Война в Зазеркалье Ле Карре Джон

Глава 20

Возвращение

Он опустил на пол рюкзак и чемодан и оглядел стены. У окна была розетка. Дверь не запиралась, поэтому он придвинул к ней кресло. Потом снял ботинки и лег на кровать. Вспомнилось, как девушка поглаживала его руки кончиками пальцев, вспомнились нервные движения ее губ и обманчивый блеск ее глаз в сумраке. Сколько пройдет времени, прежде чем она его предаст?

Вспомнился Эйвери: теплота и английская сдержанность их зарождавшейся дружбы, его юное лицо, блестящее от дождя, и смущенный, застенчивый взгляд, когда он протирал очки. Конечно же, Эйвери сразу сказал, что ему тридцать два, просто Лейзер не расслышал.

Он посмотрел на потолок. Через час надо будет развернуть антенну.

Комната была большая и пустая, с мраморной раковиной в углу. От раковины в пол уходила труба, очень хотелось надеяться, что она заземлена. Он включил воду: слава Богу, пошла холодная. Джек говорил, что теплые трубы – рискованное дело. Он вытащил нож и тщательно зачистил трубу с одной стороны. Заземление очень важно, говорил Джек. Если ничего другого не получится, говорил он, положите провод заземления под ковер, зигзагообразно, на длину антенны. Но ковра не было, пришлось воспользоваться трубой. Ни ковра, ни занавесок.

Перед ним стоял тяжелый платяной шкаф с выгнутыми дверцами. Когда-то, наверное, это была лучшая гостиница в городе. Остался запах турецкого табака, дорогих духов и какого-то дезинфекционного средства. По серым оштукатуренным стенам мрачными тенями расползалась сырость, но распространяться ей мешали какие-то таинственные свойства дома, оставившие сухую дорожку на потолке. Кое-где от сырости штукатурка выкрошилась, образовались рваные островки белой плесени, из замазанных трещин белыми реками сбегали потеки. Лейзер разглядывал их, прислушиваясь к малейшим звукам, доносившимся с улицы.

На стене висела картина, изображавшая рабочих в поле с запруженной в плуг лошадью. На горизонте был виден трактор. Лейзер снова услышал мягкий голос Джонсона, говорившего об антенне: «Устанавливать антенну в комнате чертовски сложно, но вам придется это делать. Теперь слушайте: зигзагообразно через комнату, на один фут и четверть длины вашей волны ниже потолка. Располагайте провода как можно дальше друг от друга, Фред, и чтобы они не шли параллельно электропроводке и каким-нибудь железным планкам. Да смотрите, .не замкните ее на себя, Фред, а то она вас затрахает». Джонсон всегда прибавлял что-нибудь шутливое с намеком на половой акт. чтобы простым людям было легче запомнить.

Лейзер подумал: зацеплю ее за картину, потом протяну в дальний конец комнаты. В эту штукатурку можно вбить гвоздь; он огляделся в поисках гвоздя или булавки и заметил бронзовый крюк для карниза над окном. Он встал, вывинтил ручку бритвы. Кусок провода закрепил справа от двери и намотал на дверную ручку – если кто-нибудь что-то заподозрит и попытается открыть дверь, провод должен помешать повернуть ручку. Из тайника в держателе бритвы извлек скомканный клочок шелковой ткани и крупными пальцами тщательно разгладил на колене. В кармане нашел карандаш и стал затачивать, не сдвигаясь с края кровати, где сидел, чтобы не смялся шелк. Дважды грифель ломался, стружки собирались на полу между ног. Он начал писать в блокноте заглавными буквами – так заключенный пишет жене – и каждый раз, когда ставил точку, обводил ее кружком, как его учили много лет назад.

Когда донесение было составлено, после каждой второй буквы он прочертил вертикальную линию в асе пары букв обозначил снизу цифровым эквивалентом в соответствии с таблицей, которую держал в голове: иногда ему приходилось прибегать к мнемонической рифме, чтобы вспомнить числа; порой память подводила, тогда он стирал цифры и начинал сначала. Когда он закончил, он разделил цифровую строку на группы по четыре и каждую из них вывел из групп на шелковой ткани; наконец превратил цифры снова в буквы и выписал результат, разделив их на группы по четыре знака.

Страх, как застарелая боль, опять охватил его. Любой звук заставлял настороженно вглядываться в дверь, рука переставала писать. Но он не слышал ничего, внушающего опасения: только поскрипывание стареющего дома, как шум ветра в корабельных снастях.

Он посмотрел на законченное донесение, понимая, что оно слишком длинное, что, если бы он составил его иначе, если бы голова лучше работала, он мог бы сделать его короче, но именно сейчас у него не было сил думать, как это сделать, и в то же время он знал, его учили, что лучше добавить два-три слова, если донесение может прозвучать двусмысленно для адресата. В шифровке было сорок две группы.

Он отодвинул стол от окна и поднял чемодан, отпер его ключом на цепочке, благодаря Бога за то, что ничего из снаряжения не сломалось по пути. Открыл коробочку с мелкими деталями, дрожащими пальцами нащупал перевязанный зеленой ленточкой шелковый мешочек с кварцами. Ослабив ленточку, высыпал кварцы на покрывавшее кровать грубое одеяло. Каждый был надписан почерком Джонсона, вначале частота и ниже – цифра, обозначавшая последовательность применения. Лейзер расположил их в ряд, прижав к одеялу, чтобы они лежали надписями вверх. Кварцы – это было самое простое. Он попробовал дверь – как ее удерживает кресло. Ручка ходила в руке. Кресло не защищало. Вспомнились стальные клинья, которыми его снаряжали во время войны. Потом он соединил радиопередатчик с блоком питания, подключил наушники и отвинтил ключ Морзе от крышки коробочки с деталями. И тут он увидел приклеенную внутри чемодана полоску бумаги, на ней около десятка буквенных групп и под каждой – соответствующие точки и тире; это была международная кодовая запись часто употребляющихся фраз, которые он никак не мог запомнить.

Когда он увидел эти буквы, выведенные аккуратным секретарским почерком Джека, глаза его наполнились слезами благодарности. Джек все-таки молодец. Джек, капитан и молодой Джон – как приятно работать с ними, подумал он; можно прожить жизнь и никогда не встретить таких замечательных ребят. Лейзер выпрямился, крепко уперев руки в стол. Он немного дрожал, может быть, ему было холодно; мокрая рубашка прилипла к спине; но он был счастлив. Он посмотрел на кресло перед дверью и подумал: в наушниках я уже не услышу, как за мной придут, точно так же, как тот парень не слышал из-за ветра моих шагов.

Потом он подключил антенну и заземление, провод заземления протянул к трубе под умывальником и оголенный конец прикрепит кусочками клейкой ленты к зачищенному месту. Стоя на кровати, он протянул антенну под потолком, в восемь линий, зигзагообразно, как его инструктировал Джонсон, закрепив ее покрепче на карнизе с одной стороны и в штукатурке – с другой. Когда это было сделано, вернулся к передатчику и поставил переключатель диапазонов в четвертое положение, потому что знал, что все нужные частоты были в диапазоне трех мегагерц. Потом взял с кровати первый кварц в ряду, вставил его в левый угол передатчика и начал настраивать, что-то благодушно бормочи при каждом движении. Переключатель кварцев поставить на «основную частоту», подключить выходной контур, настроить анодный ток и связь с антенной – на «десять».

Он колебался, пытаясь вспомнить, что делать дальше. В голове появилась тяжесть. «РА – разве ты не знаешь, что значит РА?» РА – усилитель мощности. Переключатель режимов поставил а третье положение, чтобы увидеть ток в антенне. Переключатель TSR на Т – подстройка. Он постепенно вспоминал. Переключатель режимов на 6, чтобы обеспечить максимальную мощность РА… ток анода на минимум.

Теперь переключатель TSR он поставил на S – передача, коротко нажал на ключ, посмотрел на приборы, настройку антенны подрегулировал так, что стрелка показаний метров немного поднялась; торопливо изменил анодный ток. Еще раз повторил все сначала, пока, к глубокому облегчению, не увидел, что стрелка индикатора настройки передвинулась в зеленый сектор шкалы, – тогда он понял, что передатчик с антенной настроены правильно, и теперь он мог поговорить с Джоном и Джеком.

Он что-то удовлетворенно пробормотал и закурил, жалея, что нет английских сигарет, – если бы за ним сейчас пришли, никого бы уже не интересовало, что он курит. Он посмотрел на часы, завел их до упора; они были поставлены по часам Эйвери, Лейзер радовался, когда вспоминал об этом. Как влюбленные в разлуке, они смотрели на одну и ту же звезду.

А того парня он убил.

Оставалось три минуты до передачи. Ключ Морзе он отвинтил от коробки, потому что с привернутым было неудобно работать. Джек сказал – все равно, не имеет значения. Пришлось взять ключ в левую руку за основание, чтобы не елозил туда-сюда. Джек сказал, что у каждого радиста свои привычки. Совершенно точно, этот ключ меньше того, которым он работал на войне. На ключе – следы мыльного камня. Лейзер прижал локти и выпрямил спину. Безымянный палец правой руки скрючился над ключом. Мой позывной – JAJ, подумал он, Джей Эй Джей, это легко запомнить. Джей Эй – Джон Эйвери, Джей Джей – Джек Джонсон. Он начал выстукивать. Точка и три тире, точка тире, точка и три тире, и думал: как в том доме в Голландии, только никого со мной нет.

Передадите дважды, Фред, и заканчивайте. Он переключил на прием, выдвинул лист бумаги на середину стола и вдруг, когда уже начал принимать Джека, обнаружил, что ему нечем писать.

Он встал и огляделся в поисках блокнота и карандаша, спина сразу взмокла. Их нигде не было видно. Он торопливо опустился на четвереньки и стал шарить в густой пыли под кроватью, нашел карандаш, но не нашел блокнота. Вставая, услышал щелчок из наушников. Он подбежал к столу, прижал один наушник к уху, одновременно стараясь удержать другой рукой листок так, чтобы тот не скользил и чтобы в углу под своим донесением он мог записывать.

«QSA 3: прием хороший» – вот все, что ему передали. «Держись, малыш, держись», – пробормотал он. Он сел в кресло, переключился на передачу, посмотрел на свое зашифрованное донесение и отстучал «сорок два», потому что было сорок две группы букв. Правая рука была потной, грязной от пыли и болела – наверное, из-за рюкзака. Или от схватки с тем парнем.

Ни в коем случае не надо торопиться, говорил Джонсон. Мы будем слушать эфир: вы не на экзамене. Он вытащил из кармана платок и вытер с рук грязь. Он чувствовал ужасную усталость, почти физическое отчаяние, но лишь как мимолетное ощущение вины, которое возникает перед тем, как заняться любовью. Группы по четыре буквы, сказал Джонсон, необязательно передавать все за один раз, Фред, можете в середине сделать небольшой перерыв, если хотите. Две с половиной минуты на первой частоте, две с половиной на второй, вот как надо, а миссис Хартбек потерпит. Под девятой буквой он провел карандашом жирную черту, потому что здесь следовал специальный сигнал. Об этом он позволял себе думать только мельком.

Он прижал ладони к лицу, желая собрать остатки сил и получше сосредоточиться, затем взял ключ и начал выстукивать. Держите руку посвободней, указательный и безымянный на ключе, большой – снизу, кисть на стол не опускайте. Фред, дышите равномерно, вы увидите, что так вам будет легче.

Господи, почему рука двигается так медленно! Он даже убрал руку с ключа и стал беспомощно глядеть на свою раскрытую ладонь; вытер левой рукой обильный пот со лба и почувствовал, что ключ скользит по столу. Кисть слушалась плохо: этой рукой он убил того парня. Все время он произносил про себя – точка, точка, тире, потом К, эту букву он всегда помнил, точку между двух тире – губы произносили буквы, а рука не слушалась, он все равно что заикался, и тем сильнее, чем больше произносил слов, и тот парень сидел в голове, только тот парень. Возможно, работа с ключом Морзе шла быстрее, чем ему казалось. Он потерял ощущение времени; глаза заливало потом, он больше не мог вытирать лоб. Он продолжал шептать точки и тире, он знал, что Джонсон злился бы на него, потому что следовало думать про точки и тире, а думать надо было в музыкальной форме, ти-таа, таа, как делают профессионалы, но Джонсон не убивал того парня. Сердце стучало чаще, чем ключ, рука будто отяжелела, а он все продолжал выстукивать, потому что больше ему ничего не оставалось делать, только это его держало: все тело разваливалось. Теперь он уже ждал, когда за ним придут, даже желал этого – берите меня, забирайте, – он хотел услышать шаги. Дайте мне вашу руку, Джон.

Когда наконец все закончил, он встал и шагнул к кровати. С полным равнодушием взглянул на лежавшие рядком поверх одеяла кварцы, нетронутые, готовые к работе, последовательно пронумерованные.

* * *

Эйвери посмотрел на часы. Было четверть одиннадцатого.

– Он выйдет в эфир через пять минут, – сказал он.

Вдруг Леклерк провозгласил:

– На проводе Гортон. Он получил телеграмму из Министерства. Наверняка для нас какие-то новости. Сюда высылают курьера.

– Что бы это могло быть? – спросил Эйвери.

– Думаю, венгерские дела. Донесение Филдена. Мне, возможно, придется вернуться в Лондон. – Он довольно улыбнулся. – Но вы, пожалуй, и без меня справитесь.

Джонсон в наушниках сидел на деревянном стуле с высокой спинкой, принесенном с кухни. Трансформатор темно-зеленого передатчика мягко жужжал; шкала настройки с включенной подсветкой бледно сияла в полумраке чердака.

Холдейн и Эйвери сидели на неудобной скамье. Перед Джонсоном лежали блокнот и карандаш. Он снял наушники и сказал стоявшему рядом Леклерку:

– Я буду вести прием как полагается, сэр, и все расскажу вам. И все запишу, тоже на всякий случай.

– Я понимаю.

Они молча ждали. Вдруг – для них это было волшебной минутой – Джонсон выпрямил спину, резко кивнул им, включил магнитофон. Он улыбнулся, быстро переключился на передачу и начал выстукивать.

– Приступайте к передаче, Фред, – громко сказал он. – Прием хороший.

– Он справился! – шумно прошептал Леклерк. – Он теперь на объекте! – Его глаза горели от возбуждения. – Вы слышите, Джон? Вы слышите?

– Давайте потише, – попросил Холдейн.

– Вот он, – сказал Джонсон спокойным голосом. – Сорок две группы букв.

– Сорок две, – повторил Леклерк.

Джонсон был неподвижен, голова чуть наклонена в сторону, он полностью сосредоточился на наушниках, лицо было бесстрастным в бледном свете.

– Теперь помолчите, пожалуйста.

Минуты две его рука сновала в раскрытом блокноте. То и дело он что-то неразборчиво бормотал, шептал какие-то буквы или покачивал головой, пока составление донесения не замедлилось или только так казалось, потому что рука с карандашом замирала и он напряженно вслушивался, потом тщательно вырисовывал по одной каждую букву. Он посмотрел на часы.

– Ну, давайте, Фред, – воскликнул он. – Давайте, переключайте, уже почти три минуты. – Но донесение все шло и шло, буква за буквой, и на простоватом лице Джонсона появилось выражение тревоги.

– Что происходит? – требовательно спросил Леклерк. – Почему он не меняет частоту?

Вместо ответа Джонсон воскликнул:

– Заткните ваш передатчик, Фред, ради Бога, заглохните.

Леклерк нетерпеливо потрепал его за плечо. Джонсон отвел один наушник в сторону.

– Почему он не меняет частоту? Почему он все еще передает?

– Он, наверно, забыл! Он никогда не забывал при подготовке. Я знаю, что он медлителен, но Боже! – Он продолжал автоматически писать. – Пять минут, – пробормотал он. – Пять кошмарных минут. Уберите ваш поганый кварц, возьмите другой!

– А нельзя ему сказать?

– Конечно, нет. Невозможно. Он не может вести прием и передачу одновременно!

Все стояли или сидели с окаменевшими лицами. Джонсон обернулся к ним и сказал умоляющим тоном:

– Я говорил ему, и не раз, много раз. Это самоубийство – то, что он делает! – Он посмотрел на часы. – Он передает уже почти шесть минут. Чудовищный дурак.

– Что они будут делать?

– Если поймают его сигналы? Вызовут другую станцию. Запеленгуют, дальше простая задачка из тригонометрии, когда застреваешь на одной волне. – Он с безнадежным видом хлопнул обеими ладонями по столу, указал на передатчик, как на что-то позорное. – Ребенок бы справился. Взял бы два компаса… Боже мой! Ну, давайте, Фред, ради Бога, давайте! – Он написал несколько букв и потом отбросил карандаш в сторону. – Все равно все останется на пленке, – сказал он.

Леклерк повернулся к Холдейну:

– Наверняка мы что-то можем сделать!

– Потише, – сказал Холдейн.

Передача прекратилась. Джонсон отстучал короткий ответ, быстро, яростно. Тут же прокрутил обратно пленку и начал писать. Положив листок с шифром перед собой, он работал, наверное, с полчаса, не прерываясь, порою складывая какие-то числа на клочке оберточной бумаги под боком. Царило молчание. Когда все закончил, он встал, из уважения к начальству, о чем в последнее время часто забывал.

– Вот донесение. Район Калькштадта закрыт на три дня в середине ноября, когда в городе видели пятьдесят советских военнослужащих. Никакого особого снаряжения. Слухи о передвижении советских войск далее на север. Предположительно войска переместились в Росток. На станции в Калькштадте Фритше неизвестен. Дорога в Калькштадт не перекрывалась. – Он бросил листок на стол. – После этого еще пятнадцать групп, их я расшифровать не смог. Наверно, он сбился при кодировании.

* * *

В Ростоке снял трубку седоватый сержант фопо, это был пожилой задумчивый человек. Секунду он слушал, потом стал набирать номер на другой линии.

– Наверное, мальчишка какой-нибудь, – сказал он, продолжая набирать. – Какая частота, вы сказали? – Он прижал другую трубку к уху и стал быстро говорить, трижды повторив частоту. Потом зашел в соседний кабинет. – С Витмаром нас соединят через минуту, – сказал он. – Его стараются запеленговать. Еще прослушивается?

Капрал кивнул. Сержант поднес к уху свободный наушник.

– Это не любитель, – пробормотал он. – Любитель не станет нарушать правила. Тогда кто же? Ни один агент в своем уме не будет подавать такие сигналы. Какие соседние частоты? Военные или гражданские?

– Рядом с военными. Очень близко.

– Странно, – сказал сержант. – Похоже на то самое. На войне работали с этими частотами.

Капрал смотрел на медленно вращающиеся катушки с лентой:

– Он продолжает передавать. Группы по четыре знака.

– По четыре?

Сержант рылся в памяти, стараясь вспомнить что-то давно забытое.

– Дайте сюда наушник. Надо слышать этого дурака! Медлителен, как мальчишка.

Звук затронул в памяти какую-то струну – смазанные промежутки, точки такие короткие, едва длиннее щелчка. Он мог поклясться, что уже когда-то слышал эту руку… на войне, в Норвегии… но не такую медлительную: более медлительной руки он никогда не слышал. Нет, не в Норвегии… во Франции. Может, только кажется. Конечно, показалось.

– Или это старик, – сказал капрал.

Зазвонил телефон. Сержант схватил трубку и через секунду уже стремглав мчался по асфальтированной дорожке к офицерской столовой.

Русский капитан со скучающим видом потягивал пиво, его китель висел на спинке стула.

– Что вам надо, сержант? – лениво спросил он.

– Он появился. Тот, о ком нам говорили. Который убил парня.

Капитан быстро поставил кружку на стол.

– Вы поймали его передачу?

– Запеленговали. С Витмаром. Группы по четыре. Медлительная рука. Район Калькштадта. Рядом с одной из наших частот. Зоммер записал передачу.

– Боже мой, – тихо сказал он.

Сержант нахмурился.

– Что ему надо? Зачем его засылать сюда? – спросил сержант.

Капитан застегивал китель:

– Спросите в Лейпциге. Может, там вам ответят.

Глава 21

Было очень поздно.

Огонь в камине у Контроля хорошо горел, но он недовольно ворошил его кочергой. Контроль страшно не любил работать по вечерам.

– Вас хотят видеть в Министерстве, – раздраженно сказал он. – Теперь о рабочем распорядке. Это никуда не годится. Почему все так разволновались именно в четверг? Чтобы сорвать нам уик-энд? – Он оставил кочергу и сел опять к столу. – На людей больно смотреть. Какой-то идиот развел бурю в стакане воды. Удивительно, во что ночь превращает .человека. Ненавижу телефон. – Перед ним стояло несколько аппаратов.

Смайли предложил ему сигарету и не глядя взял одну сам.

– Какое министерство? – спросил Смайли.

– Леклерка. Вы хоть отдаленно представляете себе, что происходит?

Смайли сказал:

– Да. А вы разве нет?

– Леклерк – такой пошляк. Да, я считаю, что он пошляк. Он думает, что мы с ним конкуренты. Зачем мне нужна его ужасная милиция? Чтобы вместо прачечных собирать грязное белье со всей Европы? Он думает, что я хочу его проглотить.

– А разве нет? Почему мы тот паспорт объявили недействительным?

– До чего он глуп. И какой пошляк. Зачем только Холдейн с ним связался?

– Когда-то у Холдейна была совесть. Как у каждого из нас. Ему удалось с ней справиться.

– Господи! Это шпилька в мою сторону?

– Это нужно Министерству? – резко спросил Смайли.

Контроль взял несколько листов бумаги:

– Вот эти, из Берлина, вы видели?

– Они поступили час назад. Передачу засекли американцы. Группы по четыре буквы, примитивный буквенный цифр. Американцы говорят, из района Калькштадта". "Где это, черт возьми?

– На юге от Ростока. Передача продолжалась шесть минут на одной и той же частоте. Они сказали, что это было похоже на радиолюбителя, на его первую пробу. Передача велась по схеме, которая употреблялась на войне: они спрашивают, не наша ли это работа.

– И что вы ответили? – быстро спросил Контроль.

– Я сказал – нет.

– Так я и думал. Господи помилуй.

– Я вижу, вы не слишком озабочены, – сказал Смайли.

Казалось, Контроль вспоминал что-то давно минувшее.

– Я слыхал, Леклерк в Любеке. Симпатичный городок. Мне очень нравится Любек. В Министерстве вас срочно хотят видеть. Я сказал, вы будете. Какое-то совещание. – Он прибавил с настойчивостью: