Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи Болье Батист

Прошло полчаса. Так и не пописал.

Владимир, все еще под мухой, начал потихоньку скандалить:

– Не получается. Скажи-ка, Блонди, а нельзя отопление посильнее включить? И свет выключить? А то мне покемарить охота!

Анабель удивилась:

– А почему я Блонди? У меня волосы темные!

Владимир вылупил глаза:

– Подумаешь! И что с того? Как там с моим отоплением, Блонди? Сил нет, сейчас задрыхну!

– У вас температура тридцать восемь и боли в области таза! Я не могу вас вот так оставить. Не пописаете, значит, не… – Она замялась. – Значит, не пописаете. Вот!

Прошло полчаса. Анабель, человек слова, не оставила пациента на произвол судьбы.

– Получилось?

– Слушай, Блонди, тебе никто не говорил, что у тебя с пипкой какие-то проблемы?

Было два часа ночи, и Анабель, готовая на все ради нескольких капель мочи, ответила ему в тон:

– Слушай, а тебе никто не говорил, что у тебя какие-то проблемы с инфекцией простаты?

Владимир, немного пристыженный, заявил:

– Послушай, Блонди, я не против доставить тебе удовольствие, но когда не хочется, то не хочется. Знаешь, как можно усилить “выделение мочи”?

Как человек прагматичный она сразу нашла ответ: “Поднять уровень гидратации до 11 литров в сутки, к этому добавить пять-шесть граммов диуретиков и сесть вместе с медсестрой тебе на живот, издавая звуки льющейся воды”.

Он оказался человеком еще более прагматичным, поскольку его прагматизм был ближе к реальности.

– Пинта темного пива, белобрысая, хорошая пинта темного пива!

Анабель, она же белобрысая, в два часа ночи была готова на все, лишь бы получить от него несколько капель мочи. Владимир в два часа ночи был готов на все, лишь бы получить хорошую пинту темного пива. Настоящая битва титанов!

Около 3 часов ночи,

в больнице, где ночи черно-белые

Любезный. Слово, в старые времена вполне хвалебное. С течением лет оно приобрело оттенок насмешки. Если сегодня назвать человека любезным, он может и обидеться.

Интерн с львиной гривой – какой он? Он любезный…

Несколько простых правил и предосторожностей, без которых в больнице не обойтись:

1. Не будь придурком. Когда пациент, лежащий на носилках, шепчет тебе: “Мне очень хочется писать”, не говори санитару: “Займись этим, ладно?” Это бесполезно. Ты сам знаешь, где взять утку или судно, а у санитаров и так дел выше головы (и ноги у тебя самого имеются, они иногда приносят пользу).

2. Проявляй сообразительность. Незамедлительно дай больному обезболивающее. Не из человеколюбия, а потому что больной, у которого ничего не болит, не так болезненно переносит ожидание, как больной с болями, для которого ожидание куда более болезненно, чем… В общем, понятно.

3. Будь для пациента как мать. Накрой одеялом, когда холодно, второе подложи под голову (носилки не так удобны, как ортопедический терморегулируемый матрас, а старики вообще обожают подушки).

4. После того как у пациента возьмут кровь на анализ, объясни ему, что придется подождать не менее получаса: лаборант – не всемогущий бог Шива, и у него только две руки, а аппаратуре требуется определенное время, чтобы выдать результат. И о пациенте никто не забыл, просто, пока проводят анализы, ты займешься другими больными.

Это любезность? Нет. Даже не благожелательность. Когда пациент спокоен, врачу легче работать. Его можно осмотреть более внимательно, если ему не больно, он расслаблен, не мерзнет и голова у него лежит не на жесткой поверхности носилок и если он знает, почему ему приходится ждать.

В этих условиях его можно нормально осмотреть, а клинический осмотр – это наша работа.

Не для того все это делается, чтобы быть любезным, а для того, чтобы хорошо делать свою работу.

3 часа ночи,

в общежитии

Одна из комнат в общежитии специально отведена для тех, кто работает ночью. Как правило, в “скорой” толпится слишком много народу, чтобы студент выкроил время пойти к себе и вздремнуть среди ночи.

Накануне утром около пяти часов я тайком выскользнул из комнаты Бланш и заметил, что в столовой горит свет.

Потом услышал шум. Дверца холодильника несколько раз открылась и закрылась. Худенькие жадные пальчики зашуршали конфетными обертками. До меня донеслись странные звуки, похожие на клокотание в канализационной трубе… Потом я понял. Рвота, затем бульканье воды в горле, хрипы. Несчастная девушка прочистила пищевод, прополоскала рот. Слезы и приступы рвоты – вот что скрывалось за леденцами с кока-колой, которые сосала Анабель.

Ночь не даст солгать.

4 часа утра,

внизу

День “с минусом”: “Жизнь необычна, если взглянуть на нее под необычным углом. В противном случае это просто мешок дерьма”.

Как и у всех, у меня бывают дни “с плюсом” и “с минусом”.

В дни “с минусом” у меня возникает естественная склонность оценивать род человеческий как нечто самое безнадежное из всего мешка с безнадежностью, забытого в дальнем чулане Вселенной.

После печальной ночной встречи с моей старой знакомой по прозвищу Виктория сегодня – день “с минусом”.

“Скорая” доставила к нам месье Мазду тридцати лет, но казалось, ему не больше четырнадцати.

– Я живу с мамой, – пояснил он. – Они говорят, что я слишком медленно соображаю, чтобы жить самостоятельно.

Он говорил неспешно, спокойно. В его присутствии пространство словно расширялось, а время удивительным образом искривлялось: он здесь был и как будто не был, легкий, растворяющийся в воздухе. Почти эфирный. Несуществующий.

Я указал на его пораненные локти и колени:

– Это что такое?

– Ехал вчера на велосипеде, по дороге ползла гусеница, я вильнул в сторону и налетел на соседскую ограду. Подумал, само заживет, но кровь все не останавливается.

Я стал накладывать швы. Он работал садовником: ему нравились “деревья и цветы, которые думают медленно”. Он десять раз сказал мне “спасибо”, словно я спас все человечество. В голове у меня мелькнула нелепая мысль: хорошо, что он носит ботинки, а то у него под ногами вырастали бы лотосы, как под ногами Будды.

Если бы время однажды остановилось, я бы хотел, чтобы это случилось после такого приема. Я стоял бы в коридоре, потрясенный, вымотанный до крайности. Смотрел бы вслед удаляющемуся пациенту. Я запомнил бы навек это странное ощущение от встречи с чем-то невероятным. Такие пациенты делают нас оптимистами.

В дни “с минусом”, когда мне кажется, что все мы – самые безнадежные из всего мешка с безнадежностью, забытого в дальнем чулане Вселенной, такие пациенты, встречаясь на нашем пути, напоминают, что все не так просто, как кажется…

5 часов утра

Нас с Анабель вызвали в отделения наверху. Мы пошли, каждый своей дорогой: она – в гериатрию, я – в неврологию.

1. Она

Ей никогда не забыть эту ночь… Почему? Потому что она – суперинтерн. На ее долю выпали три ночные смены, и она мечтала проспать двое суток подряд. Одна неделя в отделении скорой помощи – это рейв под экстази: время бежит с сумасшедшей скоростью, пациенты текут бесконечной рекой, доводя до головокружения.

В чем проблема?

В 18 часов чуть живая Анабель ввалилась в отделение “скорой”, чтобы заступить на последнее из трех ночных дежурств.

“Никакого кофе, никакой аскорбинки, пару раз хлопну себя по щекам, если начну отъезжать. Ничего, смена пройдет быстро, завтра отосплюсь!”

Она забыла принять контрацептив. Порылась в сумочке, нащупала блистер, выдавила таблетку, проглотила, даже не запив водой. Скажете, банальная ситуация? А между тем из нее можно извлечь не один урок.

• Для девушек: регулярно наводите порядок в вашей сумочке. (Не хотелось бы вас обижать, ведь мы вас так любим… но там всегда бардак.)

• Непременно проверяйте, что именно вы глотаете: когда проглотите, будет уже поздно.

• Никогда не кладите вместе упаковки противозачаточного и снотворного.

К несчастью для суперинтерна Анабель, было слишком поздно: ей предстояла худшая ночь в ее жизни…

– Завтра отосплюсь, – твердила она, треснувшись лбом о дверь отделения гериатрии.

На посту сообщила медсестре:

– Меня прислали констатировать смерть месье Распутина.

– Да, я уже предупредила родственников, минут через тридцать они приедут и привезут одежду.

Анабель ее поблагодарила, осмотрела пациента и окликнула медсестру:

– Через сколько минут, ты говоришь, приедут родственники?

Медсестра, довольная собой – столько времени сэкономила и себе, и интерну, – произнесла:

– Да вот-вот уже будут.

– Проблема в том, что у него есть пульс, – заявила Анабель, побелев, как простыня, которой был накрыт покойник.

Медсестра тоже пощупала:

– Черт! И правда есть! Так что, значит, он не умер?

Анабель в состоянии близком к обмороку согласилась:

– Значит, не умер!

Они запаниковали:

– Что теперь делать?

– Очень просто. Или я звоню родным и говорю: “Первое апреля! Он не умер!” Или, когда родственники приедут, мы… он… сама понимаешь…

– Нельзя позвонить и сказать: “Первое апреля!” – сурово проговорила медсестра, склонная к педантизму.

– Нельзя. Тем более что сейчас март, – согласилась Анабель, проявив аналитические способности.

В итоге месье Распутин благополучно почил спустя пятнадцать минут.

2. Я

Позвонила медсестра с четвертого этажа:

– Тут мадам Цирцея, девяносто восемь лет, она что-то неважно выглядит.

Нате вам, какое удачное описание! Главное, по существу. Впрочем, я удивился бы, если бы услышал: “Мадам Цирцея очнулась. Хочу тебе сообщить новость: она хорошо себя чувствует, снова стала ходить, помолодела лет на тридцать и начала играть в теннис с внуком”.

И вот я, Супермен-полуночник, побрел по коридорам больницы.

У студентов-медиков есть существенный недостаток в анатомии: нам бы следовало походить на пингвинов и иметь гладкий выпуклый живот, как у этих птиц, чтобы мы могли на нем скользить, энергично помахивая короткими черно-белыми крыльями. Насколько быстрее можно было бы перемещаться! Страдающие бессонницей пациенты, глотая послабляющее смородиновое желе, могли бы наблюдать за тем, как среди глубокой ночи юные врачи мчатся по коридорам как фигуристы.

Давайте создадим новую таксономическую группу: Aptenodytes forsteri studentus medicus, пингвин императорский студентус-медикус. С головой льва и в клетчатой рубашке.

В голове у меня стоял туман, когда я прибыл на четвертый этаж, прикидывая варианты недугов с симптомом “неважно выглядит” и способы лечения заболеваний-при-которых-человек-неважно-выглядит. Список получился длинный.

Я вошел в палату, и медсестра, явно страдающая мономанией, снова проговорила:

– Она и правда неважно выглядит!

– А точнее?

– Она не шевелится.

Я осмотрел больную и повернулся к медсестре:

– Ну разумеется! Она ведь умерла!

В палате нас было трое. Мадам Цирцея, девяносто восемь лет, умершая оттого, что неважно выглядела. Медсестра в пять часов утра, которая тоже выглядела неважно. Интерн в пять часов утра, то есть я, повторявший “девяносто восемь лет, девяносто восемь лет, девяносто восемь лет”, чтобы успокоиться и по возможности вообще никак не выглядеть.

6 часов утра,

процедурная отделения скорой помощи

Лично я обожаю работать ночью. Словно участвуешь в военной кампании, а отделение – это военный лагерь.

К шести часам утра все успокоилось, Брижит придвинула поближе табурет и положила на него отяжелевшие ноги. Завернулась в одеяло и откинула голову. Я нашел пустые носилки и улегся вздремнуть. Иногда во время долгого перерыва я по-настоящему засыпал… Когда я проснулся, Брижит исчезла, накрыв меня еще теплым одеялом.

В ту ночь пациентов не было, я сидел в кресле, ноги налились тяжестью, и Морфей раскрыл мне свои объятия. В полусон внезапно ворвалось воспоминание. Это было год назад, в кабинете доброго доктора Дона Спрута Кихота. На прием пришел Илия, пятьдесят восемь лет, боли в желудке после приема пищи. Вероятнее всего гастрит. Доктор велел мне осмотреть пациента, а сам стал перебирать бумажки.

Илия, очень симпатичный человек, был преподавателем английского и досрочно вышел на пенсию. Ему нравился Джон Китс, я его не читал. Насчет Уильяма Блейка мы с ним сошлись во мнениях: это гений. По поводу Мильтона я признался, что дочитал “Потерянный рай” только до десятой страницы и бросил. Илия посмотрел на меня снисходительно (в этот самый момент я чувствительно нажал на его эпигастральную область).

Он с гордостью рассказал мне о своем восемнадцатилетнем сыне Жошуа.

Чувствовалось, что жизнь не баловала этого человека, зато у него был сын.

– Жошуа пока не знает, какое высшее образование получать: коммерческое или медицинское, – пожаловался он.

Прием подходил к концу, и я, поддавшись соблазну использовать служебное положение в личных целях, стал нахваливать свое образование.

Пациент сердечно со мной попрощался, получив назначения.

Доктор Спрут, не отрываясь от бумаг, произнес:

– Он умер.

– Простите, что?

– Жошуа умер четыре года назад. После футбольного матча он пошел спать и не проснулся. Внезапная смерть. Ему было восемнадцать.

Порой, когда настроение хуже некуда, я вспоминаю Илию, человека, который, говоря о сыне, словно продлевает его жизнь. Мысли об Илии не утешают, но помогают примириться с человечеством.

Вдруг меня словно по голове дубиной ударили.

Брижит коснулась моей щеки, и я мигом проснулся.

– Я не хотела тебя беспокоить… – Она нехотя протянула мне телефонную трубку. – Это дежурный онколог с шестого этажа.

В животе что-то зашевелилось: “Уже?”

– Алло!

Я услышал хриплый голос. Умирающая пациентка потревожила спящего онколога, доктора Роншара, слепого врача, заведующего паллиативным отделением. Он человек непростой и работает только ночью…

– Пациентка, которую ты так любишь, из седьмой палаты…

– Да?

– Ее состояние ухудшилось. Все признаки септического шока. С учетом ее заболевания мы ничего не будем предпринимать. Я прописал полагающийся в таких случаях уход, чтобы ей было полегче. И всё.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Если только ты не пожелаешь продлить ее мучения.

Я прокричал в трубку:

– Вы не понимаете! Ее сын скоро приедет! Он должен быть с ней, когда ей… когда она…

– Ее сын?

– Тома. Он студент-медик, у него закончилась стажировка в Рейкьявике. Он там застрял из-за вулкана. Или в Нью-Йорке, я точно не знаю. Где-то по ту сторону Атлантики. В самолете… Он скоро приедет… Он…

Внезапно меня словно осенило: я догадался, что сейчас мне скажет доктор Роншар:

– Что ты говоришь? У нее не осталось родных, ее сын погиб десять лет назад. Он был по студенческому обмену в Исландии, это так. Поехал на каникулы в Европу, потом в Америку. Он был на борту UA 175, который протаранил башни-близнецы. Ну ладно, пока, я хочу спать, к тому же боюсь призраков.

Он положил трубку.

Сыну Жар-птицы двадцать четыре. Для нее ему уже десять лет по-прежнему двадцать четыре, как в тот день, когда самолет врезался в башню, превратив ее в вулкан.

У меня голова пошла кругом, я прозрел.

Ночь не даст солгать.

6 часов утра,

в моей львиной голове

Говоря о Жошуа, доктор Спрут Кихот использовал термин “внезапная смерть”. Следовало бы говорить о ней во множественном числе. Потому что она настигает младенцев, детей, подростков, молодых женщин, зрелых мужчин…

Ночью или во время сиесты, когда человек спокойно засыпает, чтобы больше не проснуться.

Начинают искать причины, делают вскрытие, копаются в организме, пытаясь разобраться: ничего. Ни сердечной недостаточности, ни лекарств, ни наркотиков, ни бактерий, ни вирусов. Только огромный разрез, словно вопросительный знак, через всю грудную клетку.

Неизбежно приходит момент, когда неведомо откуда возникают оценочные слова: одно из них – “странная”. Странно, когда кто-то так умирает. Еще появляется слово “несправедливость”. Несправедливо, когда кто-то так умирает.

Есть еще слово, которое терпеть не могут ученые: сверхъестественная. Возьмем на себя смелость сказать: когда кто-то так умирает, это из области сверхъестественного. Из той же серии, что внезапное возгорание.

Однажды “внезапную смерть” как-нибудь назовут, например, заявят: “Во всем виноват вирус X-42OH17”, и она обретет более определенное название, состоящее из букв и цифр. У родственников появится объект для ненависти – некая болезнь, одна среди множества других.

Часть нашего существования сводится к слову “принять”. От отрицания к отрицанию, от маленьких уступок к большим лишениям – как принять непоправимое?

Больница – удобный повод понять, что в человеке человеческого. Например, чтобы узнать, что значит быть человеком, нужно слышать, какие слова произносят родственники (я их записываю), когда им сообщают печальное известие.

Встречаются эгоисты вроде родных месье Юпитера, девяносто шесть лет, бронхиальная инфекция:

– Никаких разговоров, реанимируйте его!

Или мужа мадам Сатурн:

– Что со мной будет без нее?

Бывают холерики, такие, как брат месье Меркурия, очень старенького и парализованного:

– Вы просто кучка бездарей!

Или сына мадам Венеры:

– Это невозможно!

Бывают фаталисты вроде жены месье Люна, агронома, попавшего под комбайн среди поля:

– Такова жизнь…

Бывают матери, например мать месье Марса (семнадцать лет, разбился на автомобиле), которая упала в обморок на руки мужа:

– Боже мой, он больше ничего этого не увидит…

В самых тяжелых случаях, чтобы не потерять ориентации в пространстве, имеет смысл прибегнуть к стратегическому запасу:

1. Открыть записную книжку и перечитать лучшие высказывания пациентов:

Женщина с болями в животе: “Чтобы облегчить боль, я съела омлет с луком”.

Дедушка, перед тем как ему вправили вывих плеча: “Я знал, что это случится: вчера как раз смотрел фильм про полицейского, который распиливал женщин на куски при помощи механической ножовки”.

Женщина с недомоганием: “Я боялась потолстеть после праздников, тогда мама – она диабетик – сказала: “Прими мои лекарства, они снижают жир и сахар в крови”. Я так и сделала, но мне стало нехорошо”.

Пациент, который не может смириться с происшедшим: “Вы не поверите… Я вернулся с рынка, собрался пойти в душ и поскользнулся на кухне. Представляете, я упал на те самые овощи…”

Или вот: “Почему вы принимаете все эти лекарства? – Не знаю, мне врач прописал, я и пью. – Антикоагулянты вам зачем? – Представления не имею. – А антибиотики? – Пффф! Я-то откуда знаю?”

Мальчик девяти лет: “Старый дядя на кровати в холле лежит и не шевелится. Он что, умер?”

Муж женщины, которой предстоит удаление яичника: “А вы какой отрежете – голубой или розовый? Для девочек или для мальчиков?”

2. “Би-бип” – код да Винчи.

Если забавными фразами ограничиться не удастся, воспользуйтесь моим секретом: он может изменить судьбы мира. Секретная техника утешения. Техника “би-бип”.

Левую руку засуньте под правую мышку, посмотрите человеку прямо в глаза и воскликните ободряюще: “Би-бип!”

Эта техника работает:

• Когда в общежитии вы смотрите грустный фильм, у студентов выдался трудный день и один из них утирает слезу, глядя на героя картины, который приносит себя в жертву ради спасения детеныша тюленя: не медлите, срочно прибегайте к секретному коду.

• Когда родственница этого студента собирается сдавать вступительные экзамены в медицинский. Скажите ей: “Би-бип! Все получится!”

• Когда у вашей подруги любовные неурядицы: поймайте ее взгляд в потоках размазанной туши и подбодрите своим “би-бип”.

• Когда моя старшая сестра, обхватив руками свой несчастный живот, сообщает, что мой долгожданный племянник или племянница так и не появится на свет… Шепните “би-бип”. Печальным голосом, но все же шепните. И крепко обнимите ее.

• Когда Амели, горюя об ушедшем из жизни маленьком пациенте, замыкается в молчании. Подойдите и произнесите свое “би-бип”. Она вам скажет: “Ну ты и придурок!” Ничего, главное, чтобы она заговорила, а там и до выздоровления недалеко.

Эта техника работает не во всех случаях, например, она бесполезна, когда вы сообщаете пациенту о серьезной болезни или родственникам о смерти близкого (в этой ситуации не следует даже пытаться ее использовать).

Однако она дает результат, если вы имеете дело просто с грустным событием. Как минимум она заставляет слегка улыбнуться. А улыбка – 50 % успеха.

3. Если пункты 1 и 2 не сработали, перечитайте историю о самом знаменательном приеме Фроттис в отделении скорой помощи. Она называется “Фроттис, Вселенная, месье Брайль, Эйнштейн, Вуди Аллен и любовь”.

“Только две вещи бесконечны: Вселенная и человеческая глупость, хотя насчет Вселенной я не уверен…” – говорил Эйнштейн.

К списку старика Эйнштейна мне хотелось бы добавить еще две бесконечности: фантазию (особенно когда речь идет о том, чтобы засунуть какой-нибудь предмет в то или иное отверстие тела) и находчивость (когда речь идет о том, чтобы установить, почему данный предмет был засунут в данное отверстие).

Пример:

В отделение “скорой” прибыл месье Брайль. Пенис опух, покраснел, деформировался, стал горячим и болезненным. Мужчина не мочился четыре часа.

– Что случилось? – спросила Фроттис.

– Ничего… Ну… Не знаю, как сказать… – замялся он.

Сделали рентген. Фроттис посмотрела и поперхнулась:

– Это же ручка! Вы запихнули в уретру ручку!

Пациент без малейшего сомнения дал потрясающий ответ:

– Да, доктор, но это эргономичная ручка.

(Кто же устоит перед эргономичной ручкой?)

Добавим третью бесконечность – любовь.

Когда интерн сообщила о госпитализации месье, его супруга воскликнула:

– Вы хотите сказать, что он снова засунул ручку в член?

Месье и мадам Брайль, тридцать лет супружества. Любовь и поэзия по-прежнему с ними.

“Когда мне говорят, что я невероятно находчив, я не знаю, что ответить”, – сказал Вуди Аллен.

Он мог бы ответить: “Да, доктор, но это эргономичная ручка”.

Если не сработала ни одна из предложенных мной техник, надевайте халат и ступайте работать.

8 часов,

внизу

Мое дежурство подошло к концу. Я шел по темному бесконечному коридору – месту крушения человеческих тел. Обещал – значит, сделаю: поднимусь на шестой этаж и доскажу историю про мадам Ариадну, пациентку, встретившую Рождество в больнице. Я сочинил другой конец. Чтобы у Жар-птицы осталась надежда… Где бы ни витал ее дух, она меня услышит. Поверит в чудеса и будет бороться до конца. Я ей совру: скажу, что, придя на работу на третий день после госпитализации мадам Ариадны, я узнал, что она внезапно излечилась от менингиомы: не обнаружено ни следа опухоли. Она стала ходить и выглядеть лет на двадцать моложе. Я скажу Жар-птице, что родственники мадам Ариадны приехали за ней и попросили прощения за то, что не жалели ее и не любили.

8 часов 7 минут,