Джинкс Блэквуд Сэйдж
– Трудновато заметить то, во что не веришь.
– Сходи-ка ты за дровами, Джинкс, – сказал Симон.
Джинкс опустил пустую кружку на стол, встал. Этот приказ показался ему несправедливым – он же только-только пришел сюда, а Дама Гламмер наверняка давно привыкла носить в дом дрова самостоятельно.
– Они в сарае, бурундучок, рядом с домом, как за угол завернешь, – сообщила, улыбаясь ему, Дама Гламмер.
Джинкс натянул башмаки, надел куртку и вышел. Громко потопал, старательно хрустя снегом, потом вернулся к двери и приложил к ней ухо.
–Конечно, нет, – говорила Дама Гламмер. – Или ты думаешь, что я держу такие вещи в доме?
–Всякое бывает, – сказал Симон.
–Ха! Ни для какой благой цели они не годятся.
–Я готов хорошо заплатить.
–Тбе нужны листья?
–Корешки, – ответил Симон. – Я же сказал.
–Магия корней творит то, чему вообще не следует видеть свет дня. То, что лучше оставить несотворенным, – сказала Дама Гламмер.
– И я должен поверить, что ты никогда к этой магии не прибегала? – осведомился Симон.
Дама Гламмер фыркнула.
– Я заплачу тебе золотом, – сказал Симон.
– Золотом? – усмехнулась Дама Гламмер. – Бесполезным мягким металлом, из которого не изготовишь ни инструментов, ни кастрюль? Или ты полагаешь, что я стану украшать им свои прелестные ушки?
– Ну хорошо, не золотом. Чем захочешь.
– Чем захочу? – в голосе Дамы Гламмер вдруг проступила алчность.
– В пределах разумного, – торопливо уточнил Симон. – Тем, что ты можешь получить сейчас, не требуя на будущее неназванных услуг.
– Может, отдашь мне этого милого, доверчивого бурундучка?
– Нет. Его не отдам, – ответил Симон. – Я говорил о деньгах, или пряностях, или…
– Магии? – подсказала Дама Гламмер. – Силы небесные, а не кажется тебе, что твой бурундучок уж больно долго возится с дровами?
Послышался скрежет отодвигаемого от стола кресла, и Джинкс, развернувшись, побежал к дровяному сараю.
– Вам лучше остаться на ночь, – сказала Дама Гламмер, когда Джинкс вернулся. – Самый глубокий снег уже сошел, на Пути стало людно. Боюсь, вы можете повстречаться там с кем угодно.
– Вот как? – произнес Симон. – И что это значит?
– Это значит, что с некоторыми людьми лучше встречаться при свете дня.
Симон задумчиво покивал.
– Понятно. Ладно, тогда мы остаемся.
Утром, перед тем как они ушли, Дама Гламмер вручила Симону сверток, обернутый красной в горошек косынкой, и Симон засунул его во внутренней карман своей мантии. Дама Гламмер старалась передать сверток незаметно, но Джинкс все видел. Не видел только, что отдал ей Симон взамен.
Домой они возвращались другой дорогой. Вступая на каждую новую тропу, Симон останавливался и вглядывался сначала вперед, потом назад, словно ожидая увидеть кого-то.
– Нет, ты только посмотри! – сказал он на седьмом по счету перепутье.
По тропе шел еще один чародей. Этот выглядел так, как и следует чародею. Длинная белая борода, синие глаза, в которых сверкали искорки, синяя мантия и такая же островерхая шляпа. Он улыбался, однако улыбка его как-то не вязалась с кроваво-красными вспышками в облаках бешенства, которые клубились вокруг него, точно розоватые грозовые тучи.
– Что ты делаешь так далеко от своего логова, Костоправ? – спросил Симон.
Так это и есть Костоправ! Тот самый чародей, герой ужасающих историй и «бутылочного» страха! Выглядел он почти добряком, но все, что кружило в облачках вокруг его головы, указывало на иное. Из розоватых туч торчали ножи. Джинкс еще не встречал человека, чувства которого походили бы на оружейную лавку.
И он не сомневался – не будь рядом Симона, его ждала бы скорая смерть.
– Уж точно не тебя ищу, Симон, – ответил Костоправ. – Но поскольку нам выпала столь приятная встреча, я мог бы пойти к тебе домой и забрать то, что ты у меня украл.
– Нет, – сказал Симон. – Даже в обмен на то, что украл у меня ты.
– А разве я предлагал это? К тому же я и не крал ничего, – сказал Костоправ. – Всего лишь взял то, что мне причиталось.
– Сойди с тропы – и получишь от меня все, что тебе причитается.
– Пустое бахвальство, Симон, как и всегда. Ты не сможешь биться со мной – силенок не хватит. О, вижу, ожог твой уже заживает.
Теперь в обоих волшебниках кипел взаимный гнев. Костоправ продолжал сохранять мину приятного удивления, однако клинки в его розовых тучах вращались быстро и алчно.
Он мельком взглянул на Джинкса.
– Ты обзавелся мальчиком, а? И, вижу, таким, что как раз в дело годится.
Симон шагнул вперед, заслонив собой Джинкса.
– Тебя это не касается.
– Ничего у тебя не получится, Симон. Не хватит тебе ни ума, ни силы. И уж тем паче способности докончить начатое. Я всегда это говорил.
Чародеи смотрели один на другого – Симон с нараставшим гневом, Костоправ с холодной ненавистью. С трех ножей в розоватой туче теперь медленно капала кровь.
– Идем, Джинкс, – сказал, разворачиваясь, Симон.
– Да-да, иди, Джинкс, – подтвердил Костоправ. – А то дождешься, что…
– Не смей называть его по имени! – прорычал Симон.
Он схватил Джинкса за руку и зашагал по тропе прочь. Джинкс оглянулся, боясь, что Костоправ последует за ними и высосет их души. Но тот просто стоял, смотрел им вслед и улыбался.
Симона окутывал ярко-красный гнев. Джинкс подождал, пока тот выцвел до тускло-оранжевого, и только тогда спросил:
– Это и вправду был Костоправ?
– Он самый.
– Мне всегда говорили, что он по-настоящему злой волшебник.
– Правильно говорили.
– А с виду…
– Не суди о людях по виду, – сказал Симон. – И никогда не приближайся к нему, Джинкс. Никогда.
Об этом Симон мог не беспокоиться – кто бы стал к нему приближаться? Улыбка Костоправа никого одурачить не могла.
– У него в мыслях ножи были.
– Не сомневаюсь.
– Нам повезло, что мы шли по тропе, – сказал Джинкс.
– А, так ты думаешь, что он мог причинить нам вред? Что он более могущественный волшебник, чем я? Ты так думаешь?
– Нет, – ответил Джинкс, именно так и думавший.
– Набраться силы так, как это делает он, может всякий. Нужно лишь захотеть творить то, что творит он. А я этого не хочу.
– А… А что…
– И я ему ничего не должен!
Глава восьмая
Заклинание, в котором было что-то неправильное
Симон вел себя странно – даже для него. Не стряпал, да и ел всего ничего. Сидел целыми днями, изучая книгу в красном кожаном переплете, сравнивал ее, страница за страницей, с другими книгами, обходил мастерскую по кругу, а потом повторял этот обход, но уже пятясь назад, бормоча себе под нос.
На вопросы Джинкса о Костоправе он не отвечал. Джинкса же особенно интересовало, что имел в виду Костоправ, когда сказал: как раз в дело годится. Как-то не походило на то, что речь могла идти о колке дров или уборке в козьем загоне.
Однажды Джинкс проскользнул в мастерскую, когда в ней не было Симона, надеясь выяснить, что тот задумал. И увидел на самой верхней полке завязанную узлом красную в горошек косынку Дамы Гламмер. Джинкс вспомнил, как Симон засунул ее в карман, когда они покидали дом ведьмы после того загадочного разговора о магии корней. Он потянулся к свертку, однако в нескольких сантиметрах от него рука уперлась в какую-то преграду. Джинкс попытался добраться до свертка и сверху, и сзади. Казалось, что он защищен невидимым стеклянным колпаком. Симон явно наложил на него какое-то охранное заклятие.
Впрочем, Джинкс не сомневался: если он дотянется до платка и развяжет его, то увидит корни.
«Магия корней творит то, чему вообще не следует видеть свет дня», – сказала Дама Гламмер.
Охранное заклятие не мешало свертку испускать холодный мертвенный запах – или создавать такое ощущение. Ощущение несправедливости. Злого дела, которое уже не поправишь. Ледяной, вкрадчивой гнусности. Джинкс вспомнил о чувстве вины, которое он заметил в Симоне по пути к жилищу Дамы Гламмер. И спрыгнул со стола.
Тут на глаза ему попалась книга в переплете из темно-красной кожи. Та, на которую Симон тратил в последние дни так много времени. Обычно Симон не оставлял ее лежать на столе.
Джинкс открыл книгу, полистал. Книга была написана на неведомом ему языке. Он увидел рисунок, изображавший бутылку. А в ней – неясные очертания человеческого тела.
Джинкс перевернул несколько страниц. Картинки – какие-то замысловатые символы, возможно, те, которые полагается копировать с помощью мелка?
Тень Симона легла на страницу. Джинкс оторвал взгляд от книги.
– Немедленно закрой ее, – велел Симон.
Джинкс торопливо захлопнул книгу и опустил ее на рабочий стол. Он ождал, что Симон рассердится – прежний Симон, тот, какого он знал, так и сделал бы. Однако этот странный новый Симон повел себя иначе – встревожился, показалось Джинксу. Вот появились зеленоватые облачка… чего? Может быть, страха? С чего бы это чародею пугаться?
Симон схватил книгу, запихал ее в карман мантии и ушел. Гнева в нем так и не обнаружилось. Лишь непонятная и даже пугающая тревога.
Проходили дни, недели. Книга больше ни разу не осталась там, где ее мог увидеть Джинкс.
В Симоне что-то переменилось. Джинкс не взялся бы сказать, в чем тут причина – в корнях ли, в заклинании, которое он составлял. Дама Гламмер ошиблась – читать мысли Джинкс не умел. Мысли – это тебе не книги. Они все время меняются.
Но, как бы там ни было, любой человек видит то, что само лезет в глаза, ведь так? А Джинкс видел белую, непроницаемую стену решимости Симона произвести новое заклинание и розоватые вспышки тревоги о том, что ему это не удастся или что заклинание не сработает. И об эту белую стену билась София со своей тревогой за Симона.
– Ты изменился, – как-то раз сказала она. – Это все Урвальд. Он изводит тебя.
– Урвальд тут не при чем. Просто я сейчас очень занят.
– Почему ты затеял уборку в мастерской? – спросила София.
– Потому что ее следовало затеять, – ответил Симон.
– Но ты же никогда не наводил здесь порядок, – сказала София.
«Да он и на этот раз особо не утруждался», – подумал Джинкс. Ну, может, самую малость. Всю работу выполнял, разумеется, Джинкс.
– Это моя мастерская, – отрезал Симон. – И я могу прибираться в ней, когда захочу. А объяснять тебе все свои поступки я не обязан.
Все это походило на обычную перепалку Симона с Софией и Джинкса особенно не беспокоило. В отличие от стены, которой окружил себя Симон. Стена эта существовала и раньше, однако укрывалась в самой глубине Симона и ограждала его от всех, но не от Софии. Джинкс слушал их, протирая тряпкой для пыли стопку книг. Пыль набилась ему в нос, и он чихал. Оскорбленный паук успел убраться куда подальше.
– Ты занимаешься чем-то необычным, – сказала София. – Каким-то серьезным заклинанием, которого раньше не делал, верно?
– Ты же не желаешь ничего знать о магии, так зачем спрашиваешь? – ответил, не глядя на нее, Симон.
– С тобой невозможно разговаривать, когда ты такой, – сказала София и повернулась, чтобы уйти.
– Вот и не разговаривай.
Бледная дрожь обиды прокатилась по комнате.
– Тебе кажется, что я путаюсь у тебя под ногами, – дрожащим голосом сказала София.
– Не кажется. Так и есть, – резко ответил Симон. Однако мысли его с этими словами никак не сходились. Джинкс совсем запутался. И неожиданно для себя выпалил:
– Он так вовсе не думает, София!
– Не лезь не в свое дело! – рявкнул Симон.
– Это мое дело.
– Нет, Джинкс, не твое, – сказала София. – Симон, может, мы поговорим об этом где-нибудь…
–Не о чем тут разговаривать.
–И этого он не думает! – Джинкс уже не мог остановиться. – Он ненавидит себя за эти слова. Не знаю, почему он их говорит.
Симон круто повернулся к Джинксу.
–Убирайся отсюда, сию же минуту!
–Нет, Джинкс, не уходи. Уйду я, – сказала побледневшая София.
–Вот и правильно, – согласился Симон.
Она ушла, оставив в мастерской такое ощущение, точно здесь что-то разорвалось надвое.
Джинкс чувствовал себя ужасно. Он слышал, как София дошла до конца коридора и дальше – сквозь каменную стену. Он продолжал стирать с книг пыль, хотя вся она уже перебралась на тряпку и в его ноздри. София нравилась ему, а Симон, так мерзко обошедшийся с ней, его возмущал. Джинксу хотелось побежать за Софией, сказать ей, что в голове Симона творится что-то странное, что по какой-то причине новое заклинание, над которым он работает, представляется ему очень важным… нет, не то. Тут есть какая-то связь с чувством вины, ведь так? В новом заклинании было что-то неправильное, а Симон неведомо почему не хотел, чтобы София узнала об этом.
Симона окружало унылое зеленое облако, от которого у него, похоже, заслезились глаза.
– Я же сказал – убирайся.
Джинкс бросил тряпку на пол и убрался.
В мастерской не осталось ни пятнышка. Пол и рабочий стол опустели, все вещи переместились на полки. Все было протерто и вымыто. Теперь казалось, что здесь холодно – главным образом из-за Симона. Тот больше не рявкал на Джинкса – вообще почти ничего не говорил. София, конечно, не вернулась. И Джинкс не думал, что она еще когда-нибудь вернется.
Они с Симоном расставили по углам мастерской четыре жаровни, после чего Симон принялся мелом рисовать на полу всякие знаки. Рисуя их, он то и дело заглядывал в красную книгу. Эта работа заняла несколько дней. Джинкс, было дело, случайно наступил на один из знаков – что-то вроде крылатой лисицы, – и Симон бросил на него ледяной взгляд, от которого Джинксу захотелось закутаться в куртку.
Когда с рисованием было покончено, Симон начал варить на одной из жаровен какое-то зелье. Джинкс наблюдал за ним, сидя на высоком табурете, до которого добрался, осторожно пройдя между меловыми фигурами. Сначала от зелья исходил аромат лакрицы, потом запахло чем-то сладким, вроде как яблоневым цветом. В мастерскую зашла кошка, и Симон наградил ее таким же яростным взглядом, как прежде Джинкса.
Кошка надменно встряхнула одной передней лапкой, потом другой, развернулась и, задрав хвост, удалилась в коридор.
София права, подумал Джинкс. Симон изменился. Он вспомнил, каким добрым к нему был раньше чародей: как он пек тыквенный пирог, поскольку знал, что Джинкс любит его, как не позволял ведьмам слишком уж насмехаться над ним и время от времени проверял, достаточно ли у Джинкса носков. А еще изготовил золотой авиот, ограждавший Джинкса от бед.
Может быть, когда с этим заклинанием будет покончено, прежний Симон вернется? Джинкс сделал бы ради этого все что угодно.
– Возьми вон ту бутылку и отмой ее как можно чище.
Джинкс опасливо пробрался между меловыми фигурами, прошел в кухню, поставил на огонь котелок с водой. Будь все, как обычно, он просто опустил бы бутылку в воду. Но сейчас он боялся, что бутылка треснет. Прежний Симон не так уж и сердился, когда Джинкс портил какую-нибудь вещь, а нынешний может и взъерепениться.
Когда вода нагрелась, он промыл бутылку ершиком, потом с песком, потом еще и с мылом, потом ополоснул, вытер полотенцем и вышел из дома, чтобы посмотреть сквозь нее на солнце и убедиться, что на ней не осталось ни пятен, ни разводов.
Затем возвратился в мастерскую и поставил бутылку перед Симоном. Тот и словечка не проронил.
Джинкс снова вернулся в кухню, поискать какой-нибудь еды. Он уже прикончил все, что Симон приготовил в последний раз, а сам чародей после ухода Софии почти ничего не ел.
Джинкс порезал кабачок, тыкву, несколько луковиц и свалил все в кипевшую воду. Поварил немного. Вкус у супчика получился никакой. Он добавил соли. Горстку корицы.
Попробовал. Не так чтобы вкусно. Плеснул клеверного сиропа.
Вкус у варева стал кошмарным, однако Джинкс все равно немного похлебал.
После чего налил порцию для Симона. Но тот, когда Джинкс поставил ее на рабочий стол, на тарелку даже не взглянул. Джинкс пододвинул ее поближе к нему.
– Думаю, мы можем начать, – сказал Симон. – Первым делом нужно развести огонь под каждой жаровней.
До сих пор, начиная творить заклинание, он никогда не говорил «мы». Джинксу вроде бы следовало почувствовать себя польщенным, однако он ничего такого не почувствовал. В этом заклинании было что-то неправильное.
– М-может, мне уйти на кухню, чтобы не мешать?
– Нет, мне понадобится твоя помощь, – сказал Симон. – Возьми щипцами горящий уголь и разожги жаровни.
Джинкс бронзовыми щипцами вынул из стоявшей на столе миски рдеющий уголек. Переходя комнату, он видел только сверкание уголька, обонял его горячий запах. Жаровни были заправлены углем вперемешку с готовой вспыхнуть растопкой. На каждой стояла кастрюлька с сухими травами, сваренным Симоном зельем и дурно ахнувшими черными корешками – теми самыми, из косынки Дамы Гламмер.
Пока Джинкс очень медленно и осторожно, чтобы не наступать на меловые фигуры, переходил от жаровни к жаровне, пар и дым свивались в центре комнаты, образуя над ним две перекрещенные арки. Ноги его отяжелели – Джинксу стало трудно справляться с ними, не наступать на мел. Ему начинало казаться, что на самом деле он не здесь, а где-то еще. Он понемногу выплывал из своего тела. И уже видел самого себя, маленького и глупого, сверху. Вот он разжег последнюю жаровню. Щипцы с угольком выпали из его рук.
Теперь он направлялся к центру комнаты – зачем? Ну да, должно быть, так велел Симон. По мастерской прокатывались громовые, тяжкие, точно камень, волны звуков – должно быть, то был голос Симона. Слов Джинкс не различал, но знал, что должен оказаться в самой середине комнаты, там, где сходились линии зубчатой диаграммы…
Он увидел, как его тело повалилось на пол. Оно лежало, точно тряпичная кукла, бессмысленно раскинув руки и ноги.
Снова грянул голос Симона, а затем чародей подпрыгнул – собственно говоря, это движение длилось лет сто, так что прыжком его назвать было нельзя, – и побежал к телу Джинкса, медленно, как будто проталкиваясь сквозь сплошной камень.
Джинкса происходившее почти не занимало. Он всплыл к потолку и хотел лететь дальше, но что-то его останавливало. Какая досада! Он глянул вверх, полагая, что ему помешал каменный потолок, однако потолок исчез. Вместо него над Джинксом простирался огромный купол черного неба, осыпанный огненно-яркими звездами, миллионами звезд.
Такого неба Джинкс никогда еще не видел. Да в Урвальде это и невозможно. Он различил тусклую серебристую полоску, огромный круг, где небо сходилось с землей, и почувствовал неодолимое желание подняться к полоске и притронуться к ней. Он отчаянно пытался взмыть еще выше. Но не мог. Что-то не пускало его. Может быть, собственное тело. А может быть, Симон.
Не особенно желая того, он снова посмотрел вниз. Симон стоял на коленях у его словно бы скомканного тела. Ладони чародея лежали на груди Джинкса. Он весь трясся от сосредоточенного напряжения.
Наконец, он выпрямился, держа в чаше ладоней золотистый шарик света. Джинкс не без любопытства наблюдал, как Симон встает, как подходит, неся шарик, к рабочему столу.
Зеленая бутылка, которую отмывал Джинкс – он ли это был? теперь уж и не вспомнишь – согревалась над пламенем свечи. Симон бережно-бережно опустил золотистый шарик на ее открытое горлышко. Шарик с минуту покачался, подрагивая, и с тихим хлопком – твуп – плюхнулся в бутылку.
Симон быстро заткнул ее пробкой и вернулся к лежавшему в центре комнаты телу мальчика.
Джинкс обернулся, чтобы еще раз взглянуть на огромный купол ночного неба, чувствуя, что мог бы взлететь туда, если бы только Симон ему позволил.
Симон же опустился на колени и мягко положил ладонь на лоб Джинкса. Это было ужасно – Джинкс почувствовал, как тело неодолимо тянет его вниз, к себе. Он пытался сопротивляться, но без толку. Над ним снова объявился потолок – каменный, непроницаемый, – а небо исчезло. И Джинкс начал падать. Он вскользнул в свое пустое тело и лишился чувств.
Глава девятая
В мешке
Джинкс очнулся. Он лежал, накрытый кусачими одеялами, на полу перед летним очагом. Ему было жарко. Он сбросил одеяла.
И сразу же рядом с ним опустился на колени Симон.
– Как ты?
Джинкс мгновенно почувствовал: что-то не так, что-то неправильно, совсем неправильно. Симон положил ладонь ему на плечо:
– Джинкс! Скажи что-нибудь, Джинкс.
А Джинкс никак не мог понять, в чем дело. Но, так или иначе, с большей неправильностью он еще не встречался.
– Выпей воды.
Джинкс сел. Вгляделся в капли на медном ковшике, который протянул ему Симон. Потом взял ковшик в подрагивавшие руки, отпил воды. Она отдавала на вкус камнем и медью. Он выпил ее всю и захотел еще. Хорошо бы встать и попить. Правда, сначала надо сообразить, как это делается. Ему начинало казаться, что он утратил какое-то из своих чувств.
– Джинкс, скажи что-нибудь.
Джинкс взглянул Симону в лицо и увидел… ничего он не увидел. Просто лицо. Ни красок, ни облачков, ни лучей света, ни оранжевого гнева с драными краями… ничего, только лицо.
И не потому, что мысли Симона стали непроницаемыми, как у Дамы Гламмер. Что-то ушло из самого Джинкса.
– Нет, – сказал он.
– Что – «нет»? – спросил Симон.
Спросил, да, но что он при этом подумал? Был ли он насмешлив, сердит, встревожен? Как можно догадаться об этом лишь по движениям – губ, глаз, бровей? Его, Джинкса, будто в мешок засунули! Разъярившись, он швырнул ковшик в очаг.
Брови Симона полезли вверх. Что бы это ни означало. Он взял каминные щипцы, подхватил ими почерневший от копоти ковшик, положил его на полку над очагом.
– Так уж ли это было необходимо, Джинкс?
– Да, – ответил Джинкс.
Он с трудом поднялся на ноги, окинул взглядом ставший неправильным мир. Пошатнулся. Симон протянул руку, чтобы поддержать его, но Джинкс ее оттолкнул.
– Я не вижу, – сказал он.
Симон наклонился к нему, заглянул в глаза.
– Конечно, видишь. Ты же смотришь прямо на меня.
– Не вижу.
Одно из его чувств исчезло. А может, и больше. Ладно, глазами он видеть может. Различает запахи, звуки, осязание тоже при нем. Он лизнул тыльную сторону ладони – вкус земли и соли. Пять чувств. Шестое сгинуло.
– Я не вижу облачков вокруг твоей головы, – пояснил Джинкс, стараясь придавить панику, которая нарастала в его душе. Ему казалось, что в собственной его голове появилось пустое белое пространство.
– Да ведь вокруг моей головы и нет никаких облачков.
Говорил Симон тоном очень терпеливого человека, а лицо его выражало… что оно выражало? Джинкс не понимал, о чем думает Симон.
– Я о цветных облачках! О тех, что и ты всегда видишь.
– Я никаких облачков не вижу, Джинкс.
– Конечно, видишь! Их все люди видят!
Впрочем, Джинкс уже начинал приходить в себя, и в голове у него стало проясняться. «Оставь попытки прочесть мои мысли, – сказала Дама Гламмер. – Этого никто не может». Уж не облачка ли она имела в виду?
– Или не все… – проговорил Джинкс. Эта мысль впервые пришла ему в голову.
Заклинание Симона лишило Джинкса способности… не читать мысли, нет, ведь он их и не читал, но видел окраску и форму того, что думают люди. Симон смотрел на него сверху вниз, на лице чародея застыло выражение… озабоченности? Гнева?
Какая разница! Джинкс бочком, виляя, – пустое белое пространство мешало ходить по прямой – побрел к входной двери. Она не открылась.
– Выпусти меня!
– Не сейчас, Джинкс. Успокойся. Съешь что-нибудь.
– Не хочу я ничего есть!
Он протиснулся мимо Симона. Существовал еще один выход из дома. Джинкс неуклюже начал карабкаться по ведшей на чердак лестнице. Пустое белое пространство мешало ему, и, добравшись до чердака, он споткнулся и чуть не свалился обратно в кухню. Он слышал, как Симон поднимается по лестнице следом за ним, но все равно подошел к двери-в-никуда и распахнул ее. Однако Симон успел схватить его.
– Джинкс! Не надо, Джинкс. Не делай этого.
Джинкс бился, пытаясь вырваться из его рук. Ему стало немного лучше – от кусочка синего неба вверху, от живого дыхания Урвальда, вливавшегося в открытую дверь. По крайней мере, это он еще ощущает.
– Здесь очень высоко, Джинкс. – Симон втянул его внутрь, и дверь захлопнулась сама собой. – А теперь спустись вниз и поешь.
– Тебе не удастся заставить меня есть.
– Конечно. Спускайся.
Джинкс наполовину слез, наполовину скатился по лестнице, подбежал к стоку у водяного насоса, и там его вырвало.
– Ничего, ничего, иногда это действует на людей и так.
Симон подергал ручку насоса, промыл сток и дал Джинксу влажное полотенце.
Он снова положил руку на плечо Джинкса, и тот, устав сопротивляться, позволил Симону подвести его к ступеням лежанки и усадить.
– Что ты со мной сделал? – требовательно спросил Джинкс.
– Ничего особенного, заворожил немного.
– Немного! Ты наложил на меня страшное заклятье!
– Ты скоро придешь в себя.
– Не приду, пока не смогу снова видеть облачка!
Читать бесплатно другие книги:
