Когда сбываются мечты Одувалова Анна
– Я прошу тебя помочь мне в организации этого шоу, – твердо сказал Кэдден. – Хотя Габриэль Крамер и сказал, что раз уж это его идея устроить вызвать духа Гауди и вместе с ним создать новый шедевр градостроения, то он устроит все сам. Честно тебе сказать, я не очень понимаю, как современный художник под прицелом фотокамер сможет воссоздать идеи Гауди. Признаюсь, я почему-то не доверяю этим телевизионщикам. Современные технологии уже безграничны, и я не уверен, что меня не обведут вокруг пальца. Я думаю, что, если он не задумал какую-то аферу, он согласится, чтобы в шоу участвовал ты.
Экстрасенс согласно кивнул и дал собаке очередной кусок яблока. Кэдден подался вперед.
– Я не хочу быть марионеткой, эдаким простофилей-спонсором популярной телезвезды. Вдруг он задумал сделать из меня посмешище?
Тимон пожал плечами. В воцарившейся тишине было слышно только чавканье Пуло.
– Как ты думаешь, у тебя получится установить настолько надежную связь с Гауди, ну, или контакт, или как ты там это называешь? Возможно ли, чтобы он передал нам через десятилетия мысли и идеи по строительству нового здания? – спросил Дэн.
– Не знаю, я не люблю общаться с миром мертвых, – ответил Тимон. Он продолжал кормить Пуло яблоком, которое тот поедал с видимым удовольствием. – Неужели это так необходимо, беспокоить дух гения? Я не поверю, что нет другого способа получить этот проект. Я не хочу тебя запугивать, Дэн, но мне кажется, что ты одержим идеей, которая далеко не безопасна для всех, кто будет в ней участвовать.
Яблоко закончилось, и бульдог облизнулся, демонстрируя мужчинам свой широкий розовый язык, напоминающий изящный лепесток пармской ветчины.
– Я пока не вижу деталей, но, – и Тимон опять взглянул в окно, где влажный морской воздух разлился густым киселем, – у меня есть ощущение, что эта затея может плохо закончиться, в том числе и для тебя самого.
Ясновидящий перевел взгляд на собеседника, ожидая его реакции. Тот лишь отмахнулся и потрепал бульдога за ухом.
– Ну, тебе виднее, только не говори потом, что я тебя не предупреждал, – добавил он. – Надеюсь, ты помнишь, что происходит, когда ты пренебрегаешь моим мнением.
Кэдден бросил на него быстрый взгляд. Конечно, он понял, о чем говорит экстрасенс, но не хотел сейчас развивать эту тему.
– Послушай, Тимон, я, прежде всего, деловой человек, а не сумасшедшая домохозяйка, одержимая всякой чушью о посланиях из загробного мира, призраках и всякой прочей нечистью, – Кэдден встал и принялся расхаживать по комнате. – Я интересуюсь архитектурой Гауди и считаю это вполне нормальной страстью взрослого образованного человека.
– И, если я правильно тебя понимаю, ты полагаешь, что ты хочешь построить здание для своей корпорации в духе Гауди спустя почти сто лет после смерти архитектора – это всего лишь развитие современной идеи клонирования, а не болезненное наваждение, – в его же тоне продолжил Тимон.
Миллионер улыбнулся и развел руками:
– Можешь считать, что у богатых свои причуды.
В этот момент Пуло потянулся и шумно вздохнул, привлекая внимание к себе. Он ожидал, что еще одно яблоко или груша из корзины с фруктами будет очищено и предложено ему в качестве лакомства, но Тимон отложил нож на блюдце и отодвинул его на край стола. Бульдог поднял брови, сделав себя самым страдающим без видимой вины существом, еще раз укоризненно вздохнул и лег у ног Тимона.
– У тебя не получается шутить, когда ты чем-то озабочен, – заметил ясновидящий. – Хорошо, я попробую переместить дух Гауди в телестудию, чтобы этот архитектор… как его зовут?
– Фил Трентер, – быстро подсказал Кэдден.
– Да, Фил. Чтобы Фил смог зарисовать эскиз, который нам опишет испанец. Я сделаю все от меня зависящее. Такое обещание тебя устроит?
– Тимон, только честно, скажи мне одно, этот план сработает? – спросил Кэдден, берясь за графин с виски, стоявший на камине. Он налил себе щедрую порцию и залпом выпил.
– Я пытался поработать со статьей о смерти Гауди, которую ты мне оставил, – сказал экстрасенс. – Разумеется, очень трудно считать информацию с материала, который лежал в архиве среди прочих бумаг. Понимаешь, когда долгое время документы соседствуют друг с другом, материи перемешиваются, и факты оказываются перепутанными. И все же, мне кажется, что трамвайные пути – это граница миров, стык реальностей. Вполне возможно, что там есть и дверь, портал, через который мы сможем пройти в девятнадцатый век вслед за твоим кумиром Антонио.
Американец слушал ясновидящего с известной долей скептицизма, но и с надеждой на чудо.
– Я чувствую, что не все так просто в этой истории с трамваем, – размышлял вслух Тимон.
Последние слова разбудили задремавшего бульдога. «Я так и думал, что Тимон что-то нашел, – обрадовался Пуло. – Недаром он столько времени провел наедине с этой газетной вырезкой. Уж я-то знаю, что обычно, если информация лежит на поверхности, хозяину достаточно нескольких минут, чтобы разложить все по полочкам. Но не в этот раз. Я помню, как Тимон зажигал свечи, раскуривал над огнем разные магические травы и призывал духов огня и ветра помочь ему увидеть картину вековой давности. Всегда, когда ему что-то удается узнать при помощи магических сил, он сразу же делится со мной, но в ту ночь он долго просидел над статьей, ожидая потока информации, но потом, совершенно расстроенный, вышел из комнаты и пошел спать, даже не сказав мне «Спокойной ночи». Что же он раскопал об этой загадочной смерти?»
Пуло не подал виду, что ему не терпится узнать все подробности, он не хотел перебивать хозяина, поэтому лишь немного повернул свое огромное ухо к нему и стал ждать продолжения рассказа.
– Вот посмотри, – Тимон взял с полки карту Барселоны и разложил ее на столе. – Трамвайные пути, где погиб архитектор, проходят как раз рядом с недостроенным собором Саграда Фамилия, видишь?
Кэдден кивнул.
– Как всем известно, это строение – триумф гения Гауди. Соответственно, – продолжал Тимон, указывая на точку на карте, – ежедневно здесь бывают тысячи туристов изо всех стран, поэтому уловить вибрацию автора мне очень сложно, она разрознена и состоит из множества осколков, как пазл.
– Да, я понимаю, – огорченно покачал головой Дэн.
– Так что я считаю вполне естественным, что на этой площади считывается энергетический вулкан: вокруг этих башен смешиваются энергии добра и зла. Позитивные энергии – это дух новаторства, великолепная идея Гауди. В этом месте они сталкиваются со своими противниками, или завистниками, или критиками, точнее сказать не могу, – маг замолчал и стал водить ладонью над местом на карте. – Я ясно чувствую испанскую энергию. Вижу Пикассо, который смеялся над фантастическим зданием. Мне кажется, что есть и американская линия, наверное, это Джордж Оруэлл, потому что мне ясно видятся цифры: единица, девятка, восемь, четыре. Это же он написал утопию «1984», правда?
Миллионер кивнул.
– Так вот, Оруэлл назвал символ Барселоны «одним из самых мерзких зданий на свете».
Кэдден внимательно слушал, впитывая все факты, которыми делился экстрасенс. Тот продолжал:
– Я долго искал, что делает этого эксцентричного гения таким знаменитым. Есть ли какой-то источник его таланта, кроме пытливого ума и безудержной фантазии?
– Я думаю, что ответ на поверхности, – не выдержал американец. – Творения Гауди безупречны, порой мне кажется, словно они пришли к нам из иного, совершенного мира. Многие считают эти здания фантастическими, да, я согласен, это мир его воображения, его грез, но Антонио сумел рассказать нам об этом, сделать фантазию осязаемой.
«А Спилберг в «Аватаре» разве не превратил сказку в реальных существ, перемещающихся на летающих драконах? Кто знает, чего он покурил, чтобы выдумать такое?» – подумал Пуло.
– Я пытался отследить, откуда он черпал силы, где та энергия, которая питала этого невзрачного человека в черном костюме, – сказал Тимон. – Но этот неряха и грубиян не пускает меня в свою личную жизнь, из чего я делаю вывод, что или он жил только работой, и ежедневно превращал реальность в сказку, или он что-то тщательно скрывает?
Пуло хотел было вставить свое сакраментальное «Шерше ля фам», но, поймав взгляд хозяина, просивший не делать этого, осекся и только перевернулся на другой бок. Молодой экстрасенс помолчал и посмотрел на собаку. «Интересно, поверит ли Кэдден, если я скажу, что это милое животное умеет не только мыслить логически, но и говорить не хуже, чем он сам?» – он улыбнулся, потому что эта идея показалась ему забавной.
– Я склонен думать, что его фантастический стиль компенсировал отсутствие удовлетворения амбиций и желания лучше доли в реальности, – вслух размышлял Тимон. – Вероятно, Гауди создавал эти невообразимые здания для себя самого, для своей души, чтобы найти убежище для своего измученного сердца.
Он достал газетную вырезку, которую они с Пуло тщательно изучали. Положив бумагу на стол, он накрыл ее ладонью и задумался. Потом он несколько раз глубоко вздохнул и закрыл глаза. Кэдден, не отрываясь, наблюдал за ним. Вдруг лицо ясновидящего исказилось, будто его самого терзал какой-то недуг.
– От всей этой истории веет страданиями. Похоже, жизнь Гауди не была легкой и сладкой. Я чувствую болезнь, – проговорил он. – У него поражены суставы, любое движение причиняет ему боль.
– Это точно, – согласился Кэдден. – Известно, что еще в детстве он заболел ревматизмом.
– Ну да, сейчас осень, подобно рода недуги обостряются, – сказал ясновидящий и взял газету в руки. – Вот снова пошла картинка. Маленький мальчик сидит и смотрит на окружающие его деревья, растения, он наблюдает жизнь природы. Он не может бегать и резвиться со сверстниками, болезнь мешает ему. Вместо того чтобы играть с другими ребятами, он много времени проводит один, он становится созерцателем и начинает рисовать.
– А вот это странно, – заметил Дэн. – Я читал, что еще в школе он провалил экзамен по рисованию. Ты ничего не путаешь?
– Не знаю. Я говорю только то, что мне передают духи, – Тимон поморщился. Любое сомнение в его пророчестве разбивало его ауру, проделывало огромную энергетическую дыру, куда улетучивалась информация, и он становился бессилен.
– В школе он держался отчужденно, ненавидел математику а, начав обучение в университете Барселоны, твердо решил посвятить себя архитектуре. Сейчас, подожди…
Пуло заметил, как Кэдден подался вперед, стараясь не упустить ни одно слова, которое скажет ясновидящий.
– Меня охватывает сильная женская энергетика. Море, шторм маленькая черноволосая девочка…
Внезапно Тимон замолчал. Он сидел с закрытыми глазами и продолжал лишь покачиваться, будто он находится не в своей комнате на диване, а в лодке, качающейся на волнах. Кэдден и Пуло переглянулись в надежде на объяснения, но ни один из них не понимал, что происходит.
– Я уже видел эту картинку, – наконец проговорил экстрасенс. – Она всегда рядом с ним. Он часто думает о ней, он ее любит.
Он открыл глаза и сказал:
– Чтобы двигаться дальше, надо узнать, кто эта девочка? Ее имя начинается на Ла…
Глава 6. Любовь
Любовь. Временное умопомешательство, излечиваемое бракосочетанием или удалением больного за пределы вредного влияния, породившего недуг. Эта болезнь, подобно кариесу и многим другим заболеваниям, распространена исключительно среди цивилизованных народов, живущих в неестественных условиях; дикие племена, которые дышат чистым воздухом и едят простую пищу, обладают иммунитетом к ее губительному воздействию.
Его сильно знобило, несмотря на достаточно теплый день. Он осознавал, что это расплата за вчерашний день, когда он провел несколько часов, сидя на пляже неподалеку от Барселоны. Сейчас его тело отдавало жар, сполна полученный днем раньше. Он посмотрел на свои руки и ноги, которые были неестественно пунцовыми и слегка саднили. От природы белокожий, Антонио старался избегать долгого пребывания на солнце, но вчера он ездил осматривать площадку для строительства новой усадьбы своего друга Эусебио Гуэля и весь день провел под нещадно палящим солнцем.
Земля для постройки дома, которую купил граф Гуэль, находилась всего в нескольких километрах от Барселоны, вблизи от моря, и это заставило Гауди по-новому взглянуть на привычный пейзаж. Ему здесь по-настоящему нравилось. Он всегда тяготел к созерцанию природы, это всегда настраивало его на созидательный и романтический лад. Оказавшись в живописной приморской деревушке, архитектор окончательно уверился, что лучшего места для новой постройки, по замыслу состоявшей из нескольких домов и паркового комплекса, не сыскать. Гауди был воодушевлен проектом, начал продумывать план будущего строительства. Он хотел немедленно вернуться в город и поделиться с другом и покровителем возникшими идеями, но вспомнил, что Эусебио путешествовал по делам своей торговой фирмы и должен был вернуться из Туниса только через два дня.
Оказавшись у моря и решив, что торопиться ему некуда, Антонио захотел немного отдохнуть, поваляться на пляже и помечтать. Проходя по набережной, он увидел на скамейке оставленную кем-то книгу. Он поднял ее, желая почитать, чтобы скоротать время и отвлечься от собственных мыслей. Он едва раскрыл книгу, это был современный французский роман, прочел несколько страниц, и тотчас же отложил. Перевод был отвратительный, и перфекционизм и постоянное стремление к совершенству, которые было у Гауди в крови, чуть было не заставили его написать разгневанное письмо редактору этого издания. В этом послании он хотел спросить, какая муха укусила этого человека, и почему он решил опубликовать подобную чепуху. Может быть, он просто выпил много вина? Или же переводчик был его родственником? Или… Нет, продолжать размышлять о редакторе Антонио не собирался. Слишком много вещей надо было обдумать. Он не мог транжирить драгоценные минуты своей жизни на недостойные внимания вещи.
Не замечая палящего солнца, архитектор принялся чертить на песке проект будущего здания, но через минуту отбросил палку, служившую ему карандашом, в сторону и быстро ногой стер незаконченный эскиз. «Нет, это никуда не годится. Почему сегодня у меня ничего не получается? – он был раздосадован. – Наверное, мне стоит освежиться, может быть, море навеет какие-нибудь мысли». Закатав свои светлые парусиновые брюки, Гауди подошел к воде. Вообще-то он никогда не купался в море, только заходил в воду по колено и через призму воды наблюдал, как изменяются очертания его ступней в набегающих волнах.
Сейчас, глядя на накатывающие и отступающие волны, он вспомнил, как однажды Пепета вытащила его на пляж. Сам отважиться на такую авантюру, как купание, он ни за что бы не смог. Необходимость обнажиться на глазах у той, которая тебе небезразлична, казалась ему невыносимым испытанием. Это последнее, что он хотел бы сделать в ее присутствии. Но Пепета имела над ним безусловную власть. С рождения робкий человек, вблизи этой барышни, он совершенно терял способность отстаивать свою точку зрения. Он чувствовал, что когда она рядом, он способен лишь наслаждаться ее редкой красотой, слушать ее твердый и решительный голос, произносящий короткие отрывистые фразы.
В один прекрасный день, когда она объявила, что завтра они вместе идут к морю и что никакие отговорки она не примет, Антонио буквально впал в панику. Разумеется, перспектива оказаться на пляже и необходимость снять привычный элегантный костюм безмерно страшила его, но Пепета была настроена провести с ним несколько часов у водной глади. «Мы будем купаться и загорать, – сказала она. – Я захвачу что-нибудь съестное, а ты возьми бутылку розового вина, и мы устроим настоящий пикник».
Его смелое воображение одерживало верх над смущением и рисовало ему чудесные картины предстоящего дня. Ему виделась радостно смеющаяся Пепета в сверкающих брызгах воды, а вот она, утомленная купанием и жарой, скрывается от солнца под тенью тента, они оба отдыхают, растянувшись в пляжных креслах. Она закроет глаза, и он сможет беспрепятственно рассматривать ее лицо, гладить ее волосы и слушать ее дыхание. Эти возбуждающие мысли заставили Антонио побороть неловкость и отправиться с его ненаглядной подругой к морю.
Когда они пришли на пляж, Пепета мгновенно разделась, открывая взору свои обнаженные от локтя руки и ноги, скрытые купальным костюмом до колен. Даже зная независимый нрав Пепеты и ее пренебрежение любого рода условностями, Антонио был поражен смелости ее наряда. Он никогда еще не видел, чтобы женщины купались в столь откровенных одеждах. Она же, по-видимому, наслаждаясь произведенным эффектом, весело смеясь, бросилась в воду. Он заворожено наблюдал за стаей брызг, которые извлекали из спокойной глади моря ее руки и ноги.
– Иди ко мне, скорее, – смеясь, крикнула девушка, раззадоривая своего застенчивого спутника.
Гауди до колена закатал штаны и вошел в море. По сравнению с жарой, которая раскалила песок, вода казалась ледяной, и с детства мучивший художника ревматизм дал о себе знать протяжной ноющей болью. Он старался сохранить улыбку или, по крайней мере, не дать боли исказить его лицо гримасой. Он не хотел, чтобы Пепета считала его дряхлым стариком, ведь она была моложе него лет на пятнадцать. Антонио помахал ей рукой и крикнул:
– Пепета, прошу тебя, не заплывай далеко, это опасно!
Она не обратила внимания на его слова. Он еще немного постоял в воде и вышел на берег. Таким было его самое глубокое погружение в морскую пучину. Потом Пепета всякий раз смеялась, вспоминая этот эпизод.
– Поверьте, он был похож на огромного медведя, пробующего воду лапой, – рассказывала она друзьям и знакомым.
И сейчас, стоя на пляже в полном одиночестве, он с некоторым неудовольствием вспоминал, как ему было неловко слышать ироничные замечания той, которой принадлежало его сердце.
Спустя неделю после того случая на пляже, Антонио не переставал думать о Пепете. Он вновь и вновь воссоздавал в памяти все до мельчайших подробностей, припоминал ее слова и интонации, взгляд и улыбку. Он придумывал различные сценарии продолжения того их свидания, а затем и всей последующей совместной жизни. Его воображение без устали рисовало самые, как ему казалось, правдоподобные истории, но некоторые из них почему-то были со счастливым, а некоторые и с трагическим концом. Он, не переставая, думал о Пепете Мореу и о новой встрече с ней. Наверное, его мысли материализовались, потому что вскоре он получил от нее письмо. Она никогда не писала ему, поэтому взяв в руки конверт, на котором четким и разборчивым почерком было выведено его имя, очень удивился. Он тотчас принялся читать:
«Дорогой мой друг! День, проведенный с Вами, наши беседы доставили мне истинное удовольствие. В Вас определенно есть очарование, которое заставляет забыть обо всем и только слушать Ваши рассказы. Это обстоятельство меня немного смущает, так как я никогда не ощущала себя настолько внимательно кого-либо слушающей. У нас много общего, и это тоже для меня в новинку. Я никогда не имела столь полного взаимопонимания с мужчиной, который гораздо старше меня. Я терпеть не могу привычки, мне кажется, что они ограничивают нашу свободу, сковывают условностями наши поступки. Но все же сейчас мне хочется, чтобы у меня появилась привычка читать Ваши письма или чаще разговаривать с Вами. Мне хочется узнавать, о чем Вы думаете, что чувствуете, что Вас радует и беспокоит. Мне хочется задать Вам море вопросов. Сама не могу понять, почему Вы вызываете у меня такое любопытство…»
Антонио тотчас же схватил перо и бумагу и ответил с влюбленной горячностью застенчивого юноши: «Сеньорита, с той минуты, когда я впервые увидел Вас в доме Вашего отца, я поклялся себе, что буду любить Вас всю жизнь. Все знают, что я человек слова, поэтому Вы всегда можете рассчитывать на меня».
Вскоре она снова прислала ему записку. На этот раз она назначила ему свидание в ресторане в самом центре Барселоны. Это было популярное место, здесь собиралась местная интеллигенция. Сюда заходили после театральной премьеры, здесь обсуждали последние политические события, а также городские новости. Сам Гауди не очень любил это место и избегал приходить сюда, здесь всегда было людно и сильно накурено. Оба эти обстоятельства доставляли ему неудобство, но сейчас он не замечал даже того, что вызывало его неприязнь. Когда Гауди вошел в зал, он был, как обычно, переполнен. Он поискал глазами Пепету. Она сидела у окна и читала газету. Он подошел, встал рядом и стоял возле нее до тех пор, пока она не подняла глаза от газеты.
– Извините, я опоздал, – немного краснея, сказал Антонио.
– Нет, что вы, это я пришла раньше, – успокоила его девушка. – Ну что же Вы стоите, пожалуйста, присаживайтесь. Я позвала вас сюда, потому что думала, что вы здесь часто бываете.
– Отнюдь, – ответил архитектор. – Я не любитель шумных собраний.
Подошел официант и приветствовал ее, не стесняясь, прервав их беседу.
– Добрый вечер, сеньорита Пепета.
– Добрый вечер, Хосе. Мне как обычно, хорошо прожаренные отбивные из молодого барашка. А Вы что будете, Антонио?
– Мне тоже самое, – не задумываясь, ответил он, хотя был убежденным вегетарианцем.
– Что будете пить? – вежливо поинтересовался Хосе.
– Принесите Ваше бордо, – попросил Антонио. – Я слышал, что здесь подают бордо урожая тысяча восемьсот восемьдесят первого года, а лето того года было весьма неплохим.
– Да-да, принесите бордо, – кивнула Пепета, глядя в глаза официанту. – Мой друг разбирается в винах.
Антонио не понял, была ли это насмешка, или она и правда так считала, и смутился. Когда принесли блюда, он не притронулся к еде, разве что задумчиво подержал во рту веточку тимьяна, украшавшую мясо. Выпив пару бокалов бордо, которое действительно оказалось весьма достойным, он почувствовал себя свободнее.
– Пепета, я хочу сказать Вам нечто важное. Я много раз собирался сделать это, но мне не хватало смелости, – начал Антонио, пытаясь совладать с переполнявшими его чувствами.
– Ш-ш, не надо, – Пепета приложила палец к его губам. – Ничего нового Вы мне не сообщите. Я все знаю наперед.
Она тоже ласкала его взглядом. Он почти чувствовал это прикосновение: вот она проводит рукой по его щеке, пальцем рисует контур губ, смотрит в его глаза. Охваченный романтическим порывом, он чуть заметно придвинулся к ней. Они так близки, что она чувствует тепло ее кожи, или это жар желания обжигает его? Антонио, не отрываясь, смотрел в глаза возлюбленной, пытаясь найти там ответ на вопрос, который задавал себе бессчетное количество раз: «Сможем ли мы быть вместе? Сквозь время, сквозь судьбы других людей, сквозь предрассудки и запреты, а, самое главное, сквозь свой страх?» Он ощущал, как их обоих сковывает страх. Их общий первобытный страх оказаться не таким и не такой в глазах друг друга. Рядом с Пепетой ему часто было не по себе. Он сомневался, считает ли она его достойным быть ее мужем или он недостаточно хорош для нее. Какая глупость! Она говорила, что любит его, а разве может любящий человек видеть твои недостатки? Вздор! Для него ты соткан из одних лишь достоинств. Он же не может любить тебя только за твой талант или твою улыбку. Он принимает тебя всего, самого, таким, какой ты есть, это и означает, что он любит тебя, он рад каждому твоему слову, взгляду, вздоху и движению. Он не критикует тебя, потому что считает тебя идеалом!
Эти мысли пронеслись в его голове на стремительной колеснице. Взглянув на сидящую напротив него Пепету, Гауди смутился.
– Почему Вы не хотите выслушать меня? Я смотрю сейчас в Ваши глаза, которые прекраснее всех глаз на свете, я слушаю Ваш голос, который пленительнее, чем любая музыка, я касаюсь Вашей руки, и это самое высшее удовольствие из тех, которые мне сейчас дарованы Богом.
– Антонио, прекратите, прошу Вас, – запротестовала рыжеволосая красавица. – Перестаньте, на нас все смотрят.
Он огляделся по сторонам и заметил несколько обращенных к ним заинтересованных взглядов. И он, и его спутница были людьми известными в городе, поэтому посетители ресторана украдкой продолжали следить за их беседой.
– Вы нужны мне, как воздух и солнце, – игнорируя ее запрет, продолжал мужчина. – Я не могу с Вами разлучаться. Я хочу…
– Антонио, наверное, Вы выпили лишнего, – Пепета оглянулась и махнула рукой, подзывая официанта. – Когда я приглашала Вас, я и не думала, что все так выйдет, Вы всегда такой милый, но не сегодня.
– Пепета, выслушайте меня! – воскликнул Гауди, но ее властный взгляд требовал немедленного повиновения, и влюбленный архитектор сдался. – Извините, я, очевидно, действительно выпил лишнего.
Гауди сидел, опустив голову, как пристыженный школьник. Он чувствовал, что вино на самом деле ударило ему в голову, но не окончательно лишило рассудка. Немного захмелев, он отважился выплеснуть все, что тяготило его уже многие дни. Но он ни минуты не кривил душой, пытаясь объясниться в любви той, к которой он испытывал глубокие и искренние чувства.
Сейчас, в полном одиночестве стоя по колено в воде вдалеке от города, он снова думал о своей возлюбленной. Он пытался выкинуть ее из головы и думать только о конструкции нового здания, о договоренностях по поставке мрамора для отделки фасада, о стеклодувах, задерживающих выполнение его заказа. Все эти мысли роились в его голове, но сейчас архитектура не могла затушить не на шутку разыгравшийся пожар чувств. Он всякую минуту ощущал ее присутствие, ему хотелось смотреть в ее глаза. Антонио с нетерпением ждал новой встречи с Пепетой и всеми силами души приближал это мгновение. Он звал ее сквозь время и расстояние, он хотел снова оказаться с ним один на один, чтобы никто не мог помешать их разговору. Он раздумывал, что скажет ей? Неудачная попытка признаться сильно пошатнула его уверенность в собственном красноречии. А, может быть, не надо ничего говорить? Кто сказал, что влюбленным всегда нужны слова? Теперь, когда она догадывается о его чувствах, должен ли он облекать свои желания в слова? Он так хотел пригласить ее в свой мир, в свои фантазии, посвятить в свои планы. Но сомнения, поселившиеся в нем в тот вечер, охлаждали пыл его сердца. Он видел тысячу вариантов развития их отношений, но ни один из них не выглядел хотя бы приближенным к реальности. Антонио осознавал, что это всего-навсего несбыточные мечты. Но он не мог отступить, не мог отказаться от своей любви. Определенно, он должен ей все сказать! Будет ли Пепета его слушать или опять убежит – это ее выбор, но он непременно должен с ней объясниться.
Глава 7. Щедрость
Щедрость. Великодушие того, кто имеет много и позволяет тому, кто не имеет ничего, получить все, что тот может.
– Часто ли вам удается сделать то, о чем вы долго мечтали? Что или кто помогает вам достичь цели, желаемого результата? Сегодня, уважаемые телезрители, мы начинаем новый цикл передач «В погоне за мечтой». О чем эти программы? Конечно, о мечте, но, главное, о том, как сделать так, чтобы ваша фантазия, пусть даже всем окружающим она кажется безумной, превратилась в реальность. Познакомившись с героями нашего шоу, даже если по натуре вы скептик, вы найдете ответ на этот вопрос, – Габриэль Крамер стоял в свете софитов, загадочно улыбался и говорил, глядя, прищурившись, в объектив телекамеры, словно разглядывая кого-то в глазок входной двери.
– Все, стоп! – внезапно он заслонился рукой от света и перестал говорить таинственным голосом. – Я выгляжу полным идиотом, несу совершенно околесицу, и почему-то мне никто об этом не говорит! Я – ученый с мировой известностью, популярный телеведущий, а выгляжу, как последний гламурный трепач. Кто написал этот текст? Где редактор?
Он быстро покинул съемочную площадку, и огромными шагами отправился на поиски козла отпущения, которого, вероятно, задумал порвать в клочья, как только что поступил с заготовленным текстом пилотной программы.
Когда Крамер был не в духе, вся съемочная группа теряла способность быть деятельной творческой командой. Группа единомышленников, снявшая под его руководством не один десяток программ, в которых Габриэль рассказывал о тайнах создания шедевров живописи и архитектуры, превращалась в нечто желеобразное, сходное с медузой, которую несет по воле волн. Да, надо отдать ему должное, такое случалось крайне редко. Габриэль Крамер, рассказывая о загадочных страницах в истории искусства, всегда был полностью сосредоточен на фактах, и не позволял себе или кому-то еще никаких негативных эмоций. Он почти никогда не впадал в истерику на рабочем месте, но, если все же это случалось, он был абсолютно непредсказуем. Никто не знал, что ему взбредет в голову. Иногда он приказывал полностью переснять материал, над которым работали несколько дней только потому, что ему не понравилась его собственная интонация или то, как на него был направлен свет. Как-то раз он распорядился уволить оператора, а когда тот покинул площадку, бросился за ним и попросил прощения. Никто не знал, чем закончится буря, поэтому, когда что-то выводило босса из себя, все предпочитали замереть и ждать благополучного разрешения ситуации.
Предлагать какие-либо идеи было абсолютно лишним. Все были в курсе, в такие моменты, единственное, что приносило Габриэлю облегчение, – противоречить всему, что он видит и слышит. Когда он говорил, что свет выставлен так, что зрители видят вместо его лица с тонкими чертами круглый промасленный блин, было бесполезно работать с освещением, ведь после перестановки ламп его осеняло, что дело вовсе не в этом. Вот теперь ему стало очевидно, что проблема в гриме. Тогда гример многослойно покрывала его лицо тональным кремом, и он был этим доволен, он не благодарил эту спокойную и умелую девушку, а бросался с нападками на декорацию в студии.
Однако никто и не думал жаловаться на Крамера или покидать его команду. Рейтинг всех его передач был стабильно высоким, как и гонорары, получаемые за них. Все предпочитали мириться со вспыльчивостью Габриэля, потому что уважали этого успешного, популярного на всю страну человека. Вряд ли в Америке можно было найти дом, где бы по вечерам не путешествовали по миру в компании обаятельного кареглазого телеведущего. Его манере поправлять очки, придающие ему солидности в его сорок два года, подражал едва не каждый второй молодой человек, мечтающий о славе. Всем казалось, что этот простой, но эффектный жест, сможет перевернуть их жизнь, заставит обратить на вас внимание, поможет стать знаменитым, как Габриэль Крамер.
И вот он, признанный мэтр телеэфира, запускает новый цикл передач. Многие из съемочной группы откровенно сомневались в ее успехе. Они спорили с Габриэлем, пытаясь доказать, что такой эксперимент может подорвать доверие ко всем его программам. Люди привыкли не сомневаться в истинности фактов, излагаемых телеведущим по той простой причине, что он их ни раз не обманул, а в его экспертном знании вопросов искусствоведения никто не сомневался. Коллеги пытались спорить, что сделать хорошее шоу, основное не на фактическом материале, а на догадках и мистике, будет весьма непросто, принимая во внимание имидж Крамера. Но он, как всегда, был очень убедителен и заразил всех своей идеей сделать программу на грани реальности и контакта с потусторонними сущностями. Он задумал невероятное шоу, которое будет основано на расследовании с участием экстрасенса. Маг, по замыслу Габриэля, будет общаться с духом человека, жившего около века назад в прямом эфире, и тот будет участвовать в жизни людей в наше время.
После долгих дебатов, Габриэлю удалось склонить команду на свою сторону. Продюсер телеканала также поддержал эту идею в надежде привлечь новых зрителей, интересующихся мистическими загадками и желающими испытать свою интуицию.
Начало проекта предсказуемо не было легким, поэтому недовольство босса было воспринято подчиненными как первый блин, который вышел комом. Никто не расстроился и не принял обвинения на свой счет. Оператор спокойно вздохнул и отправился на перекур, пока выпускающий режиссер вместе с взбешенным Крамером искали редактора, чтобы переписать текст.
Дав нужные указания, Габриэль своими огромными шагами мерил студию, стараясь успокоиться. Он понимал, что волнуется за судьбу этого проекта, потому что это не совсем обычная передача, и взялся он за нее отнюдь не с легким сердцем. Хотя свернуть с намеченного пути он не мог, не зря некоторые критики называли его «локомотивом телеэфира», какое-то неуютное чувство близкой опасности прокатилось по пищеводу. Желая избавиться от неприятного ощущения, Крамер несколько раз сглотнул и с благодарностью посмотрел на бумажный стаканчик с кофе, который протянул ему подошедший Фил Трентер.
– Спасибо, Габ, что взялся помочь, – улыбнулся Фил другу.
Эти простые и расхожие слова в тот момент оказались для него дороже всех бриллиантов мира. Габриэль с теплотой взглянул на друга, который всегда искренне верил в его успех и поддерживал во всем, а теперь Крамер платил ему той же монетой. И Фил понял и оценил это. «Пожалуй, стоит продолжать и не обращать внимания на беспочвенные предчувствия», – успокоил себя телеведущий.
Он широко улыбнулся и махнул рукой, словно бы говоря – «не стоит благодарности, это моя работа».
– Видишь, ничего не получается, какая-то глупость, – он поделился своими чувствами с другом. – Эзотерика, мистика, колдуны – это совершенно не мой жанр, да и вообще сейчас я не уверен, что мы это не зря затеяли.
Фил удивленно поднял брови и беспомощно развел руками.
– Ну, хорошо, не мы, а я это предложил, – признал его друг. – Согласен, но я же хочу помочь тебе.
Эти слова, а вернее тон, которым они были произнесены, обеспокоили Фила. Если шоу для Крамера было всего лишь проектом, от которого можно легко отказаться, поменять концепцию или отложить и искать вдохновения, то для него, архитектора Фила Третера, успех этой программы определял дальнейшую жизнь. Хотел бы он преувеличивать значение происходящего в этой студии, но, к сожалению или к счастью, это программа значила для него очень много. Он доверился другу, и теперь на карту были поставлены его амбиции, карьера, репутация. Делая глоток кофе и глядя на своего друга, нетерпеливо выхватывающего у редактора листок за листком, он корил себя за то, что всегда легко поддавался на уговоры Габриэля. Только сейчас, пожалуй, он рисковал сильнее всего.
«Неужели я бы и сам не справился? – в стотысячный раз спрашивал себя Фил. – Зачем нужно было все это придумывать? У меня достаточно знаний, а уж то строительство века, в котором я принимал участие, – это настоящая школа, даже университет инженерного дизайна и строительства». Фил любил об этом вспоминать, он считал себя избранным, потому что вместе с другими архитекторами участвовал в строительстве Бурдж-Халифа – на сегодняшний день самого высокого и величественного здания в мире, построенного человеком.
Когда он узнал об этом проекте, Трентер, не раздумывая, поехал в Дубай, потому что сейчас это не просто торговый город-порт, место, где торгуют жемчугом. Несколько десятилетий назад, когда здесь была найдена нефть, все изменилось, и правитель этого эмирата захотел превратить Дубай в один из самых значимых и привлекательных городов мира. То, что эмир попросил сделать архитекторов, звучало просто и понятно – построить самое высокое здание в мире. Это было в две тысячи третьем году. Фил тогда работал в чикагской фирме SOM, подразделении известной южнокорейской компании Samsung, с которой и был заключен договор на строительство величайшего в мире небоскреба. Руководство компании, отдавая дань его отличным знаниям в области архитектуры, предложило Филу войти в число тех, кто будет творить историю.
Разумеется, разработка проекта началась еще задолго до того, как они приехали на место. Бесконечные расчеты и чертежи тоннами копились на столах сотрудников SOM. Фил отлично помнил день, когда они приехали в арабскую страну. Несмотря на середину сентября, стояла невыносимая жара, более сорока градусов по Цельсию, когда они оказались на будущей стройплощадке посреди пустыни, где не было ни деревца, чтобы укрыться от палящего солнца. Они начали с исследования грунта, ведь первой проблемой, которую пришлось решать, была закладка фундамента. Архитекторы и инженеры понимали, что в пустыне нет столько камня, как, скажем, в Нью-Йорке или Чикаго. Нужно было предложить такое решение, которое бы подходило к местным условиям. Единственным выходом было использовать для строительства основания вертикального города висячие сваи, длина которых составляет сорок пять метров, и ввинтить их в песок. Такой вариант выглядел очень практичным с одной стороны и абсолютно невероятным с другой. Невозможно поверить, что столь высокое здание не имеет фундамента, плотно закрепленного в скальном грунте, как все ранее возведенные небоскребы.
Кроме того, как укрепить фундамент, инженеры и архитекторы долго ломали голову над тем, какой формы он будет. Основание столь высокого здания, открытого всем ветрам и песчаным бурям, не могло иметь обычную геометрическую форму. Квадрат, прямоугольник, круг не смогли бы быть устойчивой базой для небоскреба. И тогда Фил, которого с детства отец приучал наблюдать за природой в поисках ответов на свои вопросы, как делал это его кумир Антонио Гауди, по своему обыкновению отправился на прогулку, чтобы найти решение. Пройдя менее километра от стройплощадки, он внезапно понял, что видит решение, которое вся команда так долго искала. Когда он вернулся к остальным, в руках его был прекрасный белый цветок, источавший сладкий ванильный аромат. Взволнованно теребящий цветок Трентер был похож на влюбленного, ожидающего свою девушку, опаздывающую на свидание.
– Вот посмотрите, – взволнованно сказал он коллегам, – это панкраций.
Все внимательно смотрели на растение, состоящее из шести лепестков, ожидая пояснений.
– Это панкраций, лилия пустыни, – продолжал Фил. – Она описывается в Библии, в Песни Песней, как символ еврейского народа, потому что она имеет форму звезды Давида.
Все молча слушали его, и вдруг руководитель проекта, известный архитектор Адриан Смит, всплеснул руками:
– Кажется, я начинаю понимать, – воскликнул он. – Конечно, это идеальная форма фундамента! Она позволит нам возвести многоэтажное здание, которое будет очень устойчивым. Спасибо, Фил! Отличная работа!
И он похлопал Фила, все еще держащего цветок в руке, по плечу, а все остальные зааплодировали.
И строительство началось. Дни летели, и увлеченные работой люди, казалось, не замечали усталости. «Нас было около ста человек, – припоминал Фил, – а непосредственно на площадке ежедневно трудились двенадцать тысяч рабочих. Один этаж возводился за три дня! Это были невиданные темпы. Все понимали, что дорога впереди очень длинная, но все были заряжены идеей превзойти имеющийся рекорд, и построить здание, которое войдет в книгу рекордов Гиннеса.
И вот наступил тот день, который он запомнил навсегда. В конце дня было созвано общее совещание всех архитекторов, инженеров и дизайнеров, работавших на площадке в то время. На том совещании обсуждались первые итоги строительства и дальнейшие шаги. И вдруг Адриан Смит встал и сказал:
– Смотрите, мы же можем не просто перекрыть мировой рекорд, и построить башню высотой в пятьсот пятьдесят метров, как планировал наш заказчик, а возвести здание, которое будет намного превосходить все существующие по высоте. Мы можем подняться на более чем восемьсот метров! Смотрите…
В зале повисла напряженная тишина. Все внимательно следили за Адрианом, комментирующим расчеты и схемы. «В глубине души я в тот момент не верил в возможность создать город, приближавшийся к солнцу почти на километр», – признавался себе Трентер. И все-таки амбициозная команда смогла выполнить просьбу эмира, и самая высокая башня была открыта в две тысячи десятом году. Мир рукоплескал удаче строителей Бурдж-Халифа.
«Наверное, в пустыне я и подхватил эту лихорадку, – размышлял Фил. – Да, именно с тех пор мне нестерпимо хочется самому создать такое здание, о котором будут слагать легенды. А почему бы и нет?» Он снова ощутил то волнение, которое охватило его, когда он узнал, что чикагский магнат Дэн Кэдден объявил конкурс на проект здания для своей многомиллионной корпорации. Опираясь на свой солидный опыт, Фил Трентер надеялся, что сможет предложить ту идею, которая увлечет бизнесмена. Он проводил у чертежной доски целые дни, а когда голова отказывалась соображать, по старинной привычке гулял по парку, наблюдая за природой, подыскивая решения для своего проекта. В назначенный срок он отправил документацию на конкурс и стал ждать. Спустя всего неделю, Дэн Кэдден сделал официальное заявление. Собрав всех в офисе своего холдинга, он от души, хотя и довольно сухо, поблагодарил всех архитекторов, принявших участие в конкурсе. Он сказал, что был действительно впечатлен многими проектами, но все же не нашел среди них того, в который готов вложить свою душу и несколько миллионов долларов. Он прозрачно намекнул, что считает гений Антонио Гауди образцом достойным, но недостижимым для подражания, и что готов подождать еще несколько месяцев, если кто-нибудь из конкурсантов захочет предложить концепцию в духе знаменитого испанского зодчего.
Эти слова задели Фила за живое, ему хотелось ударить кулаком по столу и воскликнуть: «Доколе? Доколе ты будешь меня испытывать, Антонио Гауди?». В бессильном исступлении он только молча сжал кулаки. Соревнование с Гауди, которое отец передал ему вместе с генами, должно быть, будет длиться всю его жизнь.
Немного остыв, Трентер стал обдумывать услышанное от заказчика. С одной стороны, запрос Кэддена был не из легких. Спроектировать что-то столь же оригинальное, как архитектор, живший век назад, было сложно потому, что мир изменился, а с ним и мода, и строительные материалы, и методы строительства. С другой стороны Фил чувствовал, что должен принять этот вызов и вступить в противостояние с умершим, но оставшимся в памяти человеком. Он обязан справиться и победить в этой неравной борьбе, ведь за ним – современные знания, опыт строительства одного из уникальных сооружений двадцать первого века. Он не отступит, как тогда, в Дубае он будет двигаться только вперед.
Фил снова подумал о времени, проведенном на строительстве Бурдж-Халифа. Начало строительства было оптимистичным, но чем выше росла башня, тем больше проблем приходилось решать. В пустыне, открытой всем ветрам и песчаным бурям, строить здание высотой чуть ли не в километр было опасно. Нельзя было строить башню единой высоты и единой формы, потому что тогда конструкция была бы очень хрупкой, и сильный ветер мог сломать ее, потому что колебания стали бы слишком значительными. Поэтому здание, выглядящее таким гармоничным, построено ассиметрично. Немало проблем было и с внешними панелями. Стекло, из которого они изготавливались, должно было отражать тепло, ведь в Дубае всегда жарко, но пропускать свет и быть водо-, ветро– и пыленепроницаемым. «Да, что ни говоря, строительство чего-то экстраординарного – очень непростая задача. А вдруг я не справлюсь?» – страшная мысль закралась в сознание Фила и стала разъедать его, будто соль, брошенная на лед. – Да кто я такой, чтобы тягаться с великим Гауди?..»
– Фил, дружище, ты готов? – голос Габриэля заставил вернуться в съемочный павильон. – Он здесь, можно начинать.
Архитектор поднялся, взглянул на оживленного друга и сделал несколько шагов в указанном им направлении: «Вперед, у тебя все получается!»
Глава 8. Презрение
Презрение. Чувство благоразумного человека по отношению к врагу, слишком опасному для того, чтобы противиться ему открыто.
Селеста включила телевизор и отправилась в ванную. Вот такая у нее была привычка заставлять телевизор создавать иллюзию присутствия людей в доме. Иногда она страшилась своего одиночества. Так грустно осознавать, что рядом с тобой нет никого, кому ты доверяешь и готова рассказать обо всем. Телевизор заменял Селесте собеседника, в котором она остро нуждалась именно сейчас, когда ее любимого брата Джеймса не было рядом, а она вернулась в Рим и чувствовала себя нестерпимо одинокой.
Мысли об их несчастливой семье не переставали терзать Селесту. Радостного и безоблачного детства у нее не было, она сразу стала взрослой в пятнадцать лет. Когда их родителей не стало, Селеста взяла на себя заботы о брате. Хотя их отец был богатым человеком, он умел не только зарабатывать деньги, но и жить на широкую ногу. Он тратил деньги, получая удовольствие от всего происходящего, а это надо было оплачивать. Их мать никогда не работала, отец давал ей деньги на поддержание роскошного особняка в Швейцарии и на воспитание детей. По трагическому стечению обстоятельств, когда мать с отцом покинули их, Селеста и Джеймс оказались в весьма затруднительном финансовом положении. Но жизнь текла своим чередом, и девушка не хотела отказываться от своих амбиций стать художницей и добиться признания. Она недолго раздумывала, как быть дальше, ведь теперь главой семьи была она. Селеста посоветовалась с братом, и они приняли совместное решение переехать из Швейцарии, где оставаться было невыносимо больно, в Рим.
Через год Селеста блестяще выдержала все экзамены и поступила в художественную школу. У них было немного денег, и они сняли комнаты недалеко от центра Рима. Джеймс ходил в школу, его сестра решила найти работу, чтобы у них появились свободные деньги. Им нравилась их самостоятельная и независимая жизнь в древнем городе. После гибели отца брат с сестрой поклялись друг другу, что будут жить далеко от моря, и Рим казался отличным местом для начинающей художницы и мальчика, интересующегося философией. Когда они говорили о будущем, Джеймс часто грустил. Он понимал, что сестра не сможет заработать достаточно денег, чтобы он мог учиться в университете. В такие моменты сердце Селесты разрывалось, она обнимала брата и говорила, что очень скоро все образуется. Хотя она сама не знала как, она была уверена, что сможет решить денежные проблемы. Они были вместе, и это было самым главным.
Для начала она устроилась на работу в пиццерию, так делали многие студенты. График был удобный, можно было учиться и работать. Однако очень скоро девушка поняла, что эта работа не по ней. Пробегав целый день с подносом в руках, она так уставала, что с трудом могла держать карандаш. Как это ни печально, но нужно было выбирать: или учеба, или небольшой, но постоянный заработок. Она не была готова отказаться от плана заработать деньги для учебы Джеймса, поэтому молилась, чтобы ситуация сама подсказала ей выход. И вселенная расставила все по своим местам. Кто-то может сказать, что она поступила так из эгоизма, но в той ситуации это казалось единственным правильным решением.
Кто-то из ее подруг на курсе в художественной школе проговорился, что знает человека, который покупает копии картин. Сердце Селесты радостно забилось: вот оно, долгожданное решение. Она была уверена, что в этом деле он преуспеет. Ее преподаватели не раз говорили, что ей всегда удавалось очень точно уловить стиль известных мастеров, и, узнав о человеке, который бы платил за подобную работу неплохие деньги, она ликовала, вот он, ее шанс зарабатывать художественным ремеслом. Подруга свела Селесту с заказчиком, и начинающая художница с энтузиазмом взялась за написание картин на заказ. К ее удивлению оказалось, что людей, которые хотели бы иметь картины Матисса или Миро над камином, немало. Так, довольно невинно, рисуя истинные подделки, она стала получать неплохие деньги. Теперь, когда у нее был довольно стабильный заработок, они с братом стали чувствовать себя основательно стоящими на ногах. Конечно, они пользовались некоторой суммой из наследства, оставленного родителями, но уже не страшились, что эти деньги закончатся, и они останутся без куска хлеба. Снимая небольшие деньги со своего счета, Селеста чувствовала, что хотя их родителей уже нет на этом свете, Джеймс и она все равно остаются их детьми. Родители посильно участвовали в их жизни, давая деньги на обучение.
Раздумывая о Джеймсе и о себе, об их прошлом и ее будущем, Селеста, завернувшись в халат, вышла из ванной.
– Преступления в области искусства – третий по прибыльности нелегальный бизнес в мире после наркотиков и незаконных сделок с оружием, – раздался обличающий мужской голос. Селеста вздрогнула и инстинктивно оглядела комнату в поисках говорившего. Разумеется, она никого не увидела, в своей квартире она по-прежнему была одна.
– Значительную часть этого бизнеса составляет изготовление подделок. Считается, что сорок процентов всех произведений искусства в мире – это подделки, – продолжал мужчина твердым голосом. Селеста посмотрела на экран телевизора. Да, именно оттуда и вещал голос, который показался ей очень знакомым. Она села на диван и принялась смотреть передачу.
– Обманывать мир искусства столь же прибыльно, как и воровать у него. За последние десятилетия мошенники достигли такого уровня, что даже для хорошего эксперта стало непросто определить разницу между подделкой и подлинником, – сообщил голос из телевизора.
«Надо же! – про себя воскликнула Селеста, но вслух ничего не сказала, инстинктивно сжав руки в кулаки, как бы готовясь принять бой. – Теперь об этом делают передачи и показывают их в прайм-тайм.
– В следующий раз, когда вы окажетесь в галерее и музее или в доме человека, считающего себя ценителем живописи, присмотритесь внимательнее, – в этот момент на экране перестали мелькать изображения полотен известных мастеров, и весь экран заняло лицо человека, который был очень хорошо знаком Селесте. Она оцепенела от ужаса. – То, что вы увидите, может оказаться подделкой.
Сказав последние слова, телеведущий многозначительно прищурился и ухмыльнулся. Через секунду его лицо заменили титры, и Селеста прочла именно то, что и ожидала: «Автор идеи и ведущий – Габриэль Крамер». Дрожащей от страха и негодования рукой она дотянулась до пульта и выключила телевизор.
– Габриэль Крамер, – повторила она. – Надо же, как непредсказуемы повороты судьбы. Мистер Крамер предостерегает возможных жертв и разоблачает мошенников. Какая злая ирония!
Она достала из бара бутылку вина, откупорила ее и щедро налила себе в бокал на высокой ножке. «Неужели он изменился? Или это его стиль жизни, ходить по острию ножа, каждую минуту рискуя быть разоблаченным. Поистине этот господин – весьма изощренный и лицемерный преступник».
«Подделка картин – это единственное преступление, где нет жертв. Если картину-подделку принимают за подлинник, значит, она выполнена на высочайшем уровне, и достойна красоваться среди себе подобных и заставлять всех рукоплескать таланту автора. Тогда сотрется эта грань между копией и оригиналом. Копия будет жить собственной жизнью как настоящая картина, ее станут покупать и продавать, она будет переходить из рук в руки, о ней будут заботиться и ей будут восхищаться! Разве это можно назвать преступлением? По-моему, нет. Преступник в таком случае может лишить людей, пожалуй, только покоя и сна», – вспомнила Селеста однажды услышанные от Габриэля Крамера слова. Она сделала еще глоток вина, чтобы унять все еще колотивший ее нервный озноб.
«Что же теперь будет? Что он задумал на этот раз? Ума не приложу», – Селеста постукивала пальцами по столу, размышляя о Габриэле Крамере.
Она не раз вспоминала о том, как познакомилась с телеведущим. Она путешествовала по Индии, изучая древнеиндийскую мифологию, архитектуру. Разумеется, главной точкой этой поездки было место, которое она давно мечтала увидеть – Тадж-Махал. Именно здесь она впервые увидела его, этого весьма приятного человека, которого звали мистер Габриэль Крамер. Он рассказал ей, что интересуется историей искусств, коллекционирует картины, имеет неплохие связи в мире искусства. Он увидел, как Селеста делала набросок белокаменного мавзолея в Агре и оценил ее мастерство, и, как бы невзначай, спросил, не пробовала ли она писать копии картин.
Так началось их сотрудничество. Целый год, несмотря на уже ставшие дружескими отношения, Габриэль был исправным заказчиком. Он просил сделать дубликаты известных полотен, и, казалось, был ненасытен в своем стремлении заполучить написанные ею копии работ знаменитых художников. Селеста, которая уже имела опыт работы на этом рынке, знала, что обычно людям нужна была одна-две картины, а этот улыбчивый мужчина заказывал одну за одной. Художница знала, что Габриэль – историк, разбирается в искусстве, но бесконечная череда заказов заставила ее насторожиться.
Сделав еще глоток вина, Селеста подумала: «Я написала для него, наверное, более десяти картин, и он платил мне по четыреста евро за каждую. Я нуждалась в этих деньгах и была рада каждому новому заказу, поэтому старательно отметала все возникающие сомнения».
Она с ногами забралась на диван и, не выпуская из рук бокала, продолжала размышлять: «Что же заставляло меня беспокоиться? Конечно, мои подозрения были основаны лишь на собственных ощущениях. Чеки, которые выписывал Крамер, были подлинными, все банки с готовностью их принимали к оплате, поэтому в какой-то момент я заставила себя успокоиться и продолжала упорно работать».
Вскоре у них с Джеймсом стали появляться лишние деньги, и Селеста стала больше путешествовать. Ее радовал постоянный стабильный заработок, и она, отбросив все опасения, с удовольствием выполняла все заказы Габриэля. «Я работала, получала деньги, что же в этом необычного? – думала Селеста. – Прошел почти год, и мистер Крамер познакомился со мной ближе и узнал о Джеймсе и наших семейных обстоятельствах. Быть может, именно это заставило его неожиданно открыться мне». Тот день она запомнила навсегда. Крамер позвонил и сказал:
– Селеста, помнишь ту картину Джакометти, которую я купил у тебя на прошлой неделе за пятьсот евро?
– Конечно, помню. Вы заплатили на сто евро больше обычной цены, и я очень ценю Вашу щедрость. А в чем дело? Картина Вам не нравится? Я могу переделать или написать другую. Через неделю будет готова, хотите?
– Дело в том, Селеста, что работы Джакометти, и картины, и скульптуры, высоко ценятся на рынке произведений искусства. Не знаю, известно ли тебе, но в 2010 году одна из его скульптур была продана более чем за сто миллионов долларов, – мягко прервал ее Крамер.
Селеста молча слушала его.
– Так вот, на днях я отнес твою картину на аукцион и продал ее за тридцать тысяч евро.
Этот разговор Селеста могла бы повторить слово в слово, будто слышала его только вчера. В тот день учтивый господин Крамер определил ее судьбу. Тогда она не знала, что более половины работ известного швейцарского художника и скульптора Альберто Джакометти, о которых знают эксперты, – подделки, поэтому писать их было, с одной стороны, очень легко, с другой очень ответственно.
Очень быстро Селеста выработала свой собственный стиль. Она никогда не делала точных копий картин, просто не видела в этом смысла. «Любой начинающий бумагомарака может сделать такое», – считала копировщица. Она же поступала по-другому: она смотрела на картины художника, интересного ей своими темами и манерой письма, раскапывала материал о проблемах, которые волновали мастера в то время, и создавала новую картину, которую, исходя из существующей объективной информации о нем, автор мог написать в то время. Она не копировала картины, потому что, появись Габриэль перед заказчиком или на аукционе с точными копиями уже имеющихся полотен, любой смог бы разоблачить его обман. Поэтому она очень старалась не подвести его и удивить: всякий раз, когда он являлся к ней, она предлагала Крамеру новую картину. Полотна и в самом деле были изумительны. Габриэль не переставал удивляться ее манере письма. Очень скоро он понял, что создавала она все эти произведения искусства обычной малярной краской.
– У меня аллергия на запах масляной краски, – призналась она, когда он спросил ее, почему она работает в такой технике. – Безусловно, я использую масло, когда заканчиваю картину, чтобы придать цвету глубину.
Он был восхищен ее находчивостью.
– А так я обычно смешиваю малярные краски с акриловыми, – добавила Селеста, – и вот, посмотрите, что получается.
То, что у нее получалось, было работами высшего класса, уж в этом Крамер был знатоком. Каждый раз бывая у Селесты, он благодарил Бога за встречу с этой талантливой девушкой.
Однажды, когда он зашел в ее студию, она позволила ему посмотреть, как она работает над картиной и придает ей товарный вид. Очередной шедевр Джакометти, только что законченный Селестой, блестел как новенькая монета.
– По-моему, это гениально, – похвалил ее Крамер.
– Спасибо, – девушке польстила его похвала, – но надо еще много чего сделать, прежде чем Вы сможете забрать ее у меня. Хотите кофе?
– Не откажусь, – ответил Крамер.
– Растворимый будете? – уточнила она.
Он скривился, потому что признавал только настоящий свежезаваренный кофе, но все же утвердительно кивнул. Девушка достала две чашки, насыпала в них кофе.
– Сахар и сливки на столе, берите сами, – сказала она и со своей чашкой вернулась в мастерскую. Крамер пошел за ней.
– Вот так, смотрите, сейчас маэстро Джакометти составит нам компанию и тоже выпьет с нами кофе. На глазах изумленного Крамера, она вылила содержимое своей чашки на картину, а затем кисточкой аккуратно распределила коричневую жидкость по всей поверхности.
– Чем крепче кофе, тем больше крошечных частичек попадает между волокнами холста, когда вода впитывается в поверхность картины, – прокомментировала она свои действия.
«Находчивая девочка», – с удовольствием отметил Габриэль. Сам он тоже научил ее нескольким трюкам, которые превращали простой рисунок, выполненный ее кистью, в раритет. Он посоветовал ей покрывать законченную картину цветным лаком, а потом в нескольких местах разбивать его, чтобы состарить картину на несколько десятков лет.
Габриэль, всю жизнь посвятил работе с предметами искусства, много раз выступал в качестве эксперта по оценке подлинности картин. Его было нелегко обвести вокруг пальца, так как он сам поднаторел в балансировании на грани добра и зла. Он мастерски менял подрамники, вытаскивал кнопки, которыми крепился холст, держал их в соленой воде, чтобы они покрылись ржавчиной, и возвращал их на место, меняя возраста картины. Иногда он вытряхивал над картиной содержимое мешка от пылесоса, чтобы в уголках собиралась пыль, но так как был аллергиком, считал эту уловку наиболее трудоемкой для себя и старался, чтобы это за него делала Селеста. Когда она начинала задавать неудобные вопросы, взывая к его совести, иногда даже угрожая все бросить и сдаться властям, он говорил:
– Успокойся, детка. В нашем деле нам всегда поможет людское тщеславие. Только подумай, если уже музеи и эксперты затрудняются определить поддельное полотно или подлинное, то как это удастся сделать человеку, всего лишь имеющему определенную сумму денег и страстно желающему заполучить шедевр, чтобы повесить у себя в гостиной?
Селеста соглашалась с ним, ведь у него был солидный опыт в подобных делах. Но иногда ею овладевал страх:
– Что же со мной будет, если у кого-нибудь это получится? Если подделку распознают?
У Крамера и на этот вопрос был ответ:
– Допустим, ты наняла эксперта, который разложил все по полочкам, или догадалась сама, что ты купила подделку. Как же ты сможешь в этом признаться? Как ты объявишь своим друзьям и знакомым, что заплатила кругленькую сумму за подделку? Посуди сама, много ли найдется тех, кто захочет рассказать всему миру, каким простофилей он был, и как мошенники обвели его вокруг пальца, заставив выложить бешеные деньги, за картину, написанную малярными красками?
Во всем, что говорил этот человек, безусловно, было рациональное зерно. Только страх по природе своей иррационален, его нельзя проанализировать и объяснить логически. Он впивается тебе в глотку холодными пальцами и душит до тех пор, пока ты не потеряешь сознание или не найдется тот, кто поможет высвободиться из смертельных объятий.
Сотрудничество с Крамером было для нее долгим и серьезным испытанием, поединком со страхом. Однажды в ее дом постучались полицейские. Она чуть не лишилась чувств, решив, что ее обман раскрыт, ведь все тайное очень скоро становится явным. Она представила, что теперь ей придется провести долгие месяцы в тюрьме по обвинению в мошенничестве. Повод для визита полиции оказался куда страшнее.
Погиб Джеймс, ее родной брат, единственный человек на земле, которого она по-настоящему любила, и который беззаветно любил ее. Нелепая случайность, дорожное происшествие. По свидетельству очевидца, Джеймс и его друг Адриан, который жил неподалеку, мирно беседовали, возвращаясь со школы. Возбужденный разговором, Джеймс не заметил, как нечаянно оказался на проезжей части в паре метров от подъезжающего автобуса.
«Это божья кара, – подумала Селеста. – В наказание за мои грехи бог лишил меня смысла этой жизни». В эту секунду Селеста дала себе слово раз и навсегда покончить с работой копировщицей. Почти не отдавая себе отчета, сразу после похорон, никому не сказав ни слова, в особенности Габриэлю Крамеру, она собрала вещи и улетела в Америку. Поступив так, Селеста не была уверена, что победа в борьбе со страхом оказалась на ее стороне, но, перелетев через океан, она вздохнула свободнее. Стараясь стереть все произошедшее с ее родственниками из памяти, в Штатах она поменяла документы, взяла себе новое имя. Она стала Лайлой Джеймс, и всякий раз называя свою новую фамилию, она думала о своем бедном брате. Каким все казалось несправедливым! Только она почувствовала, что в их жизни все, наконец, пошло на лад.
Время шло, через пару лет она смогла вернуться в Рим, и думала, что открыла новую страницу в своей жизни. По крайней мере, она так считала до этого самого вечера, пока не увидела лицо Крамера на экране телевизора. Сегодня ей почудилось, что страх вновь подбирается к ее шее.
Глава 9. Танцевать
Танцевать. Прыгать под звуки игривой музыки, предпочтительно обнявшись с женой или дочерью ближнего. Существует много разновидностей танцев, но для всех тех, в которых участвуют кавалер и дама, характерны две особенности: они подчеркнуто невинны и горячо любимы развратниками.
– Знакомьтесь, Антонио, это Эстебан Перейра, мой давний товарищ, – сказала Пепета, подводя Гауди к высокому и худощавому человеку с острыми чертами лица.
– Антонио Гауди, – представился архитектор и пожал руку нового знакомого.
– Рад встрече, – сердечно сказал Эстебан. – Много слышал о Вас. Хотя я сам из Гранады, молва о вашем творчестве докатилась с севера на юг. Я часто бываю в Барселоне и каждый раз с удовольствием отмечаю все время появляющиеся Ваши творения. Говорят, Вы хотите построить собор и в этом Вам помогает сам Господь.
Антонио смутился. Он был полностью поглощен работой над Саграда Фамилия, и это было сущей правдой. Он уповал на помощь Господа, и это тоже было именно так. Все долгие три года, в течение которых он уже вел это грандиозное строительство, нередко случались не только взлеты, но и падения. В моменты отчаяния, о которых он не осмеливался говорить, чтобы не растревожить близких и тех, кто работал с ним, только молитва поддерживала в нем уверенность в своих силах.
Дом графа Гуэля был заполнен шумом и суетой. Граф организовал костюмированный бал в честь дня рождения своей супруги. Это традиционное мероприятие в начале весны словно пробуждало всех от зимнего забытья и собирало все сливки общества Барселоны. Граф приглашал музыкантов, иногда даже устраивал театральные представления. Никто не скучал в этот день, поэтому все считали честью быть приглашенными в дом графа и задолго до назначенного дня принимались шить наряды. Взрывы смеха доносились то из одной, то из другой комнаты. Слуги без устали сновали между гостями с подносами с напитками. К ним подошел сам хозяин в костюме махараджи и, приветствуя их, поклонился Пепете, сердечно пожал руку Антонио.
– Сеньорита Мореу, Вы неотразимы сегодня, – сказал граф. Пепета не желала наряжаться в кого-либо из известных персонажей. Выставляя напоказ свою яркую внешность, она лишь скрывала лицо маской, позволяя всем, однако, видеть ее белозубую улыбку.
– Я рискую показаться невежливым, – продолжал граф, – но мне придется посоперничать с Вами в борьбе за внимание этого молодого человека. Что Вы скажете, если я украду его у Вас на некоторое время?
Он лукаво подмигнул ей и взглянул на Антонио.
– Пепета, мне, право, неловко оставлять тебя одну, но, надеюсь, ты не успеешь соскучиться без меня. Здесь полно твоих друзей, – сказал Антонио.
Читать бесплатно другие книги:
