Нур-ад-Дин и Мариам Шахразада
– Я здесь! – Она легко коснулась губами его губ. Они снова стали целоваться, и их страсть разгоралась все сильнее. Теперь он дал своим рукам ту свободу, которой они так жаждали – свободу ласкать любимую. Он гладил ее спину, доходя до изумительных выпуклостей. Потом перевернул ее лицом вниз и начал восторженное поклонение ее телу. Он медленно и жадно целовал ее, двигаясь по той же самой дорожке, по которой до этого скользила его рука. Однако он не остановился на ягодицах, а продолжал свое движение дальше, по ее ногам и узким ступням.
Мариам с наслаждением вздохнула. Абусамад – нежный любовник, внимательный и страстный. О, как же ей повезло, что ее мужем стал именно он, а не какой-то другой мужчина! Он осторожно подготавливал ее. Она никак не могла понять, почему не чувствует себя виноватой. Возможно, потому, что она не искала этого чуда, этого восторга, и найти его столь легко было великим даром Аллаха всесильного. Большего она и не могла бы просить.
Он снова повернул ее на спину и, прикасаясь к ней легкими поцелуями, двинулся по ее ногам вверх, дошел до бедер, но остановился. Это – особое удовольствие, и он решил приберечь его до следующего раза. Он стал раздражать языком ее пупок, и она вся извивалась от удовольствия, когда он снова добрался до ее грудей. В этот раз он сосал ее соски цвета меда до тех пор, пока от полноты ощущений они не встали упругими ядрышками.
Своим большим телом он накрыл ее. Их губы снова слились, и она почувствовала, как он тяжел. Со вздохом она раздвинула ноги, давая ему дорогу, и прошептала:
– О да, мой прекрасный, желанный, да!
Нежно, с бесконечной осторожностью, он проник в ее тело. Мариам сразу же ощутила его желанный, прекрасный жезл и слегка вздрогнула. Он остановился, чтобы дать ей время привыкнуть к себе. Потом начал глубже проникать в нее, и, к своему изумлению, она ощутила волшебное начало.
«Слишком быстро!» – подумала она, почти негодуя на себя, но была не в силах помешать этому.
Задыхаясь, она вскрикнула, открыла глаза и увидела, что его пылающий взор устремлен на нее.
Он видел, как медовая глубина ее глаз покрылась поволокой в то мгновение, когда ее омыла первая волна наслаждения.
– Нет! – всхлипнула она. – Это слишком быстро!
Но он стал успокаивать ее:
– Это только начало, любимая! Я дам тебе море наслаждения!
И он сдержал слово. Он доводил ее до вершин блаженства несколько раз и лишь потом позволил себе излиться в нее.
Они заснули, держа друг друга в объятиях. Их прекрасные сильные тела переплелись.
Сейчас же, вернувшись из тех далеких дней, Мариам улыбалась чуть печально. Это воспоминание словно пролило целительный бальзам на измученную тоской душу. Словно из-за порога ее муж простился с ней, забрав боль и дав долгожданный покой. Пальцы плели кожу, душа отдыхала.
И в этот миг на нее обрушился водопад! Мариам вскочила, пытаясь понять, откуда взялись эти потоки … И увидела почтенного Нур-ад-Дина, который все еще сжимал в руках теперь уже пустое ведро.
– Аллах всесильный, Нур-ад-Дин! Что ты делаешь, безумец?!
– Я спасаю тебя из пожара, глупая женщина!
Макама четырнадцатая
– Это ты глуп, уважаемый! Разве ты не видишь, что в этом доме ничего не горит?
Нур-ад-Дин огляделся по сторонам. Действительно, вокруг царили чистота и спокойствие.
– Но я же видел черный дым, что поднимался к самым верхушкам тополей отсюда, из твоего двора! Мне показалось, что я слышу и запах паленого – словно горят ковры или занавеси.
Мариам было неуютно в насквозь промокшей одежде. Она бы и мечтала укрыться в своих покоях, чтобы переодеться и привести себя в порядок, но изумление на лице давнего друга было таким неподдельным, что почтенная женщина все медлила.
Не мог прийти в себя и Нур-ад-Дин. Увидев черный дым, услышав сухое потрескивание разгорающегося пламени, он словно обезумевший бросился спасать единственную женщину в мире, которой дорожил. «Только бы успеть», – бормотал он про себя. Ему показалось, что весь двор закрывали черные облака копоти, словно горели дорожки, устилавшие каменные плиты до самой калитки.
Сейчас же, придя в себя после этой безумной паники, Нур-ад-Дин не мог понять, откуда же взялись эти пугающие клубы дыма, столбом поднимавшиеся в небо, почему он слышал треск огня, хотя ничего не горело.
– Должно быть, добрый мой друг, тебе все это лишь привиделось…
– Быть может и так… – неуверенно ответил Нур-ад-Дин.
Мариам все настойчивее провожала его к калитке. Но он по-прежнему медлил и пытался понять, что же так испугало его.
Наконец женщине надоело разглядывать озадаченную физиономию нежданного спасителя, который, казалось, вовсе не собирался покидать ее дом.
– Добрый мой друг, – с едва заметной иронией проговорила Мариам, – я оставлю тебя на несколько минут. Мне нужно сменить одежду и вывесить ее на просушку. Ибо ведро, которое ты наполнил, было воистину большим, а вода – невероятно мокрой.
Нур-ад-Дин усмехнулся.
– Прости меня, добрая женщина! Мой испуг был и куда больше этого ведра, и куда мокрее воистину совершенно мокрой воды.
Мариам кивнула и наконец удалилась. Пока она меняла одежду, повязывала вокруг лица тонкую газовую шаль и вывешивала на просушку действительно мокрое платье, Нур-ад-Дин ходил по двору и осматривался. Он пытался понять, что же горело и почему черный дым так напугал его.
Но все было более чем спокойно. Вымокший кушак лежал там, где упал. Едва заметно шумела листва тополя, где-то за дувалом пел запоздавший петух, хотя солнце грозило вот-вот уйти за горизонт.
– Но, Аллах всесильный, что же здесь могло гореть? Что?
Увы, ответа на свой недоуменный вопрос Нур-ад-Дин не находил. Он готов был уже признать, что ему это все лишь померещилось, и в этот момент легкий аромат пощекотал ему ноздри.
– О повелитель правоверных! О Аллах всемилостивый! Эта женщина глупо подшутила надо мной!
Нур-ад-Дин кинулся к печи в углу двора и стал разбрасывать сложенные дрова. Не найдя ничего необычного, он сел рядом с тем, что осталось от поленницы, и принялся грозно сверлить взглядом дверь в женскую половину дома. Словно почувствовав этот взгляд, Мариам вышла во дворик.
– Это ты, о хитрейшая из хитрых, решила подшутить над Нур-ад-Дином!
– Я?
Удивление Мариам было более чем велико. Оно было огромно. И к тому же уверенность Нур-ад-Дина начинала женщину понемногу злить. Пока лишь злить. Но где та грань, за которой раздражение может перерасти в гнев или обиду?
– Ну конечно, ты! Ибо ты что-то печешь! А значит, ты положила в печку мокрые поленья, дым от которых я и принял за пожар!
– О самый безголовый из мужчин! Покажи мне хоть одно мокрое полено! Мой усердный сын, мой мальчик, никогда не приносит матери только что срубленных поленьев! Ибо мой труд он ценит более чем высоко!
Нур-ад-Дин в глубине души вынужден был признать, что Мариам права – дрова были сухими, а поленница сложена и укрыта столь аккуратно, что сделать это действительно могли только любящие и умелые руки.
– Но тогда почему из твоей печи валили эти страшные клубы?
– Аллах всесильный! Из моей печи никогда не валил черный дым! Ибо все это время я была здесь, рядом. И мои лепешки никогда еще не сгорали до черноты!
Нур-ад-Дин позволил себе улыбнуться. Ибо он слышал запах, который не спутать ни с чем, – запах подгоревшего теста.
– И нечему здесь улыбаться! Да-да, я знаю что говорю!
Мариам едва не сорвалась на крик. Она была почти оскорблена: ее, столь опытную хозяйку, лучший друг семьи (и от этого оскорбление было еще ужаснее!) обвинил в том, что она не может испечь простые лепешки!
Увы, лепешки действительно подгорели. И это было вполне ощутимо. Лишь гнев мешал Мариам услышать этот ужасный для любой уважающей себя хозяйки запах.
И чем больше гневалась Мариам, тем шире улыбался Нур-ад-Дин. Улыбался тому, что, пусть в мелочи, но оказался прав. И тому – о Аллах, как же признаться в этом самому себе, – что сейчас Мариам, его давняя знакомая Мариам, была удивительно хороша. Гнев ее даже омолодил.
«Аллах всесильный, – подумал Нур-ад-Дин с некоторым даже раскаянием, – что значит – омолодил? Да она совсем молодая женщина! Молодая и такая прекрасная! Почему я решил, что она старуха?»
– И этот человек еще смеет улыбаться мне в лицо! Он назвал меня плохой хозяйкой! Да будут свидетелями моих слов и небо над головой, и тополь у стены, и сами стены этого дома! Никогда у меня еще не сгорали лепешки, никогда они не превращались в…
И тут сама Мариам услышала предательский запах. Увы, сегодня это случилось! Ужасная черная корочка, должно быть, уже появилась…
Вскрикнув, почтенная женщина бросилась к печи и начала лихорадочно вытаскивать оттуда лепешки. К величайшему разочарованию Нур-ад-Дина, они были удивительно хороши и румяны. Не было ни пригоревшей корочки, ни черных пятен на аппетитных боках лакомства, до которого он сам был великим охотником, а Мариам – непревзойденной мастерицей.
– Я же говорила! – торжествующе воскликнула она. – Чтобы у меня подгорели лепешки! Да этого просто не может быть! Такого не допустит и сам Аллах всесильный и всемилостивый!
Нур-ад-Дин удрученно склонил голову. Сейчас его паника казалась ему еще более нелепой! Но, увы, объяснения ей он все так же найти не мог. Но теперь предстояло еще объясниться с уважаемой Мариам. И конечно, извиниться перед ней.
Причем извиниться не единожды. Ибо платье ее было замочено от ворота до подола – он, Нур-ад-Дин, не пожалел воды для спасания уважаемой ханым. Кроме того, он, неуклюжий глупец, поставил под сомнение честь Мариам как хозяйки. Что было – о, с этим не может не согласиться любой опытный мужчина – провинностью куда более тяжкой, чем даже сотня ведер воды!
Почтенный купец склонил голову, прикидывая, как бы начать разговор. Мариам, уперев руки в бока, сверлила его насмешливым взглядом. Поэтому ни она, ни он не увидели, как неслышно открылась, а потом прикрылась калитка в дувале – то поспешила уйти довольная Маймуна. О, сейчас она не рискнула бы превращаться в сиреневую туманную дымку, да и лень ей было, говоря откровенно. А вот окружить себя облаком невидимости она могла без труда.
Краем глаза Мариам уловила какое-то движение, обернулась к калитке, но все было спокойно. И все же хозяйский взгляд заметил непорядок.
– О Аллах всесильный и всемилостивый! – проговорила почтенная вдова. – Ну какой ты неловкий, Нур-ад-Дин. Вбежал, облил меня водой, оставил открытой калитку! А если бы какой-нибудь лихой человек сумел воспользоваться этим?
– Я бы защитил тебя, несравненная! – пробормотал Нур-ад-Дин. Что-то в голосе Мариам подсказало ему, что она не очень сердится на своего нежданного спасителя.
– О, не сомневаюсь… Должно быть, еще более рьяно, чем от пожара попытался меня защитить… надеюсь, что жива бы я все-таки осталась… Но и только. Хотя и за это стоило бы благодарить Аллаха всесильного и всемилостивого!
– Ты меня делаешь истинным чудовищем, незабвенная, – робко заметил Нур-ад-Дин, поднимая голову. Он увидел, что Мариам не сердится, что в ее глазах куда больше смеха, чем гнева, и потому чуть осмелел. – Разве мог бы я поднять руку на столь прекрасную женщину?
– О, если бы считал, что этим сможешь защитить ее… Ведь смог же ты едва не утопить меня, защищая от несуществующего пожара…
– Прости меня, добрейшая из женщин. Я столь сильно за тебя перепугался, что почти не помнил себя!
Мариам вздохнула и нежно посмотрела на своего спасителя.
– Я вовсе не сержусь, добрый мой Нур-ад-Дин. Более того, я даже благодарна тебе. Ибо ты, сам, конечно, того не желая, вернул меня на землю из прекрасных грез. Кто знает, что стало бы со мной, задержись я там на миг дольше?
Нур-ад-Дин просиял.
– О счастье! Ты не сердишься – и твой почтительный раб счастлив! Но… прости меня, прекраснейшая, быть может, это непозволительная вольность…
– Говори уж, – махнула рукой Мариам, – я и в самом деле не сержусь. И не рассержусь, должно быть, на неумные слова…
Нур-ад-Дин поклонился. А потом, подняв голову, спросил:
– О, если это и в самом деле так, то не будешь ли ты столь гостеприимна, чтобы угостить меня такими прекрасными лепешками?
Мариам рассмеялась.
– О, мой добрый друг и всегда долгожданный гость! Я буду даже более гостеприимна – я накормлю тебя разными вкусными вещами, а не только свежими лепешками! А если ты пришлешь ко мне завтра свою дочь, я даже расскажу ей, что и как следует готовить!
– Благодарю тебя, – качнул чалмой Нур-ад-Дин. – Но тогда, о лучшая из женщин, не забудь ей сказать, сколько ведер воды должен принести с собой мужчина, чтобы получить столь изысканные лакомства!
Мариам рассмеялась и увлекла его в дом – там было и прохладнее и уютнее.
Остывала печь, довольная, что не спалила лепешки. Остывал и день, готовясь к прохладе ночи. Всего через два дома Маймуна, напевая, месила тесто. Уж ей-то не нужна была никакая печь – от одного только ее взгляда лепешки подрумянивались ничуть не хуже, чем у умелой стряпухи Мариам. И джинния была этому очень рада.
Макама пятнадцатая
Сколь удивительным оказался этот вечер для Нур-ад-Дина, столь неприятным стал он для Амаль.
Не в силах избавиться от своих все более радужных мечтаний, а вернее, пребывая в их сладком плену, она решила, что сможет доказать «прекрасному как сон» юноше, жениху Мариам, что мечтает лишь о нем. Для этого она избрала путь весьма простой, но, как ей казалось, единственно верный. Она решила приоткрыть калитку и следить за каждым, кто покажется на их улице. И как только в дальнем ее конце она увидит Нур-ад-Дина, то выскочит за порог и сделает вид, что куда-то весьма и весьма торопится. Но как она ни торопится, врожденная благовоспитанность велит ей потратить несколько долгожданных минут на беседу.
Так оно и случилось. О, сколько раз за этот вечер замирало ее сердечко! Ибо стоило лишь в дальнем конце улицы показаться мужской фигуре, как Амаль лихорадочно закалывала шаль, столь же лихорадочно осматривалась и хватала в руки корзинку с рукоделием. Но стоило ей лишь присмотреться – и разочарование захлестывало ее с головой, ибо то был не он, не ее любимый, не Нур-ад-Дин.
Наконец, когда она почти устала ждать, когда несчастное рукоделие превратилось в грязный комок, ибо с десяток раз побывало в дорожной пыли, когда шаль из снежно-белой стала серой, юноша, олицетворение ее мечты, ступил на камни родной улицы.
Куда только девалась ее усталость, куда девалась застенчивость! Должно быть, пережив не один раз ту, первую, столь волнующую встречу, Амаль уже и сама уверовала не только в сладчайшие из своих грез, но и в то, что знакома и близка с прекрасным Нур-ад-Дином долгие годы.
Она с независимым видом шла навстречу юноше, делая вид, что чем-то сильно озабочена. И лишь поравнявшись с ним, проговорила:
– Да хранит тебя во веки веков повелитель всех правоверных!
– Здравствуй и ты, красавица, – ответил чуть удивленный Нур-ад-Дин. Он заметил все неловкие движения Амаль: увидел, что она выглядывала из калитки, обратил внимание, как она вдруг засуетилась, а потом поспешила навстречу ему с таким видом, будто прошла уже сотню сотен шагов по всем улицам города. Его не удивило странное поведение девушки, о нет. Ибо после размолвки с любимой он в который уже раз убедился в том, что не в силах понять, что же движет прекрасными, но такими странными созданиями Аллаха. Да и потом – ну мало ли, почему выглядывала на улицу Амаль?
Говоря откровенно, Нур-ад-Дина вовсе не занимала эта высокая и неловкая подруга любимой. Того единственного разговора юноше с лихвой хватило, чтобы понять – девушка не очень умна, не очень тактична… О, если бы он хотел отомстить Мариам, он, быть может, и попытался бы обратить свой взор на Амаль или на любую другую девушку. Но он, Нур-ад-Дин, решил сторониться всех женщин вообще. И теперь усердно претворял в жизнь это решение.
Не ответить на приветствие Амаль юноша не мог, но при этом не хотел и сдерживать удивления – ибо не пристало благовоспитанной девице поджидать мужчину и первой заговаривать с ним.
– Благодарю тебя за добрые слова, прекрасный Нур-ад-Дин! Был ли удачным твой день?
– Сегодняшний день был не хуже и не лучше других.
– Это отрадно слышать. Был ли твой день богат встречами?
– Ты спрашиваешь об этом у торговца, Амаль. – усмехнулся устало Нур-ад-Дин. – Весь мой день – это встречи с разными, зачастую более чем неприятными людьми. Встречи и попытки договориться к взаимной выгоде. Или разойтись, не ущемив ничьих интересов.
– О, Нур-ад-Дин, – ответила Амаль, почувствовав насмешку в голосе юноши, – я всего лишь не очень умная и не очень опытная девушка. И потому могу иногда ошибаться…
«Да она еще глупее, чем мне показалось сначала!»
– О да, – учтиво согласился Нур-ад-Дин, – умение ошибаться свойственно всем. Но не все умеют осознавать свои ошибки…
«Неужели я сказала что-то неправильно? Но разве не следует во всем соглашаться с мужчиной? Разве не следует ему льстить, называя и самым умным, и самым добрым?»
– Быть может, если бы ты, прекрасный Нур-ад-Дин, указал мне на мои ошибки, помог бы их исправить, я бы стала чуточку умнее…
Нур-ад-Дин изумился этим словам. Его невеста ни за что не позволила бы себе даже помыслить о чем-то подобном! И только вспомнив о Мариам, Нур-ад-Дин сообразил, что он сам не так давно отказался от всех женщин… И в первую очередь от той, которую вспоминал теперь и всякий день, и, что тут греха таить, каждую ночь.
– Увы, прекрасная Амаль, мне не под силу быть чьим-то наставником… Да и не люблю я кого-то чему-то учить!
– Даже меня, о Нур-ад-Дин? Ведь я всего лишь юна и глупа…
Амаль захлопала глазами. Быть может, если бы она не сделала этого, ее попытки очаровать Нур-ад-Дина увенчались бы успехом. Но после слов о собственной глупости девушка перестала для Нур-ад-Дина существовать. Ибо он превыше всего ценил в женщине то, что наблюдал у собственной матери – самоуважение, умение не пасовать перед трудностями, опираться на собственные силы… О, конечно, его матушка никогда бы не стала никого просить помочь ей, поучить ее. Она всегда была уверена в собственных знаниях и – о, как это прекрасно – готова была помочь делом и словом всем, кто в этом нуждался.
– Даже тебя, Амаль. Я же сказал – не люблю и не умею учить. Нет у меня ни терпения к чужим глупостям, ни снисхождения.
– Как жаль… – протянула девушка.
– А мне нисколько не жаль. Я не люблю тех, кто унижает себя ради какой-то выгоды. Я не люблю тех, кто не ценит собственный разум. И, о Аллах всесильный, я не люблю женщин, которые готовы на самоуничижение ради того, чтобы удостоиться внимания мужчины.
Разговор принимал совсем не тот оборот, на который рассчитывала Амаль. Прекрасный юноша вдруг исчез, и рядом с ней стоял грубый мужлан, не способный понять потаенной сути ее слов. Да разве она не ценит себя? Разве не уважает собственный разум? Разве унижается перед кем-то?
– О Нур-ад-Дин, мне не хочется верить своим ушам, но… Неужели ты говоришь обо мне?
– Увы, добрая Амаль, я говорю о тебе… разве достойно уважающей себя девушки столь унизиться, чтобы просить об уроке мужчину, причем мужчину малознакомого, жениха другой девушки?
– Но мне казалось, что тогда, у Мариам, ты меня понял… Ты… Ты ответил на мои чувства…
Амаль лепетала еще что-то, с каждой секундой падая все ниже в глазах Нур-ад-Дина.
– Аллах всемилостивый, девушка! Что ты такое говоришь? Какие чувства?
– Мне показалось, что ты воспылал ко мне столь же сильно, сколь я воспылала к тебе…
Увы, грезы Амаль давно уже стали для нее куда большей реальностью, чем сама жизнь. И теперь, в миг, когда действительность в пух и прах разбивала ее придуманный рай, девушка выглядела еще глупее, чем была на самом деле.
Нур-ад-Дин, и без того настроенный весьма неласково, теперь был просто полон отвращения к Амаль. Причем настолько, что позволил себе слова, каких воспитанный юноша вовсе не должен говорить девушке, тем более в него влюбленной.
– Я? Воспылал чувствами? И к кому – к тебе? К глупой курице, к тому же павшей столь низко, чтобы пытаться увести чужого жениха? Неужели я похож на подобного безумца? Ведь воспылать чувствами к такой может лишь мужчина, который готов пойти на казнь! Любой непременно сбежит, едва только попытается с тобой заговорить! Воспылал чувствами! О Аллах всемогущий!
С каждым следующим словом Нур-ад-Дина Амаль все ниже опускала голову. Лицо ее горело, краска заливала шею. Слова эти, злые и, конечно, незаслуженные, как казалось девушке, впивались сотней отравленных кинжалов в самое ее сердце. О, какая же она была дура! Как она могла прельститься этим неумным, нечутким, злым и жестоким человеком! Где были ее глаза, как она могла принять этот холодный взгляд за взгляд влюбленного, это сухие слова за слова друга?
Нур-ад-Дин готов был продолжить, но Амаль вполне хватило услышанного. Она почувствовала, что с нее уже достаточно и грубостей и унижения. Не очень понимая, что творит, девушка вытащила из корзинки испачканное рукоделие и бросила его прямо в лицо Нур-ад-Дина.
От неожиданности тот захлебнулся собственными словами. И тогда Амаль закричала:
– Да как ты смел! Кто ты такой? Пустой тюрбан… Безмозглый осел… Ничтожество… Вот и оставайся с ней! Только ее ты и заслуживаешь!
И девушка со всех ног бросилась к калитке своего дома. Слезы душили ее. О, какое счастье, что она не ведала, какую беду могла бы наслать на любого, кто просто косо на нее посмотрит! До этого урока в волшебной книге она еще не добралась.
И уже за одно это Нур-ад-Дину стоило бы ежедневно, да что там, ежечасно благодарить Аллаха всесильного и всемилостивого!
Последние же слова Амаль стали для души юноши настоящим откровением. Он выпрямился, отряхнул одеяние и проговорил:
– Да, дурочка, ты стократно права! Я только ее, моей прекрасной Мариам, и заслуживаю. Более того, только о ней я и мечтаю. Но вот согласится ли она меня увидеть вновь?
Макама шестнадцатая
Увы, никто не знал ответа на этот вопрос, даже сама Мариам. К счастью, сейчас она не задумывалась об этом. Более того, сейчас ее мысли были более чем далеки и от воспоминаний о размолвке с женихом, и от попыток понять, что происходит с Амаль, ее доброй и чуткой подругой с первых дней сознательной жизни.
Ибо сейчас она выслушивала многословные сетования отца. Правильнее было бы назвать это не сетованиями, а причитаниями, ибо каждую фразу почтенный Нур-ад-Дин заканчивал одинаково: «А я, безмозглый осел, вылил на нее целое ведро воды». Хотя следует признать, что в изобретении брани в свой адрес достойный купец был более чем щедр.
Когда отец попытался в четвертый раз рассказать Мариам, как ему привиделся страшный черный столб дыма, валивший из двора почтенной кушачницы, и что он делал потом, девушка взмолилась:
– Отец, остановись. Я и так уже до самой смерти буду помнить, что ты схватил ведро, наполнил его водой и поспешил на пожар, при этом расплескав совсем немного влаги…
– Но ведь так оно и было, дочь моя!
– Запомнила я и слова, которыми встретила тебя добрая Мариам-ханым. И даже, о Аллах всесильный, я запомнила, какими яствами она потчевала своего спасителя. Ибо ты уже трижды повторил все, слово в слово…
– Доченька, ты даже представить не можешь, как я испугался!
– Ну отчего же не могу? Могу, конечно. Думаю, я бы тоже испугалась, если бы мне показалось, что с Нур-ад-Дином что-то случилось…
Мариам удалось скрыть от отца свою размолвку с любимым. И теперь ей приходилось громоздить полуправду на чистую ложь только для того, чтобы ни Нур-ад-Дин, ни Мариам-ханым не поняли, что у нее больше нет никакого жениха.
Почтенный отец девушки и впрямь ничего не понимал. Он был настолько поглощен своими переживаниями, что весь остальной мир мог и вовсе исчезнуть, но и тогда уважаемый купец не заметил бы ничего необыкновенного.
Вечер давно уже превратился в глухую ночь. Ушел отдыхать Нур-ад-Дин, все же успев в четвертый раз рассказать дочери о том, как он увидел черный дым и… Отправилась в свою комнату и Мариам, устав от этого рассказа, но в глубине души все же необыкновенно озадаченная тем, что же случилось с ее обычно столь рассудительным, даже суховатым отцом.
Собрались спать и Маймуна с Дахнашем. О, джиннии вовсе не обязательно было рассказывать мужу о своей проделке. Но она все же с удовольствием описывала и погрузившуюся в воспоминания Мариам, и выражение ее лица, когда целое ведро воды обрушилось на нее.
– И да отсохнет моя правая рука, Дахнаш, если эти двое не влюблены друг в друга!
– Малышка, – пророкотал ифрит, нежно прижимая к груди голову жены, – твоя рука, конечно, не отсохнет, ибо эти двое действительно полны друг к другу самых возвышенных и прекрасных чувств. Но, чтобы понять это, вовсе не обязательно надо было устраивать пожар…
– Да в том-то и дело, глупенький мой муж! Я же никакого пожара не устраивала. Мариам разводила огонь в печке, дымок поднимался к чистому небу… Я только позволила почтенному Нур-ад-Дину увидеть, какой густой и черный этот дым. Все остальное довершила воистину неуемная фантазия детей рода человеческого.
– Так, быть может, на этом стоит и остановиться? Ты убедилась, что они любят друг друга. Вот теперь пусть и пытаются найти общий язык…
– О нет, мой прекрасный. – Лицо Маймуны скривилось, как у маленькой девочки, когда суровые взрослые пытаются отобрать у нее самую любимую игрушку. – Я же только начала. Теперь придет черед Мариам волноваться из-за уважаемого Нур-ад-Дина.
– Что ты еще придумала, неугомонная?
– О мой любимый, этого я тебе не скажу…
Встреча с Амаль столь удивила юного Нур-ад-Дина, а разговор с этой глупой и навязчивой девицей столь вывел из себя, что юноша далеко не сразу заметил отсутствие привычного порядка в собственном доме.
Мать – и это было первое чудо – не ждала его прямо у калитки, прислушиваясь ко всем шагам на улице. Более того, ее и вовсе не было во дворике. Зато на месте, где обычно стояла лаковая скамеечка, украшенная узором из цветущих маков, сейчас разлилась огромная лужа воды, а скамеечка, словно безумный кораблик, тихо покачивалась на ее поверхности.
Удивило Нур-ад-Дина и то, что печка, обычно весело гудящая пламенем, сейчас тиха и холодна. Неужели матушка столь заболталась с приятельницами на базаре, что еще не вернулась домой? Но как же это может быть?..
Должно быть, подслушав эти недоуменные мысли сына, Мариам появилась прямо перед его носом. О нет, она не возникла из ниоткуда словно призрак! Просто юноша совсем забыл, что в доме есть подпол, и что он глубок и хранит превеликое множество нужных хозяйке мелочей. Вот из этого люка и появилась уважаемая Мариам-ханым.
И тут Нур-ад-Дин увидел второе чудо – его мать улыбалась. Более того, она сменила свое обычное темное суровое платье на куда более светлое и яркое, к тому же повязав узорчатую шаль необыкновенной красоты, которую его отец, уважаемый Абусамад, подарил жене незадолго до своей смерти.
– О матушка, как ты хороша! – вырвалось у юноши. И Мариам поняла, что это чистая правда, ибо глаза сына светились такой радостью, какую невозможно изобразить даже самому талантливому лицедею.
Мариам улыбнулась этим словам Нур-ад-Дина и сказала:
– Ах, мой дорогой мальчик, сегодня произошли два столь удивительных события… Они вернули меня к жизни, они… Да ты и сам видишь, что они сделали с твоей престарелой матерью.
Нур-ад-Дин широко улыбнулся. О, сейчас его матушку престарелой не назвал бы ни один безумец – ибо она выглядела собственной дочерью. Кожа щек горела румянцем, какой нередко можно увидеть на лицах совсем юных девушек, глаза сияли изумительным теплым светом, а губы, яркие, словно подкрашенные кармином, весело улыбались.
– Ах, матушка, хотел бы я выглядеть столь же прекрасно, как ты…
– Ты мне льстишь, сынок. Идем, ужин ждет тебя. А пока ты будешь превращаться из скучного лавочника в моего любимого малыша, я тебе расскажу обо всем.
Нур-ад-Дин вошел в гостевую комнату и поразился третьему за сегодняшний нескучный вечер чуду. Ибо стол был уставлен яствами столь обильно, будто есть собирался не один, пусть уставший и проголодавшийся юноша, а целое войско мамлюков, питавшееся в пустыне исключительно акридами и каплями росы.
– О Аллах всесильный, матушка! Что случилось? Наш дом ждет какая-то большая радость? Или, о прости мне этот вопрос, я забыл о твоем дне рождения?
Мариам рассмеялась.
– Ты не забыл о моем дне рождения, ибо до него еще более полугода. А дом наш действительно посетила великая радость. Ибо наш сосед и добрый друг дома сегодня спас меня от огня, в котором я непременно сгорела бы, не оставив даже воспоминания…
– Я не понимаю, матушка… – жалобно проговорил Нур-ад-Дин. – Я не понимаю таких странных шуток.
И тогда Мариам, не скрывая от сына почти ничего (ну, кроме того, о чем ему знать вовсе не полагалось), рассказала и о том, как она вернулась мыслями в прошлое, как почувствовала прощальную ласку Абусамада и как очнулась от ведра холодной воды.
– Почтенный мой тезка, должно быть, сошел с ума!
– О нет, мальчик, он просто испугался, что у нас пожар, вот и бросился на помощь. Вполне достойное и понятное для мужчины поведение.
– Должно быть, так…
Со смехом рассказывала Мариам и о том, что она спасла лепешки, и о том, как Нур-ад-Дин напросился на ужин. Ее сын, юный Нур-ад-Дин, удивлялся рассказу матери. Более того, он готов был уже и оскорбиться за нее, но все простил почтенному купцу, еще раз взглянув в лицо Мариам – сияющее, юное, прекрасное.
– …Вот такой был у меня вечер, мой мальчик!
Нур-ад-Дин нежно улыбнулся матери.
– Я рад слышать такие вести, матушка. Ибо они куда лучше, чем то обычное печальное молчание, каким ты встречала меня раньше.
Юноша склонился к руке матери и поцеловал ее. Обычай франков, о котором уже вспоминал Нур-ад-Дин, прижился, дабы хоть иногда радовать женщин, которым мужчины научились оказывать почести.
– Не годится такой прекрасной женщине самой таскать тяжелую посуду и мыть ее! Я помогу тебе, матушка!
И это было последнее, четвертое чудо сегодняшнего дня. Только его сотворили не волшебники, а люди. Ибо Маймуна в очередной раз оказалась права – людская природа способна совершить такое, что не под силу всем колдунам и магам мира.
Макама семнадцатая
Стоял ясный полдень, когда почтенная Мариам решила, что пора возвращаться домой. Все утро она провела на базаре, выслушивая сплетни и делая вид, что выбирает овощи и зелень. Увы, день сегодня выдался скучным – никто никого не зарезал, не утопил, и даже – о Аллах, бывают же такие зануды! – не задушил голыми руками.
Должно быть, в эту ночь творилось какое-то великое колдовство и весь городок спал. Хотя, быть может, дело было в том, что не появилась среди рыночной суеты самая главная и самая знающая меж всеми посетительницами рынка, уважаемая Суфия-ханым, чье имя не зря означает «мудрость».
Ибо те дни, когда почтенная Суфия появлялась среди покупателей, были более чем интересны для всего городка – его жители сразу узнавали обо всем, что творится за высокими дувалами и неприступными стенами городской знати. Удивительно, как почтенной ханым удавалось быть в курсе всех дел, но к этому давно уже привыкли, а день, когда она не отправлялась за покупками, столь же привычно называли днем скучным и пустым.
Итак, уважаемая Мариам уже собралась уходить с рынка. Ее корзина была полна и, о Аллах, как тяжела. Но следовало бы подумать не только о вкусной еде, но и о здоровье. И потому почтенная матушка направила свои стопы в сторону лавок, где лекари всего мира – так, во всяком случае, считали они сами – продавали мази, притирания, травяные сборы и совсем уж таинственные бальзамы, помогающие от таких удивительных заболеваний, как печаль коленных суставов и тоска коротких волос.
К счастью, Мариам в столь удивительных снадобьях не нуждалась. А потому, потратив всего несколько фельсов, купила вавилонские груши и смирненские фиги, ибо известно, что они обладают целебными свойствами и успокаивают разлитие желчи. Не забыла она и имбирь – ибо он и врачует, и взбадривает подобно прекраснейшему из напитков – великому кофе. Кроме того, добрый торговец предложил уважаемой ханым молодые побеги ивы и сливового дерева – ибо никогда не знаешь, когда потребуется успокоить припаркой боль в суставах. А разве есть что-то лучшее для правильных припарок, чем молодые побеги ивы?
Мариам про себя усомнилась в этом утверждении. Но она была женщина мудрая, и потому никогда не отказывалась от того, что достается даром. Поблагодарив мудрого лекаря, почтенная Мариам направилась домой.
Неподалеку, она прекрасно знала это, была расположена одна из лавок, что принадлежала некогда ее доброму Абусамаду и в которой теперь хозяйничал Нур-ад-Дин. Искушение показаться на глаза сыну, а вернее, посмотреть, как там ее мальчик, было весьма велико. Но у Мариам хватило твердости, чтобы не сворачивать в хорошо известные ряды. Вот показались уже и ворота – как бы ни был велик базар, как бы ни был шумен, но он уже оставался позади. И в этот миг добрая женщина услышала слова, которые заставили ее сердце вздрогнуть.
– …и почтенный Нур-ад-Дин столь болен, что ему не дожить даже до следующего Рамадана…
Солнце для уважаемой Мариам скрылось за чернейшей из туч. Ей показалось даже, что исчез весь воздух, что лишь пыль и зной остались в мире. Ноги налились свинцовой тяжестью, а сердце заболело столь сильно, что из глаз женщины полились слезы.
Ничего не видя вокруг, шла уважаемая Мариам домой. Руки сами распахнули калитку, сами разложили по кувшинам и коробкам припасы. И только после того, как холодная вода коснулась пылающего лица, достойная женщина пришла в себя.
– Как ты все же глупа, Мариам, – пробормотала она. – Ну сколько раз в своей жизни убеждалась ты в том, что базарные слухи – чистое вранье? Сколько раз ты сдуру верила россказням Суфии или Фатимы, Алмас или Наджмие… И каждый раз, приходя домой, убеждалась в том, что в них правды не больше, чем сладкого меда в разбитом старом кувшине. Что же сотворил Аллах великий с твоими мозгами теперь, глупая курица?
Суровая нотация самой себе подействовала, но все же сомнение осталось.
– Или речь шла о каком-то другом Нур-ад-Дине?.. Подумай сама, безмозглая, не может же быть, что в городе только двое мужчин носят это, в общем, не такое и редкое имя…
Увы, и это умозаключение не помогло. Ибо мудрый внутренний голос, который временами куда умнее разума и к которому всегда прислушивалась почтенная Мариам, все время шептал: «Немедленно отправляйся к нему! Если он столь плох, как это утверждает молва, то он не будет прятаться от тебя в лавках… Он наверняка лежит дома, а его дочь, твоя тезка, Мариам, суетится у его ложа!»
– А это здравая мысль, – пробормотала почтенная женщина, вновь закалывая шаль изящной брошью. – Надо не бежать к нему домой, а просто пройтись по его лавкам. Спорю на динар, что я найду его всего за несколько минут!
Увы, так и осталось неясным, с кем именно спорила почтенная Мариам. Но уже через несколько минут она вновь вернулась в шумные проходы базара, уверенно переходя от одной лавки, принадлежащей Нур-ад-Дину, к другой. Каково же было ее удивление, когда оказалось, что нигде его нет! Более того, всего одного осторожного вопроса хватило, чтоб узнать, что «уважаемый Нур-ад-Дин» сегодня вовсе не появлялся на базаре. Но что было еще удивительнее – с запиской к приказчику на базаре с утра явилась дочь хозяина Нур-ад-Дина, красотка Мариам.
Дальнейший рассказ одуревшего от жары приказчика Мариам-ханым слушать уже не стала. И без того было понятно, что с Нур-ад-Дином случилось какое-то несчастье.
– Быть может, он вчера простудился, спасая меня из огня? И теперь страдает дома, считая часы, которые остались ему до кончины…
О, Мариам была вполне здравомыслящей женщиной. Быть может, она посмеялась бы над собой, если бы увидела себя со стороны. Но сейчас тревога за дорогого ее сердцу человека сжигала душу, и потому разум молчал.
Мариам возвращалась куда более спорым шагом, чем шла на базар. О, куда правильнее было бы сказать, что она почти бежала. А по дороге прикидывала, найдутся ли у нее дома все необходимые снадобья для того, чтобы излечить Нур-ад-Дина от любой мыслимой хвори, кроме, конечно, печали коленного сустава и тоски коротких волос.
Решив, что дома она найдет почти все, Мариам начала собираться. Одной корзины ей показалось мало, и она вытащила вторую – куда более емкую, хотя и куда более старую. Зато теперь можно было складывать отдельно мази и притирания, и отдельно – травы и порошки.
Забив обе корзины до отказа, женщина решительно повязала шаль, закрыла за собой двери и отправилась к дому Нур-ад-Дина. Конечно, такое путешествие заняло совсем немного времени, ибо дома, как известно, стояли рядом. Поэтому всего через минуту, еще не растеряв решительности, Мариам уже стучала в калитку соседей.
– Тетя Мариам! – радостно воскликнула Мариам-младшая, дочь Нур-ад-Дина, который должен был страдать от никому не известных хворей.
– Да хранит тебя Аллах всесильный и всемилостивый, девочка! Как отец? Он сильно страдает?
– Отец? – озадаченно переспросила Мариам. – А почему он должен страдать?
Но Мариам не обратила на слова девушки никакого внимания. Она отдала корзину, что была полегче, своей тезке, а сама направилась в комнаты.
– Тетя Мариам, – пыталась окликнуть ее девушка, – почему отец должен страдать?
– Малышка, когда люди больны, они страдают. Вот я и спрашиваю, так ли плох твой отец, как говорит об этом молва…
Сейчас Мариам-ханым была не соседкой, а лекарем. И потому некая мудрая отрешенность появилась на ее лице. Она прикидывала, с чего начать и куда послать Мариам, если ее усилия не принесут успеха.
Читать бесплатно другие книги:
