Парадокс о европейце (сборник) Климонтович Николай

Перестала поражать советская ситуация, когда, скажем, известный актер не зарабатывает деньги, чтобы пойти и купить, но «достает», скажем, сантехнику, мебель, костюм… Да, воистину небывалый строй создали большевики.

Русские все ругали Европу, а потом удивлялись, что Европа их чурается и не хочет дружить без крайней на то необходимости.

Подмосковные – самый худший подвид крестьянства – испорчены близостью большого города.

От Сталина, помимо ощущения нечеловеческой лживости и улыбчивой беспардонной демагогии, остается и еще одно чувство – чувство того, что он – неудачник, человек негодный, и это только усиливает исходящую от него жуть… Но этого чувства животного изматывающего вседневного страха люди ему не простят: едва он сдохнет, как все эти его бюсты окажутся на помойке.

Любовь должна быть долгой, напряженной и чуткой.

Узнал несколько истинно языческих рецептов: березовая каша, майонез с березовыми почками, пюре из тертых листьев молодой крапивы.

Американские социалисты были чистые люди с прекраснодушными помыслами, тот же Джек Лондон, потом Джон Рид. Они не могли и представить, что столь уютные и мирные социалистические умеренные идеи, построенные, конечно, отчасти на суевериях, мечты о преобразовании старого мира обернутся в Европе террором большевиков и сплошной кровавой кашей.

Россия, отвяжись, проклятая, я тебя вовсе не люблю.

Русское слово «кончина» как-то утешительнее резкого «конец» и беспардонного «смерть». Или: не сразу расслышал разницу в произнесении «кровушка», «кровиночка» и «кровянка». Не сразу уловил смысловые различия, причем противоположные: любить можно кровинушку, часто родную, проливать кровушку, а пустить — кровянку. Природные носители языка все это произносят не задумываясь, и применяют безошибочно.

Теперь не говорят мещанка – буржуйка. И кто ж мог знать, что под большевиками так назовут железную круглую самодельную печку на ножках.

Идиотское советско-еврейское «замнем для ясности».

Впервые услышал слово «прошляпил» и изумился. Полюбил глаголы «лопать» и «наколбасить». И дивное «хлопать ушами». И уж вовсе восхитительная «березовая каша», т. е. розги. Но несносна русская манера где ни попадя применять обильно ласкательные и уменьшительные суффиксы, в этом сюсюканье как раз и проявляется и русский инфантилизм, и русская феминность, бабье в национальной душе, как говорил Розанов.

То, что по-английски звучит солено, по-французски пикантно, а по-итальянски игриво, то по-русски плоско и пошло, а по-украински так прямо похабно.

Русские рабочие бастовали до Октября от скуки; так, первыми бастовали морозовские рабочие, т. е. те, у которых был мелкобуржуазный мещанский скучный уют… Другое дело крестьяне: эти бунтуют лишь по существенным поводам. Потому что жизнь крестьянина наедине с природой очень разнообразна, как и его деятельность, и очень творческая. Возделывать только одно маленькое поле проса – это сколько ж ежедневных впечатлений. Об идиотизме деревенской жизни говорят лишь баре, те, кто эту жизнь вовсе не знает. Или речь идет о последних лентяях, о так называемой бедноте. Идиотична как раз городская жизнь.

Не следует доводить идею равенства перед законом до абсурдной идеи полного равенства во всем. Все одно дети манчестерских шахтеров не будут учиться в Итоне.

В гражданскую не нашлось сабинянок, которые заставили бы примириться их братьев и их мужей.

У кого-то из древних историков есть замечание, что галлы завоевали Рим лишь потому, что им нравилось местное вино, сами они не умели его делать.

Надо бы сказать советским людям: читайте же, свободные большевистские граждане, хоть Тита Ливия, Диодора Сицилийского, «Естественную историю» Плиния и Цицерона «О государстве».

В отсутствие свободной информации клубятся самые дикие слухи. Скажем, слух о том, что именно чекисты повесили поэта Есенина в «Англетере».

Римляне, разумеется, верили во встречу на том свете. Это был не буддизм, не христианство, не мусульманство. Это вполне языческое верование во встречу с душами умерших, возникшее вместе с осознанием человеком самого феномена смерти. Плоский материализм в этом смысле как всегда гребет против вековечных, инстинктивных убеждений человека. Но в душе эти материалисты самые закоренелые древние язычники, о чем говорит совершенно дикарская мумификация их вождя.

Большевики плохо знают историю. Если они запретили колокольный звон, то, значит, скоро погибнут.

Вспомнил, как в Малую раду поступали письма-жалобы от крестьян, что Петлюра угнал коров и забрал поросят. Большевики потом сожгли всю деревню за помощь Петлюре.

Еще о терроре: дело в том, что из святого дела революции мести властным палачам и губителям свобод террор стремительно превращается в терроризирование ни в чем не повинного населения, а его исполнители сами становятся палачами. Это закон революции: так было во Франции, так и в России.

Тыл героя почти всегда слаб. В то время, как он отлучается для отправления своих подвигов, возлюбленные и жены, предоставленные самим себе, ведут себя зачастую рискованно. Недаром имя Пенелопы, не обремененной рыцарским поясом верности, который ей заменяла обманная бесконечная пряжа, в европейских веках стало нарицательным – ее сдержанное поведение в отсутствие мужа при обилии женихов уже античности казалось беспримерным. И в новой истории примеров не счесть, чего стоит хоть рифма в поведении подруг двух гениальных соперников – Наполеона и Суворова. Показательно к тому же, что о неверности возлюбленных они узнавали накануне важных сражений, которые они, непобедимые, непостижным образом тогда проигрывали: Наполеон – в Сирии, Суворов – в Крыму. Наполеоновскую звали Жозефина, а жену Суворова, кажется, Варвара Ивановна.

Невозможно, чтобы в России могли бы шутить по поводу пыток, – в Европе сколько угодно.

Расстрел у них теперь называется торжественно: высшая мера социальной защиты.

«Пся крев», говорил отец, когда ругал рабочих-хохлов на мельнице. Русская замена «сукин сын» все-таки много грубее и вульгарнее.

Мужская дружба, не основанная на общем деле, противоестественна, по сути, инфантильна. Это столь же извращенно, как, напротив, делать из жены – товарища по борьбе. Дружба в книжном смысле – прекрасная привилегия молодости. Товарищество необходимо на войне. В мирной жизни – дело и семья.

В венском кафе за газетами не раз видел Ленина, игравшим в шахматы с пожилым представительным евреем, с которым многие почтительно раскланивались. Это был Фрейд…

Рассказали о психопатии Ленина: в 18-м апрельской ночью, чтоб не видели случайные лица, Ленин во дворе Кремля сам накинул петлю на васнецовское литое распятие и дернул. А потом пошел перед сном писать распоряжение, чтоб Кремль очистили ото всей религиозной символики к 10 мая.

Ленин был извращенным типом. В 22-м году, в июле-августе, говорят, он сам составлял списки интеллигенции на высылку, причем с многими был хорошо знаком, а с некоторыми чай пил. Потом его разбил первый инсульт, но, оправившись, он первым делом вернулся к этим спискам. Кое-кого привезли из Москвы в сентябре (скажем, Карсавина, Лосского) и отправили на Шпалерную. Высылали двумя партиями: первую провожал Бердяев на немецком военном корабле «Обербургомистр Хакен», второй (октябрь) назывался «Пруссия». По-видимому, Ленин понимал, что для его революции интеллигенты смертельно опасны, у Дзержинского на Гороховой был отдел интеллигенции. Считается, что это была идея Троцкого – не расстреливать, чтоб не стыдиться перед Европой, а лишать родины, что называл самой высшей мерой (кстати, изгнание как самое страшное наказание была в древности греческая, потом римская практика). Будто наперед примерял на себя…

Наивно думать, что после революции вырастет что-то новое. Никто ж не ждет от пожара обновления строения. У революции нет завтра. Она живет здесь и сейчас, питаясь лишь свежей кровью. Ее инстинкт – разрушать, она не сеет, лишь пашет, но вкривь и вкось. Нужны годы, чтоб на такой пашне опять что-то могло взойти.

В гражданскую в полной мере проявилась странная больная страсть масс к неистовому разрушению, не объяснимая никакой сословной ненавистью. Ибо речь шла о разрушении собственной жизни и всего мира родной страны, построенной руками их же дедов и отцов, – к врагам никогда не бывает такой жгучей ненависти.

Каннибалы едят других, не осознавая, что это тоже люди. Такая способность абстрагироваться необходима на войне. Я видел трупы в анатомическом театре и препарировал их. Я лечил больных, и некоторые умирали у меня на глазах. И никогда не проецировал увиденное на себя. Но на войне труп, валяющийся неприбранным при дороге, производит иное впечатление. Там неминуемо знаешь, что на его месте мог бы быть ты. И ты лишаешься эгоцентризма – ты видишь, что ты не пуп земли (это в молодости). На войне притупляются или вовсе пропадают чувства. Для их восстановления нужны годы. Прежде всего умирает любовь, даже простое людское тепло. Не верьте романтикам войны: скорее всего, это трусы.

Попытки борьбы со злоупотреблениями (в первую очередь – с подкупом избирателей) предпринимались в Риме регулярно, по крайней мере с IV века до н. э. Практика ношения кандидатами белой одежды никогда не прекращалась (candidus – белый). Все методы борьбы, напротив, привели к тому, что развилась изощренная система воздействия на избирателей в обход закона. В природе человека просить от другого услуги, обещая при этом его вознаградить. В конце концов, если один другому дает поросенка, а тот первому деньги, то никакой, самый изворотливый крестьянский ум не возьмет в толк, отчего это называется дать взятку, а не продать и зачем же большевикам с этим бороться. Да и от века к мировому или к врачу шли с гусем или с яичками… Как и во многом другом, здесь большевики идут напролом, действуя запретами и кнутом, не в силах создать эффективную и понятную систему управления. И при этом опираясь на традиционный уклад, учитывая предания и привычки.

В Риме переход патриция в плебеи требовал его усыновления плебеем. Это было нужно в случае, если патриций добивался должности народного трибуна. Ну, как если бы кто-то, будучи дворянином, женился бы на колхознице, чтобы попасть в сельский совет.

Фактически отмена сословий обезглавливает церковь, то есть ее подчиняет светской власти. Ибо еще в Риме только патриции могли отправлять главные жреческие должности, и так было и в Византии до самых последних ее дней, а позже и в Киеве.

Можно сказать, что русское православие – ну кроме крайних сектантских проявлений вроде хлыстовства – вещь все-таки довольно умеренная: оно равно избегает и протестантского самоизнурения, и строгости магометанских порядков.

Русские ведут себя как герои, только когда пьяны. В трезвом виде они по привычке – рабы. Об их агрессивности в сравнении с хохлами: русское «пустить кровянку» означает разбить лицо в кровь. По-украински же «кровянка» – это кровяная колбаса, тоже не вегетарианство, но не насилие. Впрочем, русские чекисты сентиментальны. А бандиты – романтики.

По бесчувственности русские не разделяют смысла слова «любовь» по признаку предмета. Они могут любить и родину, и колбасу, и девку с помощью одного глагола. Грубые бритты все-таки знают love и like. Да и у хохлов, любить родителей – это любить, но любить девушку – кохання.

Русские не столько живут, сколько все время устраиваются. Даже их история такова.

Русское так называемое общественное мнение отличается от европейского. В Европе правительством недовольны, если оно плохо работает. В России правительство ненавидят, поскольку оно как раз работает и – хуже того – призывает работать: многие покушения на Столыпина, а потом и его убийство – хороший тому пример.

Этика – система отношений человека с человеком. Духовность – его отношения с богом. Сегодня любая западная страна духовнее России. Здесь духовность – в пьяной болтовне, там – в любви, разлитой в воздухе, в «добрых делах, которые выше молитвы». В этом смысле Россия просто пещерная страна: такие слова, как Дух, Творец, Причина мира, просто не воспринимаются… Единственный выход для нас – бежать от Азии с ее духовными тупиками в христианскую Европу. Мы должны уехать в Европу немедленно. Хотя бы ради наших девочек…

Русские обыватели в начале 900-х усвоили ужасную привычку ближе к лету вместо пикников семьями ходить на политические манифестации.

Году в 32-м кончилась в России Европа, скорее всего, навсегда.