Нур-ад-Дин и Мариам Шахразада
– Мой отец болен? – Лица Мариам-младшей не покидало озадаченное выражение, и наконец Мариам-старшая обратила на это внимание.
– Конечно болен, болен жестоко. Добрые люди опасаются, что он не протянет и до следующего Рамадана…
– Кто, о прекраснейшая, не протянет до следующего Рамадана? – раздался сильный и звучный голос Нур-ад-Дина. Оказывается, Мариам-младшая привела свою почтенную тезку в гостевую комнату, где за щедро накрытым столом с удобством расположился тот самый, бесконечно больной купец Нур-ад-Дин.
– Ты, о Нур-ад-Дин, – с некоторой долей неуверенности ответила Мариам-ханым.
Она недоуменно осмотрелась по сторонам. Ничто в этих уютных покоях не напоминало приют страдальца. Шелковые яркие подушки, накрытый низкий столик, еще один, на котором стояли шербет в высоком кумгане и поднос с фруктами. Запах яств смешивался с ароматом стоящей в углу курильницы. Напротив Нур-ад-Дина сидел мужчина, до изумления на него похожий, но чуть моложе. Этот неизвестный тоже с немалым удивлением слушал почтенную ханым.
– Мне кажется, почтеннейшая, что это ты несколько нездорова, – мягко заметил Нур-ад-Дин.
– Я здорова! Я пришла излечить тебя от смертельной болезни, которая грозится уложить тебя в могилу меньше чем за год…
– Аллах всесильный, женщина! Да если я от чего-то и страдаю, так это от твоей воистину болезненной глупости! Вчера ты едва не загнала меня в могилу, спалив весь хлеб в доме, а сегодня прибежала врачевать меня от какой-то нелепой хвори!
– Я? Спалила весь хлеб в доме? А кто вчера едва не утопил меня? Скажешь, что это был сам халиф багдадский?
– Я всего лишь пытался спасти тебя из огня!
– А я всего лишь хотела вылечить тебя!
Мариам испуганно переводила взгляд с отца на гостью, не решаясь вмешаться в их перепалку. Голоса Нур-ад-Дина и Мариам-ханым становились все громче и… И в этот миг заговорил второй мужчина, который доселе изумленно молчал:
– Брат! Прекрасная незнакомка! Не соблаговолите ли вы замолчать?
И, видя, что его никто не слушает, тоже закричал:
– Замолчите! Оба!
От изумления Мариам действительно замолчала. От негодования замолчал и Нур-ад-Дин. Всего мгновение стояла тишина, а потом они оба гневно закричали на обидчика:
– Да как ты смел кричать на меня, глупец!
Два голоса, мужской и женский, слились в один. А тот, кто столь неучтиво прервал перепалку, лишь удовлетворенно рассмеялся.
Макама восемнадцатая
– …Вот поэтому я и остался сегодня дома. Ибо, согласись, прекраснейшая из женщин, что деловые заботы меркнут по сравнению с приездом любимого младшего брата, которого я не видел более десяти лет!
Мариам кивнула. Увы, она была не просто опечалена, о нет. Душу ее грызла досада. «Я мечтала помочь ему, спасти его… А выставила себя на посмешище, словно пятилетняя девчонка! Какими глазами он будет смотреть на меня – глупую гусыню, поверившую даже не слухам, а лишь обрывку чьей-то фразы!»
Мариам пила шербет, почти не ощущая его вкуса и сокрушаясь мысленно все сильнее и сильнее. Нур-ад-Дин же, сидя напротив нее, воистину отдыхал душой. Он любовался ее прекрасным, столь любимым лицом и радовался тому, что эта женщина, еще недавно погруженная лишь в печаль об ушедшем муже, смогла возродиться к жизни. И более того, она столь обеспокоилась о нем, Нур-ад-Дине, что бросилась к нему на помощь, ведомая лишь чьей-то глупой болтовней.
«Аллах всесильный! Ну почему же я, достойный мужчина, вдовец, человек умный и наблюдательный, до сего дня так и не разглядел, как она хороша? Почему давно не понял, что она ищет моего общества так же, как я – ее? Почему еще вчера, лакомясь ее сладкими лепешками, не уразумел, что люблю ее – сильную, мудрую, одинокую?»
О, то были мысли, воистину переворачивающие все с ног на голову! Или, быть может, все ставящие с головы на ноги.
Мариам же испытывала совсем иные чувства. Вернее будет сказать, что чувства были все теми же – она давно уже тайком мечтала о Нур-ад-Дине, но мудро сдерживалась, давая ему возможность сделать первый шаг. Если он – о Аллах всесильный, только так, – если он сам этого захочет. Ибо почтенной вдове самой показать, что она грезит о каком-то мужчине… Это невозможно! Более того, это недостойно! Как тогда на эту воистину падшую женину будут смотреть соседи?
И вот теперь она, словно влюбленная кошка или пятилетняя дурочка, кинулась сюда первой, показав, что одно лишь упоминание имени почтенного соседа способно ввергнуть ее в панику и заставить броситься на выручку!
О, Мариам еще долго могла себя мысленно грызть и укорять, но ароматный напиток в чаше закончился. Пора бы и честь знать, словно сказал ей, гусыне, дом ее уважаемого соседа.
И Мариам стала собираться. Она поправила шаль, проверяя, не съехал ли в пылу перебранки с волос тонкий газ, осмотрелась по сторонам, увидев, что корзины так и стоят посреди комнаты, и легко поднялась с подушек.
– Да пребудет вовеки над этим домой длань Аллаха всесильного и всемилостивого! Не буду тебе, почтенный Нур-ад-Дин, более мешать. Ибо ты воистину прав – встреча с братом после долгой разлуки столь сладка, что пренебрегать ею даже для общения с соседями недопустимо!
– Да пребудет и с тобой, добрая моя Мариам, его забота и щедрость! Мой дом – твой дом. Ты можешь приходить сюда во всякий день.
Мариам еще раз поклонилась и, взявшись за обе корзины одной рукой, попыталась гордо уйти. Конечно, из этого у нее ничего не получилось, ибо она позаботилась о здоровье Нур-ад-Дина столь основательно, что корзины эти мог бы оторвать от пола лишь раб, который может в одиночку нести паланкин богатого и толстого купца.
Мариам-младшая бросилась к ней на помощь со словами:
– Я помогу тебе, тетя Мариам!
– Спасибо, доченька, – едва слышно прошептала почтенная вдова, с трудом переживая очередное, как ей показалось, унижение.
Женщины вышли, закрылась и калитка в дувале. И лишь тогда младший брат Нур-ад-Дина, Шейх-ад-Дин, заметил:
– Ты счастливец, брат мой!
– Почему же?
– Потому что не каждому удается вызвать столь сильное чувство. И потом, она, твоя соседка, почтенная Мариам, диво как хороша!
– О да, брат мой, она воистину прекрасна! Но до сегодняшнего дня я, поверь, даже не подозревал, что она испытывает ко мне хоть какие-то чувства. Ибо был уверен, что она по-прежнему думает лишь о своем муже, который умер уже почти шесть лет назад.
– Так она тоже вдовеет? Выходит, вы просто созданы друг для друга!
– Должно быть, это так. – Нур-ад-Дин пожал плечами.
Он никогда не задумывался о подобном. Но сейчас, посмотрев на все происходящее глазами своего брата, человека постороннего, он понял, что Аллах всемилостивый всю жизнь хранил его, подарив ему прекрасную жену, а потом и замечательных друзей, позволив не беспокоиться о семье и доме больше обычного и дав после смерти жены возможность еще раз познать радость любви.
Достойный купец задумался о том, что произошло вчера и сегодня, попытавшись понять, действительно ли прекрасные чувства толкали их с Мариам в объятия друг другу. Или то была просто глупость и печаль одиночества.
Так ничего и не решив, Нур-ад-Дин перестал задумываться о чем-либо, кроме беседы с Шейх-ад-Дином. И потому, конечно, не заметил серой тени, которую никто не отбрасывал. И которая неслышно переместилась к калитке и исчезла за ней.
– Поставь сюда корзины, доченька! Спасибо тебе.
– Не за что, тетя Мариам. Я всегда рада помочь тебе.
– Тогда давай присядем здесь, в прохладе, и побеседуем, пока не вернется домой мой сыночек.
Мариам-младшая замялась. Она не хотела встречаться со своим бывшим, как ей казалось, женихом.
– Прости меня, добрая Мариам, – пробормотала она, – но я должна бежать. Отец, конечно, прекрасный и разумный хозяин. Но, боюсь, ему без меня не справиться с гостями.
– С гостями? Я видела только его брата…
– О да, с гостем, я хотела сказать.
Что-то в голосе девушки насторожило Мариам. И она, сняв шаль, усадила девушку рядом с собой, заглянув ей в глаза.
– Почему ты не хочешь дождаться Нур-ад-Дина, доченька?
– О нет, почтеннейшая, просто я тороплюсь… – ответила та, старательно отводя взгляд в сторону.
– Малышка, что-то произошло между вами? – О, когда дело не касалось ее самой, Мариам была и наблюдательна и мудра.
Мариам же младшая была еще столь юна и столь плохо умела врать, что решила от матери любимого ничего не скрывать. Да и что можно было бы скрыть от этого пристального, прожигающего насквозь взора?
– О да, матушка, – прошептала Мариам. – Мы поссорились. Боюсь, что я была не права… Более того, боюсь, что я своей глупостью вызвала столь сильный гнев твоего сына, что он более никогда не посмотрит в мою сторону.
– Ну, девочка, зачем же так решительно? Ведь вы вместе всю свою жизнь. А между близкими людьми происходит множество ссор. И если после каждой расходиться навсегда, то и десятка жизней не хватит, чтобы прожить вместе один лишь год.
– Я понимаю это, добрая Мариам, и очень раскаиваюсь в своих словах. Но не могу же я, согласись, первая броситься к нему и умолять о прощении?
– Почему? – Мариам, должно быть, забыла, что именно такими словами объясняла самой себе свое поведение еще так недавно. – Ведь ты же чувствуешь за собой вину?
– О нет. – Глаза Мариам-младшей сверкнули гневом, и печаль мигом испарилась. – Я не чувствую за собой никакой вины. Он сделал глупость, он на меня накричал… И я еще должна мириться первой? О нет, этого не будет никогда! Не хочет видеть меня – и не надо, обойдусь как-нибудь…
И вновь старшая Мариам не узнала слова, которые говорила себе сама совсем еще недавно. Она попыталась было объяснить девушке, что мужчины – существа очень резкие, что говорят они много ненужных слов, что… что ее сыночек и дня не может прожить без нее, малышки Мариам, и что все переменится, как только они помирятся.
– Прости меня, добрая тетя Мариам, но мне все же пора…
О, этот голос был голосом жесткой и гордой женщины, а вовсе не слабым голоском юной и печальной девчушки. И Мариам-старшая мгновенно замолчала, поняв, что взяла неверный тон и этим лишь отвратила девушку от себя.
– Ну что ж, малышка, – со вздохом ответила почтенная Мариам, – беги. Когда в доме гости, не дело хозяйке самой ходить по гостям.
– Воистину так, – ответила Мариам и, придерживая газ покрывала, поспешила через улицу.
Закрылась калитка, Мариам-старшая осталась одна. Она попыталась было разобрать злосчастные корзины и разложить по местам все эти зелья, бальзамы, притирания и примочки, которые собрала с собой. Вернее, она раскладывала все это, но мысли ее были столь далеки от суеты по дому, сколь это только возможно себе представить.
Она просила прощения у своего мужа за то, что помыслила о каком-то другом мужчине… Она просила прощения и у этого другого мужчины за то, что посмела выявить свои чувства к нему. Но более всего она корила себя и за первое и за второе.
Корила, но никакого облегчения не почувствовала. Более того, в душе ее росла обида на столь суровые правила поведения, запрещающие вдове вновь становиться любящей и любимой. А мысль о том, что могут подумать о ней соседки, больше не пугала ее. Наоборот, она готова была встать на защиту собственных чувств и желаний и спросить у любой из тех, кто посмел бы осудить ее, так ли уж праведна обвинительница?..
Когда Нур-ад-Дин, достойный юноша, вернулся после тяжкого дня усердной торговли, он увидел свою мать на диво преображенной. Но то было не преображение влюбленной женщины, о нет! Мариам просто кипела от гнева. И мудрый юноша решил, что, пока матушка пребывает в плену столь сильных чувств, спорить с ней неразумно и даже опасно.
А потому он безмолвно съел нелюбимую мамалыгу, низким поклоном поблагодарив Мариам за заботу, и отправился в свою комнату, прикидывая, как все же ему попросить прощения у любимой, не унизив при этом себя, если, конечно, такое вообще возможно.
Макама девятнадцатая
Должно быть, Аллах всесильный и всевидящий долго смеялся, видя и проделки джиннии и то, насколько умнее любого мага бывают простые люди. Но сейчас судьба четверых хороших людей висела на волоске, и Маймуна поняла, что одного лишь смеха повелителя всех правоверных будет куда как мало. И опять – о, сколько уже раз об этом ее предупреждал Дахнаш! – она решила вмешаться в события.
Да и как было не вмешаться? Она же видела, как обеспокоился Нур-ад-Дин, как на следующий день взволновалась Мариам. Казалось бы, чего же еще надо? Но, должно быть, одного знака для человека маловато – ибо всегда остаются сомнения в том, правильно ли он понял то, что видели его глаза, слышали его уши и толковала его душа.
«Но сколько мне еще вдалбливать в твою, глупый Нур-ад-Дин, пустую голову столь простую мысль? Надо просто сделать так, чтобы Мариам ясно поняла, что без тебя ее жизнь рассыплется в прах… Неужели ты, взрослый и умный мужчина, не можешь втолковать это женщине без подсказки детей колдовского народа, о коих вы сложили уже не одну тысячу сказок?»
Увы, никто из детей рода человеческого не мог ответить Маймуне на ее вопрос, впрочем, и не требующий ответа. Но она, к ее чести, ответа и не ждала. Более того, она уже прикидывала, чтобы такое сотворить, чтобы Мариам и Нур-ад-Дин вновь оказались в объятиях друг друга. И в этот миг прогремел первый удар грома. Не человек, но сама природа нашла ответ на так и не заданный вопрос джиннии.
По черному вечернему небу быстро ползли черные же грозовые тучи. Увы, Аллах всесильный и всемилостивый не часто баловал тихий городок дождями. Вот и сегодняшняя гроза оказалась первой за последние почти пять лет. Вскоре звезды вовсе исчезли за беспросветно-черными тучами, которые своими чревами, обильными влагой, почти легли на город. Маймуна начала опасаться, что столь сильной грозы не видел еще ни один город под рукой Аллаха всесильного и всемилостивого.
«Ну что ж, посмотрим, кто из вас, о глупые дети рода человеческого, бросится первым, дабы спасти другого… А я спрячусь вот здесь, у стены, и посмотрю на это… Какое счастье, что иногда можно положиться на вашу глупость, которая может сделать не меньше, чем магия всех джиннов!.. И ифритов…»
После очередного громового удара наконец пали на землю первые тяжелые и густые капли дождя. Земля, деревья, о Аллах всесильный, даже сорняки на грядках – все жадно впитывало долгожданную влагу, втайне надеясь, что, кроме первых капель, им достанутся еще потоки теплой и столь радостной благодати.
Гром не напугал почтенную Мариам. Если сказать совсем честно, она далеко не сразу заметила и блеск молний. Ибо ее мысли были столь черны, столь безнадежны, что она почти не обращала внимания на происходящее за стенами ее дома. И лишь когда за настежь открытыми окнами начал нарастать ровный шум, почтенная вдова пришла в себя.
– О Аллах, какое счастье, – произнесла женщина, сладко потягиваясь и пытаясь лицом, всем телом, самой душой впитать капли драгоценной небесной влаги.
Ничего этого не слышал ее сын Нур-ад-Дин. Размышления о собственной глупости усыпили его куда быстрее, чем малыша успокаивает пение колыбельной. Снилось ли ему что-то этой грозовой ночью, увы, не было известно никому.
Но не спал его тезка, отец Мариам-младшей, Нур-ад-Дин-старший. После того как почтенная Мариам ушла, он еще довольно долго беседовал с братом в тиши и прохладе вечера.
Шейх-ад-Дин пытался уверить старшего брата, что долг перед почившей женой, доброй Бесиме, он, Нур-ад-Дин, выполнил до конца. И если Аллах всесильный и всемилостивый дал ему силы для того, чтобы жить дальше и воспитывать дочь, то не следует противиться его воле.
– Ведь не только для того, чтобы чтить умершую жену, дана тебе жизнь, брат мой! Ты можешь еще быть счастлив… Ты можешь еще воспитывать внуков, рассказывая им о бесконечных чудесах мира. А если позволит он, повелитель всех правоверных, ты можешь еще и родить детей. Ведь ты, брат, еще вовсе не стар. Должно быть, было бы забавно наблюдать, как будут играть вместе твои дети и твои внуки…
– Аллах великий, брат, ну что ты такое говоришь… Какие дети?
– Веселые и забавные малыши, дети почтенной Мариам и твои…
Нур-ад-Дин покраснел так, как может краснеть далеко не всякая женщина. О, да, о таком великом счастье можно было бы только мечтать! Но, увы, это были пока лишь мечты. И суждено ли им воплотиться в жизнь, никто не знал… Должно быть, не ведал об этом и сам Аллах всесильный…
Братья разошлись далеко за полночь. Но сладкие грезы, навеянные разговором с Шейх-ад-Дином, еще долго не давали уснуть его старшему брату.
Шум дождя за окном был для любого жителя городка звуком куда менее привычным, чем завывание пустынного жаркого ветра. К печальному пению последнего уже почти все привыкли, даже считали дни, оставшиеся до первых песчаных бурь. А вот ровный гул дождевых капель по крышам и дорожкам, должно быть, перебудил многих.
– О Аллах всесильный, – пробормотал Нур-ад-Дин, когда убедился в том, что дождь ему не мерещится. – Наконец ты смилостивился над всеми нами! Наконец дал нам вдохнуть ароматы свежести!
Почтенный купец с наслаждением повернул лицо навстречу прохладному ночному ветерку, несшему запахи прибитой пыли и возрождающейся листвы.
– Как, должно быть, счастлив сейчас тот, чья крыша над головой крепка и надежна! Как он радуется тому, что не стал ждать часа беды…
И в этот миг уважаемый Нур-ад-Дин вспомнил, как уже почти шесть лет назад, тихим вечером, беседовал он за пиалой ароматного чая с уважаемым Абусамадом, ныне покойным мужем почтенной Мариам.
Точно так же день готов был вот-вот перерасти в ночь, точно так же собирались у горизонта черные как смоль тучи. Тогда Абусамад и посетовал, что собирался уже перекрывать крышу над женской половиной, да вот до дождя не успел.
– О Аллах великий! – вскричал Нур-ад-Дин, вскакивая. – Но он, мой уважаемый друг, умер через два месяца после этого разговора. Должно быть, крыша над женской половиной так и осталась в прорехах. Счастье лишь, что дождя серьезного так и не было со времен того, теперь уже столь далекого разговора!
Дождь меж тем шумел все сильнее. Нур-ад-Дин сначала решил, что следовало бы лечь, потом – что надо бы выглянуть из окон верхней спальни, дабы убедиться, что крыша над головой семьи Мариам цела, потом – что сидеть в уюте, когда уважаемая и любимая женщина пытается бороться с наводнением, просто не достойно ни настоящего мужчины, ни заботливого соседа.
– Да их – и ее и мальчишку Нур-ад-Дина давно уже следовало переселить сюда, под мой кров! Здесь я смог бы ей создать уют, приличествующий уважаемой и любимой женщине!
К счастью, у Нур-ад-Дина хватало мудрости не юлить перед самим собой и честно назвать почтенную Мариам любимой. Но где же все-таки было взять сил, чтобы рассказать ей о нежных чувствах, которые давно уже поселились в этом усталом, но щедром сердце?
Шум дождя за окном становился все сильнее, а разряды грома – все ближе. Нур-ад-Дину уже приходилось прилагать нешуточные усилия, чтобы просто усидеть на месте. Ибо картины разрушений в доме уважаемой Мариам становились все более устрашающими.
– Аллах всесильный, но как же мне быть?
И в этот момент особенно сильный удар грома сотряс все вокруг. Заметалось и погасло пламя в масляной лампе, резкий порыв ветра раздул занавесь серым в темноте облаком. О да, лучшего знака от Аллаха всесильного не стоило и ожидать!
Нур-ад-Дин поспешно оделся. Правильнее, конечно, было бы сказать, что он пытался одеться. Но руки не попадали в рукава, а ноги – в штанины шаровар. О да, почтенный Нур-ад-Дин был вне себя от волнения. Должно быть, для него это было не сильнейшее беспокойство, но, воистину, второе по силе.
– Она там совсем одна, бедняжка, – бормотал он, натягивая кафтан и пытаясь завязать кушак. – Никто не придет к ней на помощь… А дождь все усиливается…
Перед мысленным взором вставали совсем уж печальные картины – потоки воды, льющиеся из всех щелей, промокшая насквозь Мариам, пытающаяся найти пристанище и промокающая все сильнее…
Конечно, расстояние между двумя домами Нур-ад-Дин преодолел практически мгновенно. Но дождь был столь силен, что на нем не осталось ни одной сухой ниточки. Счастье еще, что впопыхах уважаемый купец оставил дома чалму, и теперь потоки воды вольно текли по его потемневшей от влаги бороде.
Несколько секунд, которые понадобились ему, чтобы достигнуть калитки, превратили его из уважаемого соседа в вымокшего бродягу, который стучит кулаком в каждую дверь уже почти без надежды найти кров и приют.
Наконец калитка распахнулась. Мариам, обеспокоенная и удивленная, с ужасом посмотрела на своего соседа.
– Аллах великий! Нур-ад-Дин, что случилось? Малышка захворала, да? Я сейчас соберусь!..
– Прости, почтеннейшая, но… Все ли у тебя хорошо?
– А что у меня может быть плохо, Нур-ад-Дин?
– Твоя крыша. Она же прохудилась! Должно быть, потоки дождя заливают твой дом…
– Крыша прохудилась? Когда? Откуда ты знаешь?
О, как удивился бы любой, наблюдая за тем, как двое уважаемых людей беседуют на пороге дома! Их заливает дождь, но почему-то никто не делает ни шага в сторону уютной и сухой комнаты…
– Уважаемый Абусамад говорил мне об этом…
Еще один изумленный взгляд сказал Нур-ад-Дину, что он, похоже, ошибся.
– Абусамад? Когда он сказал тебе такое?
– За два месяца до своей смерти, – вконец упавшим голосом произнес Нур-ад-Дин.
И тут наконец Мариам заметила, что дождь вымочил ее нежданного гостя почти до костей.
– О Аллах, войди же скорее! Ты совсем промок, безумный Нур-ад-Дин! Располагайся вот здесь, а я сейчас сбегаю, принесу тебе сухой халат!
Нур-ад-Дин вошел в калитку и сразу попал под навес, который соорудил над половиной двора его тезка, Нур-ад-Дин-младший, прошлым знойным летом.
Мариам уже исчезла где-то в недрах дома, а почтенный купец все устраивался на подушках, стараясь замочить их как можно меньше. Наконец ему это удалось, и он смог осмотреться. Ибо удивительным было, сколь спокойно встретила его Мариам, учитывая, что дом ее заливали потоки холодной воды.
И тут Нур-ад-Дин заметил – о Аллах, как слепы бывают уверенные в своих заблуждениях люди, – что в доме уютно и сухо. Что никаких бед дождь наделать не успел. Более того, ни одна капелька даже и не думала просочиться через крышу!
Прибежала Мариам и скомандовала:
– Немедленно раздевайся, глупый купец!
Разум, должно быть, уже давно покинул голову почтенного Нур-ад-Дина, ибо он тут же начал выполнять этот приказ. И лишь увидев, что Мариам покраснела и отвернулась, понял, что снова совершил какую-то глупость.
– Прости меня, почтеннейшая! Я позволил себе вольность, недопустимую в моем возрасте!
Мариам усмехнулась, порадовавшись, что Нур-ад-Дин не видит ее лица, а потом спросила:
– Так ты, глупый, промокший сосед, прибежал спасть меня?
– О да, – склонив голову, ответил Нур-ад-Дин. Ему было нестерпимо стыдно.
– И тебе удалось это, добрый мой друг. Ибо от скуки ты меня действительно спас!
Увы, это не утешило почтенного купца. И лишь голос, потеплевший, радостный голос уважаемой Мариам, смог его успокоить.
– А теперь, полагаю, тебе следует согреться, мой добрый друг! Идем, лепешки и чай будто только тебя и ждали!
И Нур-ад-Дин пошел за Мариам, ощущая глупость своего положения: ведь его, спасителя, оказалось необходимым спасать самого.
Макама двадцатая
Нур-ад-Дина разбудили голоса. Он удивился тому, что матушка не попросила его проверить, кто же, скрываясь, беседует внизу. Должно быть, уже и до рассвета оставалось совсем немного времени, но… Но почему матушка не прибежала до сих пор?
И тут перед мысленным взором юноши встала картина, один вид которой мог бы убить человека, более впечатлительного и менее сдержанного.
– Это разбойники, – пробормотал Нур-ад-Дин, роясь в сундуке, где лежал некогда тяжелый нож, подаренный еще отцу его отца. – Эти разбойники давно уже хозяйничают в доме… Ведь, о Аллах всесильный, я так крепко сплю… Они заставили мать молчать. Или, быть может, даже связали мою добрую матушку… связали и заткнули ей рот кляпом… Или…
Слова застряли в глотке Нур-ад-Дина. Ибо тут он представил, что коварные разбойники, пробравшиеся в его дом под покровом ночи, не связали, а уже убили почтенную и добрую Мариам, его матушку. И теперь он, Нур-ад-Дин, остался на свете совсем один. Если, конечно, не считать той, о которой он грезит дни и ночи, но которая не считает его своим избранником.
Путаясь в рукавах халата (в эту ночь почему-то у многих были недоразумения с одеждой), Нур-ад-Дин одевался. Голоса не умолкали и не утихали, несмотря на то что он все время что-то ронял на пол.
– Какие странные разбойники, – пробормотал юноша. – Если бы я под покровом ночи забрался в чей-то дом, о, я бы, клянусь, боялся даже вздохнуть, замирал бы от каждого звука и стука.
Наконец юноша спустился. В коридоре было привычно темно, но в дальнем его конце Нур-ад-Дин увидел свет.
– Значит, дверь в гостевую комнату открыта, и это безумные разбойники вовсе не боятся показать, что они забрались в дом. Странные какие-то воры…
Юноша поудобнее перехватил нож. И пусть лезвие было старым и почти наверняка затупилось еще в те дни, когда Нур-ад-Дин трехлетним малышом стащил его с верхней полки в мастерской отца, но успокоительная тяжесть внушала уверенность.
Голоса меж тем становились громче.
– Как удивительно… Почему-то я слышу голос матушки. Быть может, это и не воры. Но кто же тогда?
Уже следующий шаг дал юноше ответы на все вопросы. В полутемной гостевой комнате сидели его матушка, добрая Мариам, и почтенный Нур-ад-Дин. Он почему-то был облачен в старый халат отца.
– О Аллах всесильный, – с улыбкой проговорила Мариам. – Сегодня все мужчины собираются меня от кого-то спасать. Сначала ты, добрый мой друг. А теперь еще и этот мальчишка.
И она с улыбкой указала на нож в руке сына. Нур-ад-Дин кивнул, чтобы показать, что он увидел оружие в руках юноши, про себя, впрочем, отметив, что мальчик держит этот старинный нож по всем правилам воинской науки.
«Да он вовсе не такой безнадежный мальчишка, – подумал уважаемый купец. – И станет для моей девочки прекрасной защитой и надежной опорой. Скорей бы они уже поженились… Тогда, о помоги мне в этом, Аллах всесильный, и я смогу просить почтенную Мариам выйти за меня замуж».
Воистину, эта ночь и эта буря все переменили в душе Нур-ад-Дина-старшего. О, его глупый поход под дождем оказался не так уж и смешон! А дождь словно освежил его разум, смыв нелепые представления о том, что достойно уважаемого вдовца, а что его недостойно. Теперь он, Нур-ад-Дин, готов был более чем настойчиво просить Мариам, добрую и всепрощающую красавицу, стать его женой. И ему было все равно, сколько для этого потребуется времени – ибо она, его добрая Мариам, была достойна любых, даже вселенски огромных усилий.
О да, это были новые для Нур-ад-Дина мысли. Как удивилась бы Мариам, если бы могла подслушать их! И быть может, тогда она бы тоже смягчилась и позволила своему столь давно сдерживаемому желанию наконец хоть как-то проявиться. Но, увы, почтенная вдова столь привыкла к самоотречению, что теперь лишь мысленно позволяла себе быть другой, прежней.
– Я подумал, – хмуро пробормотал юноша, – что в дом забрались разбойники. И решил разобраться, в чем здесь дело…
– О нет, мой мальчик, – ответил ему Нур-ад-Дин-старший, – единственный разбойник в доме – это я. Ибо я разбудил твою матушку, решив, что у вас прохудилась крыша и что вас необходимо немедленно спасать…
– Прости меня, почтеннейший, – с поклоном перебил его юноша, – но почему нас надо было бы спасать, если бы в крыше была дыра?
Мариам звонко рассмеялась.
– И этот человек хотел меня защитить от разбойников! Мальчик мой, всю ночь над городом бушевала страшная гроза. Дождь стоял серой непроницаемой стеной, а грохот грома перебудил, должно быть, весь город. Ну, кроме тебя, конечно.
Нур-ад-Дин вновь повернулся к своему старшему тезке.
– Я стотысячно прошу у тебя прощения, уважаемый, но почему ты решил, что у нас прохудилась крыша?
Теперь настал черед почтенного купца смущаться и краснеть.
– Потому что мне об этом почти шесть долгих лет назад рассказал твой покойный батюшка и мой добрый друг, уважаемый Абусамад.
Мариам, лучезарно улыбаясь, смотрела на обоих Нур-ад-Динов. Глаза ее смеялись, а душа пела – сейчас, в эту грозовую ночь, вместе с ней были оба ее любимых мужчины. Должно быть, она сделала в жизни что-то очень хорошее, если Аллах всесильный позволил ей этот миг полного, изумительного счастья!
– Я в третий раз прошу у тебя прощения, уважаемый Нур-ад-Дин, но почему ты решил, что прореха, о которой шесть лет назад говорил тебе мой уважаемый отец, до сих пор украшает нашу крышу? Должно быть, ты забыл, что здесь есть мужчина, который не допустит в доме и мельчайшего непорядка, не говоря уже о дырке в потолке!
– Ты стократно прав, мальчик! И я действительно старый болван, решивший, что один я могу быть защитой и опорой уважаемой Мариам.
– А я, мой промокший друг, очень рада, что ты прибежал меня спасать этой грозовой ночью. Ибо ты и в самом деле спас меня. Конечно, не от дождя, но от боли и страха одиночества. Которые куда страшнее грозы и грома.
Оба Нур-ад-Дина повернулись на ее голос и ответили ей улыбками. И было в этом нечто удивительно драгоценное, давно уже позабытое. Должно быть, таким и бывает ощущение любящей семьи. Похоже, о чем-то подобном подумал и почтенный купец.
– О прекраснейшая, мне столь радостно слышать это! Значит, сегодняшняя ночь оказалась не просто временем глупого сна…
– О да, друг мой. И я благодарю за это Аллаха всесильного и всемилостивого!
«Да они любят друг друга! – с радостью подумал Нур-ад-Дин-младший. – Какое это счастье! Теперь наши семьи соединятся! И пусть я не стану мужем прекрасной как сон и доброй, как моя матушка, Мариам, но я хотя бы стану ее названым братом, смогу видеться с ней, беседовать с ней… Смогу иногда быть для нее защитой и опорой, как был бы защитой и опорой, если бы все же стал ее мужем…»
Мариам почувствовала, что душу ее сына тронула печаль. Она уже понимала, что между ним и ее тезкой произошла размолвка, и потому молчала. Нур-ад-Дин же старший – о, воистину, мужчины иногда бывают схожи со слонами, столь они душевно глухи и неуклюжи! – потирая руки, спросил:
– Ну а ты, мой мальчик? Почему ты провел эту ночь здесь? Почему не бросился защищать малышку Мариам от тоски и одиночества?
Ну что на это можно было ответить? Увы, ничего. И потому Нур-ад-Дин-младший промолчал. Но его старший тезка, усмехнувшись, протянул:
– Ах, молодость! Как ты хороша! Клянусь, почтенная Мариам, я бы тоже проспал, если бы мне было на двадцать лет меньше. Ибо в те дни, поверь, я спал столь крепко, что не слышал вообще ничего. Завидую я тебе, мальчик мой… Завидую…
«Ах, почтенный дядюшка Нур-ад-Дин! Не стоит мне завидовать. Ибо судьба твоя во сто крат прекраснее моей. Тебя ждет счастливая любовь, нежная жена. А меня… О, меня ждут долгие одинокие годы, которые не будет украшать ничего, кроме бесконечной работы. Ибо твоя невеста сейчас ласково улыбается тебе. Моя же отказалась от меня…»
В комнате повисло молчание. И мать и сын ощущали его, оно давило и вызывало слезы. А почтенный Нур-ад-Дин, наслаждаясь покоем, стал задремывать, чуть слышно похрапывая.
– Я благодарю тебя, мой мальчик, – чуть слышно проговорила Мариам.
– За что же, добрая матушка?
– За то, что не побоялся защитить меня от разбойников. За то, что не рассказал нашему гостю о том, что поссорился с малышкой Мариам. И за то, что твои глаза сейчас смотрят на меня с таким пониманием.
– Ах, матушка, поверь, я в эти минуты искреннейше завидую и тебе и дяде Нур-ад-Дину. Ибо ваш выбор уже сделан и судьба определена.
– Ох, сынок, это и так, и не так. Да, Нур-ад-Дин чудесный человек. Но я сомневаюсь, что он вообще когда-либо решится что-то изменить в своей жизни, не говоря уже о том, чтобы вновь пытаться найти себе жену. Но почему ты завидуешь нашему выбору? Разве твой выбор не сделан?
– О да, моя прекрасная матушка. Я люблю Мариам, и этого не дано изменить в этом мире никому. Но вот она… Мы… мы поссорились. И я в сердцах сказал, что она мне не нужна. А она мне ответила, что прекрасно проживет и без меня…
– А ты, глупец, вместо того чтобы заглушить ее слова поцелуем, убежал, пылая негодованием…
– Это так, матушка. Мой гнев был столь силен, что я поклялся никогда более не взглянуть ни на одну женщину…
– Мне жаль тебя, мальчик. И еще более жаль малышку Мариам. Потому что она тяжко переживает ваше расставание. Но, поверь, ты должен сам разрешить эту задачу. Увы, я могу лишь сказать, что дочь нашего гостя любит тебя и ждет. Но вот что станешь делать ты… О нет, я не берусь и представлять.
– Я тоже этого не знаю, матушка. Обещаю лишь, что я как следует подумаю над твоими словами.
Большего Мариам и не нужно было. Ибо ее сын всегда держал свое слово.
Первые розовые лучи восхода окрасили вершины тополей. С солнцем пробудился и почтенный Нур-ад-Дин. Новый день обещал новые заботы для всех, кто встретил появление светила здесь, в уюте гостевой комнаты.
«Но что обо всем этом скажет моя дочь? – с некоторой тревогой подумал Нур-ад-Дин. – И как она отнесется к тому, что я решу жениться?»
Макама двадцать первая
Утро, наступившее после столь страшной грозы, было воистину волшебным. Листва сияла всеми оттенками изумруда, камни улиц были влажны и черны, даже крыши домов, обычно серые от каменной пыли, ибо городок стоял почти у самой кромки пустыни, сейчас сияли первозданными красками камня или дерева.
Даже, казалось, прохожие, что спешили по своим делам, были добрее, спокойнее и свежее, словно избавились от груза нерешенных задач и нашли наконец ответы на вопросы, которые бесконечно долго мучили их.
Во всяком случае, у одного из тех, кто спешил этим утром в свои лавки, было именно такое ощущение. О да, бессонная ночь не прошла даром во всех смыслах этого слова. Ибо Нур-ад-Дину, почтенному купцу, безумно хотелось спать. И столь же безумно не хотелось тратить столь прекрасное утро впустую. Ибо он должен был – о нет, просто обязан был придумать для своей избранницы, своей ханым такой подарок, о каком она и мечтать не смела.
Было это утро необыкновенным и для Нур-ад-Дина-младшего, сына Мариам-кушачницы. Ибо он, верный своему слову, обдумал то, что рассказала ему мать на рассвете. И сейчас был полон надежд. Он наконец решил, что глупая размолвка, сколь бы оскорбительной она для него ни казалась, на самом деле была именно глупой и именно размолвкой, а вовсе не окончательным расставанием. Ибо если двое любят друг друга, грезят друг о друге ночами, то не следует обращать внимания на какие-то резкие слова. Более того, он, Нур-ад-Дин (о, это воистину было решение мужественного человека), должен попытаться примириться первым. И впредь, если, конечно, Аллах всесильный и всемилостивый позволит ему вновь соединиться с любимой, всегда мириться первым. Ибо это тоже есть обязанность умного и заботливого мужчины.
Мариам-ханым, проведя всю ночь за столь важным для себя разговором, напротив, была деятельна и полна сил. Ибо она почувствовала, что печаль по умершему мужу наконец перестала занимать все уголки ее души. Изумительное же ощущение свободы возродило ее дух, дав и надежду и силы жить и радоваться прекрасному дару Аллаха всесильного – самой жизни.
Лишь малышка Мариам была печальна. Да, она слышала ночную грозу, но не испугалась ее – ибо рядом был отец, который, понятное дело, легко может защитить ее от всех напастей мира. Хотя – о, это конечно страшная тайна, но она бы предпочла, чтобы рядом был ее любимый, ее Нур-ад-Дин. Но чем дольше длилась разлука с, увы, бывшим женихом, тем более девушка привыкала жить одна, жить не в ожидании его появления, а в заботах, каких всегда множество у любой женщины, все равно, молодой или повзрослевшей.
Не ведала Мариам-младшая о ночной беседе отца и Мариам-старшей, тем более не подозревала она о том, что пообещал ее любимый своей мудрой матушке. И потому это утро было для девушки обычным утром, полным обычной же суеты. Когда закончились привычные заботы по дому, она поняла, что впереди длинный одинокий день, который совершенно нечем заполнить. О, конечно, можно было бы заняться, по примеру тети Мариам, плетением кушаков и поясов, вышивкой или чем-то еще столь же трудным. Но, увы, дочь Нур-ад-Дина не была, да что там греха таить, и не пыталась быть такой удивительной мастерицей, как матушка ее любимого.
Дабы не сидеть дома как старая квочка, девушка решила отправиться в гости. Но к кому можно было отправиться сейчас, когда до полудня еще столь далеко, а до вечера еще дальше?
– Амаль! – воскликнула Мариам. – Я пойду к Амаль! Она, знаю, всегда мне рада… А если мы с ней немножко поколдуем… О Аллах всесильный, это будет так здорово…
О, вовсе не обязательно было бы ворожить или колдовать! Вполне достаточно было бы просто поболтать о нарядах, обменяться сплетнями… Или послушать какую-нибудь удивительную историю, большой мастерицей рассказывать которые была матушка Амаль, почтенная Маймуна.
– Решено! – пробормотала Мариам. – Иду к Амаль!
Читать бесплатно другие книги:
