Партиалы Уэллс Дэн

Стадион взорвался криками восторга и аплодисментами. Слова сенатора не стали новостью для горожан: сенсация не могла пройти незамеченной, и известие о том, что Арвен выздоровела, распространилось по Ист-Мидоу с быстротой лесного пожара. Но люди все равно ликовали. Сенатор Хобб улыбнулся горожанам, гигантская голограмма тоже расплылась в улыбке. Кира на трибуне позади него плакала и никак не могла поверить (в тысячный раз за прошедшую неделю), что все происходит на самом деле. Девушка поймала улыбку сидевшего неподалеку Маркуса и улыбнулась в ответ. Это была правда.

Хобб поднял руку, призывая собравшихся к порядку, и снисходительно улыбнулся; толпа не утихала. Люди хотели праздника, и сенатор охотно предоставил им повод радоваться. Кира диву давалась, насколько быстро Хобб ухитряется приспособиться к обстоятельствам. Каких-то две недели назад он пытался установить на острове тоталитарный режим, но разразилась катастрофа, и все его усилия пошли прахом. А сенатор, как ни в чем не бывало, стоит себе, хлопает да улыбается. Кесслер тоже удалось сохранить свой пост. Кира покосилась на нее: сенатор сидела на противоположном конце трибуны. Другим сенаторам повезло меньше.

Хобб снова призвал толпу к молчанию, на этот раз ему удалось: зрители понемногу затихли. Хобб заговорил:

– Мы нашли лекарство от РМ, – повторил он. – Причем там, где и не думали: у партиалов, в веществе, которое они выделяют с дыханием. Этот феромон взаимодействует с вирусом и нейтрализует его. Выяснили мы это благодаря исследованиям, проведенным нашей героиней, мисс Кирой Уокер, под управлением Сената, – кое-где на трибунах раздались аплодисменты, и Хобб терпеливо ждал, пока они стихнут. – Эти исследования, как вы уже, наверно, знаете, проводились на живом партиале, которого захватили в результате секретной миссии сотрудники Сети безопасности. Мы признаем, к собственному стыду, что не рассказывали вам всей правды об этих исследованиях, хотя, конечно, должны были. Мы опасались бунта, в конце концов именно это и случилось. Позвольте вас заверить, что в будущем Сенат не станет скрывать от населения своих целей, планов и методов их осуществления.

Кира тревожно вздохнула и оглядела толпу: не поднимется ли ропот. Все, что говорил Хобб, формально было правдой, но то, как он это преподносил, казалось… скользким. По крайней мере, Кире. Хобб принес необходимые извинения, чтобы никто не усомнился в его раскаянии, но преувеличил роль правительства и поставил ему в заслугу то, к чему Сенат не имел никакого отношения. Толпа не выказывала Хоббу видимого одобрения, но и не освистывала его.

– Арвен Сато жива, – продолжал сенатор, – и чувствует себя куда лучше, чем мы могли надеяться. Мы решили не рисковать и не приносить ее сюда из больницы, где о ней заботятся врачи и мама, но записали голограмму, чтобы вы все могли ее увидеть.

Хобб сел. На голограмме в центре поля вместо его головы крупным планом появились кадры из родильного отделения. Кира, хоть уже и видела этот ролик, все равно не смогла удержаться от слез, когда Саладин, самый юный из ныне живущих, замер возле колыбельки краснолицего младенца, передавая свое почетное звание. При виде малышки толпа восторженно ахнула, и Кира поневоле прониклась всеобщим восхищением: первый выживший ребенок за одиннадцать лет, здоровый, не заходящийся в крике от боли.

Ролик кончился. Хобб поднялся со слезами на глазах.

– Арвен Сато – наше будущее, – сказал он, повторяя мысли Киры. – Этот ребенок, эта бесценная для нас девочка, первая представительница нового поколения, наследница мира, который, будем надеяться, окажется лучше того, что мы видели все эти одиннадцать лет. Наши ученые трудятся не покладая рук, чтобы воссоздать вещество, которое спасло жизнь Арвен: тогда мы сможем дать лекарство другим детям. Но этого мало. Если мы хотим, чтобы завтрашний день был лучше вчерашнего, мы должны отбросить тени прошлого. Поэтому я с удовольствием сообщаю вам о том, что отныне и навсегда Закон надежды официально отменен.

Аудитория встретила это известие радостно, хотя уже и не так единодушно. Многие жители Ист-Мидоу по-прежнему поддерживали Закон надежды: дескать, теперь, когда нашли лекарство, нужно рожать как можно больше детей. Но Сенат все равно отменил закон в знак примирения с Голосом. Чтобы задобрить вчерашних мятежников, сенаторы уволили Марисоль Деларозу и Оливера Уэйста, возложив на них ответственность за беспорядки и военное положение. Скоузен тоже вышел из состава Сената, но добровольно, чтобы вплотную заняться лекарством. Вместо них народ выбрал Оуэна Товара, которому простили связь с Голосом. Новый Сенат объединил как жителей Ист-Мидоу, так и членов Голоса, их взгляды и мнения, и на острове наконец установился мир. По крайней мере, теоретически. Кира оглядела сенаторов на трибуне и заметила промежутки, свободные места между ними. Члены Сената отодвигались от прежних противников, избегали смотреть на них, стараясь держаться ближе к единомышленникам, которым с заговорщицким видом что-то шептали на ухо. Зрители, собравшиеся на стадионе, как в зеркале повторяли их поведение: они вроде были вместе, но на самом деле общество по-прежнему оставалось расколотым.

– Мы еще не придумали, как быть дальше, – с неподдельной искренностью вещал Хобб. – Наши исследователи и врачи работают над разгадкой секрета лекарства; как только им это удастся, мы начнем его производить. Но это временно. Если ситуация изменится, позвольте вас заверить: мы вместе с вами решим, что делать. Общество будет действовать сообща, в противном случае это неэффективно.

И вот еще что я хотел сказать. – Он сделал театральную паузу, и Кира заметила, что это подействовало: зрители притихли и подались вперед. Хобб поднял палец, привлекая внимание к тому, что собирался произнести, и продолжил: – В ходе наших экспериментов над партиалами кое-что выяснилось. Это изменит нашу жизнь и весь наш мир, – он набрал в грудь воздуха. – Партиалы умирают, причем быстро, никто и ничто не сможет их спасти. Через год наш злейший враг исчезнет навсегда.

Стадион содрогнулся от ликования.

– Мы не сможем его синтезировать, – заявила Кира. После собрания на стадионе Маркус проводил ее домой. Они сидели в гостиной. Кира знала правду, и та выжигала ее изнутри, точно раскаленный добела уголь: лекарство, то бишь Наблюдателя, нельзя искусственно воссоздать, а тесты, которые она провела, показали, что ее организм этот феромон не вырабатывает. И если она действительно партиал, как уверяла доктор Морган, то кто ее сделал и для чего, по-прежнему оставалось загадкой.

Кира лишь надеялась, что не создана с дурными целями.

– Мы не сможем его ни изготовить, ни подделать, у нас просто нет оборудования, – продолжала она. – Я вообще не уверена, что оно существует. Может, у «ПараДжен» что-то и было, или у тех, кто создал вирус, но их же больше нет. Единственный способ получить лекарство – у партиалов.

– Изольда говорит, Сенат разрабатывает план вторжения на материк, – заметил Маркус.

– На случай непредвиденных обстоятельств, – кивнула Кира, которая теперь числилась экспертом по таким вопросам и часто консультировала Сенат. Правда, теснее всего она общалась со Скоузеном, с которым вместе работала. Кира знала, что сенаторы что-то планируют, но не догадывалась, что именно. – Изольда не сказала когда?

– Наверно, через несколько месяцев. – Маркус беспомощно пожал плечами. – Одно дело – смотреть, как умирают новорожденные, когда ты уверен, будто с этим ничего не поделать, но теперь, когда известно о лекарстве… С тех пор, как мы спасли Арвен, умерли трое младенцев, а две женщины, которым сделал инъекции Товар, еще не родили. Мы не знаем, что дальше, но, как бы то ни было, люди больше не станут сидеть сложа руки. А теперь, когда все узнали, что партиалы умирают, рано или поздно потребуется новый план. Разумеется, предложения выдвигают самые разные: одни хотят объявить войну, другие – устроить мирные переговоры. Учитывая, как все складывается… – Маркус покачал головой. – Скорее всего, наших посланцев там просто перестреляют. Хотя не исключено, что все-таки удастся договориться.

– Мы с ними обошлись не лучше, – нахмурилась Кира. – По-моему.

Она так и не решила, как относиться к Сэмму: что, если он ее обманывал? Возможен ли вообще мир с партиалами?

– Кира, – глубоко вздохнув, проговорил Маркус; голос его был так нежен и глух, что имя прозвучало почти зловеще. Кира догадалась, что он хочет сказать, и мягко перебила:

– Я не могу остаться с тобой.

Девушка заметила, как из Маркуса словно выпустили воздух: взгляд потух, лицо омрачилось. Маркус опустил голову.

– Почему? – спросил он.

«Не «почему нет», – подумала Кира, – а просто «почему». Ведь это совсем другой вопрос. Значит, он догадывается, что у меня иная причина: я бегу не от него, а к чему-то другому».

– Потому что мне надо уехать, – пояснила Кира. – И кое-что найти.

– То есть кое-кого. – В голосе Маркуса послышались слезы. – А именно Сэмма.

– Да, – призналась Кира. – Но это… не то, что ты думаешь.

– Ты хочешь прекратить войну. – Он произнес это буднично, как факт, но за его словами Кира почувствовала прежний вопрос: «Почему?» Почему она уходит от него? Почему не зовет с собой? Зачем ей Сэмм, когда рядом есть Маркус? Однако ничего этого он не сказал, да Кира все равно не смогла бы ему ответить.

«Потому что я партиал. Потому что я загадка. Потому что вся моя жизнь, весь мой мир теперь намного больше, чем был несколько месяцев назад, и ничего в нем не понятно, кругом таится опасность, а я каким-то странным образом оказалась в эпицентре событий. Потому что силы, о существовании которых я даже не подозревала, используют меня в целях, которые я даже не могу понять. Потому что мне надо выяснить, что я есть.

И кто».

Пришел черед Киры плакать. Ее голос дрогнул:

– Я люблю тебя, Маркус, правда, и всегда любила, но… я не могу тебе всего объяснить. По крайней мере, сейчас.

– А когда?

– Может, скоро. Может, никогда. Я еще даже не знаю того, чего не могу тебе рассказать, ты… просто поверь мне, хорошо?

Маркус взглянул на собранный рюкзак, который стоял у двери:

– Уходишь сегодня?

– Да.

– Сейчас?

Кира замялась:

– Да.

– Я пойду с тобой, – предложил Маркус. – Меня здесь ничего не держит.

– Ты не можешь пойти со мной, – решительно возразила Кира. – Ты мне нужен здесь.

«Я не готова к тому, чтобы ты узнал всё, что я хочу о себе узнать. Я не готова к тому, чтобы ты узнал, кто я».

– Хорошо, – только и ответил Маркус. За этим коротким словом скрывалась досада, переходившая в злость. Он медленно поднялся, подошел к двери, открыл ее. И замер на пороге.

– Спасибо тебе, – проговорила Кира. – За всё.

– Пока, – сказал Маркус.

Кира сморгнула слезу:

– Я тебя люблю.

Маркус развернулся и вышел. Кира еще долго таращилась на пустой дверной проем.

Нандита так и не вернулась, в доме было холодно и пусто. Кира собрала вещи: одежду, постельные и походные принадлежности, новую аптечку. На плечо повесила винтовку, в кобуру на бедре сунула пистолет. В последний раз оглядела дом, расправила покрывало на постели и краем глаза заметила блик. Стекло стоявшей на тумбочке фотографии в рамке. Кира нахмурилась, подошла ближе. Это не мое.

На снимке было трое людей перед каким-то зданием. Фотография стояла вверх ногами, Кира медленно повернула ее.

И ахнула.

Посередине была она, еще ребенок, лет четырех от роду. Справа отец – он выглядел в точности таким, как Кира его запомнила. Слева стояла Нандита. За ними, на высокой кирпичной стене, виднелась надпись.

«ПараДжен».

В углу фотографии кто-то оставил короткое сообщение, неровными буквами торопливого и отчаянного почерка.

«Найди Совет».