Война в Зазеркалье Ле Карре Джон
– Я должен перейти границу где-то здесь рядом?
– Километров пять отсюда. Утром Директор нас проинструктирует. Он считает, что это несложное задание. Он выдаст вам документы и прочее. Место мы вам покажем днем. Лондон провел большую работу.
– Лондон… – повторил Лейзер. – Я был на задании в Голландии во время войны. Голландцы – хорошие люди. Мы много агентов посылали в Голландию. Женщин. Их всех взяли немцы. Вы были тогда совсем молодым.
– Я читал об этом.
– Немцы поймали радиста, А наши не знали. Продолжали забрасывать агентов. Потом говорили, что все равно ничего нельзя было сделать. – Его речь стала торопливой. – Я тогда был совсем мальчишка; по-быстрому, мне сказали, туда и обратно. У нас не хватало радистов. Не важно, мне сказали, что я не говорю по-голландски, меня встретят, как других парашютистов, когда я буду на земле. Мое дело – работа с рацией. Потом меня ждут в доме, где я буду в безопасности. – Он погрузился в воспоминания. – Летим мы, значит, и на земле ничего не видать – ни вспышки выстрела, ни луча прожектора, и я прыгаю с парашютом. Приземляюсь – а они тут как тут: двое мужчин и женщина. Сказали пароль, я отвечаю и иду с ними к дороге, где спрятаны велосипеды. Времени, чтобы схоронить парашют, нет, да мы и не думаем об этом. Находим дом, мне дают там поесть. После ужина поднимаемся наверх, где стоит рация. А расписания передач не было, Лондон в то время принимал круглосуточно. Дают мне текст: я отстукиваю позывной: «Вызываю TYR, вызываю TYR» – и передо мной текст, двадцать одна группа, по четыре буквы.
Он остановился.
– Ну?
– Они следили за текстом, понимаете; им нужно было узнать, где я давал условный сигнал. Он шел на девятой букве, вместо нее я повторял восьмую. Они дождались, когда я кончил передавать, и кинулись на меня, один принялся бить, в доме вдруг стало полно людей.
– Кто же это был, Фред? Кто?
– Сейчас невозможно сказать. Разве узнаешь? Это совсем не просто.
– Но Боже мой, чья была вина? Кто это сделал? Фред!
– Кто угодно. Невозможно сказать. Со временем вы поймете.
Его словно это перестало интересовать.
– Сейчас вы идете один. Никому о вас не говорили. Никто вас не ждет.
– Да. Это верно. – Он стиснул ладони; сгорбленная, маленькая, озябшая фигура. – На войне было легче, потому что даже в самом тяжелом положении мы думали, что в один прекрасный день мы победим. И если немцы нac брали, мы думали: «Придут свои и освободят, сбросят десантников или прорвутся в немецкий тыл». Мы знали, что этого не будет, понимаете, но можно было хотя бы думать об этом. Хотелось просто побыть одному и помечтать. Но новую войну никто не выиграет, верно?
– Сейчас совсем не то, что было. Все гораздо серьезнее.
– Что вы будете делать, если меня схватят?
– Вызволим, Фред, не беспокойтесь.
– Да, но как?
– У нас большая контора, Фред. Мы можем многое, что вы даже не предполагаете. Ниточки тянутся в разные места. Всего вам не узнать.
– А вы знаете?
– Не все, Фред. Все знает только Директор. Даже не капитан.
– Какой он, Директор?
– У него большой опыт. Завтра его увидите. Необыкновенный человек.
– Капитан уважает его?
– Конечно.
– Он никогда не говорит о нем, – сказал Лейзер.
– Никто из нас не говорит о нем.
– У меня есть девушка. Работает в банке. Я сказал ей, что уезжаю. Если что-нибудь сорвется, понимаете, я не хочу, чтобы она узнала. Она еще ребенок.
– Как ее зовут?
На секунду в глазах Лейзера блеснуло недоверие:
– В общем, ладно. Но если она появится, пусть с ней все будет в порядке.
– Что вы хотите сказать, Фред?
– Да ладно.
Лейзер замолчал. Когда наступило утро, Эйвери вернулся в свою комнату.
– В чем там дело? – спросил Холдейн.
– У него было неприятное приключение на войне, в Голландии. Его предали.
– Но Лейзер дает нам второй шанс. Как трогательно с его стороны. Агенты всегда так говорят. – Он помолчал. – Сегодня утром приезжает Леклерк.
* * *
Он приехал на такси в одиннадцать. Леклерк начал вылезать из машины еще на ходу. На нем было шерстяное пальто, тяжелые коричневые ботинки для сельской местности и мягкая кепка. Выглядел он очень хорошо.
– Где Мотыль?
– С Джонсоном, – сказал Холдейн.
– Для меня койка найдется?
– Освободится одна койка, когда отбудет Мотыль.
В одиннадцать тридцать Леклерк провел инструктаж; позже, днем, они должны были осматривать погранзону.
Инструктаж проводился в гостиной. Лейзер пришел последним. Он стоял в дверном проеме и смотрел на Леклерка, а тот улыбался с победным видом, словно ему нравилось все, что он видел. Они были примерно одного роста.
Эйвери сказал:
– Директор, это Мотыль.
Не отводя взгляда от Лейзера, Леклерк ответил:
– Думаю, что мне можно называть его Фред. Привет.
Он сделал пару шагов, и они церемонно пожали друг другу руки, как два ведущих телешоу.
– Привет, – сказал Лейзер.
– Надеюсь, вас не слишком замучили?
– Все в порядке, сэр.
– Все восхищены. Вы проделали огромную работу, – сказал Леклерк таким тоном, как депутат говорит со своими избирателями.
– Я еще не начал.
– Я всегда считал, что учебная подготовка – это три четверти боя. А вы, Эйдриан?
– Я тоже.
Они сели. Леклерк стоял чуть в стороне. Он повесил карту на стену. Трудно сказать, что было решающей деталью – его карты, точный выбор слов или строгая манера держаться, в которой неуловимо сочетались целеустремленность и сдержанность, – ему удалось создать в этот момент такую же атмосферу ностальгии по военным походам, какая царила месяцем раньше на совещании на Блэкфрайерз Роуд. У него был дар иллюзиониста: приходилось ли ему говорить о ракетах, о радиосвязи, о легенде или о точке, в которой предстояло пересечь границу, – казалось, он все знал досконально.
– Ваша цель – Калькштадт, – он чуть ухмыльнулся, – до последнего времени известный только своей удивительно красивой церковью четырнадцатого века.
Они рассмеялись, Лейзер тоже. Было приятно, что Леклерк что-то знал о старинных церквах.
Он принес схему пересечения границы, выполненную чернилами разного цвета, граница была красной. Все было очень просто. С западной стороны, сказал он, был небольшой лесистый холм, поросший можжевельником и папоротником. Он тянулся параллельно границе, потом его южная оконечность поворачивала на восток узким выступом, откуда до границы оставалось двести двадцать ярдов. И край выступа был расположен как раз напротив наблюдательной вышки. Веника значительно отстояла от демаркационной линии: у ее подножия проходило проволочное заграждение в один ряд. Проволока на кольях была слабо закреплена. Разведчики видели, как восточногерманские пограничники отцепляли ее и переходили на другую сторону, чтобы патрулировать незащищенную полосу земли, которая лежала между демаркационной линией и собственно границей. Леклерк должен был показать те колья, между которыми предстояло переходить границу. Мотыль, сказал он, не должен бояться того, что точка пересечения так близко от вышки; известно по опыту, что внимание пограничников обращено скорее вдаль просматриваемого района; ночь была очень подходящей, безлунной, и ждали сильного ветра. Леклерк назначил время – 02.35; часовые сменялись в полночь, каждое дежурство продолжалось три часа. Ясно, что после двух с половиной часов на посту пограничник уже не так насторожен, как вначале. Сменщик, который должен подойти с севера, еще не выйдет из казармы.
Много внимания было уделено, продолжал Леклерк, возможному расположению мин. Можно проследить по карте – его тоненький указательный палец двигался вдоль зеленой пунктирной линии от оконечности холма через границу, – что там есть старая тропинка, которая как раз соответствует пути Лейзера. Согласно наблюдениям, пограничники не пользуются этой тропинкой, они протоптали свою дорожку, ярдов на десять южнее. Из чего следует, сказал Леклерк, что тропинка заминирована, а полоска земли южнее безопасна – там ходят патрули. Леклерк считал, что Лейзеру надо воспользоваться дорожкой, проложенной пограничниками.
Везде, где возможно, на протяжении примерно двухсот ярдов, от подножия холма до вышки, Лейзер будет пробираться ползком, стараясь держать голову ниже уровня папоротника. Тогда, скорее всего, его не увидят с вышки. Лейзер должен знать, с улыбкой добавил Леклерк, что в темное время суток на западной стороне от колючей проволоки патрулирование не наблюдалось. Видимо, в Восточной Германии боялись, что кто-то из их пограничников может незаметно сбежать.
Когда Лейзер перейдет границу, он должен избегать любых дорог и тропинок. Местность там пересеченная, частью – лесистая. Поэтому продвижение будет затруднено, зато будет безопасным; идти нужно на юг. Причина простая. Несколько южнее граница поворачивает и протягивается в западном направлении на десять километров. Итак, двигаясь на юг, Лейзер окажется не в двух, а в пятнадцати километрах от границы и очень быстро за пределами охраняемых восточных подступов к ней. Леклерк рекомендует ему – он непринужденно вынул руку из кармана шерстяного пальто и поднес огонь к сигарете, не переставая чувствовать на себе их взгляды, – идти в течение получаса не восток, потом повернуть строго на юг и пробираться к озеру Мариенхорст. На восточном конце озера есть заброшенный сарай для лодок. Там Лейзер часок отдохнет и перекусит. К этому времени ему уже захочется выпить – все облегченно рассмеялись, – и в рюкзаке он отыщет бутылочку бренди.
У Леклерка была странная манера; когда он хотел пошутить, он вставал по стойке смирно и приподнимался на носках, будто хотел запустить остроту прямо в небо.
– А мог бы я взять с собой джин? – спросил Лейзер. – Я люблю «Белую леди».
На лицах у всех отразилось замешательство.
– Нет, нельзя , – коротко сказал хозяин Лейзера – Леклерк.
Когда Лейбер отдохнет, он пойдет к деревне Мариенхорст и разузнает, как доехать до Шверина. Далее, уже с безразличием сказал Леклерк, он будет действовать по собственному усмотрению.
– У вас есть все нужные документы для передвижения из Магдебурга в Росток. Доберетесь до Шверина, оттуда уже поедете на законных основаниях. Мне не хочется много говорить о легенде, потому что вы отработали ее с капитаном. Зовут вас Фред Хартбек, вы холостой механик из Магдебурга, которому предложили работу на государственно-кооперативной верфи в Ростоке. – Он не смог сдержать улыбки. – Я уверен, что все детали вы проработали. Ваша личная жизнь, заработок, история болезни, военная служба и остальное. Я к этому хочу прибавить только одно. Никогда без надобности ничего не рассказывайте. Никто от вас не ждет, что вы начнете распространяться о себе. Но если будут задавать вопросы, играйте, как говорится, по слуху. Легенда, – провозгласил он свой любимый афоризм, – никогда не должна быть чистым вымыслом, она должна дополнять правду.
Лейзер сдержанно рассмеялся. Казалось, он ждал от Леклерка чего-то большего.
Джонсон принес из кухни кофе, и Леклерк коротко сказал:
– Спасибо, Джек.
Все выглядело вполне естественно.
Теперь Леклерк обратился к вопросу о целевой задаче Лейзера: он вкратце перечислил имеющиеся данные, пояснив, что они только подтверждали подозрения, которые у него самого возникли уже давно. Эйвери впервые слышал, чтобы Леклерк говорил в таком тоне. Разными туманными намеками он стремился дать понять, что у Департамента огромный опыт и там работают специалисты высокого класса, нет недостатка в деньгах, прекрасно развито взаимодействие с другими службами и что выводы Департамента имеют окончательную силу. словно исходят от оракула или неземного существа: так что Лейзеру вполне могла прийти в голову мысль, что, если это все правда, ему вообще нет необходимости рисковать жизнью.
– Ракеты сейчас в том районе, – сказал Леклерк. – Капитан рассказал вам, по каким признакам можно определить их местонахождение. Нас интересует, как они выглядят, где находятся и главное – кто ими управляет.
– Я знаю.
– Испробуйте обычные приемы. Разговоритесь с кем-нибудь в пивной, скажите, что ищете фронтового друга, ну, в таком духе. Когда все узнаете, возвращайтесь обратно.
Лейзер кивнул.
– В Калькштадте есть дешевая гостиница для рабочих. – Он развернул карту города. – Здесь. Рядом с церковью. Остановитесь там, если получится. Вам помогут встретиться люди, которые действительно были связаны с…
– Я знаю, – повторил Лейзер.
Холдейн заволновался, озабоченно посмотрел на него.
– Может, вы даже что-то услышите про одного человека, работавшего на станции, по имени Фритше. Благодаря ему мы узнали некоторые интересные подробности о ракетах, он сам потом куда-то исчез. Если у вас получится, конечно. Вы могли бы спросить на станции, назваться его другом… – Он секунду молчал. – Просто исчез, – повторил Леклерк – для них, не для себя и погрузился в свои мысли. Эйвери озабоченно смотрел на него, ждал, когда он продолжит. Наконец он сказал торопливо:
– Я сознательно не говорил о вопросах связи, давая понять, что инструктаж подходит к концу. Я полагаю, вы уже отработали это должным образом.
– Да, здесь беспокоиться не о чем, – сказал Джонсон. – Время передач ночное. Диапазоны частот не будут заняты. А днем он свободен, сэр. Мы замечательно потренировались, верно, Фред?
– Да. Замечательно.
– Что касается вашего возвращения, – сказал Леклерк, – будем действовать, как на войне. Подводных лодок больше нет, Фред; они не для такого дела. Когда вернетесь, тут же обратитесь в ближайшее британское консульство или посольство, назовите свое имя и скажите, что хотите на родину. Изображайте из себя оказавшегося в затруднении британского подданного. Инстинктивно я чувствую, что выбираться вам лучше тем же путем, каким пойдете туда. Если возникнут осложнения, не нужно тотчас идти на запад. Затаитесь на какое-то время. У вас с собой будет много денег.
Эйвери знал, что никогда не забудет то утро. Они сидели, развалясь за деревянным столом, как школьники в бомбоубежище на занятии по гражданской обороне, их напряженные лица следили за Леклерком, который в церковной тишине совершал литургию по обряду их веры и вздымал свою изящную руку к карте, словно священник – свечу. Все, кто был в комнате – и возможно, Эйвери больше, чем другие, – знали о той роковой черте, что лежит между мечтой и реальностью, между причиной и действием. Эйвери помнил, как говорил с дочкой Тэйлора, как выдавливал из себя наспех придуманную ложь перед Пеерсеном и британским консулом; он помнил те страшные шаги в гостинице, и теперь, вернувшись из своей чудовищной поездки, видел, как пережитое им превращалось в образы, которыми манипулировал Леклерк. И все-таки Эйвери – да и Холдейн и Лейзер-слушали Леклерка с благоговением, вероятно чувствуя, что вот именно так, в каком-нибудь далеком и волшебном месте, все должно происходить на самом деле.
– Извините, – сказал Лейзер, разглядывавший план Калькштадта. В этот момент он почувствовал себя увереннее. С тем же выражением лица он. наверно, показывал владельцу неисправность в машине. Станция, общежитие и церковь на плане были обозначены зеленым цветом; вставка в нижнем левом углу изображала железнодорожные склады и депо. Стороны света были отмечены по бокам: Западная перспектива, Северная перспектива.
– Что такое перспектива, сэр? – спросил Лейзер.
– Вид, направление.
– Зачем это? Зачем это на карте, скажите, пожалуйста?
Леклерк терпеливо улыбнулся:
– Для ориентации, Фред.
Лейзер поднялся со стула и стал внимательно разглядывать карту.
– А это церковь?
– Точно, Фред.
– Почему она обращена на север? Церкви всегда смотрят с востока на запад. У вас вход с восточной стороны, там, где должен стоять алтарь.
Холдейн наклонился, прижав к губам указательный палец правой руки.
– Это только схематическая карта, – сказал Леклерк.
Лейзер вернулся на свое место и сел, с особенно прямой спиной.
– Понятно. Извините.
Когда инструктаж закончился, Леклерк отвел Эйвери в сторону:
– Еще одна вещь, Джон, он не должен брать пистолет. Это не подлежит обсуждению. Министр был здесь непреклонен. Передайте Фреду.
– Что, нельзя пистолет?
– По-моему, можно нож. Нож – штука общего назначения; то есть, если что-то пойдет не так, мы всегда сможем сказать, что он общего назначения.
* * *
После обеда они прокатились вдоль границы – машину дал Гортон. Леклерк взял с собой небольшую пачку листков с заметками, которые он выписал из пограничного донесения Цирка, и вместе со сложенной картой держал их на коленях.
Вид самой северной части границы, разделившей Германию надвое, .может вызвать удивление. Разочарован будет тот, кто рассчитывает увидеть надолбы и внушительные укрепления. Местность, где пролегла граница, самая разнообразная: овраги, небольшие, поросшие папоротником холмы и дикий неухоженный лес. Большинство укреплений восточных немцев расположены в глубине территории, так, чтобы их не было видно с запада – только изредка разбудит воображение какой-нибудь выдвинутый вперед бункер, пустой сельский дом, разбитая дорога или наблюдательная вышка.
Западную сторону украшает символ раздела Германии – фанерная модель Бранденбургских ворот, нелепо торчащая на диком лугу. На изрядно пострадавших от ветра и дождя деревянных табличках – лозунги пятнадцатилетней давности. Только ночью, когда темноту разрывает луч прожектора и начинает обыскивать остывшую землю, холодеет сердце за притаившегося в поле беглеца – так замирает заяц и, будучи обнаружен, в ужасе срывается с места и бежит, пока не упадет без сил.
Они поехали по вершине вытянутого холма, и там, где оказывались особенно близко от границы, останавливали машину и выходили. На Лейзере был плащ, на голове – шляпа. День был очень холодным. Леклерк был одет в шерстяное пальто, в руках держал раскладную трость-табурет: один Бог знает, где он ее откопал.
Леклерк сказал: «Не здесь» – уже при первой остановке. Потом он повторял это несколько раз. Когда они вышли из машины в четвертый раз, Леклерк объявил:
– Следующая остановка – наша. – Такого рода шуточки любили на войне.
Эйвери не узнал бы это место, хотя видел его на схематической карте Леклерка. Холм был тот самый, конечно, и поворачивал к границе, круто обрываясь над лежащим у его подножия полем. Но дальше местность была холмистой, кое-где покрытой лесом, на горизонте выступали деревья, между которыми с помощью бинокля можно было разглядеть коричневый силуэт деревянной вышки.
– Левее третьего кола, – сказал Леклерк.
Они внимательно осматривали землю, и Эйвери заметил след старой тропинки.
– Она заминирована. Заминирована вся тропинка. Их территория начинается у подножия. – Леклерк повернулся к Лейзеру. – Пойдете отсюда, – Он взмахнул своей тростью-табуретом. – Дойдете до обрыва и заляжете. Мы все придем сюда пораньше, чтобы ваши глаза привыкли к темноте. Теперь, пожалуй, пора возвращаться. Чтобы не привлекать внимание.
На обратном пути начался сильный дождь, он заливал ветровое стекло и шумно барабанил по крыше. Сидя рядом с Лейзером, Эйвери погрузился в свои мысли. Он попробовал взглянуть на все со стороны и понял, что его собственная миссия превратилась в комедию, а Лейзер должен был стать действующим лицом трагедии. Эйвери представилось, что он участвует в безумном посменном марафоне, в котором каждый бегун должен бежать быстрее и дальше, чем предыдущий, а финишем станет смерть.
– Кстати, – сказал он вдруг, обращаясь к Лейзеру, – что нам делать с вашими волосами? Мне кажется, у них там нет такого лосьона, каким пользуетесь вы. Это может вас выдать.
– Стричься не надо, – заметил Холдейн. – Немцы носят длинные волосы. Помыть голову, вот и все. Смыть лосьон. Молодец, Джон, поздравляю.
Глава 17
Дождь перестал. Приближалась ночь, дул ветер. Они сидели за деревянным столом и ждали. Лейзер был в своей спальне. Джонсон приготовил чай и стал возиться с передатчиком. Никто не разговаривал. Все перестали притворяться. Даже .Леклерк, знаток модных школьных словечек и выражений, больше не утруждал себя, изображая уверенность. Казалось, он просто был недоволен тем, что его заставили слишком долго ждать запоздалой свадьбы нелюбимого друга. Им было страшно, они подремывали, как будто сидели в подводной лодке. Сверху мягко раскачивалась лампа. Джонсона то и дело посылали к дверям поглядеть на луну, и каждый раз он объявлял, что ее все нет.
– Метеосводка – хорошая, – заметил Леклерк и отправился на чердак посмотреть, как Джонсон проверяет передатчик.
Оставшись наедине с Холдейном, Эйвери торопливо сказал:
– Он говорит, что в Министерстве возражают против пистолета. Лейзеру нельзя брать пистолет.
– Какого черта он советовался в Министерстве? – воскликнул Холдейн вне себя от ярости. Потом тихо добавил:
– Скажите вы. Это ваше дело.
– Леклерку?
– Идиот! Лейзеру.
Они немного поели, затем Эйвери с Холдейном пошли к Лейзеру в спальню.
– Мы должны вас одеть, – сказали они.
Они велели ему полностью раздеться и забрали его дорогую теплую одежду: серую куртку и брюки того же цвета, кремовую шелковую рубашку, черные ботинки с тупыми носами, темно-синие нейлоновые носки. Взявшись за клетчатый галстук, он нащупал золотую булавку с лошадиной головой, осторожно отстегнул ее протянул Холдейну.
– А что делать с этим?
Холдейн приготовил конверты для ценных вещей. В один из них он положил булавку, конверт заклеил, надписал и бросил на кровать.
– Голову вы вымыли?
– Да.
– Восточногерманское мыло нам достать не удалось. Наверно, вам придется самому позаботиться об этом уже там. Как я понимаю, мыло у них дефицит.
– Хорошо.
Он сидел на своей койке голый, только что в часах, сгорбившись, обнимая сильными руками лишенные растительности ноги; его белая кожа покрылась пупырышками от холода. Холдейн открыл чемодан, вынул связку одежды и полдюжины пар ботинок.
По мере того как Лейзер надевал на себя эту одежду дешевые мешковатые штаны грубого сукна, широкие внизу и подобранные у пояса, серую поношенную куртку в нелепых складках, аляповатые коричневые ботинки, – ему казалось, что он для Холдейна и Эйвери превращается во что-то жалкое, возвращается в какое-то прежнее состояние, о котором они могли только строить догадки. Поскольку лосьон он смыл, теперь в его непослушных каштановых волосах проглядывала седина. Он застенчиво смотрел на Эйвери, словно только что открыл ему какую-то тайну; он был похож на крестьянина среди помещиков.
– Как я выгляжу?
– Замечательно, – сказал Эйвери. – Замечательно, Фред.
– А галстук не нужен?
– Галстук все испортит.
Он стал примерять ботинки, одну пару за другой, с трудом натягивая их на грубый шерстяной носок.
– Польские, – сказал Холдейн, поставив рядом с ним вторую пару. – Поляки экспортируют их в Восточную Германию. Лучше взять эти тоже – вы ведь не знаете, сколько вам придется пройти пешком.
Холдейн принес из своей спальни тяжелый саквояж с замком и отомкнул его.
Вначале он вынул потертый коричневый бумажник с прозрачным отделением из целлофана, в которое было вставлено раскрытое удостоверение личности Лейзера с подписью и печатью так, что фотография Лейзера выглядывала через целлофановое окошко, карточка была маленькая, как из уголовного дела. Рядом лежало разрешение передвигаться по стране и запрос об устройстве на работу с государственно-кооперативной верфи из Ростока. Холдейн вытряхнул все из кармашка бумажника и потом укладывал вещи по порядку обратно, называя каждый документ.
– Продовольственная карточка, водительские права… Партбилет. Сколько вы состоите в партии?
– С сорок девятого года.
Он положил фотографию женщины и три или четыре засаленных письма, некоторые в конвертах.
– Любовные письма, – пояснил он лаконично. Потом был профсоюзный билет, да ним последовала вырезка из магдебургской газеты о производственных показателях на местном машиностроительном заводе, довоенная фотография Бранденбургских ворот, затертая справка с прежнего места работы.
– Итак, с бумажником мы закончили, – сказал Холдейн. – За исключением денег. Все остальное у вас в рюкзаке. Еда и прочее.
Он вынул из саквояжа и дал Лейзеру пачку купюр. Лейзер стоял в покорной позе обыскиваемого, слегка расставив ноги и чуть-чуть отведя в стороны руки. Он брал у Холдейна все, что тот ему давал, аккуратно складывал и опять принимал ту же позу. Расписался в получении денег. Холдейн взглянул на подпись и сунул бумагу в черный портфель, который он положил отдельно на столике в углу.
Затем последовали всякие мелкие вещи, которые могли оказаться в карманах Хартбека: связка ключей на цепочке, среди них – ключик от чемодана; расческа, носовой платок цвета хаки с масляным пятном, пара унций кофезаменителя в газетной бумаге; отвертка; моток тонкой проволоки и обрезки железных шурупов со свежими зазубринами – весь никчемный мусор в кармане рабочего.
– Боюсь, что эти часы вам брать нельзя, – сказал Холдейн.
Лейзер расстегнул золотой браслет и уронил часы в раскрытую ладонь Холдейна. Ему дали стальные, восточногерманские, время на которых поставили с большой точностью – по будильнику Эйвери.
Холдейн отступил на шаг:
– Ну, вот так. Теперь посмотрите у себя в карманах. Эти мелкие вещи должны лежать там, куда бы вы их сами положили. Больше ничего отсюда не берите, понятно?
– Я порядок знаю, – сказал Лейзер и поглядел на свои золотые часы на столе. Он взял нож и прикрепил черные ножны к поясу.
– А где мой пистолет?
Холдейн надавил на металлическую застежку портфеля, и она щелкнула как дверной замок.
– Пистолет вы не берете, – сказал Эйвери.
– Пистолет – нет?
– Пистолет отменяется, Фред. Они считают – слишком опасно.
– Для кого?
– Может возникнуть опасная ситуация. Политическая. Если мы пошлем вооруженного агента в Восточную Германию. Они боятся какого-нибудь инцидента.
Он долго и пристально смотрел на Эйвери, вглядывался в его молодое лицо. Того, чего он искал, на этом лице не было. Он повернулся к Холдейну.
– Это правда?
Холдейн кивнул.
Вдруг он протянул руки, как будто просил милостыню, согнутые пальцы были сжаты в горсть – так держат последний глоток воды, плечи его дрожали в жалкой курточке, лицо было обращено книзу – в панике и мольбе.
– Джон! Но вы же не пошлете меня без пистолета! Ради Бога, разрешите мне взять пистолет!
– Извините, Фред, мы не можем.
Все еще протягивая к ним руки, он повернулся к Холдейну:
– Вы не понимаете, что вы делаете!
Леклерк услышал шум и подошел к дверям. Лицо Холдейна было сухим, как камень: от человека с таким лицом милости не дождешься. Голос Лейзера превратился в шепот:
– Что вы делаете? Ради Христа, что вы пытаетесь сделать? – крикнул он им обоим, словно вдруг все понял. – Вы ненавидите меня, вот что! Что я вам сделал? Джон, что я вам сделал? Чем я мог вас обидеть?
Голос Леклерка, когда он наконец заговорил, звучал очень ясно, словно он намеренно хотел подчеркнуть дистанцию между ними.
– В чем дело?
– Он расстроился из-за пистолета, – пояснил Холдейн.
– Очень жаль, но ничего не поделаешь. Это от нас не зависит. Вы знаете, что мы об этом думаем, Фред. Я уверен, что знаете. Но приказ есть приказ. Разве вы не помните, как бывало тогда? – Он сделал паузу, решительный человек, выполняющий свой долг, и с суровым видом прибавил:
– Я приказы не обсуждаю: мне нечего вам сказать.
Лейзер покачал головой. Руки у него повисли. Он как бы обмяк.
– Ладно. – Он глядел на Эйвери.
– Нож в некотором смысле лучше, Фред, – утешающе добавил Леклерк, – от него не бывает шума.
– Да.
Холдейн взял в руки сменную одежду Лейзера.
– Это я положу в рюкзак, – сказал он, искоса посмотрел на Эйвери и вместе с Леклерком быстро вышел из комнаты. Лейзер и Эйвери молчаливо поглядели друг на друга. Эйвери было неловко видеть его таким подавленным. Наконец Лейзер заговорил:
– Нас было трое. Капитан, вы и я. И асе было хорошо. Не думайте об остальных, Джон. Черт с ними.
– Вы правы, Фред.
Лейзер улыбнулся:
– Это была отличная неделя, Джон. Как нелепо, что мы все время гоняемся за девушками, но ведь в жизни что-то решают только мужчины, мужчины, и только.
– Вы – один из нас, Фред. И всегда были, на ваше имя заведена карточка и хранилась все это время. Мы не забываем.
– Как она выглядит?
– Это на самом деле две карточки, скрепленные вместе. Одна относятся к прошлому, другая – к настоящему. Они хранятся отдельно… живые агенты – так мы их называем. Ваша карточка – первая. Вы – лучший человек у нас.
Теперь Лейзер мог представить себе картотеку, как нечто, что они сконструировали общими усилиями, вместе. И мог поверить в нее, как в любовь.
– Вы сказали, что она в алфавитном порядке, – резко проговорил Лейзер. – Вы сказали, что карточки на лучших хранятся отдельно.
– Лучшие ставятся в начало.
– И те, что в других странах?