Партиалы Уэллс Дэн

Глава первая

Новорожденная № 485GA18M умерла 30 июня 2076 года в шесть часов семь минут утра. Малышке было всего три дня. В среднем после эпидемии продолжительность жизни младенца составляла пятьдесят шесть часов.

Детям даже перестали давать имена.

Кира Уокер беспомощно наблюдала, как доктор Скоузен осматривает крохотное тельце. Медсестры – половина из которых и сами беременные – записывали сведения о жизни и смерти малышки, неотличимые друг от друга в халатах и масках. В коридоре горько плакала мать девочки, стекло заглушало ее рыдания. Девушку звали Ариэль Макадамс; ей едва исполнилось восемнадцать. Мама мертвого ребенка.

– Температура при рождении 37,2, – отчеканила медсестра, просматривая показания термометра. В голосе, приглушенном маской, звенел металл. Кира не знала, как ее зовут. Другая медсестра тщательно записывала цифры на желтом листе бумаги. – Через два дня 36,7, – продолжала сестра. – Сегодня в четыре часа утра снова 37,2. В момент смерти – 42 градуса.

Сестры медленно скользили по палате, словно бледно-зеленые тени в царстве мертвых.

– Дайте же мне ее подержать! – крикнула Ариэль дрожащим голосом. – Я просто хочу подержать ее…

Сестры не обращали на нее никакого внимания. За неделю это были уже третьи роды и третья смерть, а значит, куда важнее все зафиксировать, чтобы потом, проанализировав данные, спасти если не следующего малыша, то хотя бы того, кто родится за ним. Да пусть даже сотого, тысячного младенца. Лишь бы найти, наконец, способ сделать так, чтобы дети выживали.

– Пульс? – спросила другая сестра.

«Я так больше не могу, – подумала Кира. – Я устраивалась работать в родильное, а не в морг…»

– Пульс? – требовательно повторила сестра Харди, глава родильного отделения.

Кира очнулась от мыслей: следить за пульсом младенца входило в ее обязанности.

– До четырех часов утра пульс был стабильный, затем подскочил со 107 до 133 ударов в минуту. В пять часов утра – 149. В шесть – 154. В шесть часов шесть минут… 72.

Ариэль испустила очередной вопль.

– У меня такие же данные, – подтвердила другая сестра. Харди записала цифры и бросила на Киру грозный взгляд.

– Соберись, – произнесла она жестко. – Не забывай, многие интерны мечтают оказаться на твоем месте.

– Да, мэм, – кивнула Кира.

В центре палаты стоял доктор Скоузен. Передав младенца медсестре, он снял маску. Взгляд у него был такой же мертвый, как ребенок, которого Скоузен только что держал в руках:

– Пожалуй, на этом пока что всё. Едва ли нам удастся сейчас узнать больше. Уберите здесь и подготовьте полный анализ крови.

Доктор вышел из палаты. Сестры, окружавшие Киру, продолжали хлопотать: одевали малыша для похорон, отмывали оборудование, вытирали кровь. Забытая всеми мать плакала в одиночестве: Ариэль забеременела в результате искусственного оплодотворения, и утешить ее было некому – не было рядом с ней ни любимого парня, ни мужа. Кира послушно собирала записи для анализа и хранения, то и дело поглядывая на всхлипывающую за стеклом девушку.

– Не отвлекайся, – бросила сестра Харди и стянула маску. Волосы у нее прилипли ко лбу от пота. Кира молча смотрела на нее. Сестра Харди взглянула на Киру, вопросительно приподняв бровь:

– О чем говорит скачок температуры?

– О предельной концентрации вируса, – не задумываясь, ответила Кира. – Он размножился, поразил органы дыхания, и сердце, стараясь компенсировать нехватку кислорода, стало биться чаще.

Харди кивнула, и Кира впервые заметила, что глаза у сестры красные от усталости.

– Рано или поздно ученые построят модель заболевания на основе этих данных, а потом синтезируют средство от вируса. И единственное, чем мы можем им помочь… – Сестра замолчала, ожидая, пока Кира ответит.

– …как можно внимательнее следить за развитием болезни у каждого ребенка и учиться на собственных ошибках.

– От сведений, которые ты держишь в руках, зависит, удастся ли найти лекарство, – Харди кивнула на Кирины бумаги. – И если мы забудем записать какие-то данные, получается, что смерть этого младенца была бессмысленной и бесполезной.

Кира снова кивнула и неловко расправила документы в картонной папке.

Старшая сестра отвернулась; Кира дотронулась до ее плеча и проговорила, не отваживаясь встретиться с ней взглядом:

– Простите, мэм, но раз уж доктор завершил осмотр, быть может, вы дадите Ариэль ребенка? Хотя бы на минутку?

Сестра Харди вздохнула, и на ее угрюмом, профессионально-невозмутимом лице проступила усталость.

– Послушай, Кира, – проговорила Харди. – Я знаю, что ты быстро прошла курс обучения. Вне всякого сомнения, у тебя способности к вирусологии и РМ-анализу. Но одних навыков недостаточно. Ты должна быть психологически готова к работе в родильном отделении, иначе моментально сгоришь. Ты здесь всего три недели, и для тебя это десятая смерть. А для меня – девятьсот восемьдесят вторая, – Харди умолкла. Пауза тянулась дольше, чем ожидала Кира. – Научись смиряться и жить дальше.

Кира покосилась на Ариэль, которая с плачем колотилась в стекло.

– Я понимаю, вам довелось повидать немало смертей, – Кира сглотнула комок в горле, – но для Ариэль это первый ребенок.

Сестра Харди впилась в Киру глазами. Взгляд ее затуманился. Наконец она обратилась к молодой медсестре, которая держала тело младенца:

– Сэнди, разверни ребенка. Мать хочет взять его на руки.

Спустя час Кира закончила заполнять документы, и как раз вовремя: пора было идти на заседание Сената. Внизу, в вестибюле клиники, ее встретил Маркус, поцеловал, и Кира слабо улыбнулась, пытаясь отогнать усталость после долгой ночной смены. Маркус улыбнулся в ответ. С ним жизнь всегда становилась легче.

Они вышли из больницы, и Кира зажмурилась: глазам стало больно от яркого дневного света. Клиника возвышалась в центре города последним оплотом технологий, словно космический корабль посреди разрушенных зданий и заросших улиц. Разумеется, основные завалы разобрали, но тут и там по-прежнему виднелись следы эпидемии, даже спустя одиннадцать лет после катастрофы: брошенные машины были превращены в ларьки для торговли овощами и рыбой, а на лужайках перед домами разбили сады и огородили загоны для кур. От совершеннейшей из цивилизаций – прежней, до эпидемии, – остались лишь руины; нынешняя же мало чем отличалась от каменного века. Солнечные батареи, снабжавшие энергией клинику, были роскошью, о которой значительная часть Ист-Мидоу могла только мечтать.

Кира пнула камешек:

– Сил моих больше нет!

– Возьмем рикшу? – предложил Маркус. – Хотя идти недалеко.

– Да я не об этом, – пояснила Кира. – Я про больницу и детей. Про всю мою жизнь. – Она вспомнила красные от усталости глаза медсестер. – Знаешь, сколько на моих глазах умерло детей? – тихо спросила она. – Прямо при мне?

Маркус взял ее за руку:

– Ты ни в чем не виновата.

– Да какая разница, кто виноват? – возразила Кира. – Они все равно умерли.

– Ты же знаешь, с самого начала эпидемии не удалось спасти ни одного младенца, – заметил Маркус. – Ни единого. Ты работаешь в клинике всего три недели. Нет смысла винить себя в том, что ученые и доктора не могут исправить уже долгие годы.

Кира остановилась и уставилась на Маркуса: он что, шутит?

– Ты пытаешься меня утешить? – уточнила она. – Неужели ты думаешь, мне станет легче оттого, что младенцев нельзя спасти? Бред!

– Ты же прекрасно знаешь, я не это имел в виду, – поправился Маркус. – Я лишь говорю, что это не твоя вина. Всех этих детей убил РМ-вирус, а не Кира Уокер.

Кира посмотрела на расширявшуюся впереди дорогу.

– Можно, конечно, и так сказать.

По мере приближения к стадиону толпа увеличилась. Такого наплыва людей не было уже несколько месяцев, с того раза, когда Сенат принял последнюю поправку к Закону надежды и опустил возрастной порог для беременности до восемнадцати лет. Киру внезапно охватило недоброе предчувствие; она поморщилась.

– Как думаешь, зачем нас сегодня собрали?

– Позанудствовать. Что ты, Сенат не знаешь? Давай сядем где-нибудь у дверей, чтобы сбежать, когда Кесслер начнет толкать речь.

– Думаешь, очередная чушь? – спросила Кира.

– Причем пафосная, – ответил Маркус. – Чего еще от них ждать. – Он улыбнулся, но, заметив серьезный настрой Киры, тут же нахмурился. – Наверно, хотят поговорить про Голос. Сегодня утром у нас в лаборатории болтали, что недавно повстанцы напали на очередную ферму.

Кира опустила взгляд, чтобы не встречаться с Маркусом глазами:

– А если Сенат решил еще больше опустить возрастной порог для беременности?

– Так быстро? – удивился Маркус. – Еще и девяти месяцев не прошло. Едва ли возраст снова сократят: те, кому восемнадцать, даже привыкнуть не успели.

– Еще как сократят, – возразила Кира, не поднимая глаз. – Для сенаторов Закон надежды – единственный способ решения проблемы, ничего другого они предложить не могут. Они считают, что при увеличении количества рождающихся детей один из них обязательно окажется невосприимчив к вирусу. Но все без толку, за одиннадцать лет никакого результата, и оттого, что у нас будет кучка беременных девушек-подростков, ничего не изменится, – Кира выпустила руку Маркуса. – В больнице у нас то же самое: над роженицами трясутся, кругом все стерильно, всё тщательно записывают, а дети умирают. Мы досконально изучили, как именно они умирают, настолько, что меня тошнит при одной лишь мысли об этом, но так и не придумали, как их спасти. Очередные девушки беременеют, и все, что мы получаем в итоге, – мертвые младенцы и подробнейшая статистика того, как именно умирали дети. – Лицо Киры покраснело, на глазах показались слезы. Прохожие оглядывались на нее. В толпе было много беременных, и некоторые наверняка слышали ее слова. Кира сглотнула и крепко обхватила себя руками от смущения и досады.

Маркус шагнул к ней и положил руку на плечо.

– Ты права, – прошептал он. – Ты совершенно права.

Кира прильнула к нему.

– Спасибо.

– Кира! – окликнул кто-то. Она подняла голову и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Сквозь толпу пробиралась Мэдисон, весело махая Кире рукой. Кира улыбнулась. Мэдисон была старше ее года на два, но они вместе выросли, почти как сестры, во временной семье после эпидемии. Кира помахала в ответ.

– Мэдс!

Мэдисон подошла и радостно обняла Киру. За Мэдисон шел Хару, ее муж; свадьба была недавно, и Кира его толком не знала. Когда Мэдисон познакомилась с Хару, он служил в Сети обороны, а на гражданскую службу перешел всего несколько месяцев назад, после свадьбы. Хару пожал руку Кире и сдержанно кивнул Маркусу. Кира в который раз удивилась, как Мэдисон могла влюбиться в такого буку. Впрочем, по сравнению с Маркусом все казались буками.

– Рад вас видеть, ребята, – сказал Хару.

– Ты меня видишь? – Маркус с деланным ужасом ощупал себя. – Значит, эликсир уже не действует! Чтобы я еще хоть раз отдал свой завтрак говорящей белке? Да ни за что на свете!

Мэдисон рассмеялась, а Хару озадаченно приподнял бровь. Кира молча наблюдала за ним, но серьезность Хару была до того уморительной, что девушка не выдержала и расхохоталась.

– Ну, как дела? – поинтересовалась Мэдисон.

– Потихоньку, – ответила Кира. – Пытаемся выжить.

Мэдисон нахмурилась:

– Тяжелое дежурство?

– Ариэль родила.

Мэдисон побледнела и печально опустила глаза. Кира видела, что ей больно слышать об этом: ведь Мэдисон самой уже исполнилось восемнадцать. Она еще не забеременела, но за этим дело не станет.

– Бедненькая. Давай сходим к ней после собрания. Надо ее как-то поддержать.

– Сходи, конечно, – кивнула Кира, – только без меня, у нас сегодня очередная вылазка.

– Но ты же всю ночь дежурила! – возмутился Маркус. – Какое они имеют право отправлять тебя на вылазку?

– Успею подремать перед уходом, – ответила Кира. – Но пойти все-таки надо. Работа достала, сил нет, так что сменить обстановку не помешает. Ну и надо доказать Скоузену, что я справлюсь. Раз уж Сети обороны непременно нужен на вылазке медик, то я буду лучшим врачом, которого они когда-либо видели.

– Им с тобой повезло, – Мэдисон снова обняла подругу. – А Джейден едет?

Кира кивнула:

– Он же сержант. Он за главного.

Мэдисон просияла:

– Обними его за меня.

Джейден был братом Мэдисон – настоящим, не сводным. Кроме них, кровных родственников в мире не осталось. Некоторые утверждали, что Джейден и Мэдисон – прямое доказательство передачи иммунитета к РМ-вирусу по наследству. Тем печальнее, что ни у одного из новорожденных его не было. Кира же полагала, что Джейден и Мэдисон – скорее исключение из правил, аномалия, которая может никогда не повториться.

Кира частенько говорила Мэдисон, что Джейден – один из самых красивых парней на планете. Так что она уточнила, бросив озорной взгляд на Маркуса:

– Только обнять? А поцеловать?

Маркус смущенно посмотрел на Хару:

– Как думаешь, по какому поводу собрание?

Кира и Мэдисон рассмеялись. Кира радостно вздохнула: от общения с Мэдисон ей всегда становилось легче на душе.

– Сенат хочет закрыть школу, – сообщил Хару. – Самым младшим на острове уже исполнилось четырнадцать, и учителей становится больше, чем учеников. Думаю, они решат завершить курс, чтобы подростки пораньше начали профессиональную подготовку, а учителям найдут более полезное занятие.

– Думаешь? – усомнилась Кира.

– Ну да, – пожал плечами Хару.

– Наверно, опять начнут распинаться про партиалов, – предположила Мэдисон. – Сенаторов хлебом не корми, дай об этом поговорить.

– А как ты хотела? – спросил Хару. – Партиалы уничтожили практически все человечество.

– Не считая присутствующих, – заметил Маркус.

– Я не говорю, что они не опасны, – пояснила Мэдисон, – но их уже одиннадцать лет не видно и не слышно. Жизнь продолжается. К тому же есть проблемы и поважнее. Мне вот кажется, что речь пойдет о Голосе.

– Скоро мы это узнаем, – Кира кивнула на стадион, маячивший за деревьями. Разумеется, у Сената была собственная резиденция в мэрии, но общегородские собрания с обязательным присутствием всех жители Ист-Мидоу обычно проводились на стадионе. Целиком трибуны никогда не заполнялись, хотя взрослые и рассказывали, что раньше, до эпидемии, во время спортивных матчей, на стадионе яблоку было негде упасть.

Когда началась эпидемия, Кире было всего пять. Она почти забыла прежний мир, а то, что осталось в памяти, едва ли было правдой. Кира помнила отца, его темную кожу, всклокоченные черные волосы, очки в толстой оправе, неловко сидевшие на переносице. Комнаты в их доме располагались на разных уровнях; сам дом был желтый – Кира знала это почти наверняка. Когда девочке исполнилось три года, папа устроил праздник. Друзей-ровесников у нее не было, поэтому детей на вечеринке не оказалось, зато пришли отцовские друзья. Кира помнила, что у нее была огромная коробка с мягкими игрушками, ей хотелось похвастаться гостям. Она, пыхтя, выволокла коробку в коридор и потащила в гостиную. Сейчас ей казалось, что ползла она с полчаса, но Кира понимала, что все происходило куда быстрее. Когда малышка, наконец, добралась до комнаты и крикнула взрослым, чтобы те посмотрели на игрушки, отец рассмеялся, пожурил ее и отнес коробку обратно в детскую. И все Кирины труды в считаные секунды пошли насмарку. Впрочем, это воспоминание не причиняло девушке боли; отец не был жесток или несправедлив. Это была лишь картинка из прошлого, одно из немногих оставшихся у Киры воспоминаний о прежней жизни.

Людей становилось все больше, они толкали друг друга, проходя между деревьями к стадиону. Одной рукой Кира вцепилась в Маркуса, другой – в Мэдисон, Хару шагал сзади, замыкая цепь. Друзья пробрались сквозь толпу и нашли свободные места у входа, как и хотел Маркус. Кира подумала, что он прав: если сенатор Кесслер разразится очередной тирадой или сенатор Лефу начнет разглагольствовать про график отгрузки либо на любую другую скучную тему, актуальную в этом месяце, лучше будет потихоньку улизнуть. Раз уж явка на такие собрания обязательна, они пришли, но никто не мешает уйти пораньше, как только с важными вопросами будет покончено.

Сенаторы выходили на помост в центре поля. Кира поерзала на сиденье. Что, если Хару прав? Всего сенаторов было двадцать, и Кира узнала почти всех, хотя не каждого помнила по имени. Правда, был среди них и неизвестный ей мужчина: высокий, темнокожий, крепко сложенный, выправкой похожий на офицера, но в простом гражданском костюме. Он прошептал что-то доктору Скоузену, представителю больницы, и скрылся в толпе.

– Доброе утро, – по стадиону из колонок разнесся голос, эхом отражаясь от купола. В центре поля появилась гигантская голограмма сенатора Хобба. Сенаторов было двадцать, но председательствовал на общегородских собраниях обычно Хобб, как самый обаятельный. Он произносил вступительную речь и делал объявления.

– Объявляю собрание открытым, – продолжал сенатор Хобб. – Мы рады видеть всех вас здесь. Нам очень важно, что жители города принимают участие в работе правительства, а общие собрания – лучший способ поддерживать связь с людьми. Отдельно хочу поблагодарить Сеть безопасности Лонг-Айленда, в особенности сержанта Стюарта и его команду, за то, что они всю ночь крутили ручки генераторов на стадионе. Как мы и обещали, на наши собрания не будет тратиться городское электричество, – в публике послышались хлопки, и Хобб улыбнулся, дожидаясь, пока все стихнет. – Переходим к первому пункту повестки дня. Мисс Римас, будьте добры, поднимитесь ко мне на сцену.

– Все-таки школы, – заметила Кира.

– А я что говорил? – подтвердил Хару.

Мисс Римас руководила системой школьного образования в Ист-Мидоу; со временем школа осталась всего одна, и мисс Римас стала ее директором. Кира, прикрыв рот рукой, слушала, как старушка с гордостью рассказывает о заслугах своих учителей, о великолепных результатах, которых системе удалось добиться за эти годы, об успехах учеников. Все выглядело как торжественные проводы, воспоминания о былых достижениях, о преданности своему делу, но Кире было больно это слушать. Как бы мисс Римас ни хвалила коллег и подопечных, как бы ни старалась сосредоточиться на хорошем, страшная правда была в том, что детей больше нет. Школу закрывали из-за того, что не стало учеников. Учителя выполнили свою работу, а вот доктора – нет.

Самому юному жителю планеты через месяц исполнится четырнадцать. Быть может, на других континентах тоже остались люди, но связь с ними отсутствовала, и со временем обитатели Лонг-Айленда привыкли считать, что одни на целом свете. А значит, самый младший из них – и самый молодой на планете. Звали его Саладин. Когда его пригласили на сцену, Кира не сдержала слез.

Маркус обнял ее, и вместе они прослушали череду прочувствованных речей и поздравлений. Младших учеников перевели на программы профессионального обучения, как и предсказывал Хару. Десять человек поступили на курсы подготовки медицинских работников, которые окончила Кира; через год-другой эти ребята, как и она, придут на стажировку в больницу. Интересно, изменится ли что-то за это время? Неужели новорожденные по-прежнему будут гибнуть, а медсестры наблюдать за тем, как они умирают, собирать статистику и заворачивать маленькие тела для похорон? Когда же все закончится?

Учителя по очереди вставали, прощались с учениками, желали им успехов. На стадионе воцарилась благоговейная тишина. Кира понимала, что все думают о том же, о чем и она. Вместе со школами, казалось, закрывали прошлое, окончательно признавая, что мир катится к закату. На целом свете осталось всего сорок тысяч человек – но ни одного малыша. И, скорее всего, ни одного уже не будет.

Наконец поднялась последняя учительница и со слезами на глазах попрощалась с учениками. Учителей тоже переводили в профессиональные училища: у них начиналась новая работа, новая жизнь. Эта учительница отныне будет работать в Комиссии по животным, куда поступил Саладин: дрессировать собак, обучать ястребов, объезжать лошадей. От этой мысли Кира улыбнулась. Пусть Саладин теперь взрослый, но он по-прежнему сможет играть с собаками.

Учительница села. К микрофону вышел сенатор Хобб, замерев в круге света прожектора. В центре поля появилась его голограмма. Вид у сенатора был торжественный и озабоченный. Хобб помолчал, собираясь с мыслями, поднял голову и посмотрел на зрителей ясными голубыми глазами.

– А ведь этого можно было избежать.

В публике поднялся ропот: люди зашевелились, начали переглядываться, забормотали. Кира заметила, что Маркус смотрит на нее, крепко стиснула его руку и уставилась на сенатора Хоббса.

– Школу не пришлось бы закрывать, – негромко продолжал Хобб. – В Ист-Мидоу не наберется и двадцати детей школьного возраста, но в целом на острове их больше. Куда больше. В Джеймспорте на ферме живут десять ровесников Саладина. Я видел их своими глазами. Я жал им руки. Я упрашивал их перебраться сюда, под защиту Сети безопасности, но они отказались. Их не пустили взрослые, с которыми они живут, приемные родители. А через неделю после моего отъезда, то бишь два дня назад, на ферму напали мятежники из так называемого Голоса народа, – сенатор замолчал, собираясь с мыслями. – Мы отправили на подмогу солдат, но я боюсь, что случилось самое худшее.

Голограмма сенатора Хоббса обвела трибуны пристальным взлядом.

– Одиннадцать лет назад партиалы попытались нас уничтожить. Им это почти удалось. Мы создали их более сильными и быстрыми, чем люди, чтобы они сражались вместо нас в Войне за Изоляцию. Они легко выиграли войну, и когда спустя пять лет партиалы пошли против людей, им не составило труда нас уничтожить. Особенно после того, как они выпустили РМ-вирус. Те, кто выжил, осели на этом острове. Мы потеряли все, что у нас было, похоронили близких. Мы были в отчаянии. Но мы все-таки выстояли. Отстроили дома. Возвели защитные ограждения. Нашли пищу и кров, научились добывать энергию, организовали правительство, сохранили культуру. Когда выяснилось, что РМ-вирус продолжает убивать наших детей, мы приняли Закон надежды, чтобы увеличить вероятность появления нового поколения людей, невосприимчивых к вирусу. Благодаря закону и неустанному труду врачей мы каждый день приближаемся к нашей мечте.

Сенатор Хобб кивнул доктору Скоузену, сидевшему возле него на сцене, и продолжил. На его лицо набежала тень.

– Но в один из дней что-то пошло не так. Часть из нас решила отколоться. Эти люди забыли о врагах, которые по-прежнему скрываются на материке, наблюдают за нами и выжидают момент для нападения. Они забыли о невидимом враге в воздухе и в нашей крови, который продолжает убивать наших детей, как некогда убил родных и друзей. Некоторые возомнили, что общество, которое мы построили, чтобы защитить себя, и есть враг. Мы по-прежнему боремся за жизнь, вот только теперь, как ни прискорбно, друг с другом. С тех пор, как два года назад приняли Закон надежды, бандиты из Голоса, вооруженные головорезы, которые притворяются революционерами, жгут наши фермы, грабят магазины, убивают собственную плоть и кровь, родных братьев, сестер, матерей и отцов и, прости, Господи, своих детей. Потому что мы все одна семья, и мы не можем враждовать друг с другом. Что бы ими ни двигало, какие бы убеждения они ни исповедовали, на самом деле члены Голоса, давайте уже называть вещи своими именами, просто варвары, которые намерены довести дело партиалов до конца. Но мы им этого не позволим. – В голосе Хобба зазвучал металл. – Мы одна нация, один народ, одна воля. – Сенатор остановился. – По крайней мере, так должно быть. К сожалению, у меня плохие новости. Вчера ночью Сеть безопасности обнаружила группировку Голоса, которая грабила продуктовый склад. И где бы вы думали? Угадайте!

Из толпы послышались выкрики – в основном названия дальних ферм и рыбацких деревушек. Гигантская голограмма печально покачала головой. Кира смотрела на сенатора, крошечную фигурку в поношенном коричневатом костюме, который в свете прожектора казался почти белым. Хобб медленно поворачивался и качал головой, пока публика выкрикивала названия селений по всему острову. Наконец он остановился и указал на землю перед собой.

– Здесь, – отрезал Хобб. – Прямо здесь, к югу от шоссе, в бывшей школе Келленберг. Мятежников была горстка, так что серьезного кровопролития удалось избежать, вы бы даже ничего не узнали. И все же они были здесь. Кто из вас живет в тех краях? – Сенатор сам поднял руку, кивая тем, кто тоже поднял. – Вот именно, – проговорил он, – вы там живете, и я тоже там живу. Это самый центр нашего города. Голос больше не прячется где-то в лесу. Бандиты здесь, в Ист-Мидоу, в этом районе. Они хотят расколоть нас изнутри, но мы им этого не позволим!

Члены Голоса выступают против Закона надежды, – продолжал сенатор. – Они считают его тиранией, фашизмом, контролем. Мы же с вами считаем его нашим единственным шансом. Мы с вами хотим, чтобы у человечества было будущее; они хотят жить настоящим и убивают всех, кто пытается им помешать. Разве это свобода? Если мы чему и научились за прошедшие одиннадцать лет, так это тому, друзья мои, что свобода – ответственность, которую надо заслужить, а не право на безрассудство и анархию. И если нам суждено погибнуть, несмотря на все усилия и железную волю к победе, то пусть мы падем от руки неприятеля, а не собрата.

Кира молча слушала. Речь сенатора произвела на нее глубокое впечатление. Ей и самой не улыбалось так рано забеременеть (до нужного возраста Кире оставалось меньше двух лет), но она понимала, что Сенат прав. Будущее куда важнее капризов одной-единственной девушки, которая боится сделать решительный шаг.

Голос сенатора Хобба звучал негромко, но решительно:

– Голос выступает против Закона надежды и выражает свое несогласие посредством убийств, краж и терроризма. Думать они могут что угодно, но прибегать к насилию мы им не позволим. Не далее как несколько лет тому назад кое-кто уже использовал подобные методы – кучка восставших, которые решили изменить привычный порядок вещей. Я говорю о партиалах. Разница лишь в том, что партиалы – бездушные, бесчеловечные убийцы, не наделенные разумом. Они убивают потому, что мы создали их такими. Члены Голоса – люди, а значит, в каком-то смысле еще опаснее партиалов.

В толпе поднялся ропот. Сенатор Хобб обвел публику взглядом, прокашлялся и продолжил:

– Есть вещи поважнее нас самих, важнее лишений, которые нам приходится выносить, важнее любых капризов. Это будущее, которое мы должны построить и защитить. И если мы хотим, чтобы у нас было будущее, мы должны прекратить враждовать друг с другом. Мы обязаны пресекать любые разногласия. Нам надо научиться снова доверять друг другу. И речь сейчас не только о Сенате и городе, не только о городе и фермах, не о какой-то одной группе или клике. Я говорю обо всех нас. Обо всем человечестве в целом. Пусть кое-кто мечтает нас расколоть, но мы им этого не позволим!

Толпа на трибунах взревела, и на этот раз Кира закричала вместе со всеми. Но даже в эту минуту она не могла отделаться от внезапного страха, ледяными пальцами сдавившего сердце.

Глава вторая

– Опаздываешь, Уокер.

Кира не ускорила шаг. Она смотрела на стоявшего у фургона Джейдена и думала о том, до чего же они с Мэдисон похожи.

– А что, разве солдатам больше не обязательно посещать общегородские собрания? – съязвила она.

– Вот спасибо, что заметила, – ответил Джейден и положил винтовку на плечо. – Что бы мы делали без тебя и твоего непревзойденного остроумия.

Кира сложила пальцы пистолетом и сделала вид, будто стреляет Джейдену в лицо.

– Куда мы на этот раз?

– В городишко под названием Ашарокен, – Джейден помог Кире забраться в железный фургон, в котором уже находились десять солдат и два переносных генератора. А значит, скорее всего, предстояло проверять старую технику, чтобы решить, стоит ли везти ее в Ист-Мидоу. В фургоне также сидели двое гражданских, мужчина и женщина, – наверное, для работы с каким-то другим оборудованием.

Джейден прислонился к стенке фургона:

– Клянусь, в жизни не слышал таких странных названий городов, как на этом острове.

– Ну вы прямо на медведя собрались, – заметила Кира, взглянув на тяжелые солдатские винтовки. На вылазки за пределы города всегда брали оружие (у Киры на плече тоже висел автомат), но сегодня солдаты снарядились как на войну. Один даже держал длинную трубу, в которой Кира узнала гранатомет. Девушка нашла свободное место и уселась, засунув сумку и аптечку под сиденье. – Думаете, бандиты нападут?

– Мы едем на Северное побережье, – пояснил Джейден, и Кира побледнела. Северное побережье было практически необитаемо, и поэтому его облюбовали бойцы Голоса.

– Опаздываешь, Валенсио! – крикнул Джейден, и Кира с улыбкой подняла глаза.

– Привет, Маркус.

– Сто лет не виделись, – Маркус ухмыльнулся и запрыгнул в фургон. – Извини за опоздание. Встреча прошла сложнее, чем я думал. Под конец страсти накалились. Речь шла в основном о тебе – в промежутках между жаркими…

– Ну давай, скажи мне, что это была моя мать, – перебил Джейден, – я пошлю тебя к черту, и займемся наконец делом.

– Твоя мать умерла от РМ-вируса одиннадцать лет назад, – с деланым ужасом заметил Маркус. – Тебе же тогда было лет шесть, кажется? Я бы в жизни не сболтнул такую глупость.

– А твоя мамаша горит в аду, – огрызнулся Джейден, – и ты с ней скоро встретишься. Все, хватит, не хочу больше об этом. Ублюдок.

Кира нахмурилась, но Маркус лишь ухмыльнулся в ответ на оскорбление и оглядел собравшихся в фургоне.

– Ничего себе, десять солдат! Куда же это мы собрались?

– На Северное побережье, – сообщила Кира.

Маркус присвистнул.

– А я-то боялся, что будет скучно. Конечно, остальные районы мы давно обследовали и забрали все возможное, – взгляд Маркуса упал на двоих в штатском. – Прошу прощения, но вас я не узнал.

– Эндрю Тернер, – протянул руку мужчина. Он был старше ребят, на вид около пятьдесяти. Сквозь редеющие волосы просвечивала загорелая кожа. – Я электрик.

– Рад познакомиться, – Маркус пожал ему руку.

Женщина улыбнулась:

– Джанна Кантрелл. Я занимаюсь компьютерами, – она тоже была старше ребят, но моложе Тернера. Кира прикинула, что женщине лет тридцать пять, то есть компьютерами она, скорее всего, начала заниматься задолго до эпидемии. Кира машинально взглянула на ее живот и подумала, что раньше не имела такой привычки. Разумеется, Джанна не была беременна. Вылазки слишком опасны, чтобы рисковать жизнью ребенка. Наверно, она в промежутке между циклами.

– Любопытная смесь, – заметил Маркус и посмотрел на Джейдена. – А что нам там нужно?

– Несколько дней назад туда на вылазку отправились морпехи, – пояснил Джейден. – Обыскали клинику, аптеку и «метеостанцию», уж не знаю, что это такое. Ну, а нам с вами теперь предстоит заячья пробежка. Радости полные штаны. – Джейден обошел фургон и уселся рядом с девушкой-возницей. Кира ее раньше видела несколько раз. Девушке было лет шестнадцать-семнадцать, беременеть ей еще было рано, а значит, она подходила для такой службы.

– Всё, Юн, поехали.

Девушка хлопнула вожжами и причмокнула, погоняя четверку лошадей. У Сети безопасности было несколько электромобилей, но ни один не выдержал бы такую тяжесть. Электричество было дорого, лошади – дешевы, поэтому электромобили обычно использовали для других целей. Фургон, качнувшись, покатился, и Кира уперлась рукой в стенку за Маркусом, чтобы не упасть. Маркус прижался к ней.

– Привет, солнышко.

– Привет.

Эндрю Тернер вопросительно посмотрел на них:

– Что значит «заячья пробежка»?

– Да то же самое, что и обычная вылазка, только вместо морпехов едут гражданские, – Кира покосилась на загорелую плешь Эндрю. – Вы разве никогда в таких не участвовали?

– Раньше часто ездил, как и все, но спустя год с небольшим меня приставили к солнечным панелям на полный рабочий день.

– По-заячьи ездить легко, – успокоил его Маркус. – Конечно, на Северном побережье неспокойно, но нам ничего не угрожает. – Он обвел взглядом солдат и улыбнулся. – Дороги за городом так себе, поэтому радуйтесь, пока ровный асфальт.

Некоторое время ехали молча. В открытый фургон задувал ветер, периодически отбрасывая хвостик Кириных волос на Маркуса. Девушка наклонилась так, чтобы волосы щекотали ему лицо, и рассмеялась, глядя, как Маркус отплевывается и отмахивается. В отместку он принялся щекотать Киру; она отдернулась и толкнула солдата, который сидел рядом. Тот смущенно улыбнулся – парнишка был ровесник Киры, и, похоже, ему было приятно, что такая красавица расположилась у него почти что на коленях, – но ничего не сказал. Кира отодвинулась, с трудом сдерживая смех.

Солдат, сидевший напротив Киры, скомандовал:

– Последний ориентир. Внимание!

Остальные военные выпрямились, крепче сжали винтовки и начали пристально вглядываться в проплывавшие мимо дома.

Кира, повернувшись, смотрела на пустынные улицы, казавшиеся необитаемыми; скорее всего, так оно и было, но осторожность все же не помешает. Ориентиры обозначали границы жилого района Ист-Мидоу, который патрулировали военные, но до окраины было еще далеко. Старый город тянулся на многие километры во всех направлениях, почти от побережья до побережья. Большинство оставшихся в живых обитало в Ист-Мидоу или на военной базе к западу от него, но встречались на острове и мародеры, бродяги, бандиты и прочие отбросы общества. Голос был главной угрозой, но, к сожалению, далеко не единственной.

Даже за пределами Ист-Мидоу дорога оставалась достаточно оживленной и свободной; разумеется, местами на обочинах валялся мусор, встречались и грязь, и листья, и кучи веток, но все же здесь регулярно ездили, а значит, асфальт не зарастал травой. Лишь изредка колесо повозки попадало в выбоину или яму. Но за пределами дороги глазам открывалась совсем другая картина: полуразрушенные дома, тротуары, вспучившиеся и потрескавшиеся из-за древесных корней, густые заросли сорняков и кудзу[1], плотным ковром затянувшие все и вся. Не было больше газонов, дворов, оконных стекол. Большинство переулков в стороне от главной дороги поросли травой: мать-природа потихоньку отвоевывала все, чего некогда лишил ее старый мир.

И Кире это даже нравилось. Никто не указывал природе, что делать.

Некоторое время ехали молча. Вдруг один из солдат крикнул, указывая на север:

– Вот ведь крыса! Ворюга!

Кира повернулась, огляделась и заметила краем глаза что-то мелькнувшее вдали. Там виднелся школьный автобус с полуоторванными бортами; на крыше громоздились тюки, коробки, мебель, кое-как примотанные длиннющей веревкой. Возле автобуса стоял мужчина, он сливал бензин из бака припаркованной по соседству машины. Рядом с мужчиной топтались двое подростков, на вид лет пятнадцати – семнадцати.

– Ничего себе, – удивился Маркус, – он еще ездит на бензине.

– Может, научился его фильтровать, – предположила Джанна, с любопытством вглядываясь в автобус. – За пределами города многие умеют. Правда, двигатель быстро выходит из строя, но уж чего-чего, а машин у нас предостаточно.

– Лучше бы они перебрались в город, – заметил Тернер. – Поселились бы в нормальном доме, мы бы подключили ему электричество, обеспечили безопасность, ну и… вообще всё.

– Всё, кроме мобильности, – возразила Джанна. – А также анонимности, свободы и…

– Какой еще свободы? – перебил солдат, сидевший возле Киры. На его табличке значилась фамилия «Браун». – У нас есть свобода. А у него – анархия.

– Значит, безопасности, – ответила Джанна.

– А это, по-вашему, для чего? – Браун приподнял винтовку.

– Густонаселенные районы стали первыми жертвами партиалов, – заметила Джанна. – Города – слишком легкая мишень. Если партиалы, где бы они ни скрывались, создадут новый штамм РМ-вируса, который в конце концов преодолеет наш иммунитет, от оружия не будет никакого проку. И тогда Ист-Мидоу придет конец.

– Что ж, – бросил Браун. – Я рад, что вы так цените мои усилия. Значит, не зря я рискую жизнью.

– Я этого не говорила, – возразила Джанна. – Я сказала, что… в общем, то, что сказала. Я-то как раз предпочитаю жить в Ист-Мидоу. И лишь пыталась объяснить, что у него могут быть свои причины думать иначе.

– Он, наверно, из Голоса, – проворчал другой солдат. – Поди, вырастит своих мальчишек шпионами, убийцами, черт знает кем.

Браун его обругал, и Кира отвернулась, стараясь не обращать внимания. Ветер обдувал ее лицо. Она уже слышала столько подобных споров, что на всю жизнь хватит.

Было жарко, но не душно, к тому же рядом расположился Маркус, а Кира так любила сидеть, прижавшись к нему.

Она вспомнила прошлую ночь, утро, мертвого младенца и все остальное. «Как там говорил папа? – подумала она. – Я сильнее любых испытаний».

Я сильнее любых испытаний.

Глава третья

До Ашарокена они добрались спустя несколько часов, когда уже начало смеркаться. Кира надеялась, что удастся побыстрее закончить дела и устроиться на ночлег подальше от берега. Ашарокен напоминал скорее пригород, связанный с островом сетью уцелевших дорог, домов и офисных зданий. Кира догадалась, почему солдаты так долго не решались сюда выбраться: Ашарокен занимал узкую полоску земли, тянувшуюся на север от острова. С одной стороны косу омывал залив, с другой – пролив. Один берег источал опасность, а уж два и вовсе действовали на нервы.

Фургон остановился перед небольшой ветеринарной клиникой. Маркус застонал: