Дочь Роксоланы Хелваджи Эмине
Или просто так казалось после неволи?
Недавние пленники ошарашенно и даже с некоторым удивлением оглядывались вокруг, вдыхая полной грудью свежий, пропитанный иными, не тюремными ароматами, воздух. Свобода!..
Даже на слух это слово столько всего в себя вбирало, столько значило, что нет и не будет его важнее на свете. Особенно для них, после всех злоключений, с ними случившихся, после столь ненавистного плена. Свобода!..
И Ежи, и Тарас словно опьянели: голова кружилась похлеще, чем от вина. Но такое было обоим в радость, нисколько о том они не жалели.
Свобода!..
Но ведь еще не настоящая, не полная, так же? Разия, Орыся то есть, она ведь сказала: «Мы еще не на воле».
Девушка, тоже сама не своя от удачно начавшегося побега, нашла в себе силы произнести твердо и решительно:
– Потом надышитесь. Сейчас спешить надо. Молотки не забудьте, оба, и два зубила тоже! А пока не пройдем Грозную башню и не доберемся до байды, даже думать не смейте о свободе!
И то верно. Многие поплатились головой, преждевременно радуясь, что сумели избежать той участи, которая была им уготована. И неважно уже, отчего это произошло – то ли по неосторожности, что чаще всего бывает, то ли по неопытности, то ли по прихоти судьбы. Пусть последняя к ним теперь и благоволит, но это вовсе не значит, что допустимо расслабиться, слишком рано поверив в успех задуманного. Поскользнуться можно и на последней ступеньке.
Она не поняла, отчего Тарас после ее слов о байде словно остолбенел, а Ежи, покачав головой, заметил: «Видать, нас обоих и вправду спасет кнеж Дмитрий, суденышко легкое, неуловимое». Но казак тут же нахмурился.
– Почему нет Михримах? – почти в полный голос выкрикнул Тарас.
– Она должна ждать нас снаружи, возле Грозной башни, – уверенно ответила Орыся, но что-то с этой уверенностью было не до конца ясно: может, даже ей самой. Показала на корзинку: – Видишь, ее Хаппа со мной…
– Ну?
– Хвост в кольцо гну! – Девушка мгновенно ощерилась: она все же была по-прежнему та самая младшая близняшка, которая совсем недавно резко отказалась назвать свое имя. – Неясно разве: она без своей собаченьки бежать не согласится! Как я – без своего Пардино.
И торопливо погладила Бея, который вдруг начал проявлять беспокойство: чуял, что хозяйка волнуется не напрасно. Он ощущал это тем своим звериным чутьем, которое не обоняние, но вообще невесть что.
Однако и простым чутьем Пардино уловил нечто такое, чего здесь не было буквально минуту назад: в воздухе витал запах опасности. Или ее предвестие. Для него это было одно и то же. Усы Пардино встопорщились, глаза сузились, и даже ласковая рука Орыси на загривке мало что могла тут изменить.
Ни Ежи, ни Тарас не выказали при виде Пардино-Бея такого уж откровенного удивления или, что, по мнению Орыси, даже в этой спешке было бы еще естественнее, – восхищения. Страха, правда, тоже не выказали, но такого она от них и не ждала вовсе. И тот, и другой рысей в свое время повидали, пускай не совсем таких, но для парней это была прежде всего большая кошка. Да, опасная, но не более того: медведь или стая волков куда как опаснее, и что? Поэтому бывшие узники и внимания уделяли Бею как большой кошке – с хозяйкой и ладно, той виднее.
– Значит, он с нами? – все же спросил Ежи.
– Обязательно! – В ответе Орыси даже намека не было на «не знаю» или «там видно будет».
Казак нес замотанные в плащ инструменты, поэтому корзинку с песиком подхватил шляхтич. И побежали – впереди Орыся с Пардино-Беем на поводке, следом они.
Бежали ходко, хотя и поглядывали по сторонам: не покажутся ли вдруг, откуда ни возьмись, вездесущие стражники? Мысли такие были у обоих побратимов (только у Тараса еще и Михримах из головы не выходила), поэтому и смотрели вокруг в четыре глаза.
И все же как ни осторожничали, как ни молили бога проскользнуть незамеченными, не получилось. Судьба вдруг повернулась тылом, сменив благожелательность на своенравность. Да кто бы и сомневался, что ей, стерве переменчивой, это в охотку!
Путь Орыся держала вплотную к ограде Звериного Притвора, мимо дворцового парка, собираясь миновать его по самому краешку, среди густых кустов и низких крон деревьев. И все бы, наверное, получилось, да кто же знал…
В парке как-то сразу стало многолюдно.
Бежавшая впереди Орыся, увидев вдруг чуть ли не перед собой Рустема-пашу со свитой, только и смогла, что вскрикнуть от неожиданности. То есть она еще постаралась остановиться на полушаге, но Пардино-Бей при этом продолжал нестись вперед (что ему эта незначительная помеха: подумаешь, люди стоят!), и поводок рывком натянулся так, что девушка не удержалась на ногах. Когда она упала, поводок выскользнул из рук и заструился по траве серебряной змейкой, как живой.
Падая, Орыся еще успела заметить рядом с пашой девичью фигуру – и поняла, что это сестра. О, Аллах! Что она тут делает?!
И что тут делает Рустем – сейчас, в столь неурочный час?! Конечно, он, предполагаемый и грядущий зять султана, вполне мог оказаться во дворце именно по случаю праздника, но…
А потом время остановилось, распавшись на отдельные куски-мгновения, и каждый из них вдруг зажил своей самостоятельной жизнью. Впрочем, смерти в них тоже хватало.
Ежи и Тарас все же были воинами. Были – и стали ими прямо сейчас, вмиг оборотясь из беглецов бойцами.
Охрана Рустема-паши состояла из четырех человек, и были то люди опытные, которые как-никак важного человека оберегают. Да только неспешная, вялотекущая и спокойная служба при Рустеме-паше тоже наложила свой отпечаток на его сопровождающих, и отпечаток неблагоприятный, ибо причина для такого была веская – от какого шайтана охранять казначея? Кто осмелится? Да еще здесь, в сердце сердец Блистательной Порты, во дворце посреди столицы? На чинной праздничной прогулке с его невестой, которая знаете, чья дочь?
Побратимы не выхватили кинжалы: против сабли их клинок жалок. Но Тарас, не останавливаясь, перебросил Ежи один из двух молотков – и первого охранника шляхтич, подскочив вплотную, свалил именно им. Не мешкая, тут же замахнулся на второго… Но тот успел отпрянуть, и удар лишь чиркнул по скуле, заставив охранника вскрикнуть от боли. Тарас тем временем достал третьего, тоже вскользь, и бросился на четвертого, ухитрившегося выхватить саблю. Но недостаточно быстро тот ее выхватил: стремительный удар по запястью – и телохранитель роняет оружие, со стоном зажав под мышкой сломанную руку. А выпавшая сабля оказалась в руке у казака – и сразу же прорезала ночь полосой смерти. Охранник повалился на землю без звука.
Тарас тоже увидел свою любимую, свою Михримах, но ничего не успел ей сказать. Потому что Михримах, что-то бессвязно лепеча, вдруг попятилась за спину толстого низенького вельможи в роскошном халате. Она ищет у него защиты, прячется? От… от него, Тараса?
– Михримах! – только и смог вымолвить казак, невольно опуская клинок.
В душе вдруг стало пусто и черно, выжжено, словно там отбушевал стремительный пожар, оставив после себя одни головешки и закопченное небо. Телесных сил, кажется, не осталось тоже: его будто под корень подрубили.
Мимо, подпрыгивая, тяжело проскакало небольшое белое пятно. Курносый белый песик, выскочив из упавшей корзинки, по дуге обежал место схватки, прижался к ногам Михримах и бесстрашно затявкал оттуда на весь окружающий мир.
Два уцелевших охранника, окровавленные, но уже с обнаженными саблями, заслонили вельможу собой. Тот, к его чести, тоже рванул из ножен саблю, коротенькую, себе под стать, и слишком пузато-выгнутую, чтобы быть серьезным оружием.
Тарас невидяще смотрел на всех них. Сердце его билось, но словно бы гнало по жилам не кровь, а пустоту. Как если бы в груди образовалась дыра, сквозь которую уходило все. В ту же пустоту. В слепое отчаяние.
И лишь громкие крики где-то там, в отдалении, заставили Тараса очнуться. Оказывается, вокруг много чего успело произойти за то время, как он потерял Михримах.
Пардино прыгнул вперед, зарычал, и телохранители, тесня спинами Рустема-пашу вместе с султанской дочерью, начали пятиться: не столько от рыси, сколько от двух вооруженных, потому что Ежи теперь стоял рядом с побратимом и тоже с саблей в руке.
– Уходим! – издали кричала им Орыся. – Живо!
– Она права! – Ежи дернул Тараса за рукав. – Бежим отсюда!
Сам-то он все понял сразу, лишь только увидел, как Михримах не к ним навстречу рванулась, а спряталась за того толстяка. И осмысливать ее поступки они будут потом (если останется на плечах, чем осмысливать), а сейчас надо жизнь спасать, уносить ноги.
Не до переживаний. Не время и не место.
Тем более со всех сторон сюда уже бегут. И не только евнухи.
Так хотелось исчезнуть тихо, незамеченными. Но вместо этого они, кажется, все-таки разворошили осиное гнездо…
Доку-ага спешил не на крики, не на пару раз вскипавший где-то в темноте парка тонкий перезвон стали, а напрямую. Он точно знал, куда надо.
Трижды или четырежды мимо него пробегали отряды дворцовой охраны: вот янычары, вот чауши, а вот снова янычары. Сплоченные, готовые к бою, к защите султана от возможных заговорщиков. Один раз такие отряды, столкнувшись в темноте, как раз друг друга заговорщиками и сочли. Оружейного звона от этого, понятное дело, не убавилось.
Многие тут были при полном оружии, иные даже с аркебузами-туфангами. И совсем никого не удивляло, что у Доку – гвизарма.
…В нужном месте он оказался лишь на несколько мгновений до того, когда было бы поздно. Двое каких-то парней, в одежде обычных горожан (тут, на дворцовой территории?), но чужого вида и с саблями наголо, пятясь, отступали к заброшенной куртине, а позади них была его девочка.
Он бы срезал обоих мгновенно, но сразу же понял: не захватили они его девочку, а наоборот, защищают. И рысь у ее ног тоже защищает свою хозяйку. А она, с кинжалом в руках, не очень-то хочет быть защищаемой. Сейчас прыгнет, как ее собственная рысь, и станет рядом с этими парнями – сражаться и умирать.
Поэтому срезал Доку тех, кто наседал на парней из темноты. Их всего-то пятеро было.
Внимательно посмотрел на чужаков, заставив их опустить сабли. На свою девочку, которая бросилась было к нему, захлебываясь какими-то объяснениями, глянул совсем коротко и раздраженно: мол, поскорее делай то, что делаешь, не мешай. Сказать ей хоть слово времени так и не нашлось.
Стал спиной к ним, оставив их всех между собой и полуразрушенной куртиной.
Что-то они там делали. Зачем-то лезли на нее, потом были звуки ударов железом по камню – частые, резкие, – а еще через минуту где-то позади с шумом обрушился тяжелый валун.
Потом его девочка отчаянным, звенящим от слез детским голоском воззвала откуда-то сзади и сверху: «Доку! Ты догонишь нас, Доку?!» – а один из тех парней растерянно-непонятно сказал ей что-то утешающее.
Доку-ага улыбнулся. Ему было не до того, чтобы оборачиваться. Из темноты набегали и набегали, их приходилось держать на расстоянии.
Алебарда германских франков – скорее копье, чем топор, и скорее крюк, чем копье. Она здесь тоже прижилась, но меньше, чем италийская разновидность алебарды, гвизарма. Которая сейчас у него в руках. И которая по балансу, весу, боевым возможностям своим едва ли не нагината.
С чем начал он, самурай Нугами-сан, свой боевой путь, с тем и завершает. А никакого Доку-аги сейчас вообще нет.
Половина из тех, кто набегает, – его ученики, исполняющие свой долг. У него тоже свой долг, но он все же старается их не убивать, по возможности и не ранить серьезно. Вполне достаточно на расстоянии держать. Гвизарма для этого – лучшее оружие. Воистину все достоинства нагинаты у нее…
Туфангчи тоже был учеником Доку-аги. Он раздул фитиль, взвел замок туфанга и прицелился из-за двойного ряда спин. До учителя отсюда было шагов пятнадцать.
Туфангчи поморщился. Распихал тех, кто стоял перед ним, и выдвинулся в первый ряд. Потом еще сделал пару шагов вперед.
Он отлично помнил, как Доку-ага показывал, что алебардщик или мастер сабельного боя может сделать со стрелком, пусть тоже мастером, если атакует его враскачку, «шагом-зигзагом». Да еще и на такой скорости, как умел только учитель, хотя ему, наверное, лет пятьдесят уже сровнялось.
На десяти шагах у холодного оружия преимущество. На двенадцати – все же у огнестрельного. Небольшое.
Между ними сейчас как раз было около дюжины шагов.
В свете факелов было видно, как учитель улыбнулся. Взял гвизарму наперевес – но не бросился вперед.
Плюнуло огнем, загрохотало – и мягкой скользящей поступью двинулась к Нугами дева Смерть. Какое там мужское воплощение, кто только и придумал такую глупость…
А когда она наклонилась к самураю вплотную, он увидел, что лицо у нее – его девочки.
И родинка на виске.
И слезы из глаз текут…
5. Последнее время
В коробе ворочалось и глухо рычало, но все же иначе никак: бежать через город, пусть даже изо всех сил празднующий, с огромной рысью на поводке – это уж слишком. Хорошо еще, что тот заплечный короб так и остался в греческом лазе.
Тарас, несший его сейчас на своих плечах, ни на что не обращал внимания, весь погружен в себя был. Все стояла перед глазами картина, как пряталась его Михримах за спины врагов. От него пряталась!
Он до сих пор не мог поверить в ее предательство, ему казалось, что это какой-то дурной сон, не наяву все это, вот чары развеются и все будет по-прежнему. Но что-то подсказывало (наверное, разум, не сердце), что по-прежнему уже никогда не будет, никогда уже не обнять, не приласкать его милую. Не его она. Да и никогда, пожалуй, не была его. Хотелось этого желать, хотелось так думать, вот и придумалось, да только в жизни все наоборот вышло.
Черно и сумрачно было у Тараса на душе, и такое же черное и нехорошее клокотало у самого горла, еще чуть-чуть – и захлебнется звериным криком…
А вокруг толпы народа, радостные лица и веселье. Раз в году такой праздник, и надо отгулять его как следует, чтобы потом было что вспомнить, о чем рассказать, а может, и зачатым в эту ночь сыном похвастаться. Правда, ближе к набережной стало полегче идти, людей тут оказалось значительно меньше и ни толчеи, ни суеты людской, ни зазывал, ни фейерверков, ни гомона, ни выкриков, ни смеха уже не было. И воздух посвежее, и запахи другие – соленые, острые.
Еще бы настроение под стать празднику, но все трое были хмуры и неразговорчивы, со стороны сразу видно – этим почему-то не до веселья, спешат куда-то, чуть ли не бегут, спотыкаясь. И понятно, что их приметили, как примечают чужих, оказавшихся вдруг рядом. Да не просто чужих, а еще и каких-то необычных, подозрительных.
Вроде двое вооруженных слуг при молодом господине, а все вместе – странная, необычная компания. Глаз на такое среди истанбульцев наметанный, тем более порт-то рядом, а дальше – море с его свободой и ширью, ищи – не найдешь, если ты беглец и если тебе есть что скрывать.
Орыся поминутно оглядывалась, все надеясь на чудо: а вдруг Доку-ага вот сейчас, прямо сейчас их нагонит и пойдет рядом как ни в чем не бывало, такой родной, такой особенный человек. Ее человек, ее Нугами-сан, она только недавно это поняла с ослепительной ясностью. Поняла, когда потеряла. И слезы застилали глаза, и тоже хотелось кричать. И от поступка сестры тоже хотелось выть раненым зверем. Почему, ну почему она такое сделала со всеми ними? Ведь из-за нее, если подумать, и погиб Доку. Лишь бы только он умер сразу. Лишь бы не мучился. Он умеет, он сможет не дасться живым…
Все же она опять оглянулась. И замерла. И вскрикнула.
Ежи, едва Орыся застыла на месте и уставилась назад, не удержав возгласа страха, сразу все понял. Как ни спешили они, как ни старались действовать быстро и незаметно хотя бы уже здесь, за пределами дворца, не получилось у них уйти от погони. Стало быть, от судьбы не уйдешь. Шестеро за ними бегут, с загодя выхваченными ятаганами, и сразу видно – именно за ними, а не по своим каким-то делам. Первый что-то кричит и показывает на них пальцем. И шагов сто всего до них, считай рядом. Не скрыться.
<>Рубка предстоит. Не на жизнь, а на смерть. А море вот оно, уже за спиной, уже шумит, и байда там же, ждет. Что ж, для кого-то это будет точно последний бой…Тарас вдруг подошел, поставил короб, раскрыл. Пардино-Бей, выскочив из него, сразу бросился к хозяйке, а Тарас проговорил, наклонившись к побратиму, – тихо, чтоб не услышала Орыся:
– Я их задержу, мне уже все равно свет не мил. Хочу лишь отомстить! Понимаешь меня, друже?
Ежи посмотрел на побратима и молча обнял. Иногда слова бывают не нужны, иногда они просто лишними бывают. Тогда поступки говорят сами за себя. И этим поступкам веришь куда больше, чем словам.
– Прощай, брат мой нареченный. Видно, судьба у нас такая… Орыся, идем!
– Прощай, друже. А может, и свидимся еще. Не такие уж османы и хорошие вояки, разве что числом берут…
Это была, конечно, похвальба. Но Тарасу теперь можно. Вообще все можно ему.
Он обнажил саблю, развернулся навстречу подбегающим стражникам, принял оборонительную стойку – и вдруг сам бросился навстречу каким-то длинным, размашистым прыжком. С ходу срубив не ожидавшего такого рывка первого из шестерки, того, что кричал и указывал на них.
И зазвенело, и закричали сразу несколько глоток, и началась сеча.
Ежи с Орысей бежали вниз, к набережной, Пардино впереди, рыча и взрыкивая. Ежи, конечно, оглядывался, готовый в любой момент принять бой, если Тарас погибнет, если опять догонят. И видел, что преследователи хитрее оказались, чем полагал побратим: двое продолжали наседать на Тараса (а у того уже вся рубаха в крови), а трое рванули вслед за ними, и уже нагоняли, и уже были близко.
Тогда Ежи остановился. И ненависть к врагу, то чувство, что в бою как раз самое нужное, охватила его как нельзя вовремя, укрепила руку, завладела сердцем. Ну, подходите, сейчас посмотрим, какие из вас воины…
– Орыся, уходи! – только и успел крикнуть в сторону девушки, когда эти подбежали и, умело расступившись, с трех сторон замахнулись ятаганами.
«Эх, – как говорил пан Студзинский, наставлявший Ежи в мастерстве владения клинком, – венгерец бьет наотмашь, московит – сверху вниз, турчин – к себе, а мы, поляки, «на крыж» машем саблями своими». Славное и грозное это искусство, sztuka krzyzowa, но против двоих умелых надо махаться обоеручно, парными саблями, а сейчас в руке одна, да непривычного баланса, да и мышцы после многих месяцев тюремной неподвижности на скудном хлебове уже не те.
Против троих же и в лучшие-то дни не светила удача. Теперь ведь на неожиданность их не поймать.
Но Орыся уйти успеет. Его Орыся. А больше ничего и не надобно.
Пригнулся, отбил и ударил в ответ, достал одного, попал ему куда-то в бок острием. Но второй зацепил в ответ, левое плечо ожгло, будто плетью. Было больно, но зубы сжаты, даже не вскрикнул. Опять отбил, и опять. И снова зацепили, тот, второй, смертельно раненный, а достал все же, падая, острием в ногу. Со вторым они, не оберегаясь, ударили друг друга встречно, а на третьего Ежи не хватало никак.
Перед глазами ослепительно вспыхнуло, потом потемнело. Тут все бы и закончилось, если бы не Пардино-Бей, краповой молнией метнувшийся навстречу занесенному над головой ятагану и сваливший янычара наземь. Клинок, звякнув, откатился куда-то в сторону, его подобрала непонятно откуда взявшаяся Орыся (он же сказал ей уходить!), в левой руке у нее сверкал под лунным светом бебут. Тут вдруг жалобно заскулил Пардино, и чей-то предсмертный хрип следом. Человеческий хрип.
Тяжело дыша, согнув раненую ногу, Ежи огляделся, с трудом различая окружающее, – перед глазами туман какой-то, почти мгла. Но нужное увидел: все враги мертвы, причем последнего прикончил Бей, вырвав тому горло, – кровь так и хлещет. Однако и сам, видно, ранен. Орыся на коленях рядом, но смотрит на него, на Ежи, с такой болью в глазах… Он улыбнулся ей ободряюще и попытался встать. В ноге гудело и жгло, словно кто-то невидимый разжигал там угли, плечо и кисть левой руки тоже горели, но там было терпимо, ноге досталось куда больше. Да, боец сейчас из него никакой.
Оперся о саблю как о костыль и посмотрел туда, где только что бился с врагами Тарас, моля Богородицу, чтобы тот уцелел, чтобы жив остался.
Однако заступница рассудила иначе. Тарас сразил обоих, но и сам лежал так, как лежат мертвые навсегда: видно, с последним из врагов они рубанули друг друга так же, как давеча у Ежи было – не оберегаясь. Только Ежи повезло, а Тарас теперь навеки останется лежать на чужой земле, под чужим небом.
– Брат… – только и прошептал Ежи обескровленными губами.
Дальнейшее ему запомнилось, должно быть, неправильно. Такого просто не могло быть. Орыся вдруг стиснула его левую руку – большой палец лишился последнего сустава, туда и пришелся встречный удар второго янычара, ну да ерунда, левая ведь рука, не правая, – и прошептала: «Хызр! Все же – мой Хызр! Ты!..»
А потом был, как ему показалось, очень длинный, очень долгий, почти бесконечный переход до байды, когда Орыся, задыхаясь, тащила раненого и скулящего Бея да еще умудрялась и Ежи поддерживать, подставляя тому свое плечо. И шептала беспрерывно, подбадривая и их, и себя:
– Все будет хорошо, мы обязательно дойдем, обязательно, там нас ждут, там наши друзья. Только потерпите, мои милые, мои любимые… Только дотерпите…
И он уже толком не помнил, как его подхватили чьи-то крепкие жилистые руки, как уложили на палубу, пахнущую морем и солеными брызгами, как рядом осторожно пристроили тихо хныкающего Пардино-Бея. И не слышал, как кто-то спросил Орысю:
– Куда прикажешь, госпожа? Мы в твоей воле…
И не слышал, как Орыся, ни на миг не запнувшись, твердо ответила:
– Домой… Теперь наконец-то – домой…
Читать бесплатно другие книги:
