Вопрос на десять баллов Николс Дэвид
– Не знаю, может, пятерку, иногда десятку. Да так, по мелочи, плюс еще конфетки, печенье и прочая лабуда…
– Так они на тебя тоже собираются в суд подать?
– Не-а, не могут, я же у них не числился. Скажем так: мой менеджер не особо рад. Он удержал большую часть моей зарплаты и пригрозил, что если еще раз увидит меня, то переломает мне ноги…
– И сколько, он думает, ты взял?
– Пару сотен.
– А на самом деле?
Спенсер выдыхает сигаретный дым:
– Пару сотен звучит достаточно точно.
– Черт тебя побери, Спенсер!
– Эти суки платили мне фунт восемьдесят в час, Брайан, чего же, блин, они ожидали?
– Понимаю, понимаю!
– В конце концов, ты же коммунист, я думал, ты не одобряешь идею частной собственности.
– Я и не одобряю, но Маркс говорил о средствах производства, а не о содержимом кассы на заправке. Кроме того, эту идею я и не осуждаю, и вообще я социалист. Более того, я считаю, что так делать стыдно. Что говорят твои папа и мама?
– О, они очень, очень мною гордятся. – Он отпивает полпинты за один раз. – Да ладно. Как ни крути, а я серьезно влип.
– Но ты же сможешь найти другую работу, правда?
– Ну да, конечно же, – неквалифицированный безработный мелкий воришка с судимостью. С учетом сегодняшней конкуренции на рынке труда я просто золотая жила, твою мать! Еще по пинте?
– Может, по половинке?
– Ладно, только сходи за ними сам, а то я немного стеснен в средствах…
Я иду к барной стойке, беру две пинты и мирюсь с мыслью о том, что сегодня я вряд ли прочитаю «Похищение локона».
Стоит ли говорить, что мы ушли из паба последними. Когда перестали принимать заказы, Спенсер вызвался слить остатки недопитого посетителями бухла в наши кружки – этим я не занимался, наверное, лет с шестнадцати. Так что к тому времени, когда мы возвращаемся в Ричмонд-Хаус, мы оба уже тепленькие. Там мы допиваем наши кружки с мутно-молочным домашним пивом и открываем две банки лагера, которые, наряду с газетой «Дейли миррор» и недоеденной половинкой пирога, составляют багаж Спенсера. Я рассказываю Спенсеру о Новом годе и об Алисе, а также выдаю свою версию встречи с ее голой мамашей на кухне, и его немного отпускает – он впервые издает настоящий добродушный смех, а не какой-нибудь там презрительный смешок или хихиканье.
Затем я встаю, чтобы сменить пластинку, – я ставлю «The Kick Inside», замечательный, но вызывающий дебютный альбом Кейт Буш, и Спенсер возвращается в свое привычное состояние – он смеется все время, пока играет «The Man with the Child in His Eyes», и обсерает мою подборку записей и открыток на стене. Чтобы отвлечь его, я ставлю подборку, которую он сам записал мне, – «Университетский сборник Брая», и мы оба пьяно валимся на футон и смотрим, как потолок вспучивается, изгибается и вращается над нашими головами, пока Джил Скотт-Херон исполняет «The Bottle».
– А ты знаешь, что ты тоже здесь есть?
– Где?
– В этой песне – вот послушай… – Он на четвереньках подползает к музыкальному центру, нажимает на «Стоп» и перематывает пленку назад. – Вот, слушай очень внимательно…
Начинается песня, живая запись; первые четырнадцать аккордов – только электроорган и перкуссия, затем начинается соло на флейте, и Джил Скотт-Херон говорит что-то, но я не понимаю, что именно.
– Слышал? – взволнованно спрашивает Спенсер.
– Не-а…
– Послушай еще раз, как следует, тугоухий.
Он нажимает на обратную перемотку, на «Стоп», на «Воспроизведение», врубает громкость на полную, и на этот раз я слышу, как Джил Скотт-Херон очень четко говорит:
– Для вас на флейте играет Брайан Джексон! – И зрители начинают аплодировать.
– Услышал?
– Ага!
– Это же ты!
– Брайан Джексон на флейте!
– Еще раз…
Мы прокручиваем еще раз:
– Для вас на флейте играет Брайан Джексон.
– Обалдеть можно, а я ни разу раньше не слышал.
– Это потому, что ты никогда не слушаешь те сборники, которые я для тебя записываю, ты, лживый ублюдок. – Он хлопается на футон, мы молча слушаем песню с минуту или около того, и я решаю, что джаз мне все-таки нравится, или соул, или фанк, или как его там, и обещаю себе более плотно изучить черную музыку в будущем. – Значит, эта Алиса так тебе нравится? – спрашивает наконец Спенсер.
– Не нравится, Спенсер, я люблю ее…
– Ты любишь ее…
– Я люблюууу ее…
– Ты люууубишь ее…
– Я безгранично, безумно, бесконечно люблю ее, всем сердцем…
– А я-то думал, ты любишь Джанет Паркс, ах ты, непостоянная шлюха…
– Джанет Паркс – корова по сравнению с Алисой Харбинсон. Не в Джанет Паркс, в Алису я влюблен: / Одна голубка краше всех ворон.
– Эт-то еще что такое?
– «Сон в летнюю ночь», акт второй, сцена третья [73].
– Джексон, ты придурок. А я увижу ее, эту Алису?
– Возможно. Завтра вечером будет вечеринка, так что если ты к тому времени не уедешь…
– Хочешь, я замолвлю за тебя словечко, дружище?
– Не нужно, дружище. Как я уже говорил, она богиня. А как насчет тебя?
– Только не я, дружище. Ты ж меня знаешь, я робот.
– Ты же должен кого-то любить…
– Только тебя, дружище, только тебя…
– Ага, я тебя тоже люблю, дружище, но я говорю не о сексуальной, а о романтической любви…
– О да, я имел в виду именно секс. Как ты думаешь, зачем я сюда приехал? Потому что я хочу тебя. Поцелуй нас, мальчик! – Спенсер кидается на меня, усаживается мне на грудь и издает влажные чмокающие звуки, а я пытаюсь свалить его, и все это превращается в потасовку…
– Ну давай, Брай, расслабься, ты же сам знаешь, что хочешь этого…
– Пошел вон!
– Поцелуй меня, любовь моя!..
– Спенсер! Мне больно!
– Не сопротивляйся, дорогуша…
– Слезь с меня! Ты сел на мои ключи, придурок…Тут раздается стук в дверь, и на пороге в ярко-красном банном халате появляется Маркус, который мигает своими крохотными кротовьими глазками сквозь линзы перекошенных летных очков.
– Брайан, уже четверть третьего! Есть хоть какие-то шансы, что ты выключишь свою музыку?..
– Извини, Маркус! – говорю я и ползу по направлению к стереокомбайну.
– Приииивеееет, Маркус, – тянет Спенсер.
– Привет, – бормочет Маркус, поправляя очки на носу.
– Маркус, у тебя такое классное имя – Маркус…
– Маркус, это мой лучший друг, Спенсер, – говорю я, поскальзываясь на всех «с».
– Просто сидите тихо, ладно?
– Хорошо, Маркус, рад познакомиться с тобой, Маркус, – воркует Спенсер и тут же, как только Маркус закрыл за собой двери: – Пока, Маркус, педриииила…
– Тш-ш-ш-ш! Спенсер!
Но без музыки уже не так весело, поэтому мы с определенными трудностями и с грохотом вытаскиваем тяжелую раму кровати и валим ее рядом с футоном. Следует небольшой спор насчет того, где кому спать, но Спенсеру достается футон, потому что он все-таки гость. Я ложусь на голую сетку панцирной кровати, полностью одетый, укрываюсь ворохом пальто и полотенец, кладу под голову полиэтиленовую подушку дюймовой толщины и лежу, ощущая, как пол подо мной взбрыкивает и крутится, и очень хочу снова стать трезвым.
– Надолго приехал, Спенси?
– Не знаю. Может, на пару дней… Просто побуду здесь, пока мысли в голове не придут в порядок. Без проблем, дружище?
– Все в порядке. Оставайся сколько хочешь. Так че, мы снова друзья?
– Ура, дружище.
– Ура!
Немного помолчав, я спрашиваю:
– Но ты сам в порядке, правда?
– Не знаю, дружище. Не знаю. Не уверен. А ты?
– Я в порядке.
Спенсер пару минут молчит, потом говорит:
– Брайан Джексон на флейте!
И я подхватываю:
– Брайан Джексон на флейте…
Он отвечает:
– И публика ревет от восторга…
Потом мы засыпаем.
27
В о п р о с: Под каким названием больше известен калюмет, предмет, занимавший центральное место в церемониях североамериканских индейцев?
О т в е т: Трубка мира.
Примерно в полпятого утра меня рвет.
Слава богу, я добредаю по коридору до ванной как раз вовремя, но, когда я поднимаю голову, утирая мокрые губы, весь бледный и трясущийся, и вижу отражение в зеркале, я чуть не блюю снова, потому что за ночь я превратился в какую-то необычайно отвратительную человекоящерицу с ромбовидными чешуйками на одной щеке. Я прикрываю рот рукой, чтобы заглушить крик, но потом понимаю, что это всего лишь отпечаток панцирной сетки, поэтому спокойно возвращаюсь в кровать.
Будильник включается в 8:15, ледорубом бьет мне в ухо, а я лежу в кровати и слушаю, как дождь стучится в окно. Одному Богу известно, сколько раз я мучился похмельем за свою жизнь – в последнее время, наверное, каждый день, но сегодня меня накрывает новый, странный тип похмелья: почти галлюцинаторный. Такое впечатление, словно вся моя нервная система подверглась перенастройке, поэтому малейшие ощущения – дождь на улице, свет от лампы, запах из пустой банки лагера, которая закатилась под раму кровати, – ответная реакция на все эти раздражители чудовищно преувеличена. Все мои нервные окончания, кажется, ожили и вздрагивают от конвульсий, даже те, которые находятся глубоко в теле, поэтому я лежу неподвижно и пытаюсь сосредоточиться. Я даже могу ощутить форму и расположение моих внутренних органов: вот влажно хрипят легкие, вот измученная, вспотевшая желто-серая масса печени, вязким комком прилепившаяся к позвоночнику, вот разбухшие от крови, ноющие, помятые почки, вот горящий, мучимый спазмами тонкий кишечник.
Я пробую пошевелиться, физически вытряхнуть этот последний образ из головы, но шуршание моих волос по подушке тоже кажется ужасно громким, поэтому я застываю на боку и смотрю на Спенсера, который лежит в нескольких футах от меня, слегка приоткрыв вспухшие губы и медленно пуская слюни – вон уже на подушке образовалось небольшое влажное пятно. Я лежу так близко к нему, что чувствую его дыхание – несвежее, сырое и теплое. Боже, я уже и забыл о его стрижке под ноль. Он похож на фашиста: на красивого, харизматичного фашиста, но такие-то как раз и хуже всех, как учит нас история. Что, если люди увидят меня с ним на вечеринке сегодня вечером и решат, что я вожу дружбу с фашистами? Возможно, сегодня вечером его уже здесь не будет. Возможно, к тому времени он уже уедет. Наверное, это будет лучше всего.
То, что я поднялся и сел на край рамы кровати, кажется мне подвигом Геракла, и я прямо слышу, как перетекает и успокаивается содержимое моего желудка, словно тонкий пластиковый мусорный пакет, наполненный теплым, слегка пузырящимся сливочным кремом. Мысль о том, чтобы сменить одежду, в которой я уснул вчера вечером, кажется вовсе невыполнимой, поэтому я решаю этого не делать; я даже не уверен, что смогу завязать шнурки на ботинках, не наблевав на них, но это мне каким-то образом удается. Затем я надеваю пальто / одеяло и, титаническим усилием покинув дом (Спенсер все еще спит), иду вверх по холму на факультет английской литературы. На улице бесконечная морось и шквалистый ветер. У меня была фантастическая идея почитать «Похищение локона» по дороге, но страницы промокают; к тому же все, на что способна моя нервная система, – это просто идти вперед и не падать.
Остановившись неподалеку от факультета, я прислоняюсь к стене и резво растираю руками лицо, чтобы попытаться придать ему любой другой цвет, кроме серого, и тут я вижу Ребекку Эпштейн, которая выходит из ворот. Сначала мне кажется, что она увидела меня и решила пройти мимо, но ведь так не может быть, потому что это значило бы, что она меня игнорирует.
– Ребекка! – кричу я, но она топает по улице, подняв воротник своего винилового пиджака и наклонив голову, чтобы спастись от дождя. – Ребекка?.. – Я обхватываю мешок с булькающим кремом и пытаюсь бежать, не двигая головой. – Ребекка, это Брайан!
– И впрямь. Привет, Джексон, – отвечает она безучастно.
– Как дела?
– Прекрасно.
Мы идем дальше.
– Хорошая лекция? – интересуюсь я.
– Угу.
– О чем?
– Тебе это действительно хочется знать или ты пытаешься поддержать разговор?
– Просто поддерживаю разговор.
Мне показалось, что я вижу призрачную улыбку, но, скорее всего, это мне действительно показалось, потому что затем Ребекка говорит:
– А тебе самому не надо на лекцию?
– В общем-то надо, но я не уверен, что мне хочется…
– А на какую тему будет лекция?
– Ты действительно хочешь знать или просто…
– Кстати, ты хреново выглядишь.
– Я и чувствую себя хреново.
– Отлично. Я рада.
Ребекка настроена враждебно. То есть она всегда настроена враждебно, но сегодня это особенно заметно. Мы еще немного идем вместе, она впереди, я сзади, и я недоумеваю, как можно с такими короткими ногами идти гораздо быстрее меня.
– Бекки, ты на меня злишься, что ли?
– Бекки? Какая, на хрен, Бекки!
– Я хотел сказать «Ребекка». Так что, злишься?
– Я не злюсь, я просто… разочарована.
– Господи, и ты тоже! – (Она смотрит мне прямо в глаза, впервые за все время.) – Такое впечатление, будто я сейчас всех разочаровываю. Сам не знаю почему. Я стараюсь этого не делать, изо всех сил, правда!
Тут Ребекка останавливается, и мы некоторое время стоим на улице под дождем, пока она меряет меня взглядом.
– Ты в курсе, что у тебя лицо абсолютно серое!
– Знаю.
– И у тебя какая-то серая фигня в углу рта.
Я утираюсь рукавом пальто и говорю «зубная паста», хотя сам я в этом не уверен.
– Слушай, а ты уже позавтракала?
– А как же твоя лекция?
Я вспоминаю свой новогодний зарок – посещать все лекции без исключения, но сейчас Ребекка кажется важнее, чем мои зароки, и я решаюсь:
– Думаю, эту лекцию я прогуляю.
Ребекка секунду размышляет, потом говорит:
– Тогда пошли. – И мы вместе идем вниз по холму.
Пар и жир от завтраков затуманили окна, конденсируясь на холодном стекле и стекая на наши столы из красного пластика, расплываясь на них лужами. Мы с Ребеккой сидим в отдельном кабинете – у нее кружка чая, у меня кофе с молоком, баночка колы, сосиска с поджаренным до хруста беконом в коричневом соусе и батончик «Марс». Ребекка рисует какие-то каракули на окне, а я тем временем говорю:
– …И он попался на незаконном получении пособия по безработице, что я лично считаю возмутительным. То есть я хочу сказать, что если подумать об огромных суммах, которые эти толстопузые воротилы укрывают от налогов, и все на это смотрят сквозь пальцы....
– Хммм…
– Я хочу сказать, что он получал? Вшивые двадцать три фунта в неделю или типа того? На это же прожить невозможно. И что они ожидают в таком случае от людей, если в городе нет нормальной работы…
– Угу…
– …Хотел бы посмотреть, как кто-нибудь из этих сволочей тори попробует выжить на такие деньги. Так вот, я теперь и волнуюсь, что он попросит у меня денег взаймы, а я ничего ему дать не смогу, так как сам живу на стипендию…
Тут я замолкаю, потому что соображаю, что Ребекка написала на запотевшем стекле «Поомооогиитеее!» наизнанку.
– Извини. Что-то я сегодня скучноват, да?
– Ну, Джексон, ты меня знаешь, обычно я больше всего на свете люблю по утрам обсуждать социальную политику тори, но сейчас, согласись, не это важно. Согласен?
– Думаю, не это. – Я глубоко вздыхаю. – Извини за тот вечер.
– А ты знаешь, за что именно ты просишь прощения?
Знаю ли я?
– Нет, не уверен.
– Тогда это не совсем извинение, правда?
– Ага. Получается, нет. – Оглядываясь на тот вечер, я понимаю, что все это было похоже на попадание под раздачу в пьяной разборке у дверей паба в пятницу вечером: это всегда проходит так волнующе, живо и пугающе, но потом не вспомнить, кто кому что сделал и даже кто первым начал. Я задумываюсь, не привести ли это сравнение Ребекке, но вряд ли кому-то приятно услышать, что целоваться с ним – все равно что получить люлей около паба, поэтому я просто говорю: – Думаю, опять получилось как всегда.
– Что как всегда?
– Ну, знаешь, я, как всегда, оказался никчемным.
– Ой да ладно тебе, ты был не хуже меня…
– Я намного хуже тебя.
– Нет, ты не хуже…
– А я говорю – хуже…
– Нет, не хуже.
– Да хуже, хуже, я отвратительный…
– Ну ладно, Джексон, давай не будем рассматривать диалектику данного случая, хорошо? – Она делает глоток чая и продолжает: – Послушай, я немного перебрала и совершила ошибку, «неверно поняла сигнал», или как это называется, но на тебя я не особо сержусь, просто немного смущена. Я не так часто становлюсь такой… – она издает короткий горький смешок, – уязвимой, что ли… – Затем она облизывает палец и собирает им крошки бекона с моей тарелки. – И как бы то ни было, я уверена, что снова научусь любить.
Разговор явно принимает новый, интригующе личный поворот, так что я наклоняюсь вперед, упираюсь головой в мокрое окно – таким образом я пытаюсь придать себе задумчиво-сочувствующий вид – и тихо спрашиваю:
– Значит, в прошлом у тебя был неприятный эмоциональный опыт?
Ребекка замирает с кружкой в воздухе, затем озирается через оба плеча по очереди.
– Извини, ты это со мной разговариваешь?
– Это честный вопрос, не так ли?
– А еще это не твое собачье дело. Ты что хочешь от меня услышать? Что это произошло оттого, что папа не давал мне завести пони? Я напилась, немного понаслаждалась человеческими отношениями, потом за мной чуть-чуть поухаживали и бросили. Обычная история. Только из-за того, что все в этом чертовом городе несдержанны в эмоциях, я не обязана…
– Мне кажется, ты слишком много ругаешься.
– Да уж, до хрена…
– Думаю, если все время ругаться, тем самым снижается эффективность ругательств.
– А ты кто такой? Мэри, черт возьми, Поппинс? – говорит Ребекка, но при этом слегка улыбается, – наверное, большей улыбки мне от нее не дождаться. Затем она делает глоток чая, смотрит в окно и говорит как бы мимоходом: – Если хочешь знать, последний мой роман закончился в абортарии, поэтому… как бы тебе сказать… в общем, я не настолько легко и просто подхожу к таким вещам, как некоторые другие девчонки. Вот и все.
Я не знаю, как реагировать на это. Вернее сказать, я знаю, как реагировать с политической точки зрения, но дело в том, что я не уверен, как мне отреагировать по-человечески. Я не знаю, что делать с лицом. Наверное, нельзя становиться слишком мрачным и не следует придавать услышанному большого значения.
– Кем он был?
– Просто парнем из родного города. Парнем, переспав с которым я допустила ошибку… Ты его не знаешь, – добавляет она, дырявя мою скомканную салфетку.
– А он бросил тебя, потому что ты…
– Нет, конечно. Ну, то есть не сразу. Вовсе нет. Там все было намного сложнее… – Ребекка вздыхает и смотрит на меня, затем снова на салфетку. – Парня звали Гордон, и мы учились с ним вместе в одном классе. Первая настоящая любовь, и вся такая фигня. Мы встречались месяцев шесть и решили пожить вместе тем летом, после выпускного класса, потом поехать куда-нибудь за границу, посмотреть, как устроен мир, посмотреть, как у нас получится… неважно… Так что мы отправились в путешествие по Европе – смотрели достопримечательности, спали на пляжах, просто мечта молодых возлюбленных, а потом где-то посреди Испании выяснилось, что я беременна. Мы все обсудили, приняли решение, вернулись обратно, все уладили. Он еще сказал, что мы вместе справимся с трудностями и что он будет рядом со мной – так оно и было. Но только на протяжении полутора недель. Вот. Такие дела.
– А ты, ммм, любила его? – Ребекка хмурится, надувает губы, но не отвечает, а только смотрит в окно, затем на скомканную салфетку. Я не знаю, что говорить, но чувствую, что сказать что-нибудь надо. – Думаю, тогда ты все правильно сделала.
Ребекка пронзает меня взглядом:
– Брайан, я знаю, что поступила правильно. Я не просила одобрения…
– Знаю…
– И не нужно говорить таким приторным голосом…
– Каким голосом?
– Ты знаешь каким. Ты ведь в курсе, что такое бывает – аборт, и весьма часто, даже чаще, чем ты думаешь…
– Знаю…
– …и не каждая сворачивается в маленький клубок насчет этой темы, не каждая забивается в угол с книжкой «Под стеклянным колпаком» [74], знаешь ли. Большинство женщин продолжают жить нормальной жизнью…
– Не сомневаюсь…
– Поэтому давай сменим тему, ладно?
– Давай.
– Это твой батончик «Марс»? – спрашивает она, и на мгновение меня охватывает тревога, потому что я не могу вспомнить, должен ли я бойкотировать батончики «Марс» или нет.
– Угу.
– Тогда давай сюда. – Я покорно вручаю шоколадку Ребекке, и она откусывает немного и пару секунд жует. – Почему все, что ты ешь и пьешь, коричневое? Никогда не видела столько коричневой еды. От тебя не убудет, если ты съешь хоть пару кусочков фруктов или овощей, хотя бы изредка…
– Ты говоришь прямо как моя мама.
– Правильно, она у тебя мудрая женщина. Ты ее слушайся. И меня. – Ребекка откусывает еще кусок. – Так ты ее, значит, видел? – спрашивает она с набитым ртом.
– Кого? Маму?
– Нет, не маму…
– Тогда кого же?
– Сам знаешь кого, эту чертову Фэрру Фосетт.
– А, всего пару раз.
Ребекка еще раз откусывает от батончика, затем бросает его передо мной на стол, куда он приземляется липкой стороной.
– А она тебе… все еще нравится?
Я понимаю, что существует вполне реальная угроза получить в глаз чайной ложкой, поэтому я очень тщательно подбираю слова и в конце концов говорю:
– Пожалуй, да.
– А как ты считаешь, что она о тебе думает?
– Думаю, она находит меня… интересным.
Читать бесплатно другие книги:
