Кавказские новеллы Уртати Аланка
И так всякий раз, даже спустя века – далимоны-то живут вечно, просто иногда они так надоедают Богу, что забросит он их на время в дальний угол земли и забудет, но они каким-то образом найдут дорогу и опять тут как тут. Притягивает родина к себе даже злых существ.
Смотрел Бог на Нартов, как на детей, которым дал от щедрот своих, но что-то не заладилось у них.
И решил, пусть пройдет народ нартов большие испытания, чтобы выправить свое предназначение на земле. Закрыл им пути по необъятному миру, где носились эти счастливые дети бога войны Ареса[4] на быстроногих конях ровными рядами, под знаменами, в сверкающих на солнце шлемах – и мир запоминал их не кровожадными врагами, а благородными рыцарями.
В наказание завел их Создатель в глубокие горы, окружил соседями, впадавшими в непримиримое озлобление, оставил одинокими и сказал – выживайте, как сможете…
Пока не придут ко мне истинные из вас, готовые отдать свои сердца и души во имя всех остальных, и не наберется их столько, чтобы смогли победить дух далимонов, до тех пор будут у вас ваши беды.
Глава 3
Жизнь в горах
В то раннее утро пастух, забрав женщину с ребенком на руках, пошел по направлению к другому ущелью и вел их через никому чужому не ведомые узкие проходы.
За ним, как за первым человеком, шли кони, овцы, огромные псы, охранявшие в горах стада и отары.
Шло малое сообщество людей и их верных помощников долго и тяжело, кони с трудом несли поклажу, а женщина была еще слаба после ночного своего подвига. Но пастух вел их неумолимо, зная, что уводит от всяких случайностей, рыскающих диких зверей и своих разбойных братьев на дорогах.
Шел пастух, а кто-то шептал ему на ухо, что будет ему счастье и удача за его доброе и мужественное сердце, никогда больше не будет он одиноким, не будет спать под открытым небом, а будет у него свой дом и очаг. И не придется ему брать в руки оружие, чтобы защищать этот очаг.
О таком мечтает каждый человек на земле, но за эту благость он не должен оставить в ночи голодным и холодным никого другого, тогда Бог не оставит и его.
И открылось счастье прежде сирому и несчастному, словно солнце взошло над его головой и никогда не заходило: мудрая и красивая жена, дочь, выросшая прелестной, он ходил с нею даже на охоту и не на кротких зверей, а на самых хищных.
Однако удивляло отца, что стреляла дочь метко, с первого выстрела поражала любую мишень. Хотя он многому учил ее, но было много и такого, чего он и сам знать не мог, но знала она – вот только откуда?!
Так и жили эти люди в любви, согласии, душевной чистоте. Возделывали землю, ели плоды же своего труда да не из простой посуды, а из драгоценных серебряных и золотых чаш, одевались в лучшие ткани далеких стран. И вместе с тем привечали всех бедных и кротких путников, щедро одаривая их едой, вниманием и помощью.
И разнеслась о них слава по ущельям – о благородной семье, чтившей божьи заповеди и при всем том совсем не бедной! Потому, по мнению большинства, семья непонятная, даже таинственная.
Глава 4
Всякий люд на дорогах жизни
Как это бывало прежде, когда она еще росла, села на рассвете А-Лань на своего коня, гордо несущего не только собственную голову на высокой шее, но и маленькую наездницу, и поскакала, резвясь и пробуя свои силы.
Вначале скакала она по горному плато, затем по горной долине и устремилась еще дальше, как в бесконечность. Земля, покрытая травой, мягко отлетала из-под копыт тонконогого жеребца.
На таких скакунах носились когда-то предки нартов. И не было границ их стремительных походов по планете. Основным занятием была война, но воевали они со знанием дела, красиво и умно, обучая этому другие народы, даже таких могущественных, как римляне и вестготы.
Оттого во многих странах оставались их слова, имена, названия крепостей и городов, быстроногие кони, боевые псы, легкая и совершенная одежда воинской моды.
Но с тех пор, как Бог отвернулся от них, только такая скачка внутри гор была доступна им. И А-Лань, внутренне осознавая высший предел, носилась весь день по горам и долам.
Вернулась она к вечеру и не узнала своего дома! Там были только развалины и мертвые тела ее родителей. Не было ни коней, ни овец и коз, а храбрые и верные псы сложили свои головы, сражаясь с неизвестными врагами.
Всякий люд встречается на дорогах жизни, кто в собственной крови, кто готов пустить кровь другому.
Прежде нежная и трепетная, А-Лань вступила на трудный путь сопротивления тем, кто нес смерть и страдания. Не мщения искала она, протестуя против насилия и убийств. Ездила она по всем ущельям и возвещала неправедность разбоев, сражалась с кровавым буйством сильных, будила дух сопротивления у слабых – и всех призывала к любви, которая в людях была изначально от Создателя.
Она рассказывала об оскверненных нартских святилищах, призывала чистить их, чтобы не отвернулись святые от людей. Порицала она тех, кто устраивал в святилищах попойки. Со слезами на глазах говорила о предательски заброшенных последних пристанищах тех, кто навсегда ушел в мир иной.
Вначале толком никто не знал, кто она, эта А-Лань, потому что никогда она не носила надменных, лицемерных масок, скрывающих пустоту ума и сердца.
Рожденная от проходящего мимо каравана, она не кичилась, как другие, чистотой своей крови, но не из-за отсутствия чести и достоинства, а потому что была взращена своими старшими в любви и гармонии.
Кровь должна поить своей живительный силой тело для цветка души, а не возводить постыдный грех гордыни.
Многие нарты услышали ее слова, поверили ей искренним своим сердцем и полюбили ее.
Кого-то ее горячие призывы вернули к тем забытым понятиям, без которых рано или поздно, но заблуждается и отдельный человек, и целый народ, уведенный лживыми словами, догмами и развращенностью.
И всегда старалась она заронить в сердца слушавших уважение к самим себе, к детям истинных нартов, которых становилось все меньше и меньше.
Часто отправлялась А-Лань в чужие края и говорила с любовью о своем народе, который волею судьбы из великого превратился в малый и беззащитный, оттого слишком часто проливалась его кровь.
Но далимоны тоже не дремали, они порочили А-Лань, натравляя друг на друга всех, кто верил и хотел лучшей жизни.
Народ давно перестал быть сплоченным, а были такие, кто вероломно предавал соплеменников, продавал единокровцев в рабство или убивал. Таким мешала не только А-Лань, но и все те нарты, кто без устали сражался за те же истины, прежде всего с далимонским духом, видя в нем первопричину своих бед.
Большинство же, по наущению далимонов-погубителей, продолжали пировать и пировать, сделав даже смерть поводом для своей утробной радости жизни. Кормились от поминальных столов точно так же, как от пиршественных застолий, со временем разница между ними совсем спуталась.
И стали прежде строгие, с привкусом печали, угощения нартских поминок пышными и сладостными, как на веселых свадьбах далимонов, вечных существ от зла.
В древнем народе сдержанных в еде воинов развелось множество чревоугодников, пьющих уже не благородный ронг, а то, что путает и убивает мысли. И кричали через стол друг другу о прошлом величии, не беря от него ничего в сегодняшний день.
Много всяческого горя пришло от новых обычаев и их злостных приверженцев. И стали те нарты, кто оставался верным своему земному предназначению, один за другим покидать землю, чтобы собраться с силами в верхнем мире и просить Бога вернуть их назад. Все чаще стало казаться А-Лани, что пустел для нее подлунный мир.
Немногие видели на рассвете или под лучами вечернего солнца одиноко едущую всадницу, и те, кто видел ее, словно читали в своем сознании печальные ее призывы – сплотиться всему народу, чтить законы выживания, растить детей не в коварной пагубности лицемерия и лжи, а в жизненной правде.
Не обманывать, не обеднять, обирая всеми способами и без того бедных людей. Собрать силы свои и не терять сыновей, бросая их навстречу коварному врагу, вместо того, чтобы сберегать свою молодежь, мудро предвидя и обходя опасности.
Не предавать друг друга, не создавать живые мишени из соплеменников, а не бросать в беде, всегда подставлять верное плечо.
Но даже тем, кто встречал ее прежде с радостью и пониманием, стала видеться она все реже, отдалилась в печали от своего народа, от своего дома родного, словно изгоняли ее, изживали даже имя ее – злые силы, далимонские.
Глава 5
Печаль по А-Лани
Давно миновало счастье родного очага, где всегда ждали ее лучшие люди из всех, кого узнала она в подлунном мире. Долго после разорения ее дома, гибели любимых отца и матери одиноко блуждала А-Лань на верном коне по родному краю, по чужим краям, искала истину для всех, догадываясь, что Бог отвернулся и от плохих, и от хороших, словно провинившихся всех сразу.
Как в связке людей, идущих на вершину высокой горы, где все в равной степени висят над пропастью, и если один не устоит, то потянет за собой других.
Устала А-Лань, истощила свои силы в неравной борьбе со злом.
Постепенно все далимоны узнали о ее происхождении от ночного каравана, шедшего по ущелью. И стало сжиматься кольцо зла вокруг А-Лани, до самозабвения любившей этот народ и эту землю.
Далимоны свирепствовали, кричали о ее «нечистокровности», они припомнили ей все, что раздражало их, что вызывало зависть и досаду, когда чувствовали превосходство ее смелой и свободной, как ветер, натуры.
Словно в противовес им, надменно называвшим себя «чистопородными нартами», в ней было то, чего, при всем их желании, не было в них, как ни бились они видеть и слышать то, что дано было изначально ей.
И теперь ими владело только одно чувство – ненависть и злоба к ней, такая же, как ко всем истинным, смелым и верным нартам, которых осталось к тому времени совсем мало.
Однажды уставшая А-Лань расположилась под деревом и крепко заснула. Оружие ее лежало под рукою рядом, но крепкий сон был предательским.
С низкого свинцового неба черной птицей слетела Маг-киан и нависла над спящей А-Ланью.
И какой глупец сказал, что человек всесилен, вот она передо мной, и я могу сделать с ней все, что захочу. Кто оценит ее бесстрашие и любовь к ближним? Кто придет к ней на помощь? Где храбрый отец и мудрая мать, от которых брала она силы? Где ее верные друзья?
Одна она, и в этом мое преимущество!
Нет, не нужны поздним нартам никакие другие. Пусть одни будут нетерпимы к победам других, пусть в разобщенности и одиночестве гибнут они, пусть тяга к богатству заменит им все земные радости и божественную любовь.
А если вдруг встанут истинные нарты и победят, то изгонят из себя дух далимонский, коварный и губительный для них, потому не должно быть среди них ни отважных, ни зовущих к мудрости и свету, нет, нет и нет!
Слетелись и другие далимоны. Яростно скрежеща зубами, они тоже хотели терзать ненавистную А-Лань, всегда мешавшую им своими словами, песнями, своей любовью к людям, не стоившим такой любви, ездой на гордом и прекрасном скакуне, дарившем ощущение полета и совершенства.
Создатель, давший поздним нартам все, что было необходимо для счастья и удачи, смотрел, как взращенные нартами далимоны клевали и терзали не успевшую проснуться А-Лань.
И, ослепленные яростью, не видели они, что Бог уже протянул руку навстречу белоснежной, окровавленной птице, летевшей просить у Него прощение этому народу…
2009 г.
Прямой путь по кругу
Из цикла «Кавказ, мой Кавказ!»
В нашем городе много любви, мало свадеб. Молодежь сплошь и рядом пребывает в состоянии влюбленности, а старики сетуют – не по правилам, мол. Как только вышел возраст, собирается межфамильный парламент, где все должности выборные, с одной стороны, по линии отца, с другой – по линии матери, и выносится решение – женить.
Моему двоюродному брату подбирали невесту до тех пор, пока в одном доме его не столкнули нос к носу с его же любовницей, представленной ему безнадежно синим чулком, которого с трудом отрывают от книг.
Мой брат не только скромно отказался от женитьбы, но вдруг с неистовым рвением возжаждал тоже засесть за учебники, чтобы продолжить свое образование.
– Мир перевернулся! – сокрушенно заключили старики. – Никого не женишь и не выдашь замуж. Все ударились в учение!
Итак, в городе установилось летнее равноденствие – никто не женился, никто не похищал невест, никаких скандальных историй!
Но мир устроен так, что никакое равноденствие не может длиться вечно.
– Нет! – сказала мама Хаби – в своем доме второй раз в жизни. Первый раз она сказала “нет” его отцу, когда они еще не были женаты. Можно догадываться, насколько убедительно это прозвучало, если отец Хаби все же женился на ней.
Теперь “нет” заявлял весь стодвадцатикилограммовый, от солевых шишек на ступнях до третьего подбородка, волевой ее характер.
Все дело состояло в том, что Хаби привел в приличный кавказский дом свою девушку в мини-юбке. Больше всего поразили Маму ноги девушки – они нахально торчали из-под юбчонки, как две тонко отточенные палочки.
В нашей столице не бывает пришлых бурь и ураганов, потому что расположена она в чаше, которую оберегают от ветров лепестки гор. Раз в год просачиваются с Каспия теплые ветры, но они только ласково лижут крыши домов и задирают нам юбки.
Ураганы имеют так называемый локальный характер, то есть рождаются в этом городе, как рождаемся все мы.
После девяти баллов обстановка в доме разрядилась, но моральный ущерб был невозместим. Отец Хаби заметил, между прочим, что скажи Мама двадцать лет назад свое “нет” с такой же экспрессией, по крайней мере, сейчас в доме было бы спокойнее.
– Пусть мой сын приведет в дом самого черта, но не в мини! – поставила точку Мама.
Современность часто создает проблемы для тех, кто отстал или свернул в сторону. Маме Хаби было попросту не разместиться на этой дороге с ее комплекцией.
Вся мировая фабрика косметики от Нью-Йорка до Сингапура – через всю Европу, – точно так же ложится на юный эпидермис северокавказских девочек, не обветренный или сожженный колхозным солнцем, как и у парижанок, потому что колхозы для них так же неактуальны, как и в Париже, а мода, любовь – да!
Так вот, все девочки учатся или работают, но все сведущи в модном макияже и основных направлениях моды и очень самостоятельны в любви. Маме самой не разобраться, нужна подробная информация: в такой-то фамилии, в такой-то семье растет девушка, на которой следует жениться ее сыну.
Через некоторое время информация была получена – скромна, послушна, за длиной платья следит вся родня.
Смотрины состоялись. Хаби, которому разрешено было, если понравятся друг другу, сводить девушку в кино, уже третий день подряд водит ее на итальянский фильм. Итальянский кинематограф близок нашему городу темпераментом и сицилийскими сюжетами.
Решение играть свадьбу в этот раз было бескомпромиссным для блюстителей традиций, для обеих фамилий и для Мамы. Успокоенные старики с радостью вдохнули неизъяснимый аромат свадеб. К тому же жених покладист, а невеста, чувствуется, редкое создание в наше время, готова исполнять любой старорежимный завет.
Во время свадьбы согласно обычаю старушки из фамилии жениха уселись в круг, а невеста обнесла их большой чашей цветочного меда, не закапав ни одного праздничного платья. Таким изяществом манер она обезоружила всех, и все почувствовали в ней ту породистость, каждая особь которой в Осетии ныне на строжайшем учете и нарасхват для семей, имеющих сыновей и соблюдающих чистоту своей крови не хуже, чем на лучших конезаводах мира.
До поздней ночи не смолкало торжество. А чуть свет новоявленная свекровь проснулась от звука метлы во дворе. В переводе на язык общемировых ценностей он был подобен звуку фанфар, возвещавших, что Мама укрепила пошатнувшуюся ступеньку в лестнице кавказских традиций, ведущей в Вечность.
В конце концов, если каждая юная невестка начнет свое первое утро, подметая двор, то мироздание будет намного чище – вот древняя мудрость клана осетинских свекровей.
Мама метнулась к балкону, чтобы притворно пожурить перед соседками невестку за чрезмерное усердие, при этом она нечаянно зевнула, да так и осталась с широко раскрытым ртом!
Во дворе девушка весело орудовала метлой, а из-под кратчайшей юбчонки задорно торчали две параллельные прямые, которые согласно евклидовой геометрии нигде не пересекаются.
1979 г.
Пойдем в Цветлин!
«Селение это было настолько удалено от всего на свете, что никому бы и в голову не пришло, что здесь может жить кто-то, способный изменить чью бы то ни было судьбу…»
Габриэль Гарсиа Маркес «За любовью неизбежность смерти»
Часть I
Первопричина Цветлина
На севере Хорватии, всего в километре от границы со Словенией, в самой глубине гор, стоит маленькое село с милым для славянского слуха названием – Цветлин, доверчиво говорящим о свете и доброте мира.
По дороге к нему справа на горе виден огромный старинный замок, который возвышается над Беднянской долиной бывшего Загорского графства, играя в небесной выси белыми башнями.
С тех пор, как в конце 16 века король Максимильян подарил его кардиналу Юраю Драшковичу за заслуги перед отчизной, это стало пожизненным владением аристократов Драшковичей.
Правда, был некий период охлаждения у потомков графа, когда они забросили его, наслаждаясь светской жизнью в Вараждине, старой столице, однако, вернувшись в следующем веке, заново полюбили его, в доказательство чего пристроили с запада и востока две огромные зубчатые башни.
Вместо средневековых рвов, окружавших высокие крепостные стены из тёмно-серого нешлифованного камня, появились два больших голубых озера и роскошный парк в глубине реликтовых лесов древнего Загорья.
Внутри замка есть каменный, оправленный в чугунное литьё большого мастерства колодец, с которым любая крепость могла бы выдержать долгую осаду врага.
Но не внешнего врага надо было ждать воинственным Драшковичам, враг таился внутри, то была человеческая греховность, которая и отдала прекрасный замок на поругание.
И было то не нашествие варварских разбойников, грабивших старинные покои во всём их великолепии, чем должны быть богаты дворцы и замки, пережившие многие поколения своих владельцев.
Богатство это составляли старинные портреты гордых аристократов, мебель искуснейших мастеров, гостиные залы и кабинеты, полные редких книг, живописных полотен, ковров, гобеленов, изысканных обеденных сервизов, предметов искусства из золота и серебра с драгоценными инкрустациями и прочего, что охватить глазом невозможно.
Там веками хранилась и пополнялась огромная коллекция всех видов старинного оружия, вплоть до пушек, а в кабинете одного из воинственных Драшковичей были развешены портреты всех его боевых товарищей-офицеров.
Словом, это был весьма достопримечательный замок умного и талантливого рода, умевшего сказать свое слово в истории.
Но замок постигла беда бесчестия! Как передавалось из поколения в поколение, виной несчастья была графиня Юлиана, которая за одну ночь проиграла в карты не только замок, его земли, нивы, леса, горы, окрестные сёла, но даже католический храм, устремлённый тонким шпилем к Богу!
Иногда, правда, делали поправку – не Тракошчан, а Кленовник, который в девяти километрах от него и тоже с большим замком и окрестностями.
Но в народе упрямо твердили, что речь идёт о белом замке на горе, который граф Юрай VI, подарил племяннику – Ивану IX, супругу Юлианы, урожденной Урдёду, венгерки.
Кто знает, может быть, графиня сошла с ума по смерти сына, когда села играть в преферанс, и кто был тот, кому она проиграла тракошчанскую гордость – немец, австриец, венгр? И не заплатила ли она преждевременною своею смертью за содеянное?
Или это говорил завистливый взгляд из подножья любой горы? А может, свела её в могилу всего за год тоска по умершему сыну?!
Не найдя истины, разделили то, что имели в умах, на две отдельные части: согласно первой, назвали цветлинскую школу именем графини Юлианы и при входе вывешивали её портреты, сделанные учениками на уроках живописи.
Вторые же несли в сердцах незаживающую рану, нанесенную всему хорватскому роду, и считали графиню беспутнейшей из женщин, никак не желая простить ей той злополучной партии в преферанс.
Так или иначе, но в самом замке, где в галерее был длинный ряд портретов представителей рода от первого до последнего, Юлианы не было.
На самом видном месте висел портрет Софии Валет-Латур, жены полковника, сделавшего при жизни дар следующему Драшковичу, на котором всё и закончилось.
Противники графини приобщили к вопросу о своей попранной чести решительный ответ австрийского праправнука Драшковичей партийным функционерам времен распада федеративной Югославии, желавшим сделать замок знатной резиденцией властей.
Он сказал: замок был подарен отчизной первому из Драшковичей, и никаким временщикам, а только отчизне и ее народу он останется навсегда.
Справедливости ради, следует сказать, что много средств и сил вложила прежняя республика Югославия в то, чтобы обновленный замок, которому более чем полтысячи лет, возвышался во всем своём великолепии, оставаясь из века в век геральдическим символом обитающих в Тракошчане.
Так завершился один жизненный цикл, и вроде бы жизнь у подножья той горы продолжается по собственной спирали судьбы, однако, у Бога вершины и низины всегда связаны воедино, и никогда не знаешь, как отзовется эхом то или иное событие.
Как не счесть в хорватской Адриатике всех островов, предполагают, что не менее двух тысяч, так не счесть и крошечных сел в Загорье.
Особняки и виллы владельцев, приезжающих для короткого отдыха в местность, которую считают анатомическими легкими Хорватии, здесь давно прозвали «викендами» – тенденция к западному воскресному отдыху.
Но Цветлин остался тем селом, где каждый дом – это единственный дом хорвата, живущего на земле прадеда, деда и отца.
У цветлинцев никогда не было собственных дворцов и вилл, правда, когда-то низкие бедные деревянные домишки, превратились в крепкие особняки с архитектурой, характерной для современного мира – мансарды, балконы, парадные входы.
Главное в Цветлине совсем не то, что в нём всего-то двадцать пять дворов, есть в горах села и поменьше. А то, что подраставшие здесь мужчины относились к женитьбе с явным предубеждением, и потому на ту пору, с которой всё началось, в Цветлине насчитывалось пятнадцать домов неженатых мужчин самых разных возрастов, и тенденция не ослабевала.
Было похоже, что это и есть то самое эхо проигрыша графини, спустившей внутреннее достоинство тракошчанцев в каньон, которые встречаются в этих горах.
Если бы не столь известная причина, можно было бы предполагать чьё-то грозное проклятье, павшее на всех.
Те из цветлинцев, которые всё же женились, ясно осознавали, что принимают на себя эту миссию только для продолжения цветлинского человеческого рода.
Остальные давали непонятно кому обет безбрачия. Постепенно могло создаться впечатление, что эти цветлинцы – аскетическая порода людей и беспорочная.
Единственно, что могло противоречить такому утверждению – цветлинцы пили крепкие напитки не хуже всех других, дома с друзьями или в баре, который называется здесь «гостильница».
По селу шла единственная дорога, очень извилистая, имевшая разную высоту над уровнем моря, вокруг которой и стояли все дома. В конце этой дороги, окончательно взмывавшей ввысь, стоял дом одинокого Штефана.
Чтобы отстроить себе новый дом на родительском участке, Штефан свободно ездил в разные страны и во времена единой Югославии. Работал в Италии, Ливии, Австрии и Швейцарии, со всеми сдруживался, при этом общался с каждым на его же языке. Но однажды все решительно забросил и возвратился домой.
В войнах и стычках при распаде Федерации на отдельные страны он не участвовал, потому что был противником любого кровопролитья, считая это всегда чьим-то грязным политическим делом, и потому, что любил Югославию как время своих лучших лет.
Его ближайший сосед и одноклассник Симон был женат на словенке. А из соседнего дома на спуске девушка, вышедшая замуж за серба, была вынуждена уехать в США, потому что в момент двухсторонней агрессии сербов и хорватов они с мужем не могли найти себе места ни в Сербии, ни в Хорватии. Штефан не был рад разрушению своей державы.
К тому же, в те годы несколько раз ему пришлось спасать каких-то людей, перемещавшихся через его край в Словению, чтобы попасть оттуда в другие страны. Это были люди бывшего социалистического лагеря, а в последний раз – отряд болгарских женщин, стремившийся выйти через Словению, чтобы устроиться в западных странах на любую работу и дать выжить своим детям и старым родителям.
Он выполнял свою работу в цепи, которая вела через северо-западную границу Хорватии, но не за деньги, а из сострадания гражданам рухнувших государств.
Не раз и не два приютил он беженцев в своём доме. Однажды дал им в руки охотничье ружьё и велел, если нагрянет полиция, бежать в горы, а если не успеют, то разбить этим ружьём огромное окно со стороны гор и принять на себя вид самовольно забравшихся сюда на ночлег, вконец уставших людей.
Этот вечер он просидел с друзьями в баре, втайне молясь за своих гостей, и все обошлось, иначе бы он не смог продолжить своё альтруистическое дело.
Возможно, именно в это время Бог более внимательно взглянул в глубину Брежанских гор и высветил Цветлин, и потому что-то начало происходить именно с того момента, когда Штефан принялся спасать многих людей.
К тому моменту он уже успел спасти свою собственную душу любовью к больной матери, будучи ей не только сыном, но и заменив дочь, уехавшую в Германию для собственного блага. Мать не хотела её больше знать, видя, как трудится за двоих преданный ей сын.
Штефан построил-таки дом, каждую весну засаживал свою ниву всеми видами домашней продукции: кукурузой, фасолью, зеленью. Табак тоже имел свой, но курил не трубку, а с помощью целого арсенала немецких и французских приспособлений заполнял высушенным и размельченным табаком пустые гильзы сигарет.
Когда-то эти богатые земли разделил граф между тружениками в крошечных сёлах внизу, под горою, имея свой процент, но потом кто только не владел этими землями – австрийцы, венгры, итальянцы!
После второй мировой войны социализм опять поделил землю между тружениками, и теперь каждый цветлинец имел свой лес и мог топить дровами печи и камины, не уничтожая и не истощая этот лес, а, наоборот, заботясь о нем.
Штефан имел десять десятин собственного леса, восходившего к вершине горы прямо от его дома. Чтобы сберечь этот лес, он покупал огромные кругляки в местной дровяной фирме, а потом до седьмого пота работал топором или электропилой.
До центрального отопления дома газом цветлинцы своим благосостоянием то ли ещё не дошли, то ли Загорье старательно сохраняло свою экологию в том виде, в каком его вручил Господь.
У всех домов, и возле дорогих «викендов» тоже, всегда лежали заготовленные поленницы для каминов, дым весело вился из всех труб Загорья.
На этом не кончалось исполнение божьих заповедей, направленных не на разрушение, а на сохранение.
В один из дней Штефан подумал, что всё своё благополучие, на которое ушли лучшие годы его жизни, ему придется отдать в никуда, прежде чем, в конце концов, удалиться в богадельню.
Это решение отчаявшегося Штефана заставило Бога более внимательно взглянуть на свое создание – Цветлин – и подумать, куда идёт это село с его упрямым мужским принципом.
Ранним июльским утром Штефан сел в свой «Рено» и помчался в противоположную от Цветлина сторону, на юг, в Истрию.
Там, в древнем Поленсиуме, Пуле, время сохранило даже римский амфитеатр, построенный в 1 в. на главной дороге Виа Флавиа, не говоря уже о францисканских храмах и бенедиктинских монастырях.
Он въехал в Пулу, куда Певец уже привёз Лару с массагетской царевной…
Лару вывез из России дальний родственник, путь они держали в Бельгию, в крайнем случае, в Голландию, Антверпен.
Тогда у Лары еще была квартира на Северном Кавказе, в Беслане, которую она продала для денег на дорогу, сжигая все мосты для отступления.
В её раннем детстве семья, состоявшая из родителей, двоих сыновей и девочки, переехала с гор Большого Кавказа на равнину, в Беслан, купив просторный кирпичный дом мощной старинной кладки.
Но в 2004 году в бесланской школе № 1 произошел чудовищный по своей жестокости акт терроризма. 1 сентября нарядные, с цветами дети, не только с родителями, но даже целыми семьями в три поколения, оказались в заложниках – три дня без питья и еды, перевитые проводами от взрывателей, а потом убитые или искалеченные…
После этой трагедии ряд частных домов снесли, чтобы построить вместо пострадавшей две самые современные школы России.
Ларе тогда досталась однокомнатная квартира, потому что отец и братья никак не могли смириться с её избранником, с которым она жила уже несколько лет. Не помогло даже то, что Лара ожидала ребенка.
Она обиделась и кое-как выживала, но никогда не обращалась за помощью. Когда умер её муж, семья вполне искренне горевала о его уходе, как вообще бы горевала об уходе молодого еще человека.
Лара решила, что эта двойственность могла иметь место, потому что они понимали, что одна с ребёнком она остается ещё менее защищённой, чем даже при нём, не имевшем работы в республике, вступившей в тотальную безработицу после развала советской промышленности.
В это время из-за границы появился тот самый певец, которого многие помнили в детстве в виде чёрного, как цыганёнок, со свесившимися на глаза кудрявыми лохмами, и с ним еще двоих таких же смоляных и лохматых – их было трое у матери, работавшей день и ночь, чтобы прокормить без отца эту буйную ораву.
Лара знала их с самого детства и, считаясь с этим дальним родством, заботилась о детях его беспутной сестры, которая и пила, и слыла наркоманкой.
Его сестра, чем труднее жилось, тем легче заводила детей, обещая им такую же бедность, если не большую, в какой выросла сама – она не работала, как её трудолюбивая мать, а бросала детей на сердобольных окружающих, среди которых чаще всего бывала Лара.
Теперь с таким же смирением Лара взялась поднимать со дна певца, который поначалу пускал всем пыль в глаза, а потом сорвался и запил.
По его приезде на родину, в некоторых газетах Владикавказа, и даже в Москве, появились статейки о нём как о барде, потому что он, действительно, имел концерты в Бельгии и раздаривал диски с этих концертов.
Вначале это произвело впечатление, но когда он вконец опустился, стало невмоготу даже его друзьям детства, которые и сами-то едва выживали в трудное время российского разлома.
Верила в него только Лара. К тому времени ему удалось уже твёрдо поселить в её сознание картину относительного благополучия в европейской стране на социальное пособие беженцев – не менее пятисот евро, на которое и сам существовал, и даже не растерял своих сверх амбиций.
Лара жила с ребёнком на тысячу российских рублей в месяц, которые складывались из детского пособия, порой годами не выплачиваемое, и доплаты всем детям в городе после теракта в школе. Но самое удивительное, что она научилась выживать на эту несчастную тысячу.
Певец морочил ей голову рассказами о Бельгии, о возлюбленной Natali, которую приобщал к искусству тем, что купил ей вечернее платье для богемных тусовок. А по пьянке признавался, что это та самая стерва и шлюха, которая всякий раз вызывала полицию и демонстрировала синяки от «российского бандита», как только он хотел с ней разобраться.
Он делал ей бесплатно ремонт, тратя все свои силы, необходимые для карьеры певца. На пути к вершинам богемы он много раз скатывался в тот самый момент, когда надеялся победить.
Лара поддалась на его мечту о Нидерландах, на его предложение ехать с ним, где он, снова встав на ноги, поможет встать и ей с ребенком. Она продала квартиру и отдала всё до копейки в его распоряжение.
Певец купил поясной кошель, положил туда все деньги, и с тех пор с этой амуницией не расставался. Ещё он купил себе новые джинсы и майки, мобильный телефон и прочие необходимые для зарубежных гастролей атрибуты и обещал никогда больше не возвращаться в Беслан, кляня последними словами всех и вся: страну, свою малую родину и сородичей.
Он перестал пить, вновь взял гитару и запел, но с тех самых пор приобрел над Ларой власть и тон, вначале покровительственный, затем все более приказной, а когда они уже покинули Беслан и достигли Москвы – тон уже был неисправимо хамским.
Как оказалось, в певце бедное детство взрастило сильный комплекс неполноценности, который был особо грубо проявлен, как только в его руках оказались деньги Лары.
В канун их отъезда в мае подоспел день рождения Лары, он решил заодно отметить и прощание с родиной выездом на природу, пышно заказал два микроавтобуса, угощение, и вся компания отъехала на берег реки.
Тут – то мы и познакомились с нею, потому что я была приглашена певцом с большой торжественностью – как еще одна личность из бесланской школы № 2.
Я захватила бутылку дорогого коньяка из запасов моего брата в нашем родительском доме, куда мы оба приезжали из Москвы.
Ни я, ни Лара не подозревали, чем обернётся для нас обеих эта встреча.
Певец сказал, что в Москве у него много возможностей, и предложенная мною помощь с приютом вряд ли потребуется. На самом деле, едва появившись, он сбросил ко мне Лару с ребёнком, как балласт, и нырнул в какие-то московские глубины.
Через две недели он позвал Лару в дорогу, да так, что она почти бежала с ребёнком на руках, едва не падая, боясь не успеть к назначенному им времени.
А во мне осталась вполне ощутимая тревога за судьбу Лары и её ребенка.
Уже неделю певец и Лара с ребёнком жили на полуострове, где хорваты испокон веков перемешаны с итальянцами, потомками тех римлян, что простёрли когда-то одно крыло своей могучей империи над этой землей.
Но Истрия, как ничто другое, напоминала и русское, изначальное, из Киевской Руси, откуда славяне принесли с собой имя реки, которое трижды Истрия – явление исторически невероятное, потому что для Руси варварами всегда были те, кто шел войной на нее, но сюда, во владения Западной Римской империи, однажды тучей пришли сами славяне.
Изначальная и утраченная родина иллирийцев, обитавших здесь до нашей эры, до римлян и славян, византийцев и венецианцев, венгров, турок и австрийцев – всех, кто претендовал на эту благословенную землю, родившую, кроме красоты гор и моря, людей, чей генотип состоял из смешения почти всей индоевропейской расы.
Здесь даже кровожадная Медея, заворожённая местностью, оставила свою привычку убивать всех без разбора – детей от Ясона, своего брата – ибо даже она, как оказалось, ощущала человеческую потребность в красоте и доброте.
И это возвышенное понимание разделял Интерпол, считая Далмацию и Истрию самыми спокойными местами в Европе для международного туризма.
Древняя Пула, ставшая после всех своих мытарств от бесконечных нашествий и завоеваний тихой гаванью, хранила проявленное величие Римской империи, открывая объятья всем, кто хотел прикоснуться к вечности.
Но здесь же, в 90-е годы, время развала всего социалистического лагеря, обреталась масса новорощенных авантюристов всех мастей – купив визу от туристического агентства в Москве или любой другой столице бывшего СССР, они имели свои виды на открытую границу со Словенией, формально для хорватов.
Тем не менее, дальше пролегал дешевый и самый короткий путь в любую европейскую страну.
Среди прочих авантюристов был столь же заинтересованный в беспределе на своем пути в Нидерланды певец, который и завёз сюда хитрыми путями Лару с ребёнком.
Хитрый путь был открыт накануне вечером, когда певец после долгих стараний нашел, наконец, лазейку: по горящим путевкам примкнуть к группе, вылетающей рано утром из московского аэропорта Домодедово на юг Хорватии – в Пулу и Пореч.
Теперь он рыскал по Пуле, чтобы найти путь в Словению, и ему подсказали, что надо перебраться в Загорье, где самая близкая граница, всего в километре.
В кафе за столиком он попросил у мужчины зажигалку для сигареты, на самом деле, чтобы завязать разговор.
Ему повезло, это был Штефан, который зашел выпить кофе и рюмочку векии[5].
Часть II
Приди в мой дом
«Прекрасный Цветлин – мой мир и мой дом…»
Из гимна Цветлина
– Будем же честны, граждане славяне и итальянцы, – громко произнесла удивительно красивая, светловолосая, идеального сложения девушка возле бывшего римского форума, ровесника христовой эры.
– А ведь если задуматься о том, что храм императора Августа использовали во времена социализма как зернохранилище, то разве в этом было больше кощунства, чем попасть в него авиабомбой от англо-американских союзников во вторую мировую войну?! – вещала она, как экскурсовод, приставучему парню неславянской внешности, причем, на русском языке.
Шедшая впереди женщина с двухлетней девочкой обернулась и засмеялась. Так они тогда и познакомились – Лара и Лена.
Вместе они прошлись по центральной площади Гардини, при этом к ним несколько раз приставали местные «чайки»– профессиональные ухажёры по всему хорватскому побережью Адриатики, и девушкам пришлось заинтересоваться выставкой «Разведение олив и виноградарство в античную эпоху», сделав вид, что сейчас же спустятся в выставочный полуподвал.
На самом деле они нырнули в крошечное кафе у старой ратуши, заказали себе по чашечке кофе, а малышке взбитые сливки. Кто-то опять попытался пристать, но они дружно, по-русски, отмели его.
Читать бесплатно другие книги:
