Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика Гриценко Александр
Катя. Я его боюсь теперь.
Александр. Учитель в Воронеже был его самым близким человеком. Всё одно к одному. Здоровый такой мужик был, бывший лётчик. Голос громовой. И умер в сорок четыре года. Инсульт. Странно. Теперь у Гусева нет ни одного близкого человека. Мы ему неблизкие.
Входит Витя.
Витя (мрачно). К вам покойник пришёл.
Александр. Ты пьяный, что ли? Ты же не пьёшь?
Витя. Я к врачу когда ходил, она мне говорила: «Я не понимаю, как вы здесь сидите такой спокойный, трезвый». Она очень меня жалеет.
Александр. Витя, успокойся.
Витя. Учителя моего убили. Он давно говорил, что его убить хотят. Отец меня на хрен послал, как узнал, что я больной. Он сказал, чтобы я вообще дома не показывался. Осёл! Наверно, боится за молодую жену. Я никому не нужен. Все на своей волне, все на своей волне. Никому ты, Витя, не нужен.
Александр. Хватит ныть! Достал уже! Ты что думаешь, тебе теперь все обязаны?!
Витя. Ты мне так не говори, Санёк. Ясно?!
Александр. Хватит ныть. Витя, я понимаю, что тебе сложно.
Витя. Ничего ты не понимаешь – это понять нельзя. Надо быть на моём месте. А вы ведь здоровые почему-то. Ладно, когда наркоманы заражаются, им жизнь всё равно не нужна…
Александр. Ты хотел, чтобы мы были больные?
Витя. Хотя бы не так грустно было бы. Я вот думаю, если даже изобретут эти лекарства, вылечат меня. Всё равно ничего не изменится. Я таким же останусь одиноким, каким был.
Катя и Люся сидят на кровати, опустив головы.
Александр. Мы ведь у тебя есть.
Витя. Вы на своей волне. Теперь между нами… (делает жест.) Я больной, вы здоровые. Учителя убили ещё…
Александр. Ты сам себя делаешь одиноким.
Витя. Детей у меня никогда не будет. Санёк, я слепну. Оказывается, у меня была врождённая болезнь глаз. Теперь из-за ВИЧ она прогрессирует. Окулист сказал, что я, скорее всего, через год ослепну совсем. А заразила меня эта сука специально.
Александр. Ты об этом не рассказывал.
Витя. И не надо тебе об этом знать, а то рассказ побежишь писать. Куплю пистолет и пристрелю ректора и Дашу Полевую. И эту суку. Все равно уже. А если ты рассказ напишешь, я и тебя пристрелю… Нет, не буду: слишком многих придётся убить. (Подходит к кастрюле, накладывает пельмени.) Надо поесть, а то я, может быть, пять дней есть не буду. Меня выселяют из общежития и отчисляют. Я ведь на занятия почти не ходил. Сегодня к ректору пошёл, рассказал, что болею, поэтому не ходил, попросил сдать зачёты сейчас. Он как узнал, что я больной, руками замахал, сказал: «Нам такие не нужны, сейчас же забирай документы». Так что всё.
Александр. Тебя что, выгоняют даже после того, как ты сказал об этом?
Витя. Да.
Александр. Я не думал, что ректор поступит так непорядочно.
Витя. А что непорядочно, его молено понять. Он старой закалки. Боится. Я теперь для него чумной. Это жизнь, сам виноват. Она просто влезла ко мне в постель. Я всего с ней три дня спал. На третий уже не хотел – надоела. Она пришла, сказала, что в комнате никого нет, попросилась переночевать. Естественно, мы с ней опять. Она сухая была, я себе всё натер об неё. А наутро пришла соседка, попросила её ключ от комнаты. Он, оказывается, у неё был. Я тогда думал, она просто хотела со мной. Оказывается, нет. Зачем-то специально заражала. Я понял, почему. Такое одиночество давит, что за непонимание хочется всем мстить. Будьте такими же, посмотрите, как это изнутри. Если бы не был таким дураком, то уже тогда бы понял, что она больная. Она говорила, что ей жить осталось пару лет, что её уже два раза из петли вытаскивали. Когда она уехала, выяснилось, что у меня гонорея. Но это выяснилось, а она уже уехала. Месяц назад она объявилась на сессию, и я ей предъявил. Она сказала: «У меня ничего не было. Это ты. А ты, может быть, меня ещё и СПИДом заразил? У тебя какие-то прыщи на лице. Ты проверься». И ушла. Меня после её слов как парализовало. Она ещё пьесу написала, где главная героиня болеет ВИЧ. Она, кстати, учится у того же мастера, что и ты учился. Я её убить сначала хотел, теперь нет. Пусть живёт и мучается. Умереть – это… Я и сам уже хочу умереть. Пусть у неё ноги откажут, руки, глаза.
Александр. Сколько ей лет?
Витя. Двадцать шесть. Представляешь, в Воронеж позвонил – отец запретил домой приезжать, потом другу – друг что-то промямлил и трубку повесил, я перезвонил, он не поднял. Ректор узнал и из института выгнал. Катя, пошли, поговорим в коридоре?
Катя. Я тебя боюсь.
Пауза.
Витя. Я хотел тебе сказать – уходи отсюда теперь. Гусь свинье не товарищ.
Снимает со стены перчатки. Выходит.
Александр. Ты уйдёшь?
Катя. Да, я боюсь.
Александр. Я тоже, я комнату нашёл в коммуналке, сегодня переезжаю. Вместе с Люсей.
Начинают собирать вещи.
Александр. Моя однокурсница из Питера любит петь песню «Как молоды мы были…» Первый тайм мы уже отыграли. Она считает себя старой в тридцать лет. Постоянно говорит: «Мне бы твои двадцать пять». Какая она глупая. Вот она, старость. В девятнадцать. Люся, ты понимаешь?
Люся. Я стараюсь не грустить.
Шум за дверью. Крики. Входят люди, несут Гусева.
Александр. Что?
Незнакомец. Он избил Дашу Полевую. Это его охрана. Сейчас «Скорая» приедет.
Кладут Витю на пол, тихо выходят. Александр, Катя, Люся стоят вокруг Вити, низко опустив головы. Медленная музыка.
Занавес
Мухи
Новелла
Вторая эриния. Как они красивы!
Первая эриния. Возрадуйтесь: преступники так часто стары и уродливы;
нам редко выпадает изысканная радость – разрушать то, что прекрасно.
Эринии. Эйа-а! Эйа-а!
Третья эриния. Орест – почти ребенок. Моя ненависть будет нежна, как мать. Я положу его бледную голову к себе на колени, я буду гладить его по волосам.
Первая эриния. А потом?
Третья эриния. А потом как проткну ему глаза – вот этими двумя пальцами! Эринии хохочут.
Первая эриния. Они вздыхают, шевелятся, скоро они проснутся.
Давайте, сестры, сёстры-мухи, разбудим преступных нашей песней.
Жан Поль Сартр. Мухи
Мать – 70 лет
Дочери:
Анна – 45 лет
Вера – 42 года
Люба – 25 лет
Андрей, сын Анны – 23 года
Русская изба. Темно. Свет исходит лишь от лампадки, которая висит у иконы. Женщина стоит на коленях, она молится. Её лицо светлое, безмятежное. Одета она в чёрное, на голове чёрный платок. Пламя от лампадки отражается в её глазах, бликует на ее лице. Это Вера.
Вера. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Ныне и присно, во веки веков. Аминь.
Едва она успела сказать «аминь», как дверь в комнату распахивается. Вперевалку входит мать. Она с трудом несёт свое грузное тело во время ходьбы, а, когда произносит слова, тяжело дышит. Следом за ней в комнату просочилась худая с морщинистым лицом женщина. Это Анна. Обе они одеты в чёрные платья. На матери чёрный платок, Анна – с непокрытой головой.
Мать. Беда случилась, Верочка!
Лицо Веры мгновенно утратило благолепие и безмятежность. Теперь мы видим, что женщина старше, чем нам показалось.
Вера. Мама, что случилось?
Анна (в слезах). Твоя сестра сошла с ума! У неё точно с головой не в порядке!
Мать. Может быть, правы были Кузнецовы, когда говорили, что как только человек денех много зарабатывать начинает – это не к добру… А мы думали, что завидують.
Вера поднимается с колен, садится на стул и молча смотрит на женщин.
Анна (плачет). Да как же это так Антошу убили, Андрюшу без ног оставили, а тётка с ними путается…
Вера медленно крестится. Мать сажает своё грузное тело на стул.
Вера. С чуркой с каким-то спуталась?..
Анна. Не просто с чуркой. С чеченом.
Вера. Хосподи! (Вера произносит это слово, будто захлёбывается. Крестится.)
Мать. Бедные вы у меня дочки, несчастные… Что ты, Аня, что ты, Вера… Только бы Андрюша не узнал!
На окне плотная занавеска. От этого темно в избе.
А на улице в это время день. Осень. С деревьев падают листья.
Много листьев. Весна красивая пора, но мудрее поздняя осень…
Когда живая природа уже осознала свой конец, но, несмотря на это, устраивает последний праздник.
Внутри двора. Деревья, под ними огромные кучи листьев. Сарай, около которого ходят курицы и утки, собачья будка – около неё на цепи сидит огромный пёс… Он кажется грозным. Неожиданный порыв ветра разметал по двору ворох жёлто-красных листьев.
На небе рваные облака. Полнеба занимают дикие птицы – они улетают. Слышен их крик.
В конце двора стоит баня. В ней, на лавке, закутавшись в фуфайку, спит Андрей. Во сне его мучают кошмары. Он стонет, тяжело дышит, как будто пытается от кого-то убежать. У него нет ног. Протезы стоят рядом у лавки. Это превосходного качества импортные протезы.
Мать. Ведь узнает – убьёт!
Анна. И пусть убьёт! Она мне деньги на протезы ему дала! Наверно, чечен ей дал! Ох, узнает и меня убьёт!
Вера. Господи благослови!
Мать. Я её сюда вызвала поэтому… (Из кармана платья достаёт мобильный телефон.) Тоже она подарила.
Мать кладёт мобильный на стол. Вера косится на телефон и крестится: «Господи благослови!»
Вера. Дьявольское творение!
Анна. У меня больше нет сестры! И деньги займу, но отдам. А ее… Чтобы ноги ее здесь не было!
Мать. Дочь моя всё же.
Анна. А о наших с Верой детях ты подумала?! Нет у меня сестры!!!
Через окно в баню мы видим спящего Андрея. Он сжал зубы, весь вытянулся. Он начинает отмахиваться от кого-то. Как будто кто-то летает около него… Через некоторое время он тяжко вздыхает и отворачивается к стене.
По просёлочной дороге едет автомобиль. Он приближается. Через лобовое стекло мы видим, что за рулём – молодая беловолосая девушка. Её лицо красиво накрашено и имеет серьёзное выражение.
Мать. Может быть, она там в городе наркотики употребляет? От этого что-то с головой её случилось?
Анна. Да уж конечно – колется, наверное. А этот чечен её на иглу и посадил.
Вера. Нечего ее было в город отпускать. Мы сами виноваты.
Мать. Думала, хоть она поживёт как человек…
Слышно, что за окном подъехала машина. Залаяла собака.
Вера. Она! (Крестится.)
Мать. Сидите здесь. Сама ее встречу. (Поднимается. Идёт к двери, переваливаясь. Причитает.) Хоть бы Андрюша не узнал…
Во дворе.
Люба идёт к дому. Она одета в топики короткую юбку. У Любы очень красивое лицо, стройная гибкая фигура, красивые ноги.
Огромная собака лает, но не грозно, а приветливо.
Мать выходит во двор, сделав пару шагов, останавливается.
Когда Люба подошла, то мать со слезами обнимает ее, целует в обе щеки.
Мать. Дочка моя родная…
И снова обнимает и целует.
В избе Анна и Вера.
Вера. Как смотреть на нее буду…
Анна. А нечего на неё смотреть, на бесстыдницу!
В избу заходят мать и Люба.
Анна. Явилась! Как….ь размулёванная, почти голая! Страм!
Люба. В чём дело? Ты как разговариваешь со мной?
Анна. Она еще будет спрашивать! Щас волосы все напомаженные повыдергаю, будешь знать!
Мать (с тяжёлой отдышкой). Не кричите вы, дочки. Сядьте. Поговорить нада.
Люба тут же садится. Села и Анна. Молчат. Долго молчат. Вдруг:
Мать. Ты, правда, встречаешься с чеченом?
Люба не отвечает, она смотрит в пол. Пауза.
Мать. Замуж собираешься или просто любишься?
Люба. Он мне предложение сделал.
Вера. Хосподи!
Анна. Чеченят, бабка, будешь нянчить!
Мать. Дочка… Люба… Как же ты так с нами…
Анна. Андрюше они ноги оторвали, Антона убили, а ты!
Мать. Так по нам война эта прошлась… Как ты можешь? (Пауза.) Родила я тебя поздно… Говорил мне гинеколог, что ребёнок может быть с отклонениями разными.
Люба. Да сами вы с отклонениями! (Плачет.)
Вера. Любаша, ты ведь мне не просто сестра, ты мне и как дочка была. С нашими детьми – с моим и с Анькиным – вместе росла. Ты Антона не помнишь? Как его в гробу привезли?
Люба рыдает.
Мать. От Веры племянника твоего они убили, другого, от Ани, калекой оставили. А ты с ними путаешься!
Люба. Да ни с кем я не путаюсь! Он то не воевал!
Анна. И что? Звери они! Нелюди!
Люба. Ты хочешь, чтобы я так же, как вы, без мужа жила?! Чтобы вся жизнь наперекосяк? Я хочу мужа любимого! Хочу от него детей! Её лицо в потёках туши ужасно. Она похожа на бесноватую. На фурию. Огонь лампадки отражается в глазах. И кажется, будто глаза горят каким-то неземным – дьявольским – огнём.
Анна. Как ты от него детей рожать собираешься?! Если ты понесёшь, я этого волчонка сама выдавлю из тебя!
Люба вскакивает, хватает первое, что попадается под руку (мобильный телефон) и бросает в Анну. Промахивается. Телефон разбивается. Анна встаёт. Кажется, что она хочет ударить Любу.
Мать. Я сама с ней поговорю! Отнесите Андрею поесть.
Вера послушно встаёт. Она вытаскивает что-то из буфета, берёт что-то со стола. Анна садится на место. У нее каменное лицо. Все молчат.
Вера. Пойду я к касатику нашему. (Выходит.)
Вера идёт через двор. Ветер плюется в неё листьями. Походка у неё угловатая, поспешная. Она о чём-то думает. О чём-то серьёзном. Собака залаяла и осеклась, будто ей заткнули пасть.
Вера стучит в баню. Раздается голос: «Да входи!»
В бане.
Вера. Благослови тебя Бог!
Андрей. И тебя так же, тётя Вера.
Вера. Я поесть принесла.
Андрей. О о о! Давай! Жрать хочу! Хавать! (Смеётся.) Чё грустная?
Вера. Может, вернёшься в дом? Что ты тут, как… прости Господи!., собака…
Андрей. Нее, тетя Вера, я, пока не очень холодно, здесь поживу. Не могу с вами… И так тоска. А тут ещё вы.
Вера. Ну Бог с тобой. Сам знаешь.
Андрей. Отвернись, тётя Вера. (Вера отворачивается. Андрей пристегивает протезы.) Все, тётя Вера, можешь поворачиваться. (Встаёт, делает пару неуверенных шагов, потом идёт ловко, будто и не на протезах, а на своих ногах, подходит к окну.) О! Любка приехала! Сестрёнка моя! Что же ты мне не сказала?!
Вера. Тётка она тебе, бестолковый.
Андрей. Для меня сестрёнка.
Вера. Любишь ее?
Андрей. Кто мне ближе может быть, тетя Вера?
Вера. Ну да. Вместе воспитывались.
Вера тяжко вздыхает. Андрей выходит.
Вера. Ты хоть поешь!
Андрей. Потом! Дай я к сестрёнке схожу!
Вера (шепотом). Благослови тебя Бог.
Дверь бани захлопывается за Андреем с громким звуком, от которого кровь стынет в жилах.
В избе мать, Анна, Люба. Врывается Андрей. Совсем незаметно, что он на протезах.
Андрей. Любочка, привет!
Люба. Привет, Андрюша.
Анна встаёт с каменным лицом. Она хочет что-то сказать.
Мать. Молчи уж, ненормальная!
Люба со слезами выбегает из избы.
Андрей. Так! Что тут произошло?! Я за Любку в деревне любому горло перегрызу… А вам вот что скажу. Что вы до неё докапываетесь всё? От вас мужья ушли. От всех! Я жить в доме не могу – в бане всё лето жил. Не знаю, куда на зиму пойти теперь… Что вы к ней пристали?! Всё вам не нравится! Пусть живёт, как знает!
Анна. Да ты не знаешь просто.
Мать (Анне). Молчи!
Андрей. И знать не хочу! (Выходит из избы.)
Люба бежит по полю. Под ногами пожухлая трава, ворохи листьев. Она бежит сломя голову в никуда.
По тому же полю быстро-быстро идёт Андрей.
Люба падает на траву, на листья. У неё истерика.
Андрей идёт по полю.
По полю идут мать, Анна и Вера. Дочери поддерживают мать.
Андрей доходит до Любы. Он обнимает ее за плечи, что-то говорит ей.
Мать, Анна и Вера доходят до Андрея и Любы. Мать отталкивает поддерживающих её дочерей и садится прямо на землю.
Андрей. Что увязались?
Анна. Андрюша, ты просто ничего не знаешь!
Мать (Анне). Молчи!
Вера. Господи благослови!
Андрей. Баба, уведи этих фурий! Я тебя Христом Богом прошу!
Мать. Не уйдут они…
Анна. Она с чеченцем живёт! А ты её защищаешь!
Листья гоняет ветер. Все молчат. У Любы трясутся руки… губы. Глаза ее широко открыты.
Андрей. Люба, это правда?
Люба (плачет, кричит). Он никогда не воевал! Он в России родился! Я его люблю! Убей меня за это!
Анна начинает плакать.
Андрей (спокойно). Дура, что ли?
Анна. Он Антона уби-и-ил!!!
Андрей. Он?.. Ты с ума сошла? Антона убил другой. И «чеха» этого тоже убили… Почти сразу.
Вера. Благослови Антона, Господи!
Анна. Антошу убили, тебя без ног оставили, а тётка с ними путается… Мразь!
Андрей. Брата убили, меня покалечили… А вынес меня «чех». Меня гантимировец на себе три километра нёс, когда я истекал кровью и без ног был. И нёс он меня по минному полю. Я сейчас письма от него получаю, и сам ему пишу, и, по-моему, роднее человека у меня нет и не было, и не будет. Убейте тогда и меня, раз Любу хотите убить!
Мать. Ты не рассказывал…
Андрей (орёт). Да…..ь, зачем это рассказывать!!! (Садится на траву. Бьёт землю.) Не трогайте её! Любит – хорошо! Любит – в этом мире это очень много! Не трогайте её!
Плачет, обнимает свою мать и тётку Любу. Плачут все вместе.
Всей семьёй идут по полю.
Вера (тихо матери). Может, не так уж и плохо, что он чечен. Пусть живут. Андрюшу вот спасли, оказывается. Мать. Пусть. Ну их.
Снова в избе. Уже ночь. Темно, свет исходит лишь от лампадки, которая висит у иконы. Вера снова стоит на коленях и молится.
Пламя от лампадки отражается в её глазах…
Вера. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Ныне и присно, во веки веков. Аминь.
Встаёт, зевает. Подходит к своей кровати. Мать и Анна сидят за столом. Люба спит на кровати.
Читать бесплатно другие книги:
