Любовь и другие иностранные слова Маккэн Эрин
– И это я еще уши не проколола. Увидишь, какие шикарные сережки я выбрала, – я перевожу взгляд на маму. – Маленькие хрюшки в цепях.
– Джози! – Кейт бьет кулаком по столу.
– Кейт, угомонись, – говорит папа.
– Угомониться?! Она испортит мою свадьбу так же, как испортила свадьбу Мэгги! – вопит Кейт и убегает в спальню, а я принимаюсь за котлету и тихо торжествую: мама опять зовет Кейт обратно. Полным именем.
В это блюдо мама кладет кетчуп, соевый и вустерский соус, хлебные крошки, острую приправу и лимонный сок. Казалось бы, зачем еще и зерновая горчица? Но с ней даже лучше.
– Шама нпршлш.
– Сама напросилась? – переспрашивает папа. – Как так?
Я проглатываю кусок и говорю:
– Несколько недель уже придирается к моей внешности. – Я обращаюсь к маме: – Ты слышала.
– Да, она… высказывала неожиданно много критических замечаний, – подтверждает мама. – У Кейт очень четкое представление о том, как тебе надо выглядеть на ее свадьбе.
– Она вела себя возмутительно. И мне это не нравится. И еще меньше мне нравится, что она сама этого даже не замечает.
– Поэтому, – папа указывает на мои глаза, – ты придумала вот это.
– Как знала, что цветные когда-нибудь пригодятся.
– Ну что ж, это «когда-нибудь» подошло к концу. Свой ход ты сделала. – В папином голосе нет ни капли осуждения. – Я хочу, чтобы ты попросила у сестры прощения за свое участие в сегодняшнем концерте. С самой Кейт мы с мамой поговорим позже.
– Да, сэр, – отвечаю я, и, когда прохожу мимо его кресла, папа берет меня за руку и говорит:
– Когда вернешься к столу, твои глаза должны быть одного цвета.
– Ладно, – я поднимаюсь по ступенькам, и мама выкрикивает мне вслед: «Синего!»
Проклятье.
Между прочим, свадьбу Мэгги я не портила. Она тогда постоянно называла меня «дорогушей», и я попросила ее перестать, потому что это слово должны говорить только бабушки с дедушками, которые дарят тебе на день рождения двухдолларовые купюры и мятные леденцы. И уж точно не сестры, с которыми ты на равных. «Дорогуша» на семейном языке значит «миленькая, можно обратить на нее внимание, но всерьез принимать не стоит».
Мэгги проигнорировала мою просьбу, даже когда я предоставила ей список из восьми пунктов против такого обращения. Сказала про мой список «Как мило, дорогуша» и повесила его на холодильник. Это, а также моя роль младшей подружки невесты довели меня до белого каления. Мне нужно было водить туда-сюда ораву мелких и липких девочек с букетами и следить, чтобы они, проходя по длинной столовой, не хватали своими ручонками еду и кухонные приборы. Мэгги знала о моем отвращении к такого рода вещам (и к приторным детишкам), но отказалась подыскать мне другую роль.
Поэтому во время свадебного ужина я представилась всем ее новым родственникам как дочь от первого брака и сказала, что мы не говорим о моем биологическом отце, ну, знаете, все судебные иски…
Насколько помню, ордер на арест я тогда тоже упомянула.
Или два ордера.
Оказалось, что кое-кто из слушателей повелся на мои рассказы и раззвонил о них всей родне. Когда сестра в следующий раз пришла к ним на семейный обед, они задали ей пару взволнованных вопросов.
Теперь Росс с Мэгги смеются над этой историей, но тогда сестра сурово меня отчитала, и мне пришлось написать пару писем с извинениями. Мэгги позже сказала, что все тогда сочли мои записки и ситуацию в целом просто очаровательными, «дорогуша».
Кейт нет ни в ее спальне, ни в ванной. И у меня ее тоже нет.
Я обхожу весь этаж и все больше злюсь, но ее правда нигде нет. Ну и хорошо, а то я уже перестала раскаиваться.
В ванной я снимаю линзы. Желтые и правда странные, оставлю их для Хэллоуина. Или буду отвлекать соперников на волейболе.
Выходя из ванной, я поправляю линзу кончиком пальца, дважды моргаю, задерживаю дыхание и готовлюсь умереть прямо на месте: я вижу, что ящик моего стола слегка приоткрыт.
Я – Стью и Софи, 6:42:
Кейт украла страницу из моего дневника!!! Там было кое-что очень личное!
Но, вместо того чтобы нажать «Отправить», я дрожащей рукой стираю смс. Они наверняка спросят, что было на этой странице, а я бы не хотела ни с кем делиться. Ни с кем, кроме… Кейт. С той Кейт, какую я знала раньше, когда в мире не было ничего лучше расчески в моих волосах и рассказов о птичках и ангелах; той Кейт, с которой мы могли разговаривать одними взглядами, пока она обсуждала по телефону работу. Кейт, до того как она стала невестой. Кейт до Джоффа.
Я чуть не плачу.
Но для слез нет времени: война объявлена.
Глава 29
Ужин проходит как в кошмарном сне.
Когда я возвращаюсь к столу, Кейт втайне злорадствует, притворяясь, что больше не злится и простила меня.
– Ладно, Джози, все хорошо, – отвечает она, когда я прошу прощения за то, что огорчила ее.
Я пробираюсь на свое место и добавляю:
– Я заплачу тебе за цветные линзы.
– Как любезно с твоей стороны, – говорит мама.
– Это совсем необязательно, – отмахивается Кейт. – Не нужно, Джози. Развлекайся. Только на свадьбу их не надевай.
– Не буду.
А что мне еще оставалось сказать…
– А как дела в Кэпе? Ты что-то ничего нам больше не рассказываешь.
– Все хорошо.
– Ну, я вот знаю, что ты взяла курсы по истории и религиоведению. А что за третий предмет? Не напомнишь?
– Социология.
– А поконкретней?
– Введение в социолингвистику. – Я поворачиваюсь к отцу, чтобы не смотреть на эту гигантскую ворону, в которую превратилась Кейт. – Проект по языковой вариативности идет отлично. Я уже записала сорок один пример разных употреблений слова «заткнись». Нужно было тридцать, но материала набралось больше. Теперь мне надо проанализировать оттенки смысла, предполагаемые значения и действительные значения. Я уже почти закончила.
– Звучит любопытно. Расскажи поподробнее, – просит папа, и мы обсуждаем эволюцию слов и то, как меняются их значения от одной речевой группы к другой и внутри этих групп.
Когда разговор замирает, вклинивается Кейт:
– Стью тоже в твоей группе, да?
– Да.
– Слушай, мне кажется, что я не добавила ни его, ни Софи на Facebook. А надо бы.
– Я дам тебе их почту, – отвечаю я. А что мне еще остается?
Мы моем тарелки, и она шепчет: «Поднимайся к себе, как только закончим».
Никогда в жизни грязная посуда не заканчивалась так быстро.
Когда я поднимаюсь по лестнице, она идет сразу вслед за мной. Так близко, что наверняка чувствует, как от меня исходят волны жаркого гнева. Она закрывает дверь, и я тычу пальцем ей в лицо.
– Поверить не могу, что ты такая жестокая. Ты раньше такой не была.
– Я тебя умоляю, – она отталкивает мою руку и садится на кровать. – А вся эта история с линзами? Разве это не жестоко?
– Есть большая разница между противостоянием и жестокостью, Кейт.
– То есть ты признаешь, что противостояла мне?
– А ты признаешь, что поступила жестоко?
– Джози, – Кейт вздыхает и несколько смягченным тоном говорит: – Я не хочу показывать письмо этому твоему Итану.
– Хорошо, – я сажусь в кресло у стола, скрестив руки на так называемой груди. – Тогда иди сходи за ним, я подожду.
– Я тебе его не верну.
– Что?!
– Джози, слушай, я понятия не имею, как еще сделать так, чтобы ты перестала доводить меня своими словами и поступками. Джофф сказал, что мне нужно…
– Что?!
– Что мне нужно какое-то средство, чтобы тебя сдерживать. Поэтому я и взяла письмо.
– Я знала, что это он придумал. Ты бы сама никогда такого не сделала.
– Я верну тебе письмо на свадьбе.
– Не бери его туда.
– Я верну тебе его и никому ничего не расскажу, если ты не выкинешь еще какой-нибудь фокус, как сегодня за ужином. Тогда я узнаю у Стью, что это за Итан такой, и отдам письмо ему.
– А я скажу Стью, чтобы он тебе не рассказывал.
– Тогда узнаю откуда-нибудь еще. Позвоню вашему преподавателю, придумаю что-нибудь. Я разыщу его, Джози, и ты сама это знаешь.
– Поверить не могу, что ты стала такой. Ты очень изменилась.
– И ты тоже.
– Я просто реагирую на твои изменения. Это ты подстраиваешься под какого-то там парня. Который тебе даже не подходит.
– Мы с Джоффом скоро поженимся, и пора бы тебе уже с этим смириться, – голос ее опять звучит резко. – Это моя свадьба. Это не игрушки. Это не просто вечеринка. Это свадьба, и для нас с Джоффом это важно, и я хочу, чтобы все прошло идеально. И да, я выйду за него замуж, и он станет частью нашей семьи, и нас обоих уже тошнит от твоих замечаний и фокусов, хотя тебе, наверное, кажется, что ты ужасно коварная и остроумная.
Я злобно щурюсь (надеюсь, у меня получается неплохо), а Кейт продолжает:
– С этого дня на примерках, на девичнике, когда Джофф будет у нас в гостях, я жду, что ты будешь с ним любезна и счастлива за нас. На всех языках, на которых ты говоришь. А если у тебя не получится, то просто молчи и сиди спокойно, иначе я сделаю пару звонков и передам письмо кому следует.
Она встает и хочет уйти.
В дверях она говорит мне:
– Это просто для острастки. Как и было сказано, я верну тебе письмо на свадьбе. Все понятно?
– Je comprends, – отвечаю я, и она уходит.
Вторник, 14 октября, 20:02
Ненавижу Кейт.
Вторник, 14 октября, 23:17
Никогда не думала, что скажу такое. Что ненавижу одну из своих сестер. Я никогда не говорила этого в шутку, как подруги говорят Софи, что ненавидят ее: «Ты такая красивая, как же я тебя ненавижу». Мне всегда казалось, что вторая часть этого сомнительного комплимента выражает зависть, а не ненависть. Но теперь я сомневаюсь: а вдруг я понимала все неправильно? Вдруг в этих словах есть доля правды.
Я
Тебя
Ненавижу
Может, где-то в глубине души некоторые из девочек – например, подружки Софи – так поглощены своей завистью к ее красоте, что иногда просто не могут держать это чувство в себе, и ненависть выливается наружу. А они притворяются, что шутят, и маскируют злость комплиментами.
А может, они это делают специально. Может, они говорят о ненависти, потому что сами хотят? Потому что им так больно, что единственный способ облегчить эту боль – это заставить Софи тоже немного пострадать? Но разве у них есть право говорить такое?
Ненавижу этот дневник.
Среда, 15 октября, 01:42
Я не ненавижу Кейт. Я злюсь. Она загнала меня в ловушку. Мне обидно, что родная сестра угрожает унизить меня, просто для того чтобы у нее было средство меня сдерживать. И еще меня бесит, что из-за нее я не могу заснуть, сижу тут и препарирую собственные чувства, потому что этого требует мой ужасный дневник. До чего обидно, что теперь она может контролировать наши отношения. Но я ее не ненавижу. Я не ненавижу Кейт. Чувствовала ли я ненависть, когда писала эти слова? Да, поначалу. Но была ли это ненависть? Нет. Просто сильная эмоция, которая поглотила меня на время. Взрыв ярости, за которым крылось… что? Бессилие, грусть, отчаяние. Ненавидеть не так больно, как страдать. Я рада, что не сказала ей про ненависть. Теперь я понимаю, почему родители отговаривают нас произносить это слово. Его очень сложно будет взять назад.
Наверное, как и «Я тебя люблю».
Но Эмми Ньюэлл не права. Любовь и ненависть не стоят рядом на шкале эмоций. Может, она неправильно понимает, что значат эти слова, а может, ошибается в своих чувствах к Нику.
Я откладываю ручку.
С меня довольно: мой дневник выжал из меня все соки, но я все еще продолжаю злиться и огорчаться. Сижу и таращусь на белую и мглистую пустоту потолка. Где-то между 2:20 и временем, когда я засыпаю, злость и печаль приносят свои плоды. Я ставлю будильник на 5:55 и злорадно ухмыляюсь. Еще злорадней, чем совсем недавно улыбалась Кейт.
Глава 30
Я стою в пустой душевой кабинке целую вечность. Как мне кажется, проходит несколько часов. Если придется, я пропущу социолингвистику. Если придется, я простою тут до вечера.
Секунда проходит за секундой. Минута за минутой. И еще, и еще. И вот… и вот я слышу, как закрывается дверь.
Я, наверное, сейчас упаду в обморок от недостатка кислорода. Но мне нельзя дышать, иначе я засмеюсь и все испорчу, а такой момент упускать нельзя. Еще три секунды. Еще две. Одна. Медленно, очень медленно я оттягиваю занавеску назад, и – щелк!
Кейт вопит.
Я бегу!
Добежав до спальни, я запираю дверь на замок и загружаю фото на компьютер быстрее, чем Кейт успевает натянуть трусы и спустить воду. Прежде чем она начинает молотить ко мне в дверь (а мы обе не хотим вмешивать в это родителей), я распахиваю ее и гордо демонстрирую Кейт снимок, который назвала «Королева Кейт восседает на троне».
Она бросается к компьютеру, но я успеваю его выключить.
– Маленькое чудовище! – шипит она.
– Отдай мне письмо, и я все удалю.
– Удали, и я верну тебе письмо.
– Ну уж нет, – весело говорю я.
Она складывает руки на груди:
– И что дальше?
– Пат, – говорю я. – Спроси у Джоффа, что это такое.
– Я знаю, что это.
– А еще говоришь, что не одаренная.
– Джози, – цедит Кейт сквозь стиснутые зубы.
– Если ты хоть одному человеку – хоть одному! – покажешь это письмо, я разошлю фото по сети. Распечатаю его на салфетках для твоей свадьбы. На подносах. На пакетах. На открытках, – я поднимаю вверх четыре пальца. – Я даже распечатаю плакаты и подарю их на Рождество тете Тут и миссис Истердей.
Кейт неохотно признает:
– Я… я не собиралась никому показывать письмо. Если бы ты меня не вынудила. Я просто хотела подержать его у себя, на всякий случай.
– Ну что ж, лучше тебе пересмотреть свой подход.
– Джози! Блин! – В приступе гнева Кейт выбегает из моей комнаты.
Как только я остаюсь одна, я включаю компьютер и до колик смеюсь над фото, уткнув лицо в подушку: не хочу будить родителей. Я сначала не заметила, но Кейт – ох, спасибо тебе, Кейт! – не просто сидит на толчке, а еще и ковыряет в носу. Где-то в глубине души я даже не против, чтобы она отдала письмо Итану. Жаль будет лишить мир такого прекрасного снимка.
О святые небеса! Если можно потянуть мышцу от смеха, то мне понадобится шейный ортез.
К завтраку я начинаю чувствовать усталость. Я слишком утомлена, чтобы возиться с хлопьями, и вместо этого намазываю маслом тост. Мама интересуется, все ли у меня в порядке.
– Просто устала, – отвечаю я. – Плохо спалось. Слишком много мыслей.
– Расскажешь?
– Папа и так заставляет меня писать о своих мыслях.
– Помогает?
– Это очень непросто.
– Ага, – говорит мама и вытирает за мной крошки. – Значит, помогает.
Но я так не думаю. Раньше – ну, пару раз – я чувствовала облегчение, как будто сам процесс делал мои чувства законными. А теперь, по той же причине, мне кажется, что проблемы мои становится серьезней и тяжелей, становятся совершенно невыносимыми. И, если не считать письма, я так ничего и не пишу про Итана. Потому что если напишу, это тоже станет серьезней, тяжелей и невыносимей.
Я падаю на заднее сиденье машины Стью и ворчу «С добрым утром».
– Засиделась допоздна?
– Плохо спалось.
– Заметно, даже сквозь твои очки, – говорит Софи.
– Софи, – негромко предупреждает ее Стью.
– А что? Правда же заметно, – она достает из рюкзака тюбик консилера и подробно объясняет мне, как и куда его наносить.
Когда она выходит, я выдавливаю каплю липкой жидкости себе на пальцы, вздрагивая от того, какая она вязкая, и даю себе обещание всю жизнь ложиться рано, если это – единственный способ скрыть круги под глазами.
Я с ужасом жду момента, когда придется войти в класс. Даже Итана мне видеть не хочется: просто смотрю на него разок, чтобы не показаться невежливой. Мне отчего-то кажется, что он знает про мое письмо. Стоит ему на меня посмотреть, и он все поймет, поймет, что я к нему чувствую. Написав письмо, которое сейчас хранится у Кейт, я каким-то образом лишила себя защиты.
Он знает.
Все знают.
– Джози, с тобой все хорошо? – спрашивает он, когда я сажусь на свое место.
– Просто устала, – отвечаю я и делаю вид, что страшно занята книгами, папками и ручками, и больше я на него не смотрю.
После пары я стремительно выбегаю из аудитории. Впервые за все время Стью приходится догонять: он настигает меня в нескольких домах от Фэйр-Граундс и хватает меня за локоть, чтобы я притормозила:
– Так, а теперь рассказывай, что случилось.
– Мы вчера вечером поругались с Кейт. Мне надо подумать.
– И это все?
– Мы сильно поругались.
– Из-за свадьбы?
– Не только.
– Расскажешь?
– Только хуже будет, – раздраженно говорю я, а потом вздыхаю. – Прости.
– Джози, что происходит? – Он кладет мне ладонь на руку и обеспокоенно заглядывает в глаза.
Мы остановились рядом с Фэйр-Граундс. Я нервно озираюсь по сторонам.
– Мне надоело это место. Давай пойдем к Джулиане? – Так называется другая кофейня, не такая популярная. До нее идти через дорогу и направо.
– Конечно. Только не ори на меня, когда я буду спрашивать, все ли у тебя в порядке.
– Прости. – Я вяло улыбаюсь, и мы отправляемся в путь. – Я правда не выспалась. Совсем почти не спала.
– Почему?
– Мы с Кейт ужасно поругались. Ужасно. И она… я вообще перестала ее понимать.
– Почему ты так говоришь?
– А я тебе скажу почему. Потому что Джеффри Стивен Брилл ее меняет. Она делает все, что он скажет. Ужасно бесит. Знак остановки, – я делаю тот самый жест рукой. – Спагетти. Меры безопасности. И Кейт на все это соглашается.
– Как говорится во многих песнях, «любовь все меняет».
– По-твоему, это хорошее объяснение?
– Я вообще не совсем понимаю, о чем мы говорим.
– О Кейт.
– Не о Джоффе и мерах безопасности?
– О Кейт.
– Так, а что общего у нее со знаком остановки и спагетти?
– А что общего у нее с текстами песен?
– Джози, – Стью драматически пожимает плечами. – Мне нужны субтитры. Или примечания.
Я выдыхаю (понятия не имела, что задерживала дыхание!) и спрашиваю:
– Может, сигнальные флажки?
– Давай попробуем. Мне нужен флажок, который будет означать «Спасите меня от разговора с Джози. Вышлите дюжих парней в огромных шляпах».
– В огромных шляпах?
– По-моему, крутое послание для флажка.
– Итак, возвращаемся к Кейт.
– И проясняем ситуацию, – говорит он, и мы идем дальше.
– Я не знаю, что с ней делать. И с Джоффом. И со свадьбой. И со всем – ну, за исключением этих огромных синяков у меня под глазами.
– Да они почти незаметны.
– Ты вот заметил.
– Ну да, на самом деле громадные синячищи. – Он улыбается и смотрит на меня искоса, а потом пихает меня локтем. – Ты просто выглядишь немножко усталой. Но это ничего. Поспи днем, и, может, ситуация прояснится. Для всех нас.
– Спасибо, – отвечаю я, и оставшийся путь мы проходим пешком.
По дороге я размышляю о многочисленных романах Софи и об их неизбежных трагических финалах. Я размышляю о многочисленных романах Стью и о том, как они раз за разом выдыхаются. Я размышляю об идеальной гармонии, царящей между Россом и Мэгги. Я размышляю о том, как папа обнимал маму у раковины. Я вспоминаю о том, как Итан стоит у доски и объясняет что-то с видом эксперта. И я вспоминаю о том, как Кейт и Джофф готовили спагетти, и вот я уже думаю о том, что значит слово «любовь», и это чувство внезапно кажется мне громадным, неподъемным, пугающим.
Жаль, что я не взяла с собой дневник: этот проклятущий, требовательный, ужасный дневник. Я бы написала: Кейт все меняет. То есть любовь, Любовь все меняет. Да уж, оговорка по Фрейду. Хорошо, что я этого не написала.
На лекции по госуправлению я на пару секунд проваливаюсь в сон и просыпаюсь, когда голова у меня наклоняется вперед. На этих лекциях спят очень многие: некоторые бесстыдно кладут голову на сложенные руки и дрыхнут весь урок. Похоже, мистер Блум, наш старый профессор, не обращает на это особого внимания: он сам борется с сонливостью, пытаясь не заснуть от собственного монотонного голоса, который в тысячный раз объясняет связь между землей, трудом и капиталом.
– Что с тобой сегодня такое? – раздраженно спрашивает меня Эмми, подходя к моему шкафчику.
Я слишком утомлена, чтобы мысленно переводить и ее слова, и ее тон, поэтому отвечаю я тоже сердито:
– Устала. А что, нельзя?
– Ладно, прости.
Мы молчим всю дорогу до раздевалки.
Волейбол не придает мне сил, а, наоборот, отнимает последние. Дважды я получаю мячом в лицо (несильно, просто пропускаю свою очередь отбивать). После тренировки ко мне подскакивает Джен и переплетает свои пальцы с моими.
– Я тут подумала о том, что ты сказала, – говорит она с широкой радостной улыбкой.
– О чем?
– О Стью.
– А что он?
Читать бесплатно другие книги:
