Отвергнуть короля Чедвик Элизабет
Длинный Меч потер затылок.
– Это женщины договорились, – произнес он. – Ваша жена попросила мою забрать Роджера в наш дом и проследить, чтобы ему не причинили вреда. – Его губы искривились в горькой улыбке. – По крайней мере, ваша жена полагает, что мне можно доверить мальчика. Неудивительно, что она решила не спрашивать вас.
У Гуго перехватило дыхание от такого предательства.
– Махелт попросила вас забрать его?
– Она попросила Элу, когда ездила в Браденсток, и Эла согласилась и написала мне. А я согласился, потому что Эла – моя возлюбленная жена… и мой суверен. Моя верность принадлежит ей, и я сделаю все, о чем она ни попросит.
– Поскольку ваша верность больше не принадлежит вашему брату королю?
Длинный Меч смерил его тяжелым взглядом.
– Нет, – произнес он, – больше не принадлежит… и, полагаю, вам известно почему.
Все еще не оправившись от потрясения, что Махелт обратилась к Эле, не посоветовавшись с ним, Гуго только молча кивнул.
– Эла говорит, вы позаботились о ней в то время, и я благодарен. – Длинный Меч покраснел.
– Я сделал это не ради вас, а ради Элы.
– Я понимаю, но все равно благодарен вам.
– Благодарите, если хотите, но это лишнее, – отмахнулся Гуго. – Я же благодарен вам, что мой мальчик жив и здоров.
Глаза Длинного Меча блеснули.
– Итак, полагаю, мы заключили перемирие.
– Глупо было бы его не заключить, – сухо кивнул Гуго.
У всех на виду братья обнялись и поцеловали друг друга в знак мира, и хотя жест выглядел натянутым, он был искренним. Длинный Меч занялся своими делами, но прежде, чем уйти, взъерошил темные волосы Роджера.
– Ты славный парнишка, племянник, – заметил он. – Мне приятно твое общество. – (Роджер улыбнулся и отвесил ему безупречный поклон.) – Он очень быстро усвоил хорошие манеры, как только ему показали пример, – хохотнул Длинный Меч.
Гуго сощурился:
– Мой сын обладал хорошими манерами и до того, как попал к вам, но пришивать побрякушки к добротной одежде всегда было вам по душе.
Длинный Меч удивился и слегка обиделся:
– Я хотел его похвалить.
– О да, – выдохнул Гуго. – Не сомневаюсь.
Глава 43
Лондон, июль 1216 года
Махелт сидела подле Иды и держала ее за руку. Свекровь становилась все слабее. У Иды не было аппетита, и приходилось уговаривать ее поесть. Она много спала, а когда бодрствовала, часто витала в облаках. Отец Майкл и врач регулярно навещали ее, но врач заявил, что его искусство бессильно, и графиня Норфолк либо поправится милостью Господней, либо Он, в качестве величайшей милости, заберет ее к себе.
Сейчас Ида бодрствовала и сознавала, где находится. Глядя на открытые ставни, она с тоской прошептала:
– Я больше не увижу своего сына. Слишком поздно.
– Ну конечно увидите! – ответила Махелт с наигранной бодростью. – К осени вы вернетесь домой во Фрамлингем, помяните мое слово.
Ида покачала головой.
– Это неважно, – устало произнесла она. – Фрамлингем больше дом графа, чем мой. Я была счастлива поселиться с ним в том старом каменном доме, до того, как были воздвигнуты башни, и желала лишь одного – тихой жизни. О, в юности мне нравилось жить при дворе… Постоянные игры и танцы… Но прошло много лет с тех пор, как мой господин танцевал со мной… И с тех пор мы нанесли друг другу много ран.
Махелт взглянула на руку, которую сжимала. Рука была маленькой и ловкой, усеянной отметинами лет, словно крапчатый осенний лист. Ногти были коротко подстрижены, потому что мешали Иде шить. Она не носила колец, за исключением обручального. Махелт потерла большим пальцем яркий золотой ободок на пальце Иды, взглянула на свой собственный, сразу подумав о Гуго и о том, как они отдалились после потери Фрамлингема. Гуго сказал, что думал, будто оставляет ее в безопасности, но ошибся. Простит ли она когда-нибудь мужа за эту ошибку? Каждый раз, когда Гуго улыбался или шутил, Махелт не понимала, как он может так себя вести, пока их сын – заложник. Каждый раз, когда муж пытался заняться с нею любовью, Махелт оставалась холодна, поскольку ей была невыносима мысль завести еще сыновей, чтобы сделать их пешками в мужских играх. Она сознавала, что все еще очень злится, но в некоторых отношениях злость шла во благо, поскольку поддерживала ее силы, а Господу известно, как им всем сейчас нужно быть сильными.
С великой нежностью Махелт расплела тонкую седую косу свекрови и расчесала ее с ароматным лосьоном из розы и мускатного ореха, вспоминая, как Ида делала для нее то же самое, когда она ждала рождения детей. Затем укутала плечи свекрови шалью из мягкого розового шелка. Ткань окрасила щеки Иды подобием румянца.
– Ты хорошая девочка, – сказала Ида.
– Сомневаюсь, – покачала головой Махелт.
– Поверь, я знаю, о чем говорю. – Ида потеребила шаль и указала на маленькую красную с золотом эмалированную шкатулку на своем сундуке. – Ключ у меня на поясе.
Махелт принесла к кровати шкатулку и ключ. Ида взяла шкатулку в руки и отперла, затем вынула оттуда крошечную пару ботиночек из тонкой лайки. В носке одного из ботиночек лежала прядь темных волос, перевязанных выцветшей алой тесьмой.
– Это его первые ботинки, – сказала Ида. – Моего Уильяма, моего Длинного Меча. Я хранила их все эти годы, с того дня, когда мне пришлось расстаться с ним. – Голос ее задрожал. – Я потеряла ребенка и так и не вернула его. Это все, что у меня осталось.
Махелт едва не задохнулась от нахлынувших чувств. Вид ботиночек терзал ей душу, поскольку они были такими маленькими и хрупкими. Хранить их так долго запертыми в шкатулке как самое драгоценное сокровище… Боже праведный!
Ида погладила тончайшую кожу:
– Обещай мне, что отдашь их Уильяму. Скажи ему, что это часть его, которую я хранила всю жизнь. Мое вечное бремя, мое горе… и мое утешение. Обещай мне.
– Обещаю, – прошептала Махелт.
Это было выше ее сил, и она сбежала, как только позволили приличия. Оказавшись в своей комнате, Махелт отослала слуг, задернула полог кровати и как следует выплакалась. В каком-то из сундуков лежит котта Роджера. Неужели ей придется хранить ее до конца своих дней как предмет поклонения, воображая, будто ее сын сам расправляет складки ткани? А что случилось с памятками ее собственного недолгого детства? Всхлипывая, Махелт подошла к деревянному сундуку в углу комнаты и откинула крышку. Под сложенными сорочками, пересыпанными лавандой, под старыми рукавицами для соколиной охоты, костяными коньками, обрывками ткани и кожи лежал голубой шерстяной мешочек с завязками из белого шелка. Махелт достала его из сундука, растянула шнурок и достала poupes[34], с которыми играла в детстве: маленькие деревянные колышки, вырезанные в форме человеческих фигур и одетые так, как одевались члены ее семьи. Мужчина в зелено-желтом сюрко с изысканным красным львом, вышитым на груди, в плаще с меховой подкладкой. Женщина с толстыми золотистыми косами из желтого шелка. Дети… Четыре ее брата, сама она и три ее сестры. На этом все. Ни Анселя, ни Джоанны, потому что они еще не родились. Ни следа ее самой в подвенечном платье, ни Гуго, ни Иды, ни Роджера, Гуго или Изабеллы. Их история не была здесь вырезана.
За окном раздался стук копыт во дворе и мужские голоса. Махелт вытерла глаза рукавом, поспешно вернула poupes в их тряпичный домик и, выглянув в открытые ставни, увидела, как рыцари и солдаты спешиваются в клубах летней пыли.
– Мама, мама! – Роджер ворвался в комнату вне себя от возбуждения, его лицо пылало. Затем он остановился и чуть нахмурился, как будто что-то вспомнил. Мальчик медленно вытянул свой деревянный меч из-за пояса, опустился на одно колено, протянул игрушку на простертых руках, и внезапно она перестала быть игрушкой. – Миледи матушка, – произнес он.
Махелт хотелось одного: заключить сына в объятия и прижать к себе, чтобы затянуть разверстую рану в груди, которая терзала ее с марта, но она знала, что не может этого сделать… по крайней мере, пока сцена не будет доиграна до конца. Сердце Махелт распирало от гордости и восторга, и ей пришлось сжать кулаки, чтобы совладать с эмоциями, которые ее переполняли.
– Можете встать, милорд Биго, – сказала она сыну, чудом сумев сдержать дрожь в голосе.
Роджер встал и улыбнулся матери. Он потерял передний зуб и подрос. Его кожа приобрела золотистый оттенок лета, проведенного на свежем воздухе, а в глазах сверкал солнечный свет.
– Я упражняюсь со своим мечом, – гордо произнес Роджер. – Не волнуйся, теперь я могу тебя защитить. Мой дядя Длинный Меч меня учит.
Махелт сглотнула.
– Ты вернулся мужчиной и истинным рыцарем своего дома, – сказала она. – Не выразить словами, как я горжусь тобой!
Затем плотина прорвалась: мать заключила в объятия своего чудесного ребенка и заплакала.
Слуга принес кувшин пахты и блюдо медовых пирожков, поставил их на стол и с поклоном вышел, оставив дверь открытой для Гуго. Махелт посмотрела на мужа и ощутила напряжение. Надвигалась гроза, и она одновременно страшилась и радовалась. Гроза, которая разрушит все до основания и смоет старые обиды. Но она не разразится, пока между ними ребенок, пусть даже он высек молнию.
– Как? – спросила она.
Гуго ответил осторожно, взвешивая свои слова, как будто балансировал на вершине мачты в бурю:
– Длинный Меч решил, что Людовик подобрался слишком близко к Солсбери и пора сделать ход и отречься от прежней присяги. Он захватил Роджера с собой в Винчестер.
– Как удачно! – Слова Махелт резали, словно ножи. – Если бы Роджер оставался под опекой де Молеона или Белесета, вряд ли мы увидели бы его дома.
Гуго вдохнул, чтобы ответить, но ему помешал младший сын, который вбежал в комнату, выкрикивая имя брата и наскакивая на него, словно шаловливый щенок. Последовала шутливая потасовка, и Роджер в мгновение ока превратился из учтивого рыцаря в веселящегося маленького мальчика.
– Иди, – сказал Гуго. – Поиграй с братом, пока я поговорю с мамой.
Роджер был только рад выбежать на улицу и показать Гуго свой новый игрушечный меч с красно-золотой обвязкой. Их голоса прозвенели в дверях и стихли в солнечном сиянии. В комнате воцарилась тишина, и сердце Махелт забилось сильнее.
– Вы должны были сказать мне, что попросили Элу забрать его, – проговорил Гуго. – Представляете, какое потрясение я испытал, увидев Роджера в Винчестере с Длинным Мечом и узнав, что вы сговорились у меня за спиной?
Махелт в ответ вздернула подбородок:
– Я привыкла думать собственной головой и заботиться о себе сама. Если положиться на других, они непременно подведут.
Гуго покраснел:
– Вы намерены до конца дней моих напоминать мне об этом? Вы знали, как Длинный Меч обошелся со мной и нашими подопечными, и все же отправились к нему.
– А вы предпочли бы оставить сына под теплым крылышком королевских наемников? – рявкнула Махелт. – Или таких людей, как Энжелар де Сигонь и Джерард Д’Ати? Уильям Длинный Меч в тысячу раз лучше любого другого. Спросите у своей матери. Она благословила меня.
– Еще бы! Она считает, будто солнце светит из зада Длинного Меча… И всегда так считала.
– Пресвятая Богородица! – Махелт вскинула голову. – Длинный Меч не святой и не чудовище. Он человек, Гуго, и он был моей единственной надеждой вызволить Роджера. Между прочим, мы бы не оказались в таком положении, если бы вы нас не бросили. Мне пришлось защищать Роджера собственными когтями, потому что вам, его отцу, что-то мешало исполнить свой долг!
– Господи, женщина, я не бросил его и не бросил ни вас, ни Гуго, ни Изабеллу. Вы можете с тем же успехом сказать, что ваш отец бросил вашу мать в Ирландии… Но это, разумеется, совсем иное дело? Одно правило – для простых смертных, и совсем другое – для Маршалов! – Голос Гуго дрожал и ломался от боли. – Я тоже человек, который пытается найти дорогу через эту трясину. Да, я наделал ошибок и забрел в топь, но, во имя Господа, Махелт, почему вы прощаете падение другим, но не имеете ни капли сострадания ко мне? Или мне придется отвечать за всех, кто вас предавал? Я ваш козел отпущения? Дело в этом? – Глаза его сверкали, как осколки сапфиров. – Если я вас бросил, то вы меня предали! Или вам хватит милосердия и смирения понять, что и то, и другое неправда.
В горле Махелт стоял ком горя и злости. На Гуго, на себя, на весь мир.
– Как вы смеете! – прошептала она.
Роджер влетел обратно в комнату, не переставая сражаться с Гуго. К ним присоединились еще два маленьких мальчика и дочь одного из рыцарей.
Гуго выдохнул и посмотрел на Махелт, а она вернула ему взгляд, как будто они были двумя воинами, сделавшими паузу в сражении, чтобы оценить друг друга, истекающими кровью, но держащими мечи наготове. Пространство между ними гудело от желания броситься в новую атаку.
Дети пронеслись по комнате, словно стайка воробьев, опустошили блюдо с медовыми пирожками и вылетели на улицу. Их голоса звенели во дворе.
– О боже, – надтреснуто произнес Гуго. – Я ваш муж, а не враг. Подумайте об этом.
Гуго вышел, оставив дверь окрытой. Махелт наблюдала, как он уходит в широкой полосе света, которая подчеркнула золото его волос и оттенила синеву плаща цвета колокольчиков, потом закрыла глаза.
Глава 44
Фрайди-стрит, Лондон,
сентябрь 1216 года
Стоя во дворе, Гуго вдыхал ароматы осенней ночи. Для мороза было еще слишком рано, но в воздухе ощущалось приближение холодов, и сильнее всего пахло дымом костров и сыростью. Он был рад, что по пути на улицу захватил теплый плащ.
Дом окутывало молчание: молчание спящих, погруженных в забытье, напряженное молчание затаенного, чтобы не выдать эмоций, дыхания и не менее напряженное молчание борьбы за каждый вдох. Лондон притих с наступлением комендантского часа, но Гуго чувствовал, как жизнь города вздымается за стенами, подобно груди крадущегося великана.
Гуго Биго готовился покинуть Лондон, чтобы защитить Линкольншир и Северные земли от дальнейшего разграбления королем. Длинный Меч и Ральф вместе с Людовиком осаждали Дувр, а его отец должен был остаться в Лондоне с Идой, Махелт и детьми.
Гуго тревожился. Иоанн внес разлад в их семью. Он поддел острием меча скрепляющий раствор, стены рухнули, и Гуго не знал, можно ли воздвигнуть их вновь, как его отец воздвиг Фрамлингем.
Он обошел конюшни, проверяя лошадей, черпая утешение в топоте копыт, теплых порывах пахнущего сеном дыхания. Покормил Эбена хлебной коркой с раскрытой ладони. Пирожок брыкался и резвился в своем стойле в предвкушении угощения. Печально улыбаясь, Гуго подошел к нему с двумя яблочными огрызками, которые приберег с ужина. Пони жадно сжевал их и потребовал добавки. Гуго вспомнил день, когда Пирожок пытался съесть вимпл Махелт, как они хохотали до колик и в тот момент между ними проскочила искра. Гуго сперва улыбнулся, но затем зажмурился и тихо выругался. Махелт держала его на расстоянии с тех пор, как вернулся Роджер. Она была вежливой, обходительной, внимательной, но не была Махелт. Все равно что обладать прекрасной восковой свечой, которую невозможно зажечь, и это было невыносимо. Гуго пытался не думать об этом слишком часто, не поддаваться переживаниям, отвлекал себя делами, коих хватало. В основном получалось, но иногда, как сегодня ночью, боль поднималась из глубин и угрожала поглотить его целиком.
Вернувшись в дом, Гуго на цыпочках прокрался в нишу за залом, отделенную занавеской, где под светлыми пушистыми овчинами спали дети. Ставни были открыты, и он смотрел на своих мальчиков, залитых голубым лунным светом, свернувшихся, словно щенки. Их младшая сестра спала в колыбели, рядом с походной кроватью няни. Гуго ощутил укол обжигающей сердце любви, и бремя на его плечах стало еще тяжелее. Как можно быть сразу всем и для всех?
Шаркая, он повернулся к кровати, хотя подумывал лечь спать в зале с мужчинами. Так было бы проще, но это означает признать поражение, а учитывая положение в стране, он может никогда больше не увидеть Махелт. Удрученный и полный опасений, Гуго вошел в комнату, намереваясь присоединиться к жене и проверить, потянется она к нему или нет. Однако кровать была пуста, и служанки тоже нигде не было видно. У него сжалось сердце при мысли, что Махелт могла сбежать… Приставить лестницу к стене и пуститься во весь опор, как когда-то. Затем он покачал головой и сказал себе, что это глупо. Она может оставить его, но никогда не бросит детей.
Свет еще горел в комнате его матери, и он нашел Махелт на дежурстве у ее кровати. На ней был плащ поверх сорочки, и длинная темная коса была переброшена через плечо, хотя жена накинула на голову шарф в знак почтения. Отец Майкл расположился по другую сторону кровати, сжав руки в безмолвной молитве.
Махелт посмотрела на дверной проем.
– Осталось недолго, – тихо сказала она. – Тем, кто хочет попрощаться, лучше поторопиться.
Утренний свет лился сквозь ставни, золотя плетеный коврик на полу и мерцая на красном шелковом покрывале. В саду играли дети, весело и звонко смеясь.
Ида открыла глаза. Ее пересохшие губы изогнулись в бесцветной улыбке.
– Отрадно слышать, как играют мои внуки, – прошептала она. – Прямо бальзам на раны.
– Постарайтесь отдохнуть, – ответила Махелт.
Ее свекровь пережила ночь и пошла на поправку на рассвете, но была еще очень слаба.
– У меня скоро будет время отдохнуть, – сказала Ида. – Много, много времени. – Она закрыла глаза и на мгновение забылась сном.
Крики детей стали громче, когда они пробегали мимо окна, а затем стихли.
Не считая священника, Махелт одна дежурила у постели больной. Гуго ненадолго вышел, чтобы отдать приказания своим людям насчет подготовки к походу на север, а граф пока и вовсе не изволил явиться. Длинному Мечу и Ральфу отправили послание, но до них было четыре дня езды, и Махелт знала, что даже на быстрых лошадях они не прибудут вовремя.
Ида снова открыла глаза и произнесла слабо, но отчетливо:
– Дочка, ты должна простить Гуго и перестать его винить. Это никому не идет на пользу, особенно тебе и детям.
Махелт промолчала, выпрямив спину, отчего казалось, что она отстранилась.
– Это просьба умирающей женщины, – хрипло произнесла Ида. – Я хочу, чтобы ты и мой сын жили в согласии, а не врагами. Не позволяй королю расколоть нашу семью, потому что тогда он одержит победу. – Она с трудом сглотнула, и Махелт помогла ей выпить разбавленного водой вина из кубка. – Ты сильная. – Ида откинулась на подушки, вино блестело на ее губах, она почти ничего не проглотила. – Сильнее, чем была я… Намного сильнее. – Голос графини стих. Махелт взглянула на нее с внезапным испугом, но Ида всего лишь собиралась с силами. – Обещай мне. – Она крепче сжала руку Махелт.
У Махелт засосало под ложечкой. То, о чем просила Ида, было невозможно, и все же Махелт не смела отказать.
– Обещаю, – произнесла она, сжав руку Иды.
– Хорошо, – кивнула Ида. – А теперь приведи ко мне Гуго.
Махелт отправилась на поиски мужа, но сначала встретила графа. Тот сидел в дальнем конце зала и деловито диктовал письма. Махелт затошнило. Вот человек, которого она должна называть отцом! Человек, который сидит и сочиняет письма, пока его жена умирает. Человек, который в конечном итоге в ответе за то, что случилось во Фрамлингеме. Неужели ему на всех наплевать?
Роджер и Гуго сидели рядом с ним, и граф разрешал им прикладывать печать к нагретому зеленому сургучу, пристально наблюдая за ними и показывая, что нужно делать. В голосе и поведении старика чувствовалась грубоватая нежность, а мальчики были трогательно серьезны.
– Сир… – Махелт чопорно присела в реверансе.
– Дочка? – произнес граф, не глядя на нее.
– Графиня… – Она вздернула подбородок. – Вы навестите ее?
Граф продолжал заниматься своими делами.
– Ей известно, что у меня много хлопот. Ей предоставлено все необходимое. Она ни в чем не нуждается.
– Не считая вашего присутствия, сир.
Граф пожевал что-то губами. Потом взмахом руки отослал писца и встал:
– Вы так и не научились держать язык за зубами.
Махелт сердито смотрела на свекра, считая его равнодушным и подлым. И в этот миг, как уже случалось прежде, она заметила проблеск страха в его глазах и поняла, что они не просто подернуты влагой от старости, но блестят от слез, а его подбородок, заросший седой щетиной, дрожит.
– Научилась, сир, – ответила Махелт. – Графиня думает, будто мало значит для вас, но я уверена, что она значит очень много. Если это вы понимаете как неумение держать язык за зубами, я не стану извиняться.
Граф велел Гуго вернуть печать в коробочку и вышел из комнаты, не проронив ни слова.
– Почему дедушка сердится? – спросил Роджер.
– Потому что я напомнила ему о долге, которого он предпочел бы не исполнять. – Махелт положила руки сыну на плечи. – На тебя он не сердится.
– Я помогал ему запечатывать бумаги, – важно заявил Роджер. – Грамоту для женского монастыря. Он сказал, это ради бабушкиной души.
– Вот как?
Грамоты – это хорошо, подумала Махелт, но заключать договоры с Господом, присылать врачей, оплачивать молитвы – совсем не то же самое, что быть рядом. Это бегство. Она знала, что если бы они поменялись ролями, Ида не оставила бы графа. Отправив Роджера и Гуго к няне, Махелт продолжила искать мужа. Зайдя за угол конюшен, она резко остановилась, потому что ее свекор стоял, прислонившись к стене, и плакал навзрыд, как будто его сердце истекало кровью. Махелт поспешно попятилась. Свекор, конечно, огрызнется, если заметит ее, и никогда не простит за то, что она видела его в подобном состоянии. Она направилась в сад, чтобы сорвать еще не отцветшие розы и зелень для комнаты Иды. В этот момент из огороженного плетнем участка с букетом в руках вышел Гуго.
Они замерли и с неловкостью посмотрели друг на друга.
– Я нарвал цветов для моей матери, – сказал он. – Подумал, что они утешат и развлекут ее.
– Я собиралась сделать то же самое. – Махелт решила не рассказывать ему об отце.
– Тогда отнесем их вместе. – Гуго остался на месте, но расправил плечи, как будто готовился к схватке. – Я много думал в последнее время.
– О чем? – подняла брови Махелт.
– Я сделал все, что смог, чтобы уладить разногласия между нами, – протяжно выдохнул Гуго. – Возможно, я в чем-то ошибся, но мне больше ничего толкового не приходит на ум. Наверное, я не в состоянии находиться в саду, который некогда пышно цвел, но теперь задушен терновником, и сознавать, что был небрежным садовником и та, для которой я его посадил, больше не приходит в мой сад.
Глаза Махелт щипало, горло перехватило до боли.
Гуго заговорил тише:
– Если вы не хотите меня… если хотите жить отдельным домом… я могу это устроить.
Чудовищность подобной возможности повисла между ними, как тяжелая, темная туча. Махелт ощутила, как ее тело напряглось в ожидании неизбежного шквала.
– Я жена Биго, – сухо сказала она. – На мне лежит долг перед этим домом и этими людьми. Как ваше решение расценит мир? А нашим детям вы скажете, что отослали меня прочь? Что больше не цените меня?
– Боже праведный, нет! – в ужасе воскликнул Гуго. – Почему вы вечно все выворачиваете наизнанку?
– Я не выворачиваю. Это было вывернуто с самого начала.
– Так давайте вывернем обратно… Прошу вас.
– Этого вы хотите? Разъехаться?
– Вовсе нет! – затряс головой Гуго. – Я думал, этого хотите вы, и собирался предоставить вам возможность разъехаться с честью. Вы не будете унижены.
– И ожидали, что я поблагодарю вас за это и мое мнение о вас улучшится?
Гуго безрадостно взглянул на жену.
– Нет, – ответил он. – Не ожидал, но надеялся, возможно, тщетно. Просто подумайте об этом. Я спрошу вас еще раз, когда вернусь с севера.
Гуго повернулся к залу, Махелт зашагала рядом с ним, и оба они молчали. Жизнь действительно вывернута наизнанку, подумала она, и трещит по швам.
Дыхание Иды было едва ощутимым, и ее руки были холодными и хрупкими, как лапки воробья зимой. Гуго держал их и вспоминал, как ловко эти руки управлялись с иглой. Он вспоминал все ее объятия, вспоминал, как мать притягивала его к себе или, наоборот, толкала вперед силой безоговорочной любви, которую он скоро утратит навсегда. Осенний день за открытым окном был ярким, словно освещенный огнями. Садовые цветы стояли в кувшине в нише, и бодрящий ветерок вносил свежую струю в запахи ладана и болезни.
Отец Майкл стоял на коленях у кровати, пропустив четки между пальцев, и читал отходные молитвы звучным, но негромким голосом. Братья Гуго тихо вошли в комнату, но его отец так и не явился. Роджер и Гуго вошли в комнату с широко распахнутыми серьезными глазами и присоединились к родителям. Гуго собирался что-то спросить, но опомнился и прижал палец к губам. Ида шевельнула головой на подушке, и стало ясно, что она до сих пор в сознании, но слишком устала и ослабла, чтобы открывать глаза. Но она кое-что прошептала.
– Она хочет видеть дедушку, – громко произнес Гуго.
Махелт сидела рядом с Гуго, читая молитвы, и время от времени бормотала слова утешения. Услышав это, она встала и вышла из комнаты.
Она нашла свекра в его личных покоях: граф сидел в кресле и держал вышивку, над которой Ида работала, прежде чем болезнь помешала ей шить. Это была лента для шляпы с узором из зеленой листвы. Из-за листочка нахально выглядывал кролик.
– Сир, – произнесла Махелт. – Вам надлежит явиться. – Когда граф не ответил, она добавила: – Это ваш долг. Вы часто указывали мне, в чем состоит мой долг. Теперь я напоминаю вам о вашем.
Махелт увидела, как он стиснул челюсти.
– Я не могу, – произнес Роджер Биго.
– Графиня зовет вас. Неужели вы ее разочаруете?
Мгновение Махелт казалось, что свекор снова огрызнется на нее, но он встал и глубоко вдохнул:
– Вы правы, дочка. Это мой долг перед ней. Я могу досадовать на вас за это, но вы правы, что настоятельно напоминаете мне. – Шаркая ногами и спотыкаясь, граф вышел из своего убежища и направился в комнату жены.
Махелт шла рядом, чтобы проводить и поддержать его, и за эти краткие мгновения ей показалось, что она выросла, а он уменьшился.
Когда граф вошел в комнату, Гуго немедленно освободил место у кровати и предложил отцу занять его. Граф покачнулся, опустившись на складной стул, но удержался. Он медленно поднял руки и снял шляпу, обнажив редкие седые волосы. Наклонившись вперед, он взял Иду за руку.
– Жена моя, – произнес граф, – неужели вы оставите мне незаконченное шитье? – Он положил под другую ее руку ленту, которую сжимал.
Ида чуть слышно ахнула и повернула к нему голову. Ее рука сжала ткань.
– Я не хочу уходить, – прошептала она, – но если нить перерезана, вещь закончена, готова она или нет. Вам это должно быть известно. Простите, что не исполнила свой долг…
– Ида, вы всегда исполняли свой долг, и более того.
Графиня слабо и печально улыбнулась.
– Я полюбила вас с первого взгляда, – произнесла она и больше уже не говорила.
После смерти Иды повисла тишина в краткий миг, необходимый, чтобы осознать горе. Махелт сдерживала собственные чувства, понимая, что теперь она хозяйка дома, благополучие и стабильность которого зависят от нее. Иду следовало омыть, положить на стол, потом зашить в саван, отнести в церковь и устроить бдение.
Свекор Махелт по-прежнему сидел у кровати и держал жену за руку, с отчаянным, несчастным видом глядя на ее неподвижное лицо, как будто побуждал ее очнуться. Подойдя к нему, Махелт обняла его за плечи, желая утешить. Граф смахнул слезу, все еще сжимая вышитую ленту.
– Я любил ее, – произнес он сдавленным голосом.
Махелт задумалась, сколь глубоко уходят корни этого напряжения. Сожалеть уже поздно. Но на пути любви – она прекрасно знала – часто возникают преграды, а этот человек был частью одной из преград. Сейчас Махелт испытывала лишь грусть и жалость. Он мог расхаживать в мехах, держать в руках бразды правления, но сейчас был беззащитен и слаб, а силой обладала она.
– Идемте, – сказала Махелт. – Пусть служанки позаботятся о графине. Ее нужно омыть и подготовить надлежащим образом, и вы скоро сможете увидеть ее снова.
Граф встал, пошатываясь, как лунатик, и Махелт передала его на попечение Гуго. Лицо Гуго тоже избороздили морщины от горя, но он был собран и полностью владел собой. Их глаза на мгновение встретились, обещая сотрудничество и понимание, и хотя пока только хрупкое, начало было положено.
Начались приготовления, чтобы перевезти тело Иды в Тетфорд для похорон. В первую ночь бдение было устроено в церкви Святой Маргариты, недалеко от дома. Граф настоял на том, чтобы задрапировать гроб самой дорогой шелковой тканью, какую смогли найти, и собственноручно возложил на него знамена Тосни и Биго и наполовину вышитую ленту с аккуратно заткнутой на изнанке иглой, как будто ее владелица лишь на мгновение вышла из комнаты.
На рассвете, после службы, они позавтракали со слипающимися глазами, и мужчины надели доспехи. Траурный отряд выехал из Лондона, чтобы проводить гроб Иды за восемьдесят миль до Тетфорда. Ветер брызгал дождем, и затянутое тучами небо обещало еще худшую непогоду. Шелк под гробом был укрыт серой шерстяной тканью, а поверх настелено вощеное полотно для шатров. Махелт поцеловала на прощание сыновей и малышку, которые оставались в Лондоне с нянями и слугами, и села на свою кобылу. Граф замкнулся в рассеянном, потрясенном молчании, и тем, кто его окружал, приходилось направлять каждый его шаг. Махелт предполагала, что Гуго или его отец захотят оставить ее дома, но никто не попытался ей запретить. Но если бы они посмели, Махелт была готова сражаться и, несомненно, на этот раз одержала бы верх.
Глава 45
Тетфорд, октябрь 1216 года
Иду похоронили в хоре приората Тетфорда со всеми подобающими церемониями, пусть и без пышности, положенной на похоронах графини. В некотором роде похороны отразили ее жизнь, подумала Махелт. Ида никогда не обладала властью за пределами домашнего круга и не стремилась к ней. Ей уместно покоиться здесь в ожидании дня, когда муж присоединится к ней и они будут вечно спать бок о бок. После смерти жены граф словно заблудился в тумане, погрузился в сумерки между жизнью и смертью. По крайней мере, на время власть перестала его интересовать. Гуго взял командование на себя, решал, где переночевать, и заботился обо всех вопросах безопасности отряда.
Они остановились в гостевом доме приората, воспользовавшись гостеприимством отца Винсента. До сих пор Тетфорд избегал разграбления бесчисленными армиями, бродящими в округе, и настоятель не желал привлекать внимания к приорату Пресвятой Девы со стороны какой-либо партии. Он тепло поприветствовал своих покровителей, но в то же время вежливо осведомился, когда они намерены уехать.
– Завтра, – заверил его Гуго. – С первыми лучами солнца.
После этого настоятель расслабился, в свою очередь пообещав позаботиться о графине и ежедневно читать службы за упокой ее души.
– Невыносимо видеть, как страну снова раздирает на части, – произнес настоятель Винсент. – Мой дед рассказывал ужасные истории о войне между императрицей Матильдой и ее кузеном Стефаном за власть над Англией. Люди говорили, что Христос и его святые спят. И вот теперь все повторяется. Поля горят, мужчины убивают друг друга ради власти. Я каждый день молюсь о мире.
– Как и все мы, – откликнулся Гуго. – Но пока мы не добьемся справедливости, мир не наступит.
– В таком случае я молюсь и о справедливости.
– Аминь!
– И помилуй нас Господи.
Гуго вежливо кивнул в знак согласия. В последнее время он видел мало милости Господней, хотя в глубине души продолжал верить, что Господь милосерден, а безжалостные зверства – дело рук человеческих.
Он провел еще одну ночь в бдении у могилы матери, поддерживая отца, от которого осталась лишь внешняя оболочка, как будто Ида питала его душу. Граф отказался снимать доспехи и настоял на том, чтобы стоять у гроба в кольчуге, койфе[35] и шоссах.
– Я постоянно оставлял ее, – сказал он, сгорбившись под весом доспехов. – Всю жизнь мне нужно было уезжать, и жена ненавидела это. Наверное, ты помнишь эти времена… Головные боли и слезы. Ничего нельзя было поделать. Я должен был исполнять свой долг, но она так и не поняла. А теперь… – Он закрыл глаза. – Господи помилуй, теперь она оставила меня, и я не знаю, как это вынести… Но я должен вынести, потому что, как и у нее, выбора у меня нет. – Граф опустил голову и заплакал.
Утром Махелт пришла окончательно проститься со свекровью, пока их отряд готовился к возвращению в Лондон.
– Покойтесь с миром. – Она положила на могилу вечнозеленый венок. – Я буду навещать вас… Часто. Обещаю, вы не будете забыты.
Единственным ответом был мягкий стук дождя по кровельной дранке, шарканье ног монаха по плиточному полу и чувство глубокой грусти.
Через пять миль по дороге домой они ощутили запах дыма, а затем увидели темные клубы, поднимавшиеся от усадьбы неподалеку. Гуго приказал сомкнуть ряды и отправил разведчиков.
– Это не дым от угольной кучи или обычного огня, – с обеспокоенным видом произнес он и взялся за рукоять меча.
Встревоженная запахом, кобыла Махелт вскинула голову и пошла боком.
– Это не король, – сказала Махелт.
– Возможно, отряд фуражиров.
Один из разведчиков, посланных Гуго, вернулся галопом.
– Сожженная усадьба, милорд, – сообщил Джервас де Брейдфилд. – Зарезанные животные и несколько трупов. Остальные, по-видимому, сумели бежать. Лошадиный навоз еще свежий. Я бы сказал, они явились вскоре после рассвета. Около тридцати человек, судя по следам, но земля слишком взрыхлена.
В их отряде было примерно столько же людей, не считая графа и Махелт. Отряд такого размера означал, что фуражиры отделились от более крупной армии на расстояние удара, но где находится эта армия, которая сеяла разрушение на своем пути, Гуго не знал. Возможно, направляется в Кембридж или Питерборо, но точно сказать было нельзя. Он надеялся, что не в Тетфорд.
Они прибавили ходу, и в отдаленной деревне тревожно зазвонил церковный колокол. Махелт вздрогнула и порадовалась, что едет верхом по-мужски и может поспевать за остальными. Еще она была благодарна Господу, что дети в безопасности в Лондоне. Дождь полил сильнее. Гуго ехал рядом с женой, постоянно оглядываясь по сторонам и поглаживая рукоять меча. Они мало разговаривали и ехали быстрой рысью.
Внезапно из дождя выехал отряд вооруженных до зубов мужчин и преградил им путь. Махелт вцепилась в нож на поясе. Рыцари и сержанты Биго схватились за оружие.
– Спокойно, – предупредил Гуго, подняв правую руку. – Это союзники. Посмотрите на их щиты. На них эмблема Перша. Они служат Людовику… И кажется, граф Перш – ваш родственник?
– Дальний родственник по линии отца, – ответила Махелт, стараясь не выказывать беспокойства.
Гуго пустил Эбена вперед и поприветствовал их вожака, мужчину с жестким взглядом, сломанным носом и недостающим передним зубом.
– Мы не станем с вами ссориться, – произнес Гуго, – если вы нас не вынудите.