняла его за шею, дотащила до кухни, усадила на барную стойку и пожелала выказать свою признательность оральным способом.

Разумеется, приступ эпилепсии у мадам в программе милых шалостей не значился. Ее челюсти сомкнулись, словно капкан, на хвостовом отростке месье.

У него сработал естественный рефлекс: он попытался освободиться, дернулся вправо, взвыл, дернулся влево, взвыл, рухнул на пол, накрыв собой мадам, и схватил первый попавшийся предмет кухонной утвари.

Половник? Пусть будет половник. Но с половником ему не повезло. Вилка? Она оказалась маловата. Скалка? Слишком варварское орудие.

В конце концов месье выбрал идеальный предмет – сковородку.

И ну лупить мадам сковородкой по голове – слева, справа, сверху, снизу.

В результате он ухитрился освободиться.

Да здравствуют сковородки!

Ничто не устоит перед тефлоном, ни пятна, ни эпилептички.

Затем их доставили в больницу: его с травмированным пенисом, ее с тяжелейшим сотрясением мозга.

Мораль: если твоя подружка страдает эпилепсией, цветы ей дарить не возбраняется. Однако следует всегда держать под рукой сковородку. Или шприц с десятью кубиками валиума.

Тома окончил рассказ, и Жар-птица долго смеялась.

2 часа ночи,

внизу, бокс 1

Анабель, держа во рту леденец со вкусом кока-колы, осматривала Владимира, лицо без определенного места жительства, подобранного на улице в час ночи и пропитанного спиртным до кончиков пальцев. Высокая температура и боли в области таза – тревожные симптомы.

– Нам нужно взять у вас мочу на анализ. Пожалуйста, предупредите меня, когда будете готовы.

– У вас не найдется леденца? Уже года три как я их не пробовал.

– Сначала помочитесь, потом решим этот вопрос!