Любовь и другие иностранные слова Маккэн Эрин

Глава 31

Краем глаза я вижу, как по лицу Кейт расплывается улыбка: обычно за такой улыбкой следует злорадный смех, но на сей раз Кейт держит себя в руках и просто делает шаг назад, несказанно довольная.

– Преподаватель? Итан Глейзер? – спрашивает она, а потом бросает на меня беглый взгляд. Его хватает, чтобы меня расстроить.

– Итан, – подтверждает он, они обмениваются рукопожатием, и Кейт приглашает его войти.

Я все еще не двигаюсь. Похоже, у меня отнялось все, кроме головы. Я вижу, как Итан делает шаг вперед и протягивает мне кошелек.

– Джози, ты забыла его утром в классе. Прости, раньше добраться до твоего дома у меня не получилось.

– Э-э-э, ага, – выдавливаю из себя я и с трудом поднимаю руку, чтобы забрать кошелек.

– Джози только что проснулась, а так она бы обязательно вас поблагодарила, – говорит Кейт.

– Тяжелый день? – спрашивает меня Итан. – Утром ты показалась мне немного уставшей.

– Э-э-э, ага, – я прокашливаюсь. – Ну да.

– Я не буду вас задерживать. Наверное, помешал вам ужинать.

– Дамы, а что это тут у вас происходит? – С кухни входит папа. – Ох, простите. Не знал, что мы ждем гостей. Хью Шеридан, – он протягивает Итану руку.

– Итан Глейзер.

– Итан преподает у Джози социологию, – поясняет Кейт.

– А, Джози постоянно говорит о ваших занятиях, – говорит папа. – Ей очень нравится.

– Спасибо. Она схватывает все на лету.

Он объясняет, и отец спрашивает у него:

– А вам случалось видеть подлинный сосуд, каким пользовались брадобреи в восемнадцатом веке?

– Нет, не приходилось, – говорит Итан, и тогда Кейт склоняется к нему (кладет руку прямо ему на плечо!) и шепчет: «Туда выпускали кровь!»

– Правда? Я бы хотел взглянуть.

Папа сияет от удовольствия:

– Тогда вы не ошиблись домом, – и он приобнимает Итана и уводит его на экскурсию.

Кейт следует за ними и по пути нарочно задевает меня локтем и шепчет: «Позже поговорим».

Мы одновременно сощуриваемся, но Кейт выигрывает этот поединок: помимо прищура, в ее распоряжении еще и дьявольская ухмылка.

И я удираю – УДИРАЮ – вверх по лестнице.

За рекордное время я успеваю умыться, накраситься тем, что есть в моем распоряжении: карандаш для глаз, тушь, консилер (не забыть поблагодарить Софи за то, что показала мне, как им пользоваться), заново причесаться, завязать волосы черной резинкой. Она подходит к черной же футболке, которую я натягиваю второпях. Я уже готова снова метнуться вниз по лестнице, но потом хватаю свой новый лифчик и останавливаюсь. Надевать или не надевать? Поднимаю повыше, разглядываю. Встаю боком.

Хм, может быть.

Ох, да ладно!

Я швыряю его обратно в ящик с бельем и не торопясь спускаюсь по парадной лестнице. Подумаешь, Итан пришел. Такое случается каждый день.

Но его уже нет. Я заглядываю в папин кабинет: тут еще разлит слабый аромат духов Итана, но самого его я явно упустила. В доме тихо. Я расслабляю мышцы шеи и челюстей: оказывается, я их напрягла, сама того не заметив.

На кухне мама режет лук, и воспоминания о сладостном запахе Итана тут же выветриваются из моей головы.

– Тебе помочь? – спрашиваю я.

– Можешь просто посидеть со мной.

Я запрыгиваю на табурет в дальнем углу комнаты и начинаю медленно крутиться, успокаивая себя монотонным, почти гипнотическим движением.

– Ты сегодня так устала, – говорит мама. – Хорошо себя чувствуешь?

– Поздно легла. Слишком поздно.

– Почему?

– Думала.

– О чем думала, не поделишься?

– Размышляла о том, как сложны любые отношения на нашей земле.

Я начинаю вращаться немного быстрее.

– Да уж, уснешь тут, – говорит мама, и я, поворачиваясь лицом, замечаю, как она улыбается мне. – И какие же отношения ты находишь самыми сложными?

– Итан Глейзер, – говорит Кейт, входя на кухню с черного хода. За ней следуют папа и Итан. – А это мама…

Э-э-э-э… Бум!

А это я, падаю с табурета во время этого знакомства.

– А мою дочь вы, конечно, уже знаете, – мама жестом указывает на ту груду на полу, в которую я превратилась.

Папа наклоняется к Итану и добавляет серьезно:

– Обычно мы на людях этого не обсуждаем, но на самом деле она и правда одаренная.

А ко мне он обращается так:

– Ну что, как твои уроки падения?

– Над спуском еще придется поработать, – отвечаю я, вставая и отряхиваясь. Я стараюсь не думать о том, что мое лицо, наверное, уже давно пунцовое от смущения. Да я даже не знаю, поранилась я или нет!

– Ну да, спускаться сложнее всего, – говорит папа, а Итан спрашивает, все ли у меня в порядке.

– Да, спасибо. Чувствую себя неуклюжей и смущена до смерти, но все в порядке, – я распутываю свои конечности и мысли, и, похоже, пропускаю какие-то важные реплики. Когда мое внимание снова возвращается к реальности, я вижу, что мама с папой, Кейт и Итан вместе пьют вино. Пьют вино и разговаривают. Пьют вино, разговаривают и смеются. Так, подождите, а когда тут очутился Джофф, и как вообще можно развлекаться в присутствии человека, который говорит только о клещах?

Я бреду к раковине и наливаю себе стакан. Потягивая воду, я пытаюсь найти в их разговоре какую-то зацепку, которая помогла бы мне вставить слово и вклиниться в беседу. Но я ничего не понимаю. Джофф с Итаном о чем-то болтают, и голоса их звучат все громче, и они даже смеются. Папа говорит что-то про Чикаго, размахивает руками, и веселая трескотня становится еще шумнее. Кейт говорит: «И вот я…», и Джофф присоединяется к ней, и они вместе произносят что-то «ни один король не ретив в драматическом чае». И снова раскаты смеха. Я нервно прихлебываю: меня поражает и сбивает с толку, что эти пятеро говорят на языке, которого я не понимаю. Я поражена, сбита с толку и раздражена. Ох, не нравится мне это все.

Мое изумление сменяется безнадежной паникой, когда я слышу, как Кейт говорит Итану:

– Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? А то у меня есть одна знакомая…

И вот внезапно на том конце провода появляется Мэдисон Орр, и на следующих выходных уже запланировано двойное свидание. А вот я стою в дверях, пожимаю Итану руку, и он напутствует меня на прощание:

– Увидимся в пятницу на паре, Джози.

Ужин проходит как в тумане, и я на автомате возвращаюсь в комнату, опускаюсь на кровать и устремляю взгляд в пол. А потом, страдая, покадрово вспоминаю непонятную беседу, ту самую, в которой участвовали мама, папа, Джофф, Кейт и Итан. Взрослые. Я сглатываю комок в горле. Все, кроме меня.

Я слышала знакомые слова, но ритм речи был мне чужд. Как и жесты. И смех. Казалось, что это тайный язык какого-то клуба, в который меня не приглашали.

– Ох, Джози, ну, бога ради, – внезапное появление Кейт меня пугает, и я быстро вскакиваю.

– Ты вообще когда-нибудь стучишься?

Она закрывает за собой дверь:

– Ему же двадцать шесть.

– И?

– Он для тебя слишком стар.

– Сейчас да. Но через несколько лет уже не будет.

– Джози, да брось ты.

– Нет, это ты брось. Ты знаешь, как я к нему отношусь, и на моих глазах сводишь его с Мэдисон.

– Они с Мэдисон ровесники. И со мной.

– Неважно, сколько вам лет. Ты поступила ужасно.

– Все, хватит об этом.

– Месяц назад ты прекрасно меня понимала. Мы говорили об этом вот здесь же, в этой комнате.

– Месяц назад я думала, что он студент.

– Да, теперь ты знаешь его возраст. Но больше ничего не изменилось.

Кейт хохочет мне в лицо, и я покрываюсь румянцем.

– Как тебе не стыдно стоять тут и смеяться надо мной?

– Но, Джози, это правда смешно.

– Ушам своим не верю.

И снова смех. Пренебрежительная легкомысленная ухмылка.

– Ты втюрилась в учителя.

– Нет, это другое.

– Втюрилась, – смешок. – Росс, Деннис Де Янг, Итан Глейзер, – она считает по пальцам.

– Да, Росс и Деннис – возможно. Но почему ты так уверена, что я не люблю Итана? Почему думаешь, что я и сейчас просто втюрилась? Почему в этот раз все не может быть иначе?

– О'кей. Скажи мне тогда, что такое любовь.

– Ну, это… хех, – теперь моя очередь неловко усмехаться.

– Я и говорю: втюрилась. Купи рамку и поставь его фото вот сюда, – она показывает на портрет Денниса ДеЯнга на моем столе. – На самом деле это даже мило. Делает тебя похожей на других детей. И, поверь, – говорит она, направляясь к двери, – от этого твое письмо стало еще более ценным, дорогуша. Если я отдам его Итану, позору не оберешься.

– Пф! – говорю я, когда она закрывает за собой дверь, и это «пф» сказано от всего сердца: челюсти и кулаки сжаты, плечи приподняты. Пришло время действовать. Через пару секунд я уже сижу за столом, захожу на сайт ее свадебного фотографа, с третьей попытки подбираю пароль (какой надо быть дурой, чтобы не придумать ничего оригинальнее, чем «кейтиджоффбрилл») и загружаю «Королеву Кейт на троне» в папку «Свадебное слайд-шоу».

Замерев от ярости и восторга, грусти и решимости, смущения и уверенности, я смотрю через комнату на свой дневник. Но остаюсь сидеть, где сидела.

Одно его существование выводит меня из себя больше, чем все звуки, запахи, швы и насекомые на свете. Если бы он сейчас заговорил (Джоооозиии, Джоооооози, я туууут. Подойди и расскажи мне все о своей никчемной жизни), я бы не удивилась.

Я думаю о том, что мама наверняка заметила мою рассеянность и хочет меня расспросить, но молчит. Как славно с ее стороны. Когда я буду готова, то расскажу ей все – или почти все. Как только я пойму, что хочу сказать и как я хочу это сказать. Через пару лет. Или никогда.

Я что, только что сказала, что у меня никчемная жизнь? Ой. Нет, это все мой дневник. Я-то хотела сказать «безумная».

И все-таки я раскрываю его и пишу:

Среда, 15 октября, 20:17

Какова природа любви?

Я оставляю этот вопрос без ответа. Пусть дневник ответит за меня.

Глава 32

Когда в пятницу утром я вхожу в аудиторию, Итан приветствует меня улыбкой и приподнимает брови, словно хочет сказать: «Я побывал в твоем доме и теперь знаю, где ты живешь». Еще пару дней назад я бы была в восторге от такого проявления дружбы. Может, у меня бы даже закружилась голова. В конце концов, это ведь правда свидетельствует о душевной близости, когда у людей есть общие воспоминания или даже шутки, которых больше почти никто не знает. Или совсем никто. Или если они говорят на общем языке. Но сегодня я не взволнована и не падаю в обморок. Сегодня у меня внутри все сжимается: я словно проваливаюсь в себя. Или мне просто очень этого хочется.

Я отвечаю ему вежливой и вялой улыбкой.

– Все хорошо? – Итан слегка наклоняется ко мне.

– Да. А что?

– Вид у тебя такой, словно ты сегодня будешь препарировать эмбрион свиньи.

– Мне кажется, если бы я собиралась препарировать эмбрион свиньи, меня бы уже на вас стошнило.

– А может, ты именно так и выглядишь, словно тебя сейчас стошнит?

– Вы правда хотите сказать, что у меня такой вид?!

– Нет. Метафора забавная, но плохая. Давай начнем сначала. Все хорошо?

– Да, – говорю я, пытаясь не улыбнуться. Стью всегда потешался над этой моей привычкой. – А что?

– У тебя такой вид, словно ты забыла надеть штаны и только сейчас это поняла.

– Вы правда думаете, что я могла бы уйти так далеко от дома без штанов?

– Нет, не думаю. Это ирония. Вот именно поэтому мне и пришлось спрашивать, все ли у тебя хорошо.

Я неохотно благодарю его и улыбаюсь. Он улыбается в ответ.

– Спасибо, у меня все хорошо.

Занятия начинаются. Первые несколько минут я что-то конспектирую, просто чтобы было куда смотреть, кроме как – я сглатываю комок – на учителя. Когда я все-таки – на свой страх и риск – поднимаю взгляд, то вижу его таким же, каков он был всегда: красивый, умный, совершенный. И сегодня от его красоты, ума и совершенства я краснею, съеживаюсь и делаюсь несчастной.

– Подумайте вот о чем, – говорит нам Итан. – Если бы я не стоял тут и не разговаривал с вами, а просто раздал распечатки своих лекций и потребовал, чтобы все вопросы и ответы сдавались мне в письменном виде, разве хоть кто-нибудь из вас приходил бы на занятия? Это было бы очень странно. Странные взаимоотношения. Неловкие.

Я киваю.

– Язык помогает преодолеть неловкость, – говорит он. – А теперь вспомните, сколько раз мы с вами виделись за пределами аудитории. И мы разговаривали. Так?

С обеих сторон от меня кивают головы. Много голов. Погодите-ка… что?! Много?

– А если бы я просто подходил к вам и молча стоял? А если бы шел рядом и не говорил ни слова? – В зале раздаются смешки. – Да уж. Жутко странно. Нет, мы разговариваем. В основном на нейтральные темы. О том, о чем обычно говорят люди, чтобы узнать друг друга лучше. И это одна из функций языка: он помогает вести себя цивилизованно, помогает почувствовать себя свободно в присутствии незнакомцев. Заполняет неловкие паузы.

Я ухожу. Просто встаю и ухожу. Прямо на паре. Ничего такого. Может, в туалет захотелось. Но в моем случае это не так. У меня горит лицо, мое сердце колотится, желудок пытается вывернуться наизнанку. Я мысленно перечисляю возможные причины:

• обширный инфаркт

• запоздалая анафилактическая реакция

• медленно развивающаяся мозговая аневризма

• климактерические приливы

С таким не шутят.

В туалете я достаю из кармана телефон.

Я – маме, 9:17

Мне кажется, у меня мозговая аневризма.

Мама – мне, 9:18

Тебе кажется.

Я – маме, 9:18

Я чувствую, как она пульсирует.

Мама – мне, 9:19

Нет, не чувствуешь.

Я выключаю телефон, кладу его обратно в карман, мою руки и брызгаю водой в лицо, стараясь не смотреть в зеркало. Если это не аневризма, не сердечный приступ, не аллергическая реакция и не раннее начало менопаузы, то остается только один вариант: позор, опасный для жизни.

Вернувшись в класс и в общество Итана (в его красивое, умное, совершенное присутствие, которое притягивает все взгляды и все внимание), я вынуждена задать себе три болезненных вопроса. Вопроса, от которых все внутри меня замирает.

А что, если Кейт права?

А что, если я втюрилась?

Как я могла так ошибиться в своих чувствах?

Какова природа любви?

Должен быть способ это выяснить.

Я лежу на кровати Стью, таращусь в потолок и размышляю о том, какая бы формула тут подошла, но иксы, игреки, скобки и вопросительные знаки мельтешат перед глазами и мешают сосредоточиться. Стью лежит рядом и помогает мне таращиться.

– Хороший вопрос, – говорит он. – И я понятия не имею, как на него ответить.

– Но у тебя же уйма опыта.

– Да, ты мне это уже сказала раз сто.

– Эй, – в комнату входит Софи. – Что это вы тут делаете?

– Занимаемся концептуальными танцами, – Стью задирает левую ногу и правую руку к потоку и держит их так пару секунд.

– Мы размышляем о природе любви, – говорю я, пока Софи пристраивается рядом со мной.

– Это ты размышляешь. А я репетирую танец, – возражает Стью.

– Неужели кому-то интересно, что такое любовь? – спрашивает Софи.

– Мне интересно, – отвечаю я.

– Правда? Надеюсь, ты не о Стефане опять думаешь?

– Нет.

– О ком-то еще?

– Нет, – «уже нет», хочу я ответить. Но, может, и да. Не знаю. – Нет. Я думала, что готова влюбиться, но теперь я даже не уверена, что это вообще такое. А еще я думаю, что если в точности пойму, что это за чувство, как оно выглядит, как оно звучит, как себя ведут влюбленные и чем «любить» отличается от «испытывать симпатию», «испытывать сильную симпатию» или даже «замутить», тогда я лучше пойму Кейт.

Под Кейт я подразумеваю себя.

Прошла уже неделя с того момента, как Итан появился у нас на пороге, протянул мне кошелек и заговорил с моей семьей на итанийском. За это время мы с ним трижды сходили в Фэйр-Граундс. По пути мы разговаривали, или это мне только кажется. На этот раз я слушала. Он задавал вопросы: обо мне, об учебе, о музыке, о волейболе, о школе, о Кэпе, о семье.

Музыка. Школа. Развлечения. Все эти недели я не замечала, что, пока я бегло говорила с ним на джозийском, он лишь преодолевал неловкое молчание. Джофф в нашу первую встречу попытался сделать то же самое, но получилось у него гораздо хуже.

Сегодня после школы я написала в дневнике:

Пятница, 17 октября

Итан умеет налаживать контакт с подростками.

– Я уже несколько месяцев твержу тебе, что Кейт правда влюбилась, – говорит мне Софи, лежа на кровати Стью.

– Откуда ты знаешь?

– Она выходит замуж.

– Но брак – это совсем не доказательство любви, иначе у нас не было бы столько разводов.

– Можно перестать любить, – говорит она. – Со мной такое случалось раз девять.

– А почему тогда некоторые перестают, а некоторые продолжают любить всю жизнь?

– Понятия не имею. Джози, у меня от тебя мысли путаются.

– Ничего, их там все равно немного, распутаешь, – говорит Стью. Софи тянется через меня, чтобы шлепнуть брата по руке.

– Я думала, вы сможете мне помочь, вы оба, – говорю я.

– Неа, – говорит Стью, встает и устраивается у синтезатора. – Я тут вообще бесполезен, никогда не влюблялся.

– Ну и отрицалово, – говорит мне Софи. – На бал он, если знаешь, идет с Джен Ауэрбах.

Я приподнимаюсь на локтях:

– Что, правда?

– Ага, – отвечает он и негромко берет несколько аккордов.

– Сочиняешь для нее песню?

– Любоооовную! – дразнит его Софи.

– Я бы сочинил, но, послушав вопросы Джози и твои ответы, уже не уверен, что понимаю природу любви.

– То есть ты признаешь, что до настоящего момента понимал, – говорю я, но он только качает головой и играет первые четыре аккорда песни «Hallelujah».

– Нет, он признает, что вы оба слишком много думаете, – говорит Софи. – Нельзя до конца обдумать любовь, Джози.

– Ладно, а что в твоем представлении значит «слишком много думать»?