Отвергнуть короля Чедвик Элизабет

Глава 46

Лондон, октябрь 1216 года

В доме на Фрайди-стрит Махелт наблюдала за тем, как вокруг большой кровати развешивают новый полог. Полог был темно-красным, из добротной тяжелой ткани фламандского прядения, идеальный выбор для зимы, но когда его повесили, руки у всех горели огнем. Наконец она отступила, осмотрела полог, проверила длину и с облегчением кивнула женщинам, чтобы те раздернули занавес и закрепили на крючках, пока не настанет время задернуть его перед сном.

Они провели в Лондоне уже десять дней, и Махелт постепенно втянулась в повседневные заботы. После возвращения домой она первым делом обняла детей и некоторое время не выпускала их из виду.

Гуго должен был уехать почти сразу по делам графства, а именно чтобы забрать деньги из клада, спрятанного в аббатстве Колна. При упоминании этого места, осознании, что он едет туда, между ними вновь возникло напряжение, но Махелт постаралась не бередить раны, которые едва начали заживать. Им нужны эти деньги, и придется проживать свои запасы, потому что доступа к доходам с поместий нет.

После их возвращения свекор большую часть времени сидел у огня и поначалу лишь глядел на него, вызывая в памяти картины прошлого и прижимая к груди вышитую ленту, над которой трудилась Ида. Однако в последние несколько дней он немного стряхнул оцепенение и начал работать над документами и грамотами, касающимися юридических аспектов правления Людовика. Казалось, он обрел утешение в подборе выверенных слов и решении интеллектуальных вопросов, не требующих эмоций. Он искал утешения у внуков, и хотя Роджер был слишком непоседлив, Гуго нравилось сидеть рядом с дедушкой и смотреть, как тот пишет. Оба мальчика были в восторге от песочницы, процесса плавки сургуча и прижимания печати к податливому материалу. Махелт припомнила, как делала то же самое, когда ее отец запечатывал документы, протянутые писцом, и какой важной тогда себя чувствовала. Приступ грусти пронзил ее. Махелт почти не видела отца после его возвращения в Англию. Ведущиеся военые действия означали, что она не может навестить свою семью, поскольку это небезопасно. Пока отец Гуго сидел у огня и вникал в юридические документы, ее отец разъезжал на коне на службе у Иоанна, все еще крепкий и бодрый, все еще в седле, но в семьдесят лет ему тоже следовало сидеть дома и смотреть, как внуки играют у ног.

– Мадам, прибыл ваш брат, – объявила в дверях Орлоция.

– Мой брат? – Махелт огляделась по сторонам.

– Лорд Уильям.

У Махелт похолодело внутри. Когда ее брат явился без предупреждения в прошлый раз, он привез ужасную весть.

– Попроси его подняться, – произнесла она нарочито спокойно. – И принеси вино и медовый хлеб.

Орлоция удалилась. Через несколько мгновений в комнату вошел Уилл. Махелт поспешила обнять его с радостным возгласом, хотя была потрясена его изможденным видом.

– Я так рада тебя видеть! – воскликнула она. – Как поживаешь?

Уилл махнул рукой.

– Неплохо, сестренка, – ответил он больше из вежливости, нежели искренно. – А ты?

– Тоже неплохо, – поморщилась Махелт. – Я решила подготовить эту комнату к зиме, поскольку, похоже, мы проведем ее в Лондоне.

Вернулась Орлоция с вином, Махелт отослала ее и сама наполнила кубок Уилла.

– Говорят, весь Линкольншир сгорел от рук Иоанна, и он нередко подносил огонь лично. – Она содрогнулась, вспомнив собственное суровое испытание. – Утверждают, что, когда де Молеон принял взятку от монахов аббатства Кроуленда за то, чтобы их земли не трогали, Иоанн выбил серебро из его рук и отправился жечь аббатство самостоятельно. Говорят, он поджигал стога и здания и бегал туда-сюда, хохоча, как безумец.

– Боюсь, это правда, – кивнул Уилл. – От нашего короля можно ожидать чего угодно. Сейчас он в Линне, ищет поддержки у наемников, но есть новость, и потому я приехал. – Он бросил на сестру взгляд, сверкающий от нетерпения. – Де Бург оказался в сложном положении в Дувре и заключил перемирие, чтобы испросить разрешения Иоанна сдать замок. Если Дувр падет, Людовик овладеет югом, и мы окажемся еще на шаг ближе. Где Гуго?

– Уехал в аббатство в Колне, – ответила Махелт, – но скоро должен вернуться. Ты видел нашего отца?

Уилл покачал головой, уголки его рта опустились.

– После Глостера не видел. Я уехал оттуда, потому что должен был уехать… У меня не было выбора.

– Не могли же вы сражаться друг с другом, – кивнула Махелт.

Уилл захватил Глостер, но их отец и граф Честер прибыли, чтобы освободить его. Если бы Уилл не пошел на попятную, отец и сын схлестнулись бы в ожесточенной схватке, отрезав пути назад.

– Я устал от войны. – Уилл вздрогнул. – Сколько бы я ни прорубал себе дорогу на свободу, я вновь оказываюсь в окружении, и с каждым разом вырваться все сложнее. Я никогда не перестану сражаться с Иоанном, но иногда задаюсь вопросом: ради чего? Какой мир нас ждет, если Людовик восторжествует? Порой мне кажется, что могильный покой, тогда я, по крайней мере, усну рядом с Элис. – Он взглянул на свою маленькую племянницу, которая забрела в комнату в сопровождении няни. – Мой сын сейчас как раз учился бы ходить, если бы ему дозволили жить.

– Уилл, не надо. – Махелт сжала его плечо, не в силах видеть своего жизнерадостного властного брата таким подавленным и чувствуя, как его горе разрывает ей сердце.

Он поднял руку и положил поверх ее ладони, молча принимая сочувствие.

Во дворе за окном раздался стук копыт. Махелт поспешила выглянуть.

– Гуго вернулся! – Махел ощутила прилив облегчения. Но, увидев, как муж поднял взгляд на окно и поспешно направился к лестнице, прошептала: – Что-то случилось.

Уилл встал и инстинктивно взялся за рукоять меча.

Гуго ворвался в покои, а за ним порыв лютого октябрьского ветра.

– Вы слышали? – выдохнул он с вздымающейся грудью, сверкая глазами, яркими, как цветы вероники. – Иоанн умер! – (Махелт и Уилл уставились на него.) – От дизентерии. Он заболел в Линне, но добрался до Ньюарка и умер там. Я услышал новость по дороге сюда. Я думал, может, вы уже знаете. К полудню об этом узнает весь Лондон.

– Иоанн умер? – Уилл моргал, как будто его разбудили от крепкого сна. – Вы уверены?

– Короля внесли в Ньюарк на носилках, – кивнул Гуго, – и он кричал в агонии при каждом шаге. Аббат Крокстона находился у его смертного одра. Иоанн назначил вашего отца одним из исполнителей своего завещания и поручил ему особо позаботиться о своем старшем сыне.

– Моего отца? – Сердце Махелт забилось быстрее.

– Под надзором папского легата. Король будет похоронен в Вустере, и юного Генриха коронуют в Глостерском аббатстве. Похоже, регентом до совершеннолетия мальчика назначат либо вашего отца, либо Ранульфа Честера.

Махелт переводила взгляд с брата на мужа и видела одинаковое выражение на их лицах. Они напоминали пловцов, которые сражались с волнами так долго, что выбились из сил, и наконец их выбросило на неведомый берег. Но что лежит за прибрежной полосой? Облегчение от возможности дышать не радует, поскольку каждый вдох дается с трудом.

– Всю свою юность и зрелость я страдал от этого человека. – Уилл судорожно вздохнул. – Он стоил мне жены, семьи, чести. И вот его нет… Словно я поднял меч, но поразил лишь туман. – Запустив пальцы в волосы, он поднялся. – Мне нужно уйти и подумать… Подумать, что делать.

– Нам всем нужно, – ответил Гуго скорее мрачно, чем радостно.

Сидя рядом с Махелт за новым пологом кровати, Гуго взял гребень, которым жена собиралась провести по волосам. Было очень поздно, но никто еще не спал. Весь Лондон бурлил от известия о смерти короля. Пивные и харчевни были набиты людьми, которые обсуждали новость и строили предположения, что их ждет дальше. Никто не хотел отправляться домой. Не обошлось без пьяных потасовок, и кое у кого утром будет болеть голова… не только от чрезмерного винопития.

Гуго взял прядь тяжелых темных волос Махелт и провел гребнем по их блестящему полотну.

– Я был бы счастлив, если бы мне пришлось заниматься только этим до конца своих дней, – пробормотал он.

– У вас устала бы рука, – с улыбкой ответила она.

– Я потерпел бы. Удовольствие перевесило бы боль.

Махелт беззвучно засмеялась:

– Неужели?

– Надеюсь.

К ним вернулась легкость в общении, пусть неуверенная и все же несомненная, словно первый день весны после долгой суровой зимы. Почва под ногами вполне могла замерзнуть вновь. Гуго расчесывал и разглаживал волосы жены, пока они не превратились в блестящую, лоснящуюся пряжу, потрескивающую жизненной силой. Наконец Махелт повернулась к мужу и обвила его шею руками.

– Так давайте подкрепим эту надежду, – сказала она.

Они занимались любовью одновременно страстно и нежно. В яростной схватке сгорели остатки злобы и разочарования, напряжение ослабло, раны затянулись и были выкованы новые связи. Гуго стиснул зубы, ощутив приближение вершины блаженства, и приготовился отпрянуть, но Махелт обвила его ногами и обняла еще крепче.

– Нет, – выдохнула она ему в ухо. – Я хочу вас целиком! Сейчас же!

Ее слова заставили Гуго излиться, и он прижался головой к шее Махелт, судорожно повторяя ее имя. Когда она выгибалась навстречу, ему казалось, что он вернулся домой после долгого и бурного путешествия. Позволив мужу излиться в себя, Махелт как бы говорила, что готова зачать новое дитя – она прошла долгий путь и теперь хочет от него ребенка.

Гуго продолжал прижимать жену к себе, не желая расставаться, и только натянул на их тела покрывало. В тусклом свете прикроватной свечи Махелт погладила его по лицу.

– Если сегодня был зачат ребенок, – прошептала она, – если Господь благословит нас младенцем, я хочу, чтобы наш сын или дочь родились в мирной стране. Несомненно, к тому времени все будет кончено. И мы тогда можем строить планы на жизнь.

Гуго запустил пальцы ей в волосы:

– Главной преграды больше нет, но мы с отцом присягнули Людовику и ради общего блага должны действовать осмотрительно. Очень многое зависит от того, что происходит сейчас.

– Вы имеете в виду, от моего отца?

– Да, от вашего отца. Если кто-то и может провести нас сквозь бурю, так это он.

Махелт подняла голову и посмотрела на мужа:

– Вы готовы выступить на его стороне против Людовика?

– И нарушить клятву? – нахмурился Гуго. – Мы дали Людовику слово чести. Ваш отец, как никто, должен это понять. Сперва надо разобраться, кого мы поддерживаем, ведь иначе равновесия не удержать.

Гуго ожидал, что Махелт ощетинится и с глубоким негодованием заявит, что он должен немедленно присягнуть ее отцу, но она оставалась тихой и задумчивой.

– Так я могу ему написать?

Гуго помедлил. Тот факт, что Махелт спрашивала разрешения, был уступкой с ее стороны, которая смягчила его сердце, но в то же время ему было что возразить.

– Вы мне не доверяете. – В ее голосе прозвучало эхо прежней злобы.

– Вовсе нет, – поспешно ответил он, зная, что молчать не следовало, ведь Махелт вспыхивает быстро, а раны еще свежи… у обеих сторон. – Я знаю, вы сделаете все, чтобы залатать бреши. Но наши письма должны быть написаны совместными усилиями.

Махелт, сощурившись, разглядывала мужа:

– Поскольку мы доверяем друг другу?

– Поскольку мы одно целое, – ответил он. – Как тот синий пояс, который мы сплели вместе, как дети, которых мы породили.

Гуго вновь приник к губам жены, чтобы скрепить слова поцелуем, а также чтобы утешить ее. Он напряженно ожидал возражения, что доверять и быть одним целым – разные вещи.

– Всегда есть место, где детали перемешиваются, какими бы несходными они ни были, – добавил он.

Махелт неохотно засмеялась.

– О да, – согласилась она. – Несомненно, муж мой.

Махелт лизнула пальцы и перегнулась через Гуго, чтобы загасить свечу. Их окутала темнота.

Сумерки конца февраля были пронзительно-холодными. Кутаясь в подбитый мехом плащ, Махелт стояла рядом с Длинным Мечом и протягивала руки к недавно разведенному огню, потрескивающему в камине. Воздух едва начал согреваться, и вокруг притаился холод. Они приехали в Тетфорд днем, и пока слуги готовили дом, Махелт посетила службу в аббатстве и могилу Иды. В память об Иде она отдала бедным три плаща и три марки серебра и положила на могилу свежий вечнозеленый венок.

Ее свекор остался в церкви, читая молитвы, пока горела свеча, и найдя для покойной Иды время, которого никогда не находил для нее при жизни. Возможно, граф размышлял об отпущенном ему времени и дне, когда он тоже упокоится под камнем в церкви приората. Родственники не стали мешать его бдению и вернулись домой. Дом был заперт много месяцев назад, и в нем было холодно и сыро, тем более что дом стоял недалеко от реки, но, по крайней мере, теперь огонь пылал вовсю, и постельное белье, которое Махелт захватила из Лондона, было свежим и пахло травами. Приор пообещал прислать кушанья со своих кухонь, и хотя в это время года можно ожидать лишь похлебки и соленой рыбы, зато они будут горячими. Гуго разговаривал на улице с конюхами, Роджер и Гуго сопровождали его. Со двора доносились звонкие голоса детей, играющих в пятнашки, и более глубокий голос их отца, погруженного в обстоятельную беседу о состоянии лошади, страдающей коликами.

На время долгого и мрачного Великого поста противоборствующие стороны заключили перемирие, чтобы восстановить силы и обдумать свое положение и варианты действий. Ее отца выбрали регентом, чтобы править от имени девятилетнего сына короля Иоанна. Уильям Маршал пообещал амнистию и издал более продуманный вариант Великой хартии, обговоренной и подписанной в Раннимиде. Некоторые бароны вернулись в строй, но в целом люди были осторожны. Как заметил ее свекор, это все равно что идти в курятник по следу из крошек, не зная, что тебя ждет – удобный насест или топор палача. То, что крошки разбрасывал отец Махелт, не заставило его переменить мнение. Гуго был неразговорчив и лишь возразил, что суть не в курятнике, а в том, чтобы ясно видеть и понимать, кто ты и на чем стоишь. Если под ногами нет твердой почвы, как двигаться дальше? Если дал человеку клятву, его нельзя предавать, если только он не предаст первым, ведь это дело чести.

Махелт повернулась к Длинному Мечу, который, как и она, молча смотрел в огонь.

– Я рада, что вы приехали, – сказала она. – Ради вашей матери и ради вас.

– Я тоже, – криво улыбнулся Длинный Меч, – хотя и сомневался, что буду желанным гостем.

– Времена меняются, – ответила Махелт. – Иначе и быть не может.

Она подошла к дорожному сундуку, стоявшему в углу, распустила завязки и достала маленькую эмалированную коробочку, которую ей доверила Ида.

– Ваша мать хранила при себе эту шкатулку до конца своих дней, – произнесла она. – Графиня хотела, чтобы вы получили ее.

Длинный Меч робко взял шкатулку, открыл и взглянул на крошечные ботиночки и прядь волос.

– Они принадлежали вам, – пояснила Махелт. – Это единственное, что осталось у графини, когда ее вынудили покинуть вас. Она искренне горевала о своей утрате, и это было одно из величайших ее сокровищ.

Длинный Меч осторожно закрыл шкатулку.

– Благодарю вас. – Под скулой у него дергалась мышца. – Я тоже буду дорожить им.

В комнату вошел Гуго в сопровождении сыновей, и Длинный Меч сразу засунул шкатулку под мышку, выражение его лица вновь стало замкнутым.

Гуго заметил движение единоутробного брата, когда отправлял мальчиков умываться.

– Она любила вас, – сказал он. – Любила так глубоко, что это стало незаживающей раной… для всех.

Длинный Меч снова достал шкатулку и посмотрел на нее.

– Мне жаль, что я не узнал мать лучше. – Он потер пальцем позолоту.

– Нам всем жаль… И больше всех – моему отцу. Моей матери было о чем жалеть в жизни, а отцу стало о чем жалеть после ее смерти. – Гуго направился к двери. – Я приведу его.

– Я пойду с вами, – вызвался Длинный Меч.

Гуго скрыл удивление. Пусть они с единоутробным братом и заключили перемирие, но общаться тесно – иное дело. Путь к приорату был недолгим, впереди шел паренек из конюшен, освещая им дорогу фонарем. Река блестела, как гагат, и ветер шелестел ветвями деревьев, еще голыми, но уже покрывшимися почками.

Длинный Меч прокашлялся:

– Я много и напряженно думал.

– О чем? – спросил Гуго, хотя примерно представлял, о чем, поскольку в последнее время тоже усиленно размышлял.

– Я решил отправиться к Маршалу и предложить свой меч сыну моего брата, законному королю Англии, – произнес после долгой паузы Длинный Меч.

– Это значит отречься от клятвы, которую вы принесли Людовику.

Длинный Меч помедлил, когда они подошли к сторожке аббатства, затем опустил голову и решительно ступил на освященную землю, как будто в поисках поддержки.

– Мне пришлось отречься от Иоанна… из-за того, как он поступил с Элой, и из-за того, что я не мог выстоять против Людовика. Думал, это заставит моего брата присмиреть. Я никогда не собирался свергать своего суверена и не стану предавать собственного племянника ради француза. Дед молодого короля был моим отцом.

– Долго же вы договаривались со своей совестью! – резко произнес Гуго.

– Я не мог позволить брату вести себя подобным образом, – неловко пожал плечами Длинный Меч. – В то время Людовик был единственным возможным вариантом, но теперь у нас есть Маршал, и я доверяю ему. Мне нечего бояться за Англию, пока он у кормила власти. Людовик объявил перемирие и отправился во Францию. Возможно, он уже не вернется.

– Вы принимаете желаемое за действительное. Людовик просто собирает войска. Он не предатель, каким был Иоанн.

– Я принял решение. – Длинный Меч выпятил подбородок. – Можете меня ненавидеть, это ваше право. Я никогда не пойду против брата. Это больше всего страшило нашу мать, и мы слишком часто ступали по этому пути, чтобы выбрать его еще раз.

– У меня нет ненависти к вам, – устало произнес Гуго. – Но я не обязан восхищаться ни вами, ни вашими решениями. Ради нашей матери и ее памяти я готов хранить мир между нами.

Подойдя к дверям церкви, они остановились.

– Я присягнул Людовику. Мой отец тоже. Мы связаны словом чести поддерживать его, пока сам Людовик не разорвет эту связь. – Гуго умолчал о чести Длинного Меча. Пусть это остается на совести его единоутробного брата.

– Я поговорю о вас с Маршалом, если хотите.

– Мы сами можем поговорить! – рявкнул Гуго, а затем вздохнул. – Я не хочу показаться неблагодарным, но идите лучше своим путем, а мне не мешайте идти своим. Наступит время, когда нужно будет обсудить перемирие, и хорошие юристы потребуются обеим сторонам. Захваченное мечом необходимо закрепить на пергаменте и в законе, и это так же важно, как битвы, поскольку определяет наше будущее.

Они вместе вошли в церковь и проследовали по нефу к хору. Отец Гуго поднялся с колен и теперь разглаживал свою старую шляпу, поношенную и засаленную, но павлинье перо, заткнутое за ленту, оказалось новым.

– Это была ее любимая шляпа, – произнес граф. – Я надел ее для Иды.

– Она бы оценила ваш поступок по достоинству, – ласково ответил Гуго. Потом, уважительно помолчав, добавил: – Не пройдете ли в дом? Там тепло, есть еда, и Длинный Меч хочет с вами поговорить.

Граф склонил голову, но снова повернулся к могиле, чтобы положить свою шляпу рядом с вечнозеленым венком Махелт. Он перекрестился, поклонился и вышел из аббатства с непокрытой головой.

Глава 47

Лондон, сентябрь 1217 года

Гуго наблюдал, как Людовик расхаживает взад и вперед по своей комнате в лондонском Тауэре, словно поджарый разъяренный лев. Его обычно спокойный нрав сменился гневной досадой. В конце апреля Людовик вернулся с подкреплением, но потерпел сокрушительное поражение в битве при Линкольне. Затем, две недели назад, свежие подкрепления, плывущие из Франции, были уничтожены и разбросаны в разгромном морском сражении неподалеку от Сэндвича. Английские сторонники покидали его толпами, чтобы присягнуть молодому королю и его регенту Уильяму Маршалу. Людовику оставалось лишь просить о мире.

Гуго до сих пор не оставил его, поскольку присягнул Людовику на верность, а человек без чести ничего не стоит. К тому же способности юриста, знание английского права и родство с Уильямом Маршалом означали, что Гуго сможет извлечь из мирного договора много пользы для своей семьи. Гуго не сражался ни при Линкольне, ни при Сэндвиче, а проводил время в Лондоне как основной член правительства Людовика.

– Им понадобилось четыре дня для ответа! – рявкнул Людовик, презрительно указав на пергаменты на столе. – Четыре дня! И теперь они хотят, чтобы я в знак покорности явился к ним в нижнем белье. Я не потерплю подобного унижения! – Его глаза вспыхнули. – Лучше я умру с мечом в руках! Вы попросили меня стать вашим королем, потому что ваш собственный король был ни на что не годен, и теперь намерены покрыть меня позором за то, что я пытался вас спасти?

Саломон де Бейсинг, мэр Лондона, встревоженно потер руки:

– Сир, регент привел войска, чтобы взять город в блокаду. Нам нужен мир. Я опасаюсь за город, если мы продолжим сопротивляться.

– Я договорюсь о почетном мире, – оскалился Людовик. – Я не уступлю и не покрою себя позором. Маршалу это известно.

– Быть может, вам поверх белья надеть роскошный плащ? – предложил Гуго. – И никто ничего не узнает, кроме тех, кто будет стоять рядом с вами. Зеваки не увидят вас без котты.

Людовик раздраженно взглянул на него.

– Но буду знать я! – прорычал он и снова зашагал по комнате.

Гуго опустил взгляд на пергаменты в своих руках. Людовик не желал признавать поражения – никто из них не желал, – но выбора не оставалось. Как справедливо заметил мэр, Лондон в блокаде и положение может только ухудшиться. С другой стороны, его тесть не может вцепиться Людовику в горло, памятуя о своих интересах во Франции, и даже раненый пес способен пребольно укусить.

Людовик вернулся к столу и снова взял список требований, изучая их прищуренными темными глазами.

– Хорошо, – сказал он. – Если они согласятся на плащ, я приду и капитулирую. – Потом поднял взгляд и смерил им Гуго. – Но если я уплачу эту цену, я вправе рассчитывать на ответные уступки…

В имении Маршала Кавершеме Махелт обняла отца и была потрясена его усталым видом, новыми морщинами на лице и заметной хромотой из-за давнего боевого ранения. Но у отца по-прежнему была наготове улыбка для дочери, и в его объятиях она ощутила, что вернулась в любимый старый дом.

Глаза Махелт наполнились слезами, и отец засмеялся над ее глупостью.

– Разве мы не выстояли в бурях? – спросил он. – Ныне незачем плакать.

– Я не плачу! – пылко возразила Махелт. – Разве что только от радости, что встретилась со всеми. Мы так давно не виделись!

Она обняла мать, сестер, братьев. Все были здесь, за исключением Ричарда, жившего в Нормандии. Уилл пребывал в хорошем расположении духа, хотя опирался на трость после того, как два дня назад боевой конь наступил ему на ногу и сломал три пальца. Он обнял Махелт и поприветствовал ее подобием своей былой надменной улыбки, хотя и смягченной печалью и опытом. Как и Длинный Меч, Уилл вернулся в строй вскоре после того, как его отец стал регентом, и за прошедшие месяцы постепенно залатал брешь между собой и родителями. Смерть Иоанна сделала это возможным, и в доме сегодня царила умиротворенность, хотя шрамы были еще свежи.

Ее отец взъерошил волосы Роджера, когда мальчик отвесил ему элегантный поклон.

– Восьми лет, – заметил он, – и обещает стать добрым сильным рыцарем.

Уильям Маршал проделал то же с маленьким Гуго и с нежностью и весельем наблюдал за своей ковыляющей светловолосой внучкой. Он обнял зятя и запечатлел на его устах поцелуй мира, который оба всячески подчеркивали. Семья дружно вошла в зал и села отужинать и продемонстрировать всему свету свое единство.

Во время трапезы обсуждали только бытовые и семейные вопросы, пытаясь наверстать упущенные годы и вплести их в ткань со множеством выдернутых нитей, хотя Махелт знала, что слова неспособны передать узор живого опыта и многое утрачено навсегда.

По окончании ужина Уильям и Гуго отправились на верховую прогулку по землям поместья, а Уилл вместе с остальными дядьями мальчиков решил на улице преподать Роджеру и Гуго урок фехтования. Женщины удалились в прекрасно обставленную комнату Изабеллы этажом выше зала. Махелт следила из окна, как ее отец и муж пускаются в путь: отец на своем любимом гнедом, а Гуго на Эбене. Их лошади скакали бок о бок в золотистом сентябрьском свете, и пара отцовских борзых трусила за ними.

Как обычно, Роджер словно и не ужинал, он бегал по двору, вереща и кружась, к немалому веселью своих дядьев Маршалов.

Махелт положила ладонь на живот и ощутила внимательный взгляд матери, почти такой же, каким она изучала мужчин.

– Мне знаком этот жест, – заметила Изабелла.

– Пока это только надежда, – ответила Махелт. – Как и этот мир. Возможно, ничего не получится, но я молюсь, чтобы получилось.

– Я тоже молюсь. – В голосе матери чувствовалась печаль, хотя она поцеловала Махелт в щеку, обрадовавшись новости. – Твоему отцу нужна передышка. Иногда мне хочется связать его, лишь бы остановить. Ему больше семидесяти лет, и это бремя давит на него.

– С ним все в порядке? – тревожно взглянула Махелт.

– Насколько я могу судить. – Изабелла устало взмахнула рукой. – Ты же знаешь, какой он… Не отступает ни на дюйм и не обращает внимания, когда я прошу его отдохнуть. Уилл берет на себя ту часть забот, которую ему позволяет отец.

– Я рада, что между вами все наладилось.

Лицо ее матери на мгновение затуманилось от воспоминания, но она быстро встряхнулась и кивнула.

– Это было сложное время для всех нас, – сказала Изабелла, – и страшное время, но мы выстояли. Твой брат дома и, как видишь, даже снова начал улыбаться.

– Да, я заметила. – Махелт оперлась руками о бортик.

Уилл раздобыл стул и отдавал указания, помогая себе тростью, словно маршальским жезлом. Роджер сражался одновременно с Уолтером, Гилбертом и Анселем, и Махелт невольно улыбнулась, ощутив прилив тепла. Жизнь стала почти такой же, как прежде… и с Божьей помощью станет еще лучше.

– Как поживает твой свекор? – спросила мать.

– Он стал хуже видеть, и у него постоянно болят колени, – наморщила нос Махелт. – Гуго принял у него все текущие дела графства. Граф до сих пор любит высказывать свое мнение, даже если оно заключается в том, что соус к мясу слишком жирный, а хлеб недостаточно мягкий. – Она пожала плечами. – Это противостояние дорого ему обошлось… Задело его гордость… Но самым тяжелым ударом стала смерть моей свекрови, упокой, Господь, ее душу. Граф принимал заботу жены как должное, часто считая ее помехой, и слишком поздно осознал, как много Ида для него значила.

– Очень печально. – Изабелла перекрестилась. – Ида была милой и доброй женщиной.

– Я любила ее, – просто ответила Махелт.

– А Гуго ты сейчас довольна?

Махелт закусила губу под проницательным взглядом матери.

– Мы уладили наши разногласия… Пока что. Я учусь верховодить, не подавая виду… Как вы верховодите моим отцом.

Изабелла печально засмеялась:

– О, порой я добиваюсь своего, но не совершаю ошибок, пытаясь открыть двери, которые заперты навсегда. Ты должна научиться разбираться, когда следует использовать преимущество, а когда – уступить.

– Моя свекровь уступала всякий раз, пока у нее не осталось ни капли власти. – Махелт вздернула подбородок. – Со мной этого не случится.