И в печали, и в радости Макущенко Марина

Он редко хнычет, умеет сам себя занимать. Его неоспоримое преимущество перед другими детьми – он умеет быть один. Надо ему дать книгу или конструктор, и можно на полчасика-часик забыть о ребенке. Единственный недостаток – неприятие женщин, а в журналистике барышень – пруд пруди. Конечно, многие пытались «потискать» ангелочка. Он превращался в чертенка, а я – в дьяволицу, как только видела на горизонте очередную слащавую реакцию. Со временем в ньюзруме смирились с нелюдимостью странного мальчика. Учитывая, что у нас там постоянно царила атмосфера цейтнота, никто особо не задумывался над природой его странностей, а Мише, в свою очередь, не составляло труда затеряться между компьютерами и монтажками.

Я говорила правду: «Это соседский мальчик, у него нет мамы. Пусть посидит? Руками только не трогайте…». Меня никто не спрашивал, а себе я так и не смогла ответить, что он нашел во мне. Я не была самой доброй, самой красивой и самой приветливой. Но он мне был всегда рад и неизменно ждал меня: в детской, в ординаторской, в машине, в редакции…

Наверное, это все-таки самообман… Потому что это не совсем воспитание, потому что я мало чего дала ребенку за этот месяц. Я больше получила, использовала его как душевный разряд. Своим светом, радостью, искренностью он избавил меня от потребности в медитациях, поиске Бога в храмах разных конфессий, чтения психологической литературы. На какое-то время все это перестало быть значимым и нужным. Мне хватало несколько часов в день с влюбленным в меня мальчиком – я релаксировала и с новыми силами и вдохновением жила своей жизнью.

Правда, нам пришлось пережить несколько жутких дней вместе, когда Юрин плотный график наложился на постоянные рвотные приступы у Миши. Меня тогда не на шутку испугал запах ацетона изо рта ребенка. Я вспомнила, что накануне брала его с собой в салон, и, пока мне ламинировали волосы, он вполне мог наглотаться какой-то химической гадости из разноцветных тюбиков. Я сама отвезла его в больницу и осталась с ним там на пару дней.

Мише ставили капельницы, промывали желудок, а мне объясняли, что он наглотался не окислителей из парикмахерской, а пищевых добавок в йогуртах, магазинных конфетах, колбасе… Я слушала, кивала головой и садилась за ноутбук, чтобы из палаты договориться о следующих съемках. Мы вернулись к тому же доктору, с тем же диагнозом, ацетонемическим синдромом, через пару недель, и я только опускала глаза… Потому что я не занялась Мишиным питанием, он все так же ел из ресторанных тормозков, и я к ним уже относилась с большим уважением. Печеньки спешили на помощь, если нужно было дошифровать исходник с отснятым видеоматериалом, хотя сама я такого в рот бы не взяла… Он много смотрел мультиков и непростительно часто играл с мобильным. Но тогда я не могла об этом думать. Я осуждала нас с Юрой, но понимала, что иначе мы не можем, иначе – мы не успеем.

Уже месяц мы с Мишей вместе почти каждый день, а я все еще принцесса из всех сказок! Нет, я не хотела бы, чтобы Миша был старше лет эдак на тридцать, мне нужны были именно такие отношения, именно такая любовь. И я наслаждалась ею, хотя понимала, что не все дети такие. И, наверное, мой собственный ребенок вел бы себя иначе. Миша чувствует шаткость нашей связи, конечно, ему никто не напоминает, что я тут ровно до тех пор, пока дочери Александра не станет легче и старый нянь не вернется. Но я думаю, что, будь я с ним от рождения, любя его, как мать свое драгоценнейшее дитя, – он бы сел мне на голову.

Я Мишу так не любила, да и вообще никак не любила, просто наслаждалась. И мне очень нравились его игры. Мне нравилось вместе с ним тянуть Время и жить Жизнь. Наверное, я зациклилась, как человек, который каждые тридцать лет проходит цикл и совершает одни и те же ритуалы. Вот и я заново слушаю звуки посуды и природы, собираю из частей целое, по полчаса разбиваю яйца для блинчиков, смотрю, как густеет картофельное пюре, облизываю шоколадные пальчики, долго зашнуровываю кроссовки и говорю с Мишей на секретном языке. Вообще-то я говорю с ним на украинском. Юра – русскоязычный, Миша, соответственно, тоже. Но, видимо, просмотр телевизора не мог не повлиять на детский мозг, а для меня украинский никогда не был языком конфликта и споров. Доказываю и ругаюсь я на русском. Украинский – это мой язык гармонии и любви. В моей жизни есть несколько светлых и любимых людей, с которыми я говорю по-украински. Среди них теперь и Миша. Ему это нравится, и он повторяет за мной слова и предложения.

Может, у меня мнимое материнство? Из жизни исчезли книги, милонги, кулинария, появилось оправдание перед самой собой не ходить на свидания. Самое удручающее и невосполнимое – диссертация, она вообще не писалась. Ни слова о науке, и это надо было как-то исправлять.

Зато Юра компенсировал отсутствие меня в науке. Здесь мне должно стать стыдно, потому что я науке никогда не дам того, что сделал для медицины и для человечества Мисценовский. Он, оказалось, очень хороший нейрохирург. Один из ведущих специалистов в мире. Опытный практик и ученый, который свои первые предложения по совершенствованию методик лечения центральной нервной системы опубликовал в «Journal fr Neurologie», «Neurochirurgie und Psychiatrie» в восемнадцать лет. Ассистировать начал в двадцать два. Это в Европе, где так придирчивы и скрупулезны? Он автор многих специфических изобретений. Это неинтересно, знаем таких. Изобретателей у нас как грязи… Может, в том-то и дело, что у нас?

Гугл выдавал много ссылок на имя Yuriy Myszenovsky: в списках участников симпозиумов, экспериментов, авторов статей на английском, немецком, французском, польском языках. Несравненно меньше на русском и ничего на украинском. Есть свежие работы: «Morbus Parkinson: Therapie im Frhstadium der Erkrankung» за прошлый год, точнее, январь прошлого года. Он был здесь, но печатался там. Все правильно и не правильно.

Не могу сказать, что хорошо узнала Юру за это время. Да, мы здорово страховали друг друга. У меня были ключи от его квартиры, у него – от моей. Он часто выгуливал Хорошо по вечерам. Нередко после этого собака оставалась у них на ночь, а утром он его брал на пробежку. С животным проблема решилась замечательно. Я больше не неслась через весь город, чтобы перед отлетом из страны передать питомца Кате, которая жила за городом. Просто писала Юре СМС. Мы часто пересекались, но не проводили вместе время. Юра оказался еще сложнее, чем я думала.

Он был трудоголиком, даже фанатиком нейрохирургии.К нему в очередь записывались пациенты из разных стран, я видела этот список у Вали, его секретаря. Что он делает здесь? Многие его изобретения и методики связаны с технологиями, которых нет в наших больницах. Кто Мишина мама? Юра с ней поддерживает отношения? Может, Миша и ее не любит, и Юра вынужден держать ее на расстоянии? Как он вообще общается с простыми смертными? Я не знала ответов на эти вопросы и не спрашивала.

Раньше все казалось мне очень сложным, а теперь я позволила себе отпустить ситуацию и не думать о чужих проблемах. Он их не высыпал мне на голову, меня коснулся только его ребенок. Ни он как мужчина, ни его бывшие или нынешние женщины, ни его коллеги, ни его быт не стали частью моей жизни. Теперь мне все казалось простым: у него каким-то чудом появился сын, он его любит, ему нужна помощь. Мне с его ребенком кайфово, и это взаимно. Я не могу их оттолкнуть, но они и не сильно мешают моей жизни. Все. Единственное, о чем я стала чаще задумываться, – так это о своем успехе.

Я всегда все меняю. Достигаю, получаю несколько побед и теряю интерес. Мне нужно дальше, как будто я хочу прожить несколько жизней за одну. А могла бы я вот так, как он? Посвятить себя одному чему-то? Наверное, я достигла бы больших успехов, но принесло бы это мне удовольствие? Нет. Я знаю, что нет. Мне важнее процесс, чем результат.

Такие, как Юра, нацелены на результат. На какой-то свой, уникальный, а то, что о нем думают окружающие, – его мало интересует. Его непонимание людей и эмоциональная тупость поначалу шокируют, а потом отталкивают, и как раз это, кажется, входит в его планы: «Пусть меня никто не любит, и пусть мне никто не мешает». Он образован, умен, воспитан, но лишен человеческих радостей, как по мне. Он редко сходит с маршрута: операционная – рабочий кабинет – дом – сквер – набережная – домашний кабинет. Спасибо друзьям, что вытягивают его из больницы. Он очень замкнут, и это романтично только на первый взгляд. А каково было бы его близким? Может, он это понимает и потому не стал окружать себя людьми? Мишка вытягивает из него смех и улыбки, но нечасто. Вообще их отношения мне показались очень функциональными. Папа с сыном гуляет, кормит его, дает необходимое для жизни и уходит в свой кабинет. Мишка привык, но он хочет глупых игр, беготни, шума. Такой эгоист, как я, не может осуждать Юру, он ведь хотя бы помогает людям. По-настоящему, а не просто создает шоу, как это делаю я… Он делает настоящую науку, и, наверное, только так и можно быть гением. Быть одиноким. Но ведь Миша есть, и теперь его психологические проблемы уже не кажутся мне такими уж странными.

Юра не старается нравиться мне как мужчина, и мне это импонирует. Это его качество делает возможными наши отношения. Я почти уверена, что он не видит во мне женщину. Потому что он вообще не видит женщин. Он не оборачивается на улице или в больнице на ноги, которые даже я не могу пропустить. Он не пропускает никого в дверях, когда говорит по телефону или несется, на ходу читая заключения. Наверное, к этому его приучили немецкие феминистки. Хотя мне он открывает дверь, но только потому, что за руку меня держит Миша. Иногда я чувствую, как он старается быть предупредительным и как ему при этом неловко. Я не чувствую негатива в свой адрес, но, думаю, это только результат самоконтроля. Он меня терпит, потому что я ему нужна. Но я уже научилась видеть, как его лицо, и без того не выдающее эмоций, становится каменным, когда к нему подходит какая-то сердобольная мамочка в сквере, уверенная в себе пациентка в больнице, хорошенькая медсестричка или официантка в кафе. Они его раздражают, и он этого не скрывает. Он такого высокого о себе мнения или все же гомосексуалист? Я не замечала повышенного интереса к мужчинам. Я видела, как его глаза меняют выражение, только когда привозят какой-то полутруп или осложняется течение болезни.

Трудно было разобраться в чувствах и мотивах этого человека, и долго над этим думать я не могла. Даже если он извращенец и маньяк, меня это могло не волновать, потому что я не чувствовала угрозы для своей жизни и здоровья. И главное, я перестала бояться, что он посягнет на мое тело или душу, они не входили в поле его научного, а значит, единственного в жизни интереса.

Несколько раз я уже оставалась у них ночевать, на улице к нам обращались со словами: «Не хотите ли вы с женой…?», и меня это не задевало. Понятно, что мы производим такое впечатление, и не будем же мы бегать за каждым, доказывать всю сложность наших хитросплетенных отношений? Нет, конечно.

Немного труднее в больнице. Мне часто приходится туда заходить, это наш перевалочный пункт. После съемки я заезжаю, забираю Мишу, Юра идет на операцию, а я еду расшифровывать снятое на телеканал. Иногда Юру приходится ждать. Я могла привести ребенка и тихонько уйти, потому что прямо в коридоре у кого-то на части разваливался череп или кому-то в автомобильной аварии сломали позвоночник. Я даже совершала беспрецедентные для себя поступки и отменяла съемки. Потому что видела, как Юра работает, и мне становилось стыдно. «Дорогой, возьми ребенка. Оставь этого расчлененного и возьми ребенка, а меня ждут на открытии сезонов моды. И не надо так на меня смотреть. Это важно, это моя работа, а это не мой сын!» Нет, я не могу так сказать. Одно дело – запланированная операция, а другое – внезапное происшествие и секунды жизни, которые благодаря хирургу могут стать годами, а могут остановиться прямо сейчас.

Иногда я ехала на прямой эфир, на место страшного ДТП, а потом сразу к Мисценовским домой. Мне даже не надо было звонить и спрашивать. Я знала, что он будет поздно. Юра предупреждал всегда, и этого хватало, чтобы успокоить мое самолюбие.

Я понимаю, почему семьи хирургов часто распадаются. С таким рядом легко стать никем. Легко раствориться в человеке, даже если его не любишь. Я понимаю, почему пьют и трахают медсестер. Им нужно снимать стресс. И я понимаю, почему медсестры не против. Трудно противиться безусловным лидерам. Когда они несутся в операционную – это страшно и это… это так сексуально! Но они еще молоды, а что потом? Что же дома, в постели жены? Сомневаюсь, что их потенция будет радовать их долго. Очень сомневаюсь. Поэтому со временем они начинают пить еще больше.

Юра не пьет, по крайней мере я за ним такого не замечала, и я не знаю, может, у него и есть кто-то. Какая-то терпеливая и не требующая огласки связь? Но его личное отшельничество не дает моей фантазии никакой возможности представить эту женщину. По-моему, он несовместим с нормальной жизнью и… грустно, но правильно, что Юра не стал заводить полноценную семью. Такие, как он, тоже не имеют права кого-то заводить и делать заложниками своей эгоистичной, но нужной обществу профессии.

А в больнице мне тяжело, потому что медсестры и врачи женского пола, которые невесть на что надеялись, усмотрели во мне соперницу. Мне некогда им что-то объяснять, и, по большому счету, я жду, когда они опомнятся, потому что слишком очевидна бесперспективность Мисценовского в качестве ухажера. Со временем я научилась быть безразличной к местному персоналу, самый трудный случай был при моем первом визите в больницу.

Был уже вечер, у Мишки поднялась температура, а Юра не брал трубку, потому что оперировал. Мне нужно было что-то предпринять.

Я позвонила своей сестре, а та отправила меня в больницу. Я пошла в детское отделение. Назвала фамилию Миши, врачи засуетились, поставили капельницу. У малого был бронхит. Когда он заснул, я попросила нянечку посмотреть за ребенком, чтоб самой выйти на пятнадцать минут. Поднялась в нейрохирургическое. Вдруг он телефон дома оставил и я писала СМС в ящик стола в соседней комнате?

– Добрый вечер. Мне нужен Юрий Мисценовский.

Пухлая блондинка, примерно под сорок, смерила меня скептическим взглядом. На имя развернулись две бабочки в углу – хорошенькие юные медсестрички.

– Девушка, вас не смущает, что рабочий день закончился три часа назад?

– А по личным вопросам к Мисценовскому у Вали отдельный журнал, – подлетела одна. – Вы записаны?

– Нет.

Бабочки на глазах превращались в волосатых гусениц, а потом в шипящих змей.

– Мне он очень нужен. Я звонила вам на ресепшн.

– Вы Мари… Маричка?

– Да, это я!

– Я помню, вы звонили раз десять. Вы правда думаете, что такая настырность вам поможет?

– Вы что, издеваетесь надо мной?

Я, конечно, понимаю: они меня не знают, на часах – девять вечера, на мне – короткое платье. Сегодня я в который раз планировала пойти потанцевать танго, но милонгу пришлось опять перенести на следующую неделю. Я понимаю, что выгляжу не как няня, но так нагло со мной разговаривать тоже нельзя!

– Я же вам звонила и говорила, я по поводу его сына. Он заболел.

– Ну да, – прошипела змея. – Тут уже и от его сына приходили, и с сыном. Помнишь, Валя, ту, с животом? Так она носила его сына и в журнал не попала! И про маму нам говорили, и что умирают. Чего только не придумывали…

– Я не придумываю, и мне все равно, что было раньше.

– Такое тоже говорили. – Змеи зашипели.

Голова раскалывалась.

– Вы мне скажите одно: у него телефон с собой? Он на операции?

– Девушка, я не уполномочена называть местопребывание доктора Мисценовского. Его телефон всегда при нем. Если… вдруг… вы ему понадобитесь – он вас наберет.

С чувством безысходности я села на диван в приемной. Что делать? Вернусь в отделение, но там будут спрашивать: можно ли Мише колоть это, а можно ли вводить то, а нет ли у него аллергии? А я не знаю! Не знаю лекарств, не знаю Мишиной истории болезни.

Дверь открылась. Вышел Юра, за ним какие-то люди. Он подошел к Вале, той блондинке, дал какие-то указания бабочкам. Да, они опять стали милыми и пестрыми. Собрался уходить и увидел меня.

– Маричка? Что ты здесь делаешь? Где Миша? Он с Игорем Борисовичем?

– Игорь Борисович боится высоких температур, а у Миши тридцать девять и семь. Сейчас ему капают антибиотики.

– Что? Почему ты раньше не сказала? – Он посмотрел на телефон и выругался. – Прости, тяжелая операция была, я телефон не чувствовал.

По-моему, он и ноги плохо чувствовал. Под глазами – круги. Осунувшийся. Остальная команда – в таком же убитом состоянии.

– Сейчас я быстро переоденусь и спущусь. Он в детском? И на будущее: просто скажешь Вале, она зайдет ко мне в операционную и поможет тебе.

– Знаешь, Юра, – я уже не могла его жалеть, – на будущее: можно мне в том другом журнале, в котором у тебя список по личным вопросам, какой-то резерв? Потому что сегодня я в него не попала!

– Какой еще журнал?

– Спроси у своей Вали.

– Валя! – рявкнул он. Он именно рявкнул. Я оценила, насколько тихо и лояльно он говорил до этого.

Бабочки перестали махать крылышками, у бездыханной команды появился интерес к жизни. Валя засеменила к нам.

– Она тебе звонила?

Валя не сразу ответила:

– Да. Юрий Игоревич, ну вы же сами мне говорили никогда вас не беспокоить по таким вопросам…

– По каким «таким» вопросам? Значит, так. Эту девушку зовут Маричка. Запомнила? У меня операция, у меня встреча, я сплю, я у главврача – не имеет значения. Ты должна сделать все, чтобы она знала, где я, и могла со мной связаться. Ты поняла?

Валя смотрела на меня, как будто стала свидетелем чуда. Страшного и нежданного чуда.

– Поняла, Юрий Игоревич.

– Ты подождешь меня? – Вопрос, адресованный мне, звучал почти ласково на контрасте с раздраженными нотками в адрес персонала. – Я быстро.

Тогда я почувствовала сладость мести, но бабочки разнесли сплетню по всей больнице, и с тех пор меня преследовали колкие замечания, взгляды в спину, шушуканье за соседними столиками в больничном кафе. Хотя это все меркло по сравнению с приобретенным – я заполучила Валю! В качестве главного шпиона и доносчика. Валя была из тех людей, которые громко кричат, а объясняют это тем, что «я не кричу, у меня голос такой», не любят пререканий, но подобострастничают и преданы авторитетным и сильным. Не самый любимый тип людей, но хороший секретарь. Тем более что она не лелеяла мечту о Юрином сердце и быстро отгоняла от него выздоровевших пациенток и персонал, который приходил не по делу.

После того случая Валя почуяла: есть кто-то, кто может влиять на шефа! И мудро – и молниеносно! – поменяла тактику, манеру говорить и действовать в отношении меня. Да, это противно, но это полезно! Теперь я регулярно, несколько раз в день, получала от нее СМС с изменениями в Юрином расписании. Конечно, он знал об этом и потворствовал. Чем лучше я буду знать его график, тем лучше распланирую наше общее время.

Он: Юра поставил точку, сохранил, перечитал, еще раз сохранил, вбил в поле адреса имя Шенклера, и его электронка автоматически высветилась. «Send» – нажал Юра.

«Oh, ja». Он откинулся на спинку кресла и расслабился. Он это сделал! Наконец-то описал исследование, результаты которого получил еще полтора месяца назад. Какое облегчение! Он потянулся всем телом.

Шенклер удивится… «Может, даже подумает, что я специально из-за этого исследования остался в Украине». Но Юра не мог радоваться случаю. Не он нашел его, он сам пришел к нему. Ему абсолютно случайно попались в руки эти извилины. Этот больной даже не знал, к кому он попал, когда зашел к нему в кабинет… Надо будет ему позвонить и сказать, чтобы готовил шенгенскую визу. Скоро придется везти его голову, вместе с ним всем, в Берлин. Там захотят увидеть его работу. Юра опустил руки на глаза, протер их. «Угу, а я? Отсюда буду презентовать ее? По скайпу? Так, хватит. Не надо гневить Бога!» – остановил он упаднические мысли.

Он задумался и улыбнулся. Богу спасибо. Маричка оказалась настоящим подарком на все Рождества и дни рождения наперед. Юра теперь вообще просить ни о чем не будет. Все остальное он сделает сам: не нужно ему посылать случай и интересные экземпляры, не нужны ему новая аппаратура и люди, не нужно ему, чтобы Александр вернулся. Он все сделает сам: найдет, договорится, поможет, добьется, уговорит, переждет… только бы она никуда не уходила. Он смог совместить себя с ней.

Первая женщина, которая не просто попала в его дом, он пустил ее в жизнь, и она ее не испортила! Даже улучшила. Он смог окунуться в работу, он перестал чувствовать себя виноватым перед друзьями, и они снова были предоставлены своим профессиям, женам, любовницам, спорту… Миша теперь был только с ней.

И перед сыном у Юры тоже не было чувства вины. Ребенок, кажется, становился настоящим ребенком… Он не отсиживался в углу, он гонял по дому, он болтал, он стал много разговаривать, правда Юра не понимал половины того, что он говорил… Почему она с ним говорит по-украински?

Она спросила, не против ли он. Если бы он принимал решение, то не сделал бы такой выбор, потому что Мише в будущем понадобится немецкий, английский, русский… но точно не украинский. Но ей так хотелось, а Миша повторял за ней все, что угодно, и Юра чувствовал, что может ей разрешить все, что угодно.

Она спрашивала. Ему нравилось, что она при ребенке все время его спрашивала, что можно, а что нельзя. Как только Миша засыпал, выходил из комнаты, отвлекался, она тут же теряла интерес к Юре и убегала, но пока Миша видел, она с таким участливым выражением лица: «А что папа скажет?» Хитрая. Но умная, как ни странно. Откуда в ней эта мудрость, она же как юла? Юра не ожидал от нее такого, он не ожидал, что Мишка станет проводить с ней столько времени, что она так увлечется ребенком. Чужим ребенком! И она не стремилась общаться с Юрой. Он не мог понять ее мотивов.

Юра проверил почту. Шенклер еще не ответил. На часах – восемь вечера. Где его носит? Небось на каком-то приеме развлекается… Его руководитель был куда более жизнелюбивым, чем сам Юра. Он пошел на кухню, чтобы заварить чай. Проходя через общую комнату, он заглянул в приоткрытую дверь. Они сидели вдвоем на полу и рассматривали картинки в книжке. Вокруг – железная дорога, плюшевые игрушки, бардак, одним словом. Миша сидел между ее ног, опираясь на ее живот своей спинкой. Она гладила его по голове и мимоходом, рассказывая что-то о нарисованных персонажах, поцеловала в затылок. Мишка не обратил на это внимания, продолжал о чем-то спрашивать. А Юра обратил. Он отошел от двери, прошел в кухню, налил воду в чайник. Не поставил его на огонь, остановился.

Он хотел ее. Он это понимал, и уже перестал задаваться вопросом «почему?». Он не знал ответа, и он уже согласился со всеми своими доводами на тему «Почему я не могу ее хотеть». Но логические умозаключения разбивались о… Он чувствовал сильное желание иметь эту женщину, не выпускать ее, остановить, оставить себе! «Я – дикарь. Что со мной?» – он сжал виски и вышел на балкон. Коварный апрель обманывал теплым воздухом, он знал, что, стоя здесь в футболке, он простудится, но из двух зол он выбрал меньшее. Надо остыть.

Юра никогда не хотел женщину так сильно, так заочно, не находясь в ее присутствии, не прикоснувшись к ней толком ни разу, не дав ей себя поцеловать. Он как-то рассказал Олегу о своем сексуальном опыте. Тот долго не мог прийти в себя. Не мог поверить. Юра не стыдился своей неискушенности. Физически он был способен на большее, но не морально.

Юра удовлетворялся быстро и незатейливо, и все. Он не понимал, как можно получать удовольствие на протяжении даже хотя бы одного часа? Ради чего стараться и доводить женщину до оргазма? Это акт вежливости, да. Иногда он его совершал, иногда нет. Он не всегда был вежлив. И он никогда не хотел женщину вот так. Чтобы она была где-то в другой комнате или даже уезжала в командировку, и чтобы он следил на сайте аэропорта за статусами ее рейсов, удачно ли они приземлились. И чтобы слушать ее шаги по квартире, и чтобы ловить ее запах. Мишу хотелось прогнать. Но, незадача, она уйдет вместе с сыном! Нельзя рисковать, нельзя отпугнуть ее. Другой такой он для Миши не найдет. Фобия сына никуда не исчезла, он все так же прятался от жены Игоря Борисовича и уходил с детской площадки, как только туда набегали мамочки. Ему нужна была только Маричка.

Апрельский ветер не только пронизывал, он еще и приносил запахи. Юра вдохнул свежий аромат. Может, это все весна? Гормональный всплеск, и он готов спариваться, как все живое? «А тридцать четыре года до этого я мертвым был, что ли?» – вздохнул он и вернулся на кухню. Поставил чайник, включил телевизор и попал на ее телеканал. «Она, наверное, оставила», – объяснил он себе, потому что сам он украинские телеканалы никогда не смотрел. Шла ее программа. Он не следил за эфиром, пока не услышал ее голос. Повернулся. Это был сюжет о порнобизнесе: перечисление украинских порнозвезд, законное регулирование, какие-то политики, потом она пошла в эту фирму. Лица сотрудников закрыты. А кто это снимает? Скрытая камера, она говорила, он вспомнил, в виде пуговицы. «Вообще-то это запрещено», – он нахмурился.

Она постоянно ходила на грани закона, и ему это не нравилось. Как и то, что она делала. Она снимала себя полуголую. Конечно, все было размыто, но это для зрителей, а те люди в фирме ее такую видели! И кто-то из ее коллег, кто-то же зарисовывал ее грудь! Она ненормально раскованна. Чересчур! И что, все? Зачем нужен был этот сюжет? Показать, что она там была и что такие студии есть? А закрыть эту студию? Она что-то сказала о лазейке в законодательстве, которую обходят те, кто в этом замешан. Все равно Юра считал, что игра не стоила свеч. Мишка забежал на кухню и требовательно протянул руки. Юра поднял его.

Она зашла следом:

– Мои новости? А мой сюжет был?

– Только что.

– А… ну ладно. В Интернете посмотрю.

– Ты же его сама делала…

– В эфире все иначе выглядит. Ты не понимаешь, это момент тщеславия.

– Не понимаю.

Она проигнорировала его тон. Ей позвонили, и она уже обсуждала локацию для будущей съемки. Кажется, речь шла об аттракционах.

– Юра! – подошла она, прикрыв микрофон ладошкой. – Мне нужен на завтра ребенок, которого мы покатаем на каруселях. Для тестирования качелей. Можно это будет Миша? Это не по-настоящему, так, постановочные съемки. А?

– Тестировать? – переспросил он.

Кроме прочих открытий и новых чувств он понял, что доверяет ей в отношении Миши. Или старается доверять. Кивнул в знак согласия. Она вернулась в коридор.

Она о чем-то спорила, обсуждала «ходы», имена экспертов, потом упрашивала, чтобы ее поставили в пару с каким-то оператором. Юра прислушивался. Она его так хвалит! Просит, чтобы только с ним ее поставили. Юра вдруг подумал, что очень рад Мишиному участию в этих съемках. Глупо надеяться, что ребенок помешает ей в чем-то, но так спокойнее.

Он попрощался с ней и, укладывая Мишу, понял, что все же чувствует перед ним вину, только теперь другого рода. За то, что использует его как приманку. Он это тоже понимал, и он готов был жертвовать его безопасностью, только бы Миша не давал ей уединиться с тем оператором.

«Глупо!» – ругал себя Юра. И попросил Бога о том, чтобы аттракционы были исправными.

Я: В небе повисло майское солнышко. Прошел сезон дождей, пришел сезон надежд!

Я брала Мишку и Хорошо в село к Кате. Там у ее соседей такой же мальчик, а его мама очень кстати уехала в санаторий, оставив ребенка на дедушку. Мы познакомили детей, подружили и сбежали от них кататься. Недалеко, так, чтобы вернуться, если вдруг он упадет в колодец или на него нападет сельский пес. Но я надеялась, что Бог еще раз мне поможет! Я ведь хорошая? Мы съездили к карьеру, проехались вдоль реки, вернулись через два часа. Забрала ребенка с собакой и поехала в город.

Там я решила пересмотреть свои планы на жизнь. Все хорошо, но когда же защищать диссертацию? Отказываться от нее поздно, слишком многое я успела сделать. И я хочу перемен, я не хочу всю жизнь бегать за эксклюзивами и провоцировать людей на глупые поступки. Что мне мешает? Нет, не Миша. Миша – это бонус. Мне мешает работа и отсутствие денег. Так я буду зарабатывать еще года два на защиту, а с таким уровнем инфляции и того дольше. Плюс к этому на днях звонила научный руководитель и требовала назначить дату защиты диссертации на следующую весну. Надо хотя бы какой-то шаг навстречу сделать. Перевести статью на немецкий, например. Я так и не нашла, кому заказать перевод, и, пока Мишка увлекся раскраской, я вспомнила, что у Юры в кабинете много словарей. Может, там не только медицинские? Я открыла дверь и чуть было не закрыла ее опять.

– О, привет! Я думала, что вы с Олегом поехали к нему на дачу. – Юра что-то печатал.

– Привет. Я слышал, что вы зашли, но заработался. Тут идея в голову пришла, не до дачи.

– Ммм… Не буду мешать. Можно возьму у тебя кое-какие книги?

Все-таки я его отвлекла. Я не хотела.

– Ты расследуешь какой-то медицинский скандал? Может, подсказать что-то?

– Мне нужно на немецкий язык перевести статью. Хочу взять словари.

– Какую статью? Куда?

– В научный сборник.

– Куда?!

Вот же ж, надо было воспользоваться лексиконом своего любимого онлайн-переводчика. Лучшее враг хорошего! Мне было так стыдно ему признаваться, что я тоже занимаюсь «наукой».

– Ну… Ты свою кандидатскую когда защитил?

– Я ее не защищал. Просто получил степень. В двадцать четыре.

– А, ты же тогда в Германии жил, там нет таких правил. А я вот все только пытаюсь, и планирую, и отодвигаю. Но когда-нибудь хочу закончить начатое.

– Ты пишешь диссертацию? Ты?

Он даже из-за стола встал. Мне хотелось спрятаться между книгами. Я прижалась к полке в обнимку с огромным словарем.

– Да.

– Почему я об этом не знаю?

– Юра, вот этот вопрос странный. Ты многого не знаешь.

– Да, но… На какую тему?

– Я пытаюсь выяснить взаимосвязь между социальными настроениями и телевизионным контентом. Это психология восприятия.

– И давно?

– Давно. То времени нет, то денег. То есть денег на ее защиту никогда нет. Но даже написать ее было проблемой с моей работой.

– Я потому и удивляюсь.

– Мог бы и не удивляться. Ты тоже все время оперируешь, занят в больнице, но параллельно занимаешься наукой. Но это несравнимо, конечно… то, что я делаю – в нем нет и не будет наверное той пользы, как от того, что делаешь ты.

– Откуда ты знаешь, что делаю я?

– Ты думаешь, я пришла бы в дом к мужчине, не изучив всю доступную в Интернете информацию о нем?

Он улыбнулся.

– Ты знаешь немецкий?

– Плохо. Учила когда-то в университете, но без практики все забылось. Но если со словарем и с хорошей раскраской – за неделю-другую переведу. – Я явно преувеличивала свои знания.

– Хочешь, я сейчас тебе все переведу?

– Нет, я не могу тебя отвлекать. Этого в мыслях вообще не было.

– Мне это будет несложно.

– Нет, я сама хочу.

– Так, подожди. Меня кое-что беспокоит. Миша что сейчас делает?

– Рисует.

– Хорошо. Сядь. – Он усадил меня на диван, сел напротив. – На прошлой неделе, когда привезли девушку с опухолью, ты должна была его мне оставить, но ушла с ним вместе. Я тебе пытался позвонить потом, но ты не брала трубку.

– У меня была съемка. – Его участливость встревожила. Когда она появилась? Надо отмотать назад: он сидел в своей эмоционально-непроницаемой коробке, вон там, за столом, я зашла, поздоровалась…

– Но мы договаривались, что ты оставишь Мишу мне.

– Ты не мог.

– Ты уже не первый раз так делаешь, и я не думаю, что это правильно.

– А что я должна делать?

– Не знаю. Но ты не должна ставить под угрозу свою карьеру, свои цели из-за того, что у меня работа. Я понимаю, что когда я попросил тебя об этом, я сам поставил твою жизнь, увлечения, твою работу под угрозу, и не мне сейчас тебя тормозить. Но я тогда не подозревал, что ты такая совестливая. Я хочу, чтобы ты понимала – такие случаи, когда люди на грани со смертью, для меня норма. Ты не должна все бросать ради этого.

– Но я не могу тебя отвлекать, и мне не на кого малого оставить, пока ты спасаешь чью-то жизнь!

– Я знаю. Поэтому не говорил с тобой об этом раньше, потому что не знал, что тебе предложить. И сейчас не знаю. Но я очень хочу, чтобы ты понимала… Ты сейчас так говоришь со мной и иногда так делаешь, как будто мое дело важнее твоего.

– Да, это так, но не потому, что его делаешь ты, а потому, что то, что ты делаешь, – действительно важнее.

– Так нельзя. Ты как будто стесняешься или оправдываешься сейчас. Но ты даже не представляешь, как я иногда тебе завидую. Я выбрал такую жизнь, я от многого отказался и никогда не жалел раньше, что поставил все, что у меня есть, на медицину.

– Переехал в Украину и пожалел?

Он улыбнулся:

– Отчасти. Не перебивай. У тебя другое, ты живешь жизнью, которой у меня никогда не было и которая у меня вряд ли будет. И мне нравится то, что ты делаешь. Я не вижу смысла во многих сюжетах, которые ты снимаешь – это правда. Особенно вот в этом, с кастингом в порнофильм. Но в целом, если таких сюжетов много, они влияют на систему. И это нужно делать. В Украине работает много талантливых врачей, но их идеи, их порядочность, их личные качества не могут изменить систему. А вы, журналисты, можете. Каждый делает свое дело, и не нужно думать, что я не уважаю твою профессию. Но я вообще не верю, что в Украине можно реализовать себя в науке. Здесь – нельзя.

– Но я уже почти написала. И она соответствует тем требованиям, которые передо мной поставили здесь. Может быть, я продолжу изучение этого вопроса где-то за рубежом, если это будет кому-то нужно, но уже после защиты.

– Ты хочешь просто завершить этот этап?

– Да.

– И когда?

– Научный руководитель хочет следующей весной.

– У тебя готова работа?

– Почти. Я написала ее два года назад. За это время кое-что изменилось, нужно внести коррективы, написать еще один раздел, переписать выводы. Но главное, костяк, уже есть. И вот нужно выпустить монографию, и увеличился список иностранных журналов, где нужно опубликоваться, повысились требования к импакт-фактору этих журналов…

– Ну, это хорошо. Хоть какая-то надежда на то, что наука в Украине перерастет провинциальный уровень. Только не обижайся. А когда ты всем этим занимаешься? Я не вижу, чтобы ты что-то такое делала.

– Вопрос не в том, чтобы доработать. Вопрос в том, чтобы оплатить.

– Взятки научному совету, фуршеты оппонентам…

– Сжалься, пожалуйста!

– Я наслышан. Никита так защищался год назад. Это и бесит, что от содержания работы такса не зависит. Сколько стоит?

– Тысяч пятьдесят-сто. Я точно не знаю еще.

– Чего?

– Гривень.

– Никите это обошлось дороже.

– И это доказывает, что практическая медицина ценится выше, чем абстрактная психология.

– Это доказывает, что медики более ненасытны. Следующей весной?

– Ну, хотят так.

– Тогда я заплачу за твою защиту.

– Как?!

– Наличными, наверное. Тебе же там каждому в руки придется давать конверт.

– Юра, это нельзя… Я против!

– Я хочу, чтобы ты это сделала. Я хочу тебе помочь, и я могу тебе помочь. И мне нужна гарантия, что до следующей весны ты останешься с нами.

– Ты хочешь, чтобы я целый год была с вами?

– Да.

– Зачем?

– Потому что с тобой хорошо.

Я должна что-то сказать. Я сейчас найду что. Он имеет в виду не то, что подразумевают под этими словами нормальные люди.

– Юра, это долго. Я не рассчитывала. Ты хочешь, чтобы я весь год таскала твоего ребенка по съемкам?

– Мне показалось, что тебе это нравится.

– Да, но…

– Но пока это было только твоей инициативой, это тебя устраивало? А я хочу определенный период, я хочу гарантий, и тебя это ущемляет?

– Да! И что еще ужасно, ты все делал сам и без взяток. А за мою работу, которая… – да она не стоит, честно говоря, ни одного его изобретения… – ты еще и платить будешь… – выдохнула я, вконец растерявшись.

Он решил не комментировать мои слабые возражения.

– Подумай, чего ты хочешь. Ты можешь передумать. Но на кону сумма, которая наверняка вырастет. Ты не знаешь, во сколько реально может вылиться твоя защита.

– Юра! Это слишком много денег! Я не стою этого как няня!

Мы оба замолчали.

– Не стоишь, – сказал Юра тихо. – Ты стоишь большего, и не в денежном эквиваленте. Но если тебя это успокоит, то няни примерно столько и получают. Если суммировать за год. Ты же отказываешься сейчас от почасовой зарплаты? Ты играешь в сыночки-матери. А я предлагаю не переставать играть, но на протяжении года. Тогда я дам тебе все деньги сразу. Даже если сумма будет больше, а я думаю, что так и будет. Для меня это возможность отблагодарить тебя и помочь тебе.

– Где ты их возьмешь?

Он посмотрел на меня с недоумением.

– У меня они есть… Стоп! Ты думаешь… ты не хочешь этих денег, потому что не понимаешь, откуда они взялись? Да?

Надо было мне быстро ответить. Но я так была ошарашена всеми его предложениями, что помедлила, и он интерпретировал это по-своему.

– Ну конечно. – Он фыркнул и встал. – Ты же знаешь! Ты же столько сюжетов сделала о бедных украинских врачах.

– А что в этом такого? Ты принимаешь тот факт, что только за то, чтобы собрать ученых в одном месте – их нужно материально заинтересовать, ты принимаешь тот факт, что профессионалы не могут сломить систему, но не принимаешь того, что им еще за их профессионализм мало платят. Это общеизвестный факт.

– Но у тебя, при всей твоей наблюдательности, не возникло подозрение, что я не отношусь к таким докторам?!

– Я об этом не думала.

– Или не хотела думать? Чтобы не думать обо мне плохо?

– Да.

– Но я хочу, чтобы ты об этом подумала. Прямо сейчас, вслух.

– Я не хочу.

– Я хочу!

– Юра, не дави.

– Я зол.

– Я не понимаю, почему?