Нур-ад-Дин и Мариам Шахразада

Макама двадцать вторая

Чудеса, какие пророчила грозовая ночь, почему-то не начались с самого утра! Более того, измученный жарой и напуганный грозой город решил, должно быть, сегодня отдохнуть от всего. Ибо лавки, пусть и открытые, были безлюдны, тихи были и харчевни, в которых не жарилось мясо, не поспевал плов и даже не заваривался чай. Тишина царила и на обычно шумном базаре. Лишь немногие из тех, кто в этот час покупал сласти или овощи, сейчас прогуливались вдоль рядов.

Поэтому – о, конечно, это так понятно – и скучала веселая Суфия-ханым. О, она знала столь много, что не могла не делиться своими обильными знаниями со всеми, кто в этот час встречался ей на пути. Но тихо было на базаре, и в рядах ремесленников, и в рядах зеленщиков. Даже мальчишки, всегдашняя неприятность торговцев, сегодня не беспокоили их.

Вот поэтому так и обрадовалась Суфия-ханым появлению знакомого лица. Мариам-кушачница, шествовавшая ей навстречу, тоже с удивлением оглядывалась по сторонам.

– Да пребудет с тобой во веки милость Аллаха всесильного, соседка!

– И да помогает он тебе во всех делах, почтеннейшая!

– Скажи мне, добрая и всезнающая Суфия, что сегодня произошло с нашим прекрасным городом? Куда делись все хозяйки? Почему не слышно ярмарочных зазывал? Отчего пусты ряды, где раньше было не протолкнуться?

О, испуганные вопросы Мариам пролили бальзам на сердце Суфии-ханым. Ее грузная фигура словно стала вмиг стройнее, ее морщины разгладились, а хитрые глазки, обычно прячущиеся за полуприкрытыми веками, сверкнули остро и молодо.

– О Аллах, Мариам! Выходит, ты ничего не знаешь!

– Не знаю? Что я должна знать? – Мариам, только миг назад погруженная в свои мысли, сейчас была по-настоящему испугана.

– В городе – о Аллах, как страшно! – стряслась настоящая беда!

– О Аллах, ну не томи же, добрая женщина!

– Знай же, ночью буря разрушила стену, что закрывала вход в древние пещеры, которые были вырыты под нашим не менее древним городом долгие столетия назад. Ведь ты же знаешь, что наш городок пусть и тих, но знаменит уже долгие сотни лет, ибо через него проходила непобедимая армия Искандера Двурогого!

– О Аллах всесильный, я этого не знала!

– Этого не знают многие жители нашего города, даже родившиеся здесь. И потому твое незнание вполне объяснимо, уважаемая, ведь ты родилась столь далеко от этих мест.

– О да, это так, почтеннейшая! Но что с того, что стена, закрывающая вход в древние пещеры, была разрушена сегодня ночью?

– О-о-о, слушай же, уважаемая! Слушай и не перебивай! Итак, великий Искандер держал путь в те страны, где восходит солнце, мечтая дойти до пределов обитаемого мира. А начал он свой поход из страны древних тайн и колдовства, с берегов черной земли Кемет…

– О да, уважаемая!

– Известно каждому в нашем городе, что армия этого великого воина и царя воинов была воистину бесконечно велика. Люди, конечно, не могли пройти эти необозримые просторы пешком. И потому бесконечно огромную армию сопровождали и поистине гигантские стада.

Мариам подумала, что пока Суфия-ханым, о чудо, не сказала еще ни одного слова, далекого от правды.

– Эти невиданные стада животных и эту бесконечную армию, понятно, следовало кормить более чем щедро. И потому животные были впряжены в чудовищно огромные повозки, нагруженные сосудами с зерном и вином, пряностями всего мира и лакомствами для избранных. Когда же армия находила приют, она располагалась надолго. Рабы, ибо они также сопровождали армию непобедимого Искандера, тотчас же вырывали огромные подземные хранилища, куда складывали эти сосуды, дабы не лежали они на жаре, а их содержимое не превращалось бы в уксус и яд.

Мариам кивала. О, эти воистину прописные истины Суфия-ханым рассказывала так, будто открывала великую тайну. И сейчас почтенная кушачница уже не мечтала добраться до разгадки первых слов старухи. Ей было просто любопытно, сколь далеко в прошлое унеслась в своих мысленных странствиях Суфия-ханым.

– Когда же хранилища были отрыты, туда опустили припасы для армии. Рабов же, которые рыли пещеры, обезглавили всех до единого, чтобы они не выдали врагам места, где хранятся хлеб и вино. Ибо известно, что происки врагов могут убить целую армию без единого выстрела. Тому же, кто управлял этими работами, вырвали язык, но сохранили жизнь – ведь его знания могли еще понадобиться.

Мариам кивала, но уже почти не слушала Суфию-ханым. Та же, увлекшись собственным рассказом, «вспоминала» все больше подробностей, превращая древние события в дела сегодняшние. Ну, в крайнем случае, вчерашние.

– Долго ли стояла у стен нашего города армия, неведомо. Но, отправляясь в странствие, часть припасов она оставила здесь. Вчера же ночью стена рухнула, и горожане нашли эти самые огромные глиняные кувшины с зерном. А зерно это было собрано на берегах полноводнейшей из рек мира и запечатано царской печатью. Глупые наши горожане это зерно превратили в муку, не удосужившись даже осмотреть его как следует. А зерно это было, как известно, поражено болезнью, которая у людей проявляется сначала возбуждением, которое граничит с необузданным героизмом. Позже же такой человек становится вялым, отказывается от пищи, воды и наконец умирает, сраженный смертельной сонливостью.

– О Аллах всесильный, – пробормотала Мариам. Увы, половину рассказа она прослушала, но слова о смертельной сонливости засели у нее в голове. – И теперь, выходит, все пекари готовят лепешки и хлеб из отравленной муки?

– Боюсь, дорогая моя ханым, что они успели уже отравить полгорода.

Увы, существуют пределы даже самого трезвого разума. Многочисленные исторические подробности, которыми усыпала свой рассказ Суфия-ханым, столь заморочили Мариам голову, что она легко поверила в столь глупую небылицу. Да и к тому же, пустынные улицы города лучше всяких глупых клятв в правдивости убедили ее, насколько правдив рассказ почтенной женщины.

– Благодарю тебя, добрая ханым, – поклонилась Суфие Мариам и поспешила домой. О, за себя она была спокойна. Ибо пекла лепешки сама, да и муку предпочитала молоть сама. А вот ее Нур-ад-Дин, как все мужчины, мог пойти по пути более простому – купить муку у какого-нибудь глупого торговца и отдать ее дочери. Та, конечно, уже испекла из этой отравленной муки свежие лепешки, отец их – о, это даже не вызывает сомнений – уже съел. И теперь лишь часы отделяют почтенного купца и ее любимого от мук скорой смерти.

Чем ближе был ее дом, тем более черная тоска завладевала ее сердцем. О, если все это уже случилось – а Мариам не видела причины, почему бы этому не случиться, – то ее помощь, конечно, опоздала. Но если – Аллах всесильный, лишь на тебя одного упования! – новая мука еще только ждет своего часа, то надежда уберечь близких и дорогих людей остается.

Вот показалась родная улица, вот дувал дома Нур-ад-Дина. Почему-то калитка распахнута настежь…

– О Аллах всесильный! Неужели я опоздала? Неужели у Нур-ад-Дина не осталось сил даже запереть двери своего дома?

Почтенная женщина ворвалась во дворик и закричала:

– Мариам! Мариам, где ты?

Увы, девушка не отозвалась. И это еще сильнее испугало почтенную Мариам-ханым. Она всплеснула руками:

– Аллах всесильный! Конечно, первой должна была погибнуть девочка! Ибо она столь слаба, столь уязвима. Тучное чрево ее отца видело в этой жизни множество разных яств. А вот малышка Мариам, конечно…

Мудрая женщина вошла в кухню в надежде встретить там свою молодую тезку и так избавиться от ужаса, царящего в душе. Но в доме было тихо, молчала и печь в углу. Тогда Мариам отправилась в кладовую, дабы осмотреть ее и немедленно уничтожить всю отравленную муку. Увы, как ни хорошо она знала хозяйство своих соседей и давних друзей, но в кладовой, где хранились припасы, была последний раз очень давно. И потому на миг замерла, не зная, с какого короба или кувшина начать.

– О нет, лучше я сначала спасу людей. А спалить отраву успею и потом!

Мариам решительно направилась в сторону опочивален. На женской половине она легко нашла комнату Мариам-младшей, но там было пусто.

– Какое счастье, – пробормотала умная женщина, – девочка невредима… Но ее отец, прекрасный как сон и мудрый как змея Нур-ад-Дин… Жив ли он еще?

Решительным шагом она пересекла коридор и распахнула двери в опочивальню. Полумрак и тишина окутывали все и здесь…

– Аллах всесильный, но где же они оба?

Увы, ответа на свой вопрос она не находила. Не помня себя от беспокойства, она направилась к выходу из дома, дабы вернуться к себе и там обдумать всю эту странную историю с исчезновением ближайших друзей. Но даже до дворика дойти не успела…

Ибо ей на голову из темноты некто набросил мешок. И чей-то тихий голос прошипел:

– Вот наконец я и поймал тебя, коварный вор!

Макама двадцать третья

Бесиме замерла в дверях их опочивальни. Нур-ад-Дин поднял бровь, остановив взгляд на шелковом кафтане, обильно расшитом цветами.

– О, как ты прекрасна, моя жена!

– О любимый, – девушка улыбнулась, – как же мне отрадно слышать это слово… Жена…

Нур-ад-Дин вернул улыбку своей прекрасной супруге. О да, стать мужем было для него ох как сладко!

– О, прекраснейшая, но на тебе слишком много одежды. Придется это немедленно исправить.

Легко спрыгнув с кровати, Нур-ад-Дин неторопливо подошел к Бесиме. Он склонил голову и поцеловал губы любимой – неторопливый, томный, очень властный поцелуй, распаливший ее кровь. Затем, взяв жену за руку, молодой муж подвел Бесиме к ложу, где воздух был наполнен ароматом роз.

Нур-ад-Дин принялся с завораживающей медлительностью раздевать возлюбленную. Начав с волос, он одну за другой вынимал костяные шпильки, и волнистые пряди послушно устремлялись к белым плечам. Огонь свечей подхватил красно-золотой блеск и превратил его в яркое сияние, приковавшее к себе внимательный взгляд новоиспеченного супруга.

– Твои волосы великолепны, – прошептал Нур-ад-Дин, почти благоговейно касаясь пальцами шелковистой массы.

– Спасибо… – начала Бесиме, но не успела договорить, беспомощно застонав. Нур-ад-Дин перестал ласкать ее волосы и опустил руки к спелым грудям. Даже сквозь несколько слоев ткани – о, традиционные свадебные одежды были столь жаркими – она почувствовала возбуждающее тепло его ладоней. Соски мгновенно затвердели… факт, очевидно, не оставшийся для Нур-ад-Дина незамеченным, если судить по тому, как внезапно потемнели его глаза.

С лукавой полуулыбкой Нур-ад-Дин стянул верхнюю накидку и спустил с плеч шелковую рубаху, оголив груди, а потом склонил голову к пиршественному лакомству. Бесиме судорожно глотнула воздух, когда губы любимого жаждуще сомкнулись вокруг ее соска, а язык начал свою сладкую игру. Она схватилась за плечи Нур-ад-Дина, падая с ног от волшебных ощущений.

– А твое тело роскошно, – пробормотал он в перерыве между горячими ласками.

– Неужели? – хрипло спросила Бесиме, едва успевая дышать.

Прервав свою игру, Нур-ад-Дин поднял голову и лукаво взглянул на Бесиме.

– Что такое, милая? Ты не веришь своему опытному мужу?

– Нет… совсем нет.

Ее щеки вспыхнули.

– Просто я не знаю, что мужчинам… нравится в женском теле. У меня нет опыта в ласках и играх.

– Разве матушка ничего тебе не рассказывала?

– Она рассказала мне только о мужском теле… чего ожидать.

Бесиме скользнула взглядом по телу Нур-ад-Дина. Он специально дал халату раскрыться, открывая на обозрение свою наготу. Ее муж – о, с этим невозможно спорить – был очень красивым, возбужденным и привлекательным. Улыбнувшись, Бесиме провела пальцами от его груди к животу.

– О, я так невежественна, мой единственный, но вовсе не слепа. И потому могу сказать, что у тебя просто прекрасное тело.

– Мне отрадно это слышать. – В голосе Нур-ад-Дина была радость. Однако, когда рука Бесиме попыталась опуститься ниже, к его чреслам, он поймал ее за запястье.

– Пока не надо, любимая. Если ты сейчас коснешься меня, не уверен, что смогу подарить тебе все, что должен подарить муж своей прекрасной жене.

На этот раз Нур-ад-Дин полностью раздел Бесиме, лишив ее сначала туфель, а потом традиционного тяжелого и душного платья. Когда молодая женщина предстала перед мужем абсолютно нагой, он сбросил халат и крепко прижал ее к себе, давая возможность насладиться пьянящим жаром своего обнаженного мускулистого тела.

Горячее дыхание Нур-ад-Дина обожгло ей ухо, когда он прошептал:

– Ты, должно быть, не в силах и представить, как я ждал этой ночи.

Она прекрасно могла себе представить, поскольку сама мечтала об этом с самого пробуждения сегодня утром.

Осыпая нежными поцелуями шею Бесиме, ее (о Аллах, какое счастье) уже супруг осторожно опустил на ложе и лег рядом с ней на бок, перенеся вес своего тела на локоть и продолжая терзать кожу любимой.

– Я так долго этого хотел… любить тебя на постели из лепестков роз. О Аллах всесильный и всевидящий, с того самого момента, когда впервые услышал твой голос…

Тихий смех поднялся из ее горла, когда он запечатлел на нем теплый поцелуй. Когда Бесиме попыталась ответить, Нур-ад-Дин нашел ее губы и подарил еще один воистину незабываемый поцелуй, покоряя ее нежностью и неимоверной чувственностью.

Прошло довольно много времени, прежде чем Нур-ад-Дин прервался, чтобы полюбоваться женой.

– Роскошное тело, – повторил он, окинув влюбленным взглядом ее наготу.

Глядя в глаза Бесиме, Нур-ад-Дин собрал пригоршню ароматных лепестков и посыпал ее ими. Потом, зажав между пальцами еще несколько лепестков, он медленно провел ими по ее телу… по ее высоким грудям, изгибу бедра, животу и ниже… лаская ее прелестный холмик, чувствительные складочки под ним. Всхлипнув, Бесиме алчно выгнулась навстречу мужу.

– Ты так страстна, так чувствительна, – заметил Нур-ад-Дин.

– Это ты делаешь меня такой.

Прикосновение лепестков роз к ее коже было очень возбуждающим. Бархат цветов ласкал ее плоть вместе с горячим взглядом мужа, заставляя трепетать от удовольствия.

– Нур-ад-Дин, остановись, ты не можешь так меня мучить…

– Могу, мое счастье. Я хочу, чтобы ты с ума сходила от желания.

Она уже сходила с ума и хотела, чтобы Нур-ад-Дин чувствовал то же самое. Ей хотелось подвергнуть мужа сладкой пытке, заставить его изнемогать от такой же лихорадочной алчности, какую он разжег в ней самой.

Стараясь вернуть хоть крупицу самообладания, Бесиме подняла руки и уперлась в плечи Нур-ад-Дина, вынуждая его повалиться на спину, утопая в лепестках. Молодая женщина видела по глазам своего любимого, что тот удивлен ее неожиданными действиями.

– Будем играть по-честному, – слабо улыбнувшись, сказала Бесиме.

– Согласен.

Нур-ад-Дин послушно лежал на спине, но в его взгляде был неприкрытый вызов.

– Хочешь взять надо мной верх, о прекраснейшая из жен?

– Мечтаю об этом.

У Бесиме никогда раньше не возникало ни малейшего желания быть порочной и развратной, она даже представить себе не могла, что эти слова значат. С Нур-ад-Дином ей хотелось этого каждую секунду, пока он находился рядом, и довольно часто, когда она оставалась одна.

И сейчас, когда мягкое пламя свечи бросало озорные отблески на тело мужа, Бесиме чувствовала себя донельзя развратной. Он был прекрасным, гибким, сильным и абсолютно неотразимым.

Боясь, как бы Нур-ад-Дин не заметил голодного пламени в ее глазах, Бесиме, следуя его примеру, взяла в руку несколько лепестков и медленно провела ими по широкой груди, улыбнувшись, когда он резко вдохнул воздух. Однако вместо того, чтобы продолжить путь ниже, она собрала пригоршню красных лепестков и развеяла их над чреслами своего супруга, украшая цветами его роскошный жезл страсти.

– Тебе идут розы, – пробормотала Бесиме с едва заметной насмешкой в хриплом голосе.

Девушка видела, что Нур-ад-Дину тяжело сохранять неподвижность – его руки самопроизвольно сжались в кулаки. Однако он не пытался ее остановить. Он лишь внимательно наблюдал, как она встала рядом с ним на колени.

Распущенные волосы защекотали кожу Нур-ад-Дина, когда Бесиме склонилась и нежно поцеловала его грудь. Молодая женщина почувствовала, каким напряженным было его тело, как сильно стучало сердце под ее губами. И это было до того, как ее поцелуи заскользили ниже. Когда Бесиме коснулась Нур-ад-Дина губами под ребрами, мышцы его живота сжались.

– Тебе больно? – невинно спросила она, посмотрев мужу в глаза.

– Ты прекрасно знаешь, что нет, совратительница, – пробормотал Нур-ад-Дин.

– Тогда скажи, что ты чувствуешь?

Когда ответа не последовало, Бесиме принялась кончиками пальцев ласкать чувствительную кожу внутренней стороны его бедер.

– Тебе приятно?

Нур-ад-Дин издал низкий сдавленный стон, когда рука Бесиме обхватила его выдающую все желания плоть.

– О Аллах всесильный, да!

Легко удерживая его пальцами, молодая женщина низко склонилась, позволяя горячему дыханию ласкать его кожу. Возбуждение Нур-ад-Дина резко усилилось, а когда нежные губы коснулись его вершины, по телу прошла дрожь.

– Где ты этому научилась? – прохрипел муж.

– У тебя, Нур-ад-Дин. Я просто следую примеру, который ты показал мне лишь несколько мгновений назад.

Натужный смех ее супруга перешел в стон.

– О, ты способная ученица.

Ободренная, Бесиме сомкнула губы вокруг напухшей вершины, языком пробуя Нур-ад-Дина на вкус, намереваясь доставить мужу такое же удовольствие, какое он доставлял ей. Тот замер в абсолютной неподвижности, стараясь обрести над собой контроль.

Эта реакция пробудила в девушке ни с чем не сравнимое по сладости чувство власти. Ее ощущения никогда еще не были такими острыми: сладкий аромат роз, восхитительный мускусный запах кожи Нур-ад-Дина, его возбуждающий вкус и пламя, все жарче разгоравшееся между ними. Она представила, как он входит в нее, мужественный и сильный, и стала нежно сосать, заставив еще один стон сорваться с его губ.

Упиваясь этим звуком, Бесиме вздохнула от сладкого спазма желания, пронзившего низ ее живота невероятно глубоко в ее существе. Она чувствовала, как ее собственная тайная плоть увлажняется и набухает, а кровь все быстрее несется по жилам.

Нур-ад-Дин зажмурился и прижал руки к бокам. Однако выдержка явно покидала его, а наслаждение ослабляло волю.

Бесиме продолжала нежную пытку, желая довести любимого до безумия страсти. Пальцы ласкали налитый ствол, а губы и язык купали в наслаждении чувствительную вершину. Низкий, свистящий рык вырвался из горла Нур-ад-Дина, и спустя дюжину ударов сердца его бедра поднялись ей навстречу, входя как можно глубже во влажную полость ее рта.

Его голод только усилил желание Бесиме, и она принялась сосать еще сильнее, доводя мужа до пределов самообладания.

Нур-ад-Дин стиснул зубы, схватился за плечи Бесиме и отстранил ее от себя.

– Остановись, ты убьешь меня! Или я убью тебя!..

Его голос был резким и хриплым, а в ярких глазах пылал огонь, когда он поймал ее взгляд.

«О нет, я не собираюсь останавливаться», – захотелось возразить девушке. Она смотрела на мужа, чуть не падая в обморок от желания. Бесиме отчаянно хотела его, жаждала почувствовать его глубоко внутри себя.

Нур-ад-Дин, наверное, хотел того же. Он бросил Бесиме на себя, так что ее ноги оказались широко расставленными и упирались в его бедра. Чувственный голод внутри нее превратился в жестокую боль, когда он обхватил ее бедра руками и поднял над собой, удерживая обнаженную женщину над своим жаждущим телом.

Вцепившись руками в плечи супруга, Бесиме сделала глубокий, дрожащий вздох, алча жгучего наслаждения их соития… вздох, стоном сорвавшийся с губ, когда Нур-ад-Дин исполнил ее немую просьбу. Медленно опуская любимую, он очень нежно вошел в ее трепещущую плоть.

Пронзенная его твердостью, Бесиме сдержала тихий стон, с восторгом ощутив его внутри, глубоко внутри себя.

И тогда Нур-ад-Дин начал двигаться, разжигая в жене жаркое пламя. Когда молодая женщина в ответ выгнула спину, руки мужа завладели податливой грудью и принялись ласкать, дразня упругие, твердые как мрамор соски. А когда она качнулась к нему навстречу, Нур-ад-Дин поднял свои бедра, входя еще глубже, если вообще такое было возможно.

Лицо мужчины было напряженным от желания; страсть, которую Бесиме читала в его глазах, кольцами сдавила ей грудь. Нур-ад-Дин продолжал двигаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Стоны любимой превратились во всхлипывания, отчего пыл мужа, казалось, еще больше усилился.

Прохрипев имя возлюбленной, Нур-ад-Дин схватил ее за волосы, чтобы притянуть к себе ее лицо. Он стал целовать ее так, будто хотел украсть всю до последней капельки силу воли, какая у нее еще оставалась. Бесиме боролась, стараясь сохранить хотя бы видимость самообладания, но язык мужа ворвался в нее так же властно, как его плоть, что уже ритмично двигалась глубоко внутри нее. Внутренние мышцы Бесиме сжались вокруг Нур-ад-Дина, когда он начал беспощадными толчками повергать ее тело в лихорадочный вихрь наслаждения.

Молодая женщина жалобно вскрикнула. Она чувствовала, как огонь и всепоглощающее желание нарастают и заполняют всю ее без остатка.

Секунду спустя Бесиме отчаянно забилась в объятиях Нур-ад-Дина, тогда как волны наслаждения соединились в один бушующий океан и поглотили ее целиком.

В этот момент Нур-ад-Дин окончательно потерял над собой контроль. Сильное тело беспомощно выгнулась под Бесиме, из груди вырвался хриплый возглас, и он достиг пика.

Девушка бессильно упала на грудь мужа и некоторое время лежала не двигаясь. Ее тело так и оставалось соединенным с Нур-ад-Дином, ее груди были прижаты к его влажной от пота груди, голова покоилась рядом с его шеей, их дыхания смешивались, а сердца замедляли свой бешеный ритм.

Нур-ад-Дин гладил ее волосы, и эта необыкновенная нежность заставила ее вздохнуть.

– Прекрасная, ты оказалась воистину отменной ученицей, – хрипло пробормотал он, ее муж.

Тело его пело, ибо пела душа – она, наилучшая из женщин мира, желаннейшая и умнейшая из всех, уже вчера стала его женой. И союз этот был столь крепок, что даже всесильному времени было бы не под силу разорвать его.

Но тут его сладкие воспоминания были нарушены самым странным образом – внизу раздался крик. Увы, это был не крик счастья из уст любимой, ибо то были лишь грезы. Внизу какая-то глупая курица кричала:

– Мариам! Где ты?

Нур-ад-Дин осмотрелся. О да, он в своей опочивальне, сон покинул его. Но шум в доме нарастал. Сначала грохнула заслонка печи, потом распахнулась со скрипом дверь кладовой, потом странное шуршание послышалось уже из самого хранилища припасов.

– Это могут быть только воры. Они для того и кричали, чтобы проверить, есть ли хозяева. И, не услышав ответа, поняли, что дом пуст и можно грабить, не скрываясь и не торопясь. Ну, разбойники, я смогу разрушить ваши коварные планы!

Нур-ад-Дин неслышно поднялся с ложа и, ступая так, что ему позавидовали бы призраки, выскользнул из своей опочивальни. Разбойники, должно быть, не удовлетворившись кухней, поднимались теперь наверх, чтобы угодить прямо в ловушку, расставленную хитрым Нур-ад-Дином.

Ничего не найдя на женской половине, вор направился к его покоям. Всего несколько минут, и вот уже разбойник вновь вышел в коридор. Медлить больше не следовало.

И Нур-ад-Дин стремительно набросил пустой мешок на голову неизвестного.

– Вот наконец я и поймал тебя, коварный вор! – прошипел Нур-ад-Дин и поволок вора вниз, дабы там его связать и передать в руки стражников, каких, должно быть, следует позвать сразу после пленения.

Вор почему-то оказался не очень сильным и не очень крупным. Нур-ад-Дин с удивлением ощутил, что под грубым джутом скрывается женское тело. Воровка отчаянно брыкалась, но сделать ничего не могла – хозяин дома был заметно сильнее. Наконец Нур-ад-Дин дотащил ее до дворика. В тайном месте, прямо за дверью в дом, уже много лет висела смотанная веревка.

– Ну вот, – с удовольствием завязывая последний узел на руках неизвестной разбойницы, проговорил Нур-ад-Дин. – А теперь пришла пора узнать, что ты за птица и каким ветром занесло тебя в мой уютный дом!

С этими словами он сорвал пыльный мешок с головы воровки и… О Аллах всесильный и всемилостивый! Перед ним предстала его Мариам-ханым, его мечта…

Макама двадцать четвертая

Ее глаза метали молнии.

– Ишак! Вонючий бурдюк! Мешок свиного сала! Развяжи меня немедленно, глупец!

Нур-ад-Дин не двигался, словно обратился в камень. Да и как здесь было не изумиться? Она, его греза, его любимая, пробралась в его дом, словно лазутчик, шарила по полкам, что-то искала…

– Это ты, несравненная?!

– О Аллах всесильный, и этот человек еще пытается задавать мне вопросы! Развяжи меня немедленно, сын гиены!

Нур-ад-Дин повиновался. Но двигался столь медленно, что Мариам успела обрушить на его голову еще с десяток отборных ругательств.

– Да шевелись же ты, безумец! Мне же больно!

– Мариам, прекраснейшая, как ты здесь оказалась?

Женщина метнула ненавидящий взгляд в Нур-ад-Дина, но промолчала, пытаясь привести в порядок платье и заколоть шаль так, как это приличествует вдове. Лишь убедившись в том, что выглядит достойно, ну, насколько это возможно после нападения огромного и сильного мужчины, она позволила себе ответить этому самому мужчине.

– Я пришла тебя спасать, безголовый болван! А ты набросился на меня! Я торопилась, дабы вырвать тебя из лап коварной тысячелетней смерти, а ты едва не сломал меня!

– Спасти? От какой смерти?

Мариам, не глядя на Нур-ад-Дина, уселась на подушки, громоздившиеся в уютном уголке двора рядом со столиком в тени раскидистого лимонного дерева. Она не намерена была произнести хоть слово до тех пор, пока этот олух (но как же еще, о Аллах всесильный, назвать такого безумца?) не извинится перед ней. И это его она торопилась спасти! Это о нем беспокоилась! Да что там какой-то древний яд в какой-то дурацкой муке! Его не возьмешь ни копьем, ни топором, ни мечом. Он переживет не только ее, глупую Мариам, но и всех своих родственников, всех детей и внуков!

– Да отвечай же мне, женщина! – закричал Нур-ад-Дин, нависая над ней.

Мариам посмотрела на него столь пристально и столь пронзительно, что почтенный купец захлебнулся собственным криком. Должно быть, этот взгляд ожег его ничуть не хуже оплеухи. Ибо уже куда тише и куда мягче он спросил:

– Как ты оказалась здесь, прекраснейшая? И от чего ты хотела меня уберечь? Скажи мне, Мариам!

И уважаемый купец нежно провел пальцами по руке женщины. И тут произошло чудо – злая, словно кобра, Мариам внезапно исчезла. А на подушках теперь сидела плачущая девчушка, немногим старше его, Нур-ад-Дина, дочурки.

– О Аллах всесильный! Ну о чем ты плачешь, прекрасная греза? Расскажи мне, не скрывай ни слова.

И Мариам рассказала ему и то, что она услышала от почтенной Суфии, и как бежала в ужасе к его дому, пытаясь понять, успеет ли спасти его… И как шарила по темной кладовой в надежде уничтожить отравленную муку, и как пыталась понять, куда исчезла малышка Мариам и не погрузился ли он, неблагодарный, в смертельный сон без сновидений.

И чем дольше рассказывала Мариам, тем сильнее гневался Нур-ад-Дин. О нет, он не только гневался – смешанные чувства терзали его душу. Он был вне себя от счастья, что его прекраснейшая сломя голову помчалась спасать его. И он был вне себя от гнева, что она вообще слушала старую сплетницу Суфию. Ему было необыкновенно приятна забота Мариам, и его необыкновенно поразило ее легковерие.