Джинкс Блэквуд Сэйдж
– А почему? – спросил он.
– Потому что там хранятся опасные вещи и потому что я так сказал. А теперь – в постель. И не лежи без сна, беспокоясь насчет пряничного домика, – это неправда.
Симон шагнул за порог, придержав полуоткрытую дверь перед Дамой Гламмер. Джинкс осторожно сунулся вперед, ему не терпелось взглянуть на запретные комнаты. Он на миг увидел холодный каменный коридор, пляску темных теней в дрожащем факельном свете… А больше ничего разглядеть не успел, потому что Дама Гламмер подскочила к нему и сцапала за подбородок.
– Нет, ну совершенный сладенький бурундучок. Какая жалость, что ты попался чародею в лапы!
Пальцы ее сжали щеки Джинкса, и он мотнул головой, высвобождаясь.
– Неужели тебе не интересно, что он думает с тобой сделать?
– Он говорил, что я буду работать у него.
– Сказать тебе, зачем ты ему нужен на самом деле? – ведьма усмехнулась, но понять, дразнится она или нет, Джинкс не мог. Увы, мысли ее оставались невидимыми.
– Ну, скажи. – Он испытывал скорее любопытство, чем страх.
– Попроси, как воспитанный мальчик.
– Скажи мне, пожалуйста, – попросил Джинкс, сердито глядя ей в глаза.
– Маленькие мальчики больше годятся для заклинаний, чем для работы.
– Я никаких заклинаний не знаю.
– Маленькие мальчики полезны как составные части заклинаний, – пояснила Дама Гламмер.
Вот тебе и на…
– Так идешь ты или нет? – Симон выглянул на кухню и тут же нахмурился. – Опять мальчишку стращаешь?
– О нет! Он очень, очень храбрый бурундучок.
Дама Гламмер усмехнулась и удалилась вместе со своей полынью в покои Симона.
Предостережение Дамы Гламмер сильно насторожило Джинкса. Однако проходили недели, а Симон так никакого зелья из него и не сварил, и Джинкс решил, что она все же пыталась его напугать.
К Симону то и дело заглядывали на огонек ведьмы. Джинксу не нравилось, как они хихикают, увидев его. Однако он очень внимательно слушал их разговоры – все больше о заклинаниях, чародействе, а время от времени и о Костоправе. Впрочем, о нем Джинкс ничего нового не узнал, все говорили одно и то же: Костоправ высасывает душу человека через соломинку, а косточки его складывает крест-накрест. У большинства ведьм вокруг голов вились цветные облачка – незримыми чувствами обладала одна лишь Дама Гламмер.
Появлялись у Симона и Странники, но эти в доме не останавливались, а разбивали свои шатры на прогалине, хотя в дом иногда заходили – в уборную. Прежде Джинкс Странников видел нечасто. Они в основном занимались куплей-продажей, а его прогалина была слишком бедна и не представляла для них интереса. Когда они по ночам рассаживались вкруг костра, Джинкс подбирался к ним поближе, но из тени не выходил. Он слушал их рассказы о других прогалинах, о Пути, о чудищах, с которыми они сталкивались (и от которых удирали). Говорили Странники на своем языке, однако Джинкс обнаружил, что понимает его, если внимательно слушает.
Работы было много. Джинкс мел и мыл полы. Доил коз, собирал снесенные курами яйца, притаскивал в дом дрова. Прогалину и бльшую часть дома Симона он изучил, насколько смог. И теперь прикидывал, как бы ему взглянуть на запретные покои.
Что до собственной его комнаты, она Джинксу не нравилась. Слишком холодная, слишком на отшибе от всего остального. И потому он соорудил себе под кухонным столом, прямо на каменной лежанке, что-то вроде гнезда из одеял. Кошки разгуливали по нему каждую ночь. Зато в кухне пахло корицей и сидром, древесным дымком и едой.
Почти уж настала зима, а огорода так пока никто и не перекопал. Из-под тонкого слоя снега торчали старые, почерневшие, мертвые с виду сорняки. Джинкс отыскал мотыгу и принялся за работу.
– Нет-нет-нет!
Из дома выскочил в развевающейся пурпурной мантии Симон:
– Идиот!
Он выхватил мотыгу из рук Джинкса. Тот съежился, однако бить его Симон не стал.
– Ну, и что ты наделал с моими ночецветными вьюнками? – Симон упал на колени. – Им полагалось всю зиму в земле провести.
– Прости, – поспешил извиниться Джинкс.
– Да что там «прости»! – отозвался сквозь зубы Симон. – Помоги мне прикопать их. Они так редки – мне повезло, что я смог их вырастить.
Темное лиловое облако очень дурного настроения окружало Симона, заслоняя солнце. Джинкс тоже опустился на колени и принялся вкапывать растения обратно в холодную, влажную землю. Пальцы его ныли от холода, из носу текло и капало прямо на вьюнки, однако Джинкс продолжал трудиться, не переставая просить прощения.
– Да я не сомневаюсь, что ты хотел как лучше, – отвечал Симон. – Дело вышло дурное, но ведь ты желал добра.
Что нравилось Джинксу в Симоне больше всего, не считая, конечно, его стряпни, так это то, что он никогда Джинкса не бил. То есть ни разу. Что бы Джинкс ни натворил, до какого бы рваного оранжевого или темно-лилового настроения ни довел чародея. До сей поры Джинкс ни с чем подобным не сталкивался.
Наверху северной башни находилась круглая каменная комнатка с большим темным окном. Казалось, что оно всегда глядит в ночь. Перед окном стояло кресло.
В один зимний день, когда кухню заполняла собой хихикавшая Дама Гламмер, Джинкс поднялся туда и сел в кресло. Он видел в окне свое отражение – тощий, смуглый мальчишка с чрными волосами и карими глазами.
Неожиданно окно посветлело – тьма ушла. Джинкс увидел внизу Симонову прогалину, залитую ярким утренним светом. Различил в снегу вмятины от маслобойки Дамы Гламмер. За прогалиной вздымался Урвальд с деревьями высотой в сто футов[8]. В зеленой мгле за ними Джинкс почти ничего различить не смог.
А затем Джинкса резко качнуло вперед, и он вдруг увидел лесную даль. Мимо него, – будто он летел, – так и свистели ветки. Он несся между деревьями на такой скорости, что боялся в любую секунду врезаться в какой-нибудь ствол и расшибиться в лепешку. Потом вдруг снизился и полетел над тропой, едва не чиркая по ней носом. Он видел вмерзшие в землю отпечатки ног, копыт, когтей. А секунду спустя взмыл вверх и углядел за ветвями бежавшую по лесу ватагу троллей. Затем тролли исчезли и появился карабкающийся на дерево медвелак.
И наконец Джинкс повис над прогалиной, разглядывая одетую в красное девочку примерно его лет, – она возилась в огороде, перекапывая на зиму землю. Джинкс с удовольствием понаблюдал бы за ней подольше, но уже снова летел на слепящей скорости среди деревьев…
– Мяу!
На колени ему запрыгнула кошка, и он, совершенно ошеломленный, свалился на пол. Он снова оказался в башне. Покачиваясь и дрожа, встал на ноги – и обнаружил в дверях глядевшего на него Симона.
Чародей указал на окно:
– Ты с ним поосторожнее.
– Что это такое? – спросил Джинкс.
– Дальновидное Окно.
– И как оно работает?
– Чтобы управлять им, необходимо заклинание, – сказал Симон. – Если хочешь присмотреть за кем-то, это существо должно быть связано с другим концом заклинания. Иначе будешь видеть лишь проскальзывающие мимо картинки.
– А могло бы оно показать мне мою прогалину? – спросил Джинкс. Он не то чтобы тосковал по дому. Не так уж и сильно. Просто думал: хорошо бы посмотреть, как там и что.
– Наверное, если бы захотело, – ответил Симон. Он пристукнул пальцами по окну, небрежно, как будто стекло и не стоило таких денег, каких большинству людей за всю свою жизнь в глаза не видать. – Оно себе на уме. Показывает только то, что хочет. Я так думаю.
– Но наверняка не знаешь? – уточнил Джинкс.
Легкое раздражение полыхнуло вокруг Симона.
– Конечно, знаю. И тебе только что сказал.
Глава третья
Чужие ноги
Пришла и прочно обосновалась зима. Симон подолгу отсутствовал. Уходил куда-то, оставляя Джинкса с кошками, а возвращался нередко в дурном настроении. И все же, когда он сидел дома, жить было веселее. Чародей нагонял на Джинкса страх, но понемногу страх этот становился домашним, пахнущим шерстью и даже уютным на свой манер, как завыванье метели.
Метели Джинкс любил – они внушали Симону желание заняться стряпней. А занявшись ею, он мог продолжать часами – пироги, хлеб, медовые коврижки, суп, компот, печеные яблоки… Джинкс же вертелся поблизости, поднося все необходимое, моя посуду и чувствуя себя защищенным теплым облаком, которое окружало чародея, – даром что во время готовки тот обычно сердито ворчал.
К ведьмам Джинкс уже попривык. Симон угощал их, внимательно выслушивал все, что они рассказывали о волшебстве, а затем уходил, – как правило, в южное крыло – наверное, испытывать то, о чем они поведали, в деле. По временам Симон запирался там на несколько дней, и тогда Джинксу было одиноко. Иногда он поднимался наверх, смотрел в Дальновидное Окно – показать ему родную прогалину оно никак не желало, зато, похоже, привязалось к девочке в красном чепце.
Джинкс обзавелся привычкой беседовать с ней. Поскольку слышать его девочка не могла и даже не знала, что он наблюдает за нею, ему приходилось придумывать и то, что говорила она.
– Хотел бы я знать, куда уходит Симон, – говорил ей Джинкс.
Однако девочка знала об этом не больше, чем он.
Какие бы усилия Джинкс ни прилагал, увидеть запретные покои ему так и не удалось. Он исследовал каждый закоулок Симонова дома – осмотрел все, изнутри и снаружи. Даже на крышу сарая, в котором жили куры и козы, залез – и скатился с нее в снег, в первый раз случайно, а потом уж в свое удовольствие. Но в запретное крыло пробраться не смог. Симон всегда держал эту дверь на запоре.
Правда, иногда он приходил среди ночи в кухню, и Джинкс, проснувшись, обнаруживал рядом с собой шишковатые ступни чародея. А обнаружив, с удовольствием вылезал из-под стола, усаживался за него, и они в темноте вместе пили сидр и ели хлеб с сыром. Ни он, ни Симон ничего при этом не говорили. Просто неспешно трапезничали, позволяя звукам ночи и ее холодку обтекать их, да время от времени сгоняя со стола кошку. А как-то ночью, уже в начале весны, Джинкс, проснувшись, увидел еще одну пару ступней. Красивых, узких, смуглых, с приятными и опрятными пальцами, которые, в отличие от Симоновых, на древесные корни нисколько не походили.
Джинкс услышал звяканье расставляемой по столу посуды, потом рядом с новыми ногами появились ноги Симона.
– Долго же тебя не было, – сказал он тихо, чтобы не разбудить Джинкса.
– Всего неделю, – голос принадлежал женщине.
– Мне показалось, что дольше.
В неделях и месяцах Джинкс разбирался слабо – знал, что они бывают, но время текло для него как-то слитно и смутно. С тех пор как он попал в дом Симона, началась и закончилась зима. Значит, прошло больше недели. А между тем ног этой госпожи Джинкс еще ни разу не видел.
– Ты ведь знаешь, они не хотят, чтобы я бывала здесь, – сказала женщина.
– Угу. Но ты все равно бываешь.
Липкое, серебристо-сладкое чувство стекало с краев стола, угрожая заляпать Джинкса. Испуганный, он громко всхрапнул, чтобы напомнить Симону о своем присутствии.
– Что это?
– Мальчик. Спит под столом.
Джинкс зажмурился покрепче, поскольку оба они наклонились – посмотреть на него. Для того чтобы видеть чувства людей, глаза ему не требовались – чувства эти проникали в него и без них, как краска, звук, образ. Порой даже как вкус.
– «Мальчик», – сказала госпожа. И вдруг серебристо-сладкое чувство словно ощетинилось. – Где ты взял мальчика?
– У его родных. Заплатил серебряную полушку.
А вот это, сообразил Джинкс, правдой, строго говоря, не было. Симон, конечно, говорил, что заплатит за него серебряную полушку, однако набежавшие тролли сберегли деньги чародея.
– И зачем же тебе понадобился мальчик? – голос госпожи снова доносился сверху, они больше не разглядывали Джинкса. Говорила она с акцентом, как будто слова лесного языка, урвийского, были для нее не родными.
– Он прибирается в доме. Приносит дрова. Ну и так далее.
– Раб, – сказала госпожа. Все серебристо-сладкое замерзло в ней, как февральский лед.
– Он не раб. Подрастет, я ему жалованье назначу.
– Так вот почему ты всю зиму не подпускал меня к кухне. Мальчика прятал.
– Я знал, что ты поднимешь дурацкий шум, – сказал Симон. – А это просто мальчик, ничего больше.
А Джинкс все не мог понять, как это госпожа побывала в доме лишь неделю назад, а через кухню ни разу не прошла. Других-то ведущих наружу дверей в доме не было.
– Как бы там ни было, мальчишка составляет мне компанию, – сказал Симон. – Как кошки, только он не такой требовательный.
– Дети – не домашние животные, Симон. И почему он спит под столом? У тебя в этом твоем сарае полным-полно комнат.
– Я отвел ему комнату, но он не хочет спать в ней. Ему больше нравится под столом. Я наложил на это место заклятие, которое отпугивает кошек.
Джинкс уже заметил, что кошки, которые прежде ходили по нему и будили, больше так не поступают; он только не знал, что обязан этим заклятию Симона.
– Так или иначе, это мое дело, – запальчиво сказал Симон. – А мы, помнится, договорились, что мои дела и твои дела – совершенно разные вещи.
Теперь от серебристо-сладкого чувства не осталось и следа, и Джинкс был этим доволен, но далеко не настолько, как мог бы ожидать.
– Если ты собираешься совершить что-то злое, тогда это и мое дело, – сказала гопожа.
– Если я соберусь совершить что-то злое, ты узнаешь об этом первой. Вылезай, Джинкс, – приказал, не повысив голоса, Симон.
Видать, понял, что Джинкс не спит. Джинкс выпутался из одеял и выполз из-под стола.
За столом сидела золотисто-смуглая госпожа в темно-красной накидке. Она улыбнулась Джинксу. Волосы у нее были черные, блестящие, курчавые. Глаза походили на ночное небо, Джинксу даже показалось, что он увидел – перед тем, как она моргнула, – в одном из них падучую звезду. Нос у госпожи был весьма внушительный.
– Это Джинкс, – сказал Симон. – Как видишь, он совершенно здоров. Никаких кусочков, чтобы использовать их в заклинаниях, я от него не отрезал. Джинкс, это София. Моя жена.
– Твоя кто? – переспросил Джинкс. Он еще не вполне проснулся, иначе ему хватило бы разумения разговаривать повежливее.
– Жена, – повторил Симон. Джинкс ощущал, как веселье вспыхивает в чародее короткими пурпурными зарницами, – он смеялся над Джинксом, но безмолвно. Такое нередко случалось.
–Нет, – сказал Джинкс.
–Что «нет»? – спросила София. Она все еще улыбалась. Джинкс почувствовал исходившую от нее мягкую зеленую доброту, и ему это понравилось.
– Он о том, что ты мне не жена, – развил его мысль Симон. – Присядь, Джинкс. Выпей сидра.
Джинкс сел, принял от Симона наполненный кувшинчик. Взял со стола ломтик тыквенного хлеба, повертел его в пальцах. Он несколько месяцев усердно изучал дом и прогалину Симона и уж как-нибудь жену его не проглядел бы.
Не замечать жен – это надо постараться. В прежние дни на своей родной прогалине Джинкс всегда старался убраться с их дороги, когда они волнами метались туда-сюда, нагруженные только что постиранной одеждой, бадейками, дровами.
– Жены всегда что-нибудь да таскают, – пояснил Джинкс.
– Моя жена таскает все, что у нее есть, в голове, – сказал Симон. – Она – весьма известный, выдающийся ученый.
София бросила на Симона сердитый взгляд.
– Откуда ты родом, Джинкс? – спросила она.
– С прогалины, – ответил Джинкс.
– Тебе хочется вернуться туда?
Джинкс посмотрел на Симона, пытаясь понять, как следует ответить. Симон встал и спустился по ступеням к очагу, поворошить угли. Джинкс его понял – отвечать придется самому.
Он задумался. По временам ему бывало здесь очень одиноко. А на прогалине, которая начинала уже расплываться в его памяти, вокруг всегда толклось множество людей. Собственно говоря, остаться одному там никакой возможности не было – особенно если ты вынужден спать в изножье застланной соломой кровати, а в лицо тебе утыкаются пахучие ступни твоих приемных родителей. А здесь у него собственный тюфяк, на который никакие младенцы не писают. И еды столько, что на всю долгую зиму хватило. И Симон, который почти никогда не кричит, а драться так и вовсе не дерется.
Джинкс, правда, так и не уяснил, зачем понадобился Симону, но, может, и вправду только для работы.
И тут он внезапно понял, что уже не боится Симона. Нет, конечно, тот кого хочешь напугает, да и ведьмы тоже. Но там, на прогалине, все боялись всего. Страх полз по стенам хижин, капал с потолков, и, чтобы перепугаться до смерти, не обязательно было увидеть перед носом какую-нибудь жуть. Каждый был перепуган все время – просто из принципа… каждый боялся Урвальда, чудищ, зимы, голода, того, что вот-вот случится, и того, что, глядишь, и вовсе ничего не случится. Изнурительное, как понял теперь Джинкс, состояние.
– Нет, – наконец, сказал он. – Вернуться я не хочу. Мне здесь нравится.
Симон все еще ворошил угли, но Джинкс почти услышал его громкое мысленное «ха!», адресованное Софии.
– А по родным ты не скучаешь? – спросила она.
– Так они же все умерли, – ответил Джинкс.
И, едва вымолвив эти слова, понял, что совершил ошибку. Симон же только что сказал Софии, что купил Джинкса у его родных. А вести торговлю с покойниками дело сложное – оно, может, и чародеям не по плечу. И Джинкс, чтобы скрыть замешательство, вгрызся в тыквенный хлеб.
– Мне грустно слышать об этом, – мягко сказала София.
Джинкс осторожно кивнул. За ее добротой проступало нечто новое – намек на стальные нотки.
– А скажи-ка, Джинкс, все они умерли до того, как познакомились с моим мужем?
Симон перестал ворошить угли и замер с кочергой в руке. И кухня вся замерла в ожидании.
Джинкс смял пальцами ломоть хлеба.
– Конечно! Они давно уже умерли! Это приемные родители, они… продали меня. Но они мне и родней-то не приходились.
Он снова набил рот размятым тыквенным мякишем и невнятно пробормотал:
– Потому и хотели сбыть меня с рук.
Кухня снова ожила. Джинкс сказал то, что требовалось. Ну, не совсем уж чистую правду, это верно. О такой мелочи, как тролли, он не упомянул, но остальное так и надо было сказать. Он понял это, когда увидел, как Симон бросил на Софию вызывающий взгляд и кивнул ей – мол, вот так-то! – и София ответила извиняющейся улыбкой. В кухне наступила оттепель, и даже толика серебристо-сладкого чувства вернулась назад. Не так уж и много, по правде сказать, беспокоиться не о чем… и все же Джинксу сильно захотелось, чтобы этот полуночный разговор подошел к концу. Он не вполне понимал, почему решил соврать, чтобы защитить Симона от этой невесть откуда свалившейся жены. Однако не сомневался: сделать это следовало.
Немного погодя, когда он лежал в своей постели под столом, слушая, как в очаге, шипя, угасает пламя, Джинкс вдруг сообразил, что вопрос «Все они умерли до того, как познакомились с моим мужем?» был очень странным вопросом.
Глава четвертая
Волколаки
После этого София стала часто появляться в доме, никогда, впрочем, не задерживаясь в нем дольше трех-четырех дней. И Симон перестал запираться в своих комнатах на несколько дней кряду. София очень ясно дала понять, что приходит повидать и Джинкса, не одного только Симона. Джинксу это понравилось. София была не такой, как все, кого он знал до сих пор: умная, без раздражительности и насмехательства, и добрая, и бесстрашная.
И еще, она говорила на языке, которого Джинкс прежде не слышал. Симон тоже говорил на нем, и Джинксу пришлось какое-то время вслушиваться в их беседы, пока он не начал понимать. Они обсуждали на этом языке то, что не предназначалось для его ушей. Джинкс слышал, как они разговаривают, – а временами и спорят, – о каком-то месте под названием Са`марра. «Где бы оно могло быть?» – гадал Джинкс.
– А где София? – спросил он однажды, когда она провела в доме три дня и вдруг исчезла.
– Ушла, – ответил Симон.
– Куда?
– Домой. К себе домой.
– Почему она не живет здесь?
– Твое ли это дело? – поинтересовался Симон.
– И как же она сюда попадает? Через дверь не проходит, всегда появляется из твоих комнат.
– Ну, значит, должно быть, именно так она сюда и попадает, верно?
– Но из твоих покоев нет двери наружу.
Снаружи Джинкс уже изучил дом Симона досконально.
– Тогда, наверное, она в окно пролезает, – предположил Симон.
– У тебя там тайный ход есть?
– Если я расскажу тебе о нем, он перестанет быть тайным.
– Я думаю, она сюда по волшебству попадает, – сказал Джинкс.
– Очень на то похоже, не так ли? А вот я думаю, что тебе пора подмести чердак.
О чердаке Симон вспоминал, когда ему надоедали вопросы Джинкса.
Джинкс не сомневался, что в южном крыле творится магия и что там же кроется тайна появлений Софии. Чем меньший страх испытывал он перед чародеями и ведьмами, тем сильнее разгоралось в нем любопытство. Но Симон никогда не забывал запирать запретную дверь. Джинкс пробовал заглянуть за нее через магический кошачий лаз, однако тот понимал, что Джинкс – не кошка, и не желал перед ним открываться.
Однажды – Джинксу тогда уже исполнилось восемь – они отправились втроем на прогулку по Урвальду. Они это часто делали. Прежнее ощущение Джинкса, – будто Урвальд тянется к нему, намереваясь схватить его, всосать в себя и проглотить, – еперь переменилось. Теперь он чувствовал, что лес принимает его, облекает собою, как если бы он и пуща были частью одного огромного живого существа. Он больше не боялся сходить с тропы – по крайней мере, когда рядом были София и Симон. Если остаешься на тропе, тебя защищает от чудищ, да и от других людей тоже, Соглашение о Пути. Но постоянно находясь под защитой, невозможно отыскать ничего нового.
Поэтому во время прогулок все трое то и дело соступали с тропы, углубляясь в чащобу Урвальда.
– Урвальд – это не только деревья. Люди – точно такая же его часть, – заметил во время той прогулки Симон.
– Когда-то люди умели разговаривать с деревьями, – отозвалась София. – Я читала об этом. Понимали их язык.
– Ну, мы и сейчас немножко понимаем его, – сказал Симон. – Деревья разговаривают, шелестя листьями.
София улыбнулась Симону, однако Джинкс видел, что она ему не поверила. Да и он не поверил. Деревья же не могут шелестеть листвой сами, для этого ветер нужен.
–Похоже, для разговора с ними требуется почтительность, – сказал Джинкс.
–Почтительность к кому? – спросила София.
–Просто почтительность. А еще я думаю, что необходимо знать, как их слушать.
– Листья? – удивилась София.
– Я думаю, что прислушиваться нужно к корням, – ответил Джинкс. – Если хочешь услышать разговоры деревьев.
– Глупости, – сказал Симон. – К корням прислушиваться невозможно.
София улыбалась, и по форме ее мыслей Джинкс видел, что и она, и Симон посмеиваются над ним.
– Так или иначе, вот уже сотню лет у нас ни одного Слышащего не было, – сказал Симон. – Если они вообще когда-нибудь существовали.
– Ты это о людях, которые беседовали с деревьями? – уточнила София. – Я читала о них.
– Миф, – отрезал Симон.
Джинкс немного поотстал. Ему хотелось проверить свою догадку насчет того, как переговариваются деревья. Симон и София пошли дальше, беседуя на том, другом языке, слова которого неизменно звучали в устах Симона так же странно, как слова урвийского в устах Софии. «Пусть себе идут», – подумал Джинкс. Его куда больше интересовал лес.
Ветер шевелил листву, однако деревья видеть этого не могли, ведь так? Глаз-то у них нет.
Две ветви терлись одна о другую, создавая звук, похожий на человеческий голос. Джинкс почти различал какие-то слова, но было скорее похоже, что они поднимаются снизу, проходя через его босые ступни. И он зарылся пальцами ног, обретя сходство с пускающим корень деревом, в палую листву, которая постепенно перепревала в почву.
Теперь он слышал деревья довольно ясно. Они бормотали что-то о личинках, которые подъедали их корни. Рассуждали о дожде и лете. Им был интересен грунт. И солнечный свет, получить который в Урвальде очень трудно – если, конечно, ты не стар и не высок. А еще они говорили о… о боли.
Боль подступала с закраины Урвальда. Где она находилась, эта закраина, Джинкс не знал. Интересно, на что она похожа и что лежит за нею? Он поглубже зарылся пальцами в почву. Боль была далеко отсюда, очень далеко. Она…
Пахнуло грязной псиной. Джинкс поднял взгляд от земли. Волколаки. Трое. Почти с человека ростом, двуногие. Они смотрели на Джинкса и ухмылялись, скаля острые, точно ножи, желтые клыки. И когти их были такими же острыми. Волколаки двинулись к Джинксу. Он открыл рот и пролепетал: «Помогите». Получилось как-то уж очень тихо.
Волколаки изрыгали ярко-красные всполохи алчности и веселья.
Джинкс отступил на шаг. Волколаки шагнули вперед.
Он попятился еще на несколько шагов. Волколаки, ухмыляясь, последовали за ним.
Джинкс развернулся и побежал. Он слышал, как волколаки бегут следом. Чувствовал затылком их жаркое дыхание. Один из них играючи шарахнул его когтями, глубоко пропоровшими кожу. Джинкс прибавил ходу. Волколаки без особых усилий держались с ним вровень.
Он хотел позвать на помощь, но дыхания хватало только для бега. Он знал, что волколаки способны бежать куда быстрее, чем он. И дольше. Сейчас они всего лишь забавлялись, ожидая, когда он свалится от усталости. А это случится скоро. Легкие Джинкса уже горели от стараний заглотнуть достаточно воздуха, чтобы хватило для продолжения бега.
Он споткнулся и упал.
Поднялся на четвереньки, дивясь, что все еще жив. С трудом встал на ноги. Услышал, как когти удирающих волколаков отчаянно скребут по земле. А обернувшись, увидел, что за ними гонится огромный желтый дракон.
«Мне здорово повезло, – подумал Джинкс, – что дракон предпочитает завтракать волколаками, а не мальчиками». Тут кто-то ухватил его сзади за шиворот.
– Вот дурачина! – Симон развернул его лицом к себе, сильно встряхнул. – Я же велел тебе не отходить от нас! Сколько раз нужно повторять?
София выхватила Джинкса у Симона, обняла, как младенца, – ему следовало бы возмутиться, но он не стал.
– Оставь его, Симон! Он такого страху натерпелся.
– А кто не натерпелся? – отозвался Симон. Голос его дрожал, а Джинкс, хоть Симон и не тряс его больше, обнаружил, что все его тело по-прежнему ходит ходуном. Особенно усердствовали колени.
София протянула Симону руку.
– Замечательный был дракон, дорогой, – похвалила она. – Но почему желтый?.. О нет, погоди, бедный ребенок истекает кровью!
Джинкс вырвался из ее объятий: слышать, как тебя называют «бедным ребенком», – это уж слишком.
– Да все со мной в порядке, – сказал он.
По правде сказать, оставленные волколаком царапины болели, и довольно сильно. София перевязала руку Джинкса своим шейным платком.
Все направились к дому. Симон крепко держал Джинкса за плечо. Джинкс особо не сопротивлялся, потому что ожидал: лес в любой миг напустит на него новых чудищ.
– Так это были волколаки? – спросила на своем языке София. – На картинках, которые я видела, они больше походили на волков.
– Одни больше походят на волков, другие на людей, – ответил Симон. – А все-таки магия имеет свои достоинства, верно?
– Я и не говорила никогда, что не имеет…
– …во всяком случае, не более тысячи раз…
– …я всего лишь говорила, что ее следует изучать в теории…
– Изучая магию в теории, не сможешь создать иллюзию дракона, если она вдруг понадобится.
–Ну что же, иллюзия у тебя получилась прелестная, милый…
–А почему ты не сделал нас невидимками? – спросил Джинкс. – Как в тот раз, когда…
Остановиться вовремя ему удалось лишь потому, что он перешел на язык Софии и старался правильно выговаривать слова.
– …в тот раз, с троллями?
Он едва не ляпнул: «Когда тролли утащили моего отчима». А Софии знать об этом, пожалуй, не стоило.
– Это Симон научил тебя говорить на самарране? – удивленно спросила она.
– Ничему я его, разумеется, не учил, – сказал Симон.
Читать бесплатно другие книги:
