И в печали, и в радости Макущенко Марина

Я закрыла глаза. Он убрал со спины волосы, сквозь них пальцами подобрался к затылку. У меня еще хватало чувства юмора, чтобы улыбнуться. Голова – его любимый орган. Как же хочется услышать его оценку моему черепу. Но Юра молчал. Теперь я слышала и дыхание. Тяжелое, глубокое, срывающиеся. С нажимом он провел по шейным позвонкам вниз, к грудному отделу. Отвлекся на лопатки, вернулся к позвоночнику. Он считает, ощупывает? Юмора хватило до поясницы. Дальше мозг опять отказался анализировать происходящее. Ниже была опасная зона: ягодицы и задняя сторона бедер. Он сделал так, как я боялась и хотела.

Я повернула к нему голову. Я чувствовала его дыхание, его губы. Он не мог контролировать меня, на все рук не хватало. Я пыталась заставить себя успокоиться, возвращала себя силой сама и прижималась щекой к подушке, но он гладил ягодицы, сжимал их, менял темп. Он уже ласкал меня, а не исследовал. Он резко скользнул вверх, по животу, к груди. Взял обе в руку. Сжал. Я застонала. Он оставил грудь и закрыл мне рот ладонью. Через четыре прерывистых вдоха-выдоха он убрал руку и вернулся к животу. Я чувствовала жар внизу. И чувствовала ритмичное движение его бедер. Горячими пальцами он скользнул вниз, к полоске ткани. Стал водить ими вдоль границы, выше лобка, опустился, просунул руку между сжатых бедер. Он был так близко!

Я опять подняла голову и повернула ее к нему. Он не отодвигался. Я застыла, слушая его пальцы и вдыхая его запах. Он гладил меня по бедрам. Переходил на ягодицы. Я хотела, чтобы он вернулся вверх и внутрь. Я больше не могла ждать и сомневаться, я его хотела и не могла думать. Я хотела найти его губы, я раскрыла бедра, я схватила ладошкой его за руку, которая держала меня, и он помог мне развернуться к себе.

Я прижалась к нему всем телом. Я почувствовала сосками его грудь, а животом – его живот. Но он не дал обнять себя ногами. Он накрыл мои ноги сверху своими. Настойчиво и медленно свел мои руки и положил себе на грудь. Я ладошками уперлась в него, отказываясь понимать, что происходит. Он медленно и нежно гладил меня по голове и спине и шептал на ухо: «Тшшшшшш…»

Я его ненавидела. Меня начала бить дрожь. Оказывается, я была мокрая с головы до ног. Я вспотела ото лба и до кончиков пальцев, но этого мне было мало. Соленая вода брызнула из глаз. Я заплакала. А он гладил меня, прижимал к себе и раскачивал, как ребенка. Он опять был папой. Он все время был папой? Женщина плакала. Или это плакал ребенок, у которого отняли конфету под самым носом? Зачем так жестоко?

Неужели он мне мстит? За все свои нереализованные желания? За всю свою страсть, которая не находила выхода все это время? Он решил показать мне, как ему было плохо? Чего я реву? Сейчас я встану и прогоню его. О Боже, куда? О Господи, где мы? Тут под боком Миша! Постепенно и неумолимо ко мне возвращалось понимание того, что произошло, и это казалось мне страшным событием. Я не хотела его осознавать, я хотела спрятаться от правды. Хотя бы на груди у Юры и в его объятиях. В голове крутилась карусель. Она тяжелела… Я так устала от всего… Всхлипывая, я провалилась в сон.

Я открыла глаза и увидела комнату. Серые стены, давно не беленные. Или это кажется так, потому что я без контактных линз или потому что плохое освещение? Я видела в другом конце комнаты окно, из него исходил слабый свет. Света возле меня было мало, но достаточно, чтобы увидеть в углу икону. Разглядеть того, кто на ней, – зрения не хватало. Больше ничего.

Где я? Мне же только что снилась редакция. Как я перескочила во сне из современного офиса в стиле хай-тек в народную избу? Это не сон? Я поняла, что не сон и что я не одна. Моя рука, голова, нога, грудь, почти половина меня лежала на мужчине. Я видела его грудь.

Я боялась поднять голову. Я не сразу вспомнила события прошлого вечера и этой ночи. Первое, что я поняла, – так это то, что мы голые. Я, конечно, боялась, что такое утро наступит, но чтобы мы проснулись в сарае и я ничего не помнила! Я резко поднялась на правом локте. Не открывая глаз, Юра так же резко прижал меня к себе. Я была в железном кольце объятий. Черт возьми, что происходит? Я решила освободиться медленнее и полезла другой рукой по нему вниз. По пути нащупала ткань. Он в трусах! А я? Я потрогала себя. Белье на месте. Юра открыл глаза и приподнял голову. Он не спал. Он отпустил меня, не отрывая встревоженного взгляда.

– Ты знаешь, где мы? – спросила я.

– В селе Ксаверовка.

– Да… – я вспомнила: автобус, Ленина , мокрый свитер… И наши ласки.

Опять закружилась карусель в голове. Я развернулась: Миша спал. Прикрывавшее меня одеяло соскользнуло с груди. Я обернулась, посмотрела сначала на нее, потом на Юрин живот. Она только что к нему прижималась. Взглянула на Юрино лицо. Он лег и отвернулся. Он от меня отворачивается! Ему стыдно? Господи, да это мне стыдно!

Я же плакала перед сном! Я стонала и мечтала, чтобы он занялся со мной сексом! Я ему, наверное, даже говорила об этом. Я не помнила такого, и я много чего еще не помнила в деталях, но с каждой секундой эти эпизоды прорисовывались в мутном утре – контрастно, четко и неприятно.

Я спряталась под одеяло и отодвинулась от Юры. Он повернулся и опять приподнялся, теперь уже на локтях. Я заставила себя посмотреть на него. Он, нахмурившись, вглядывался в меня. Это было мучительно. Я не знала, что думать, что сказать, что делать после всего этого. Мы же не переспали, нет? Почему тогда я прижималась к нему всем телом? Почему он держал меня, как свою женщину?

– Доброе утро, – тихо сказал он.

– Сколько времени?

– Не знаю.

– Юра…

– Что?

– Я не помню всего.

– У тебя это на лице написано.

Мне стало совсем за себя стыдно. Если что-то произошло, надо что-то решать, а не прятаться под одеялом. Я вылезла, чтобы быть с ним наравне, но придерживала на груди одеяло. Я попыталась посмотреть ему в глаза, но попытка оказалась жалкой. Он видел меня всю. Он знал меня всю после этой ночи, это я понимала. И я помнила, что ничего не знаю о нем. По крайней мере несравненно меньше зна его тело.

– Мы… – Я не решалась. – Юра, что мы сделали?

– Я ничего не дал тебе сделать.

– Не дал мне сделать? – Это слово упало на меня, как ведро холодной воды. – А я, что я пыталась сделать?

– Ничего, прости.

– Ничего? Простить? Юра, ты… ты…

Я была так обижена, что не осталось слов. Я проснулась, обнимая мужчину, с которым давно пытаюсь выстроить платонические отношения, но о котором мечтаю в эротических снах. Которого превозношу и которому обещаю никогда не выказывать свое восхищение, чтобы не упасть и не унизиться. Я просыпаюсь и понимаю, что все мои изгороди сожжены, заборы сломаны, гордость ушла навсегда и уважать себя я больше не смогу никогда. А он? Он говорит «ничего»?

– Тихо, тихо!

Он заставил меня лечь, а сам навис сверху. Я не сопротивлялась. Больше не было смысла ему сопротивляться. Что строить из себя сильную и неприступную после такого падения? Я чувствовала себя слабой и незащищенной.

– Тихо, маленькая…

Он гладил меня по голове, по щекам. Говорил что-то ласковое. Я восстанавливала дыхание.

– Все. Я больше не буду плакать. Не бойся.

– Я не боюсь, – прошептал он.

– Юра, что между нами произошло? Я домогалась тебя?

– Только в ответ на то, что я делал.

– Я помню… помню обиду и слезы.

– Прости.

– Не нужно просить прощения! Скажи лучше, что было дальше? После слез…?

– Ничего. Ты уснула.

– А почему мы так обнимались, когда проснулись?

– Ну… ты так делала.

– Я?!

– Ты. Ты не контролируешь себя, когда спишь. Я пытался справиться с тобой, но это нереально. Смирился и даже уснул.

– Смирился и уснул?! – Я приподнялась на локте. Я была очень зла на него. – Значит, я все-таки домогалась тебя? Ты это хочешь сказать?

– Нет. Я хочу сказать, что тебе на мне было удобнее спать. Успокойся.

– Перестань меня гладить!

Я еще пыталась злиться, но гнев куда-то исчез. Мне было сложно с ним спорить. Почему? Разве он сломал меня? Я стала его этой ночью? Но ведь не было ничего! Почему такое чувство, что было все? Я перевернулась на левый бок. Вспомнила, как лежала так в последний раз, посмотрела на свои запястья, резко повернулась к Юре, взглянула на него и глупо спрятала руки. Глупо, потому что он заметил и достал их из-под одеяла.

Рассмотрел их, сглотнул, еще больше нахмурился. Потом виновато посмотрел на меня.

– Я подозреваю, что следы остались еще и по телу. Но… я не могу сейчас осмотреть тебя.

– Это ничего… Я имею в виду, синяк – это ничего.

– Синяк? Да их тут три! А что на ногах, я боюсь себе даже представить! – Он начинал соскакивать с шепота.

– Юра, еще рано, и я хочу одеться, прежде чем проснется Миша. Не разбуди его.

– Я… мне очень жаль. – Он запнулся. – Я пойду посмотрю, в каком состоянии одежда.

Он ушел и вернулся одетым. Мои вещи положил возле кровати.

– Все высохло. Даже обувь, – глухо сказал он.

– Который час?

– Пять утра. Начало шестого. Надень что-нибудь и поспи еще.

Юра вышел из дома.

Я лежала, глядя в потолок. Мишка мирно сопел. Он может проспать еще два или два с половиной часа. Я больше спать не хотела.

Встала, убедилась, что одежда суха. Суетливо начала одеваться. Огонь, видимо, затух давно, и в доме было холодно, хотя под одеялом Мишу можно было оставлять без опасений. Мы и так его не особо грели ночью. Я прикоснулась к грубе, его спасительнице, – еще теплая. Вышла в сени. Там был умывальник, рядом – кувшин с холодной водой. Наверное, Юра принес. У меня не было запасных линз, и я вышла на улицу, понимая, что рискую убиться прямо на пороге. Но мне не нужно было видеть детали, чтобы прочувствовать общую картинку. А она была завораживающей.

Холодный воздух, от которого изо рта шел пар, ярко контрастировал с богатым теплым золотом, которое укрывало все вокруг меня. Золото было и внизу, но оно едва просвечивалось сквозь поволоку белого тумана, который доходил до колен и прятал от меня землю. Я не видела пределов двора и не видела других домов. Только деревья, деревья, деревья. Я осторожно спустилась с крыльца и прошла вперед. Недалеко от дома росло очень высокое, старое-престарое дерево. Оно было раз в десять выше дома. Я задрала голову и искала верхушку. Что это, клен? Не знаю, но это определенно дух этого места. Он здесь очень давно, и он защищает этот дом и эту землю. Он все знает, он мудр и щедр на сказки.

– Расскажи мне! – Я кинулась к дереву и обняла его. Мне хватило длины рук, чтобы сомкнуть пальцы. Щекой я прижалась к коре. Она была влажная от дождя, извилистая и неудобная, но теплая. Я вдыхала аромат: терпкий, знакомый, родной. Я уже слышала этот теплый древесный запах. Мне стало так хорошо и спокойно. Чего я паникую?

«Все хорошо, все будет хорошо», – шептал мне старый мудрец. Он много всего видел, он все знает. Я услышала шаги. Быстро поцеловала дерево и отошла, хотя мне хотелось дольше прижиматься к нему губами. Ко мне подошел Юра.

– Что это у тебя?

– Чай! – весело ответил он.

– Дай мне.

Я взяла чашку из его рук, погрела свои и сделала глоток. Тепло разлилось по телу.

– Здесь так красиво, правда? Если все ужасно, то не говори мне, пожалуйста. Я не вижу сейчас заброшенных построек, любопытных лиц соседей, разбросанных по двору предметов быта и старых, не нужных никому кукол. Я вижу красоту, и ее много!

– Тут правда красиво, и всех тех ужасов, которых ты боишься, здесь нет. Из построек – только что-то наподобие летней кухни, но ее отсюда не видно. И вот там качели.

– Да, мы там были. А что еще есть на летней кухне?

– Ничего съестного. Только растворимый кофе, и очень мало.

– Неизвестно, сколько он здесь уже пролежал, и он не стоит того, чтобы злоупотреблять гостеприимством. – Я отдала Юре чай.

– Сделать тебе? Там есть еще несколько пакетиков.

– Пока не надо, спасибо. Я согрелась. А какое это дерево? – показала я на моего мудреца.

– Дуб. Я видел, как вы обнимались.

– Да, мы полюбили друг друга.

– Так быстро?! – Он не скрывал сарказма. – И оно тебя тоже полюбило?

– Он тоже.

– Откуда ты знаешь, что это «он»?

– Чувствую…

Я ушла от Юры и мудреца вглубь сада. Вот качели, под которыми мы искали ключ.

– Яблоко! – Красные яблоки пробивались сквозь белый туман. Их тут было много! Я начала собирать. – Подумать только! Я всегда думала, что когда останусь без линз и очков, окажусь неспособной к выживанию и умру. А я еще и первая нашла наш завтрак!

– Я нашел чай! – напомнил он.

– Это не пища, это тепло. Ты его и вчера раздобыл. А я нашла еду! – Гордая собой, я надкусила яблоко. На предплечье я удерживала еще штук восемь. Куда мне столько? Жадина. Бах! Больно! Что это? Юра рассмеялся, поставил чашку с чаем на какой-то пень и, хохоча тщетно пытался изобразить жалость.

– Меня яблоня ударила? Яблоком по макушке? Она жадничает?

– Это ты жадничаешь. Покажи. – Он обхватил ладонями мою голову и потер место удара.

– Больно?

– Немного.

– А ты так надула губы, как будто тебе полголовы снесло маленьким яблочком!

Я рассмеялась вместе с ним.

– Может, я как Ньютон? Теперь меня должно осенить! Чем-то физическим!

– Я очень надеюсь, что осенит…

Я посмотрела ему в глаза. Он стоял очень близко ко мне, не убирая руки. В моих руках были яблоки: много целых и одно надкусанное.

– Хочешь яблоко?

– Не угадала.

Я смотрела в его глаза, а потом прикрыла веки. Опять нахлынули воспоминания о ночи. Но теперь все иначе, ведь я могу открыть глаза и увидеть его. Я так и сделала, но мне было мало. Я не понимала его. Он смотрел в ожидании и спокойствии. Чего он ждал? Что я вырвусь или что обниму его? Что он знал теперь обо мне? Он отпустил меня.

– Моих рук нет на тебе, – тихо указал он.

Он стоял там же.

– Нет? – Мне стало смешно. – Нет рук? Я их чувствую по всему телу.

Он сглотнул и выдохнул.

– И как тебе это?

Я начинала волноваться. Что же это такое: когда он так смотрит на меня, я не могу быть неискренней, но, когда темно хоть глаз выколи и я его не вижу, я тоже не могу сдержаться?

– Обжигает. Мне стыдно. И я чувствую несправедливость.

– Несправедливость?

– Это было… Я ничего не знаю о тебе.

– А ты вчера и не хотела знать.

– Ты не давал!

– Если бы я дал, ты не смогла бы узнать меня. Мне бы просто сорвало крышу…

– Тебе тоже было жалко?

Он улыбнулся.

– В отличие от яблони, я не стал бы тебя за это так наказывать.

– Ты наказал меня сильнее!

Я больше не смотрела ему в глаза. От нахлынувших чувств и откровенности я боялась расплакаться. В горле стоял ком. Я смотрела ему куда-то в шею. Туда, куда смотрю, когда мы танцуем. Этого достаточно, чтобы чувствовать его движения. И чтобы вести диалог.

– Я обману тебя, если скажу, что вообще не чувствовал, как взял реванш, – признался он.

– Я знала это.

– Но я не стремился к этому. Я хотел понять себя с тобой.

– И что понял?

– Я себя недооценивал. Я могу себя контролировать.

– Прекрасно. Ты продолжаешь брать реванши? – я горько улыбнулась.

– Пойми, руками я трогал многое. И это единственное, чему я могу в себе доверять. Теперь я в этом уверен. То, к чему они вчера прикасались, было самым приятным в их биографии. Если бы у меня была возможность тебя увидеть, я бы так не рискнул. Но пока ты не проявляла инициативу, не говорила и не двигалась, я мог просто пытаться понять тебя и себя. Мне важно было узнать, что я не сорвусь.

Я старалась понять его, но мне было сложно. Я его хотела ночью, как безумная. Эти руки были нежными и чувственными. А он просто меня обследовал? Он только знакомился, а я уже готова была пустить его туда, куда уже давно никого не пускала. В самое тайное, в саму себя.

– А я переоценила себя.

– Я этому рад.

Я фыркнула:

– Не быть мне Ньютоном, потому что я никогда не смогу понять ваш ученый ум!

– Ты сожалеешь, что разрешила мне? Ты хочешь уйти? Скажи мне! – Его спокойствие исчезало.

Я прислушалась к себе. Нет, я не хочу реванша. Я не хочу, чтобы ему передалось мое смятение. И не хочу сейчас вводить его в заблуждение. Не понимаю, во что он верит, но пусть верит. Я посмотрела ему в глаза:

– Нет, не сожалею. Но мне сложно. Ты ночью заставил меня открыться. Ты проверял свой контроль, но наповал убил мой. Его больше нет! И я не могу его вернуть. Ты теперь знаешь мое тело. Не все, но намного больше, чем я знаю твое. Ты вчера давил мое желание, и я не могу с этим смириться. Танго мне уже не поможет! Я не понимаю тебя, я не знаю тебя. Ты не открылся мне, и это больно!

– Я жду, когда ты увидишь, что я давно открыт. Подойди и возьми, чего хочешь. Но ночью я не мог тебе этого позволить. Ты сама понимаешь почему. Плевал бы я на Мишу и на твое желание. Я бы закрыл тебе рот и сделал то, за что никогда не простил бы себя!

Я пыталась выпустить пар. Он стоял так же близко. Чем больше я думала об этой ночи и ее значении, тем больше запутывалась. Я не могла больше думать. Я опять искала фонарик. Он случайно поменял ногу, а я безотчетно повторила за ним. Он заметил и вернулся назад. Я тоже. И я почувствовала его движение прежде, чем он его сделал. Хотя, может, я нарушила правила и все-таки опередила его.

Иногда в танго мужчина позволяет женщине допустить ошибку, и тогда ему приходится менять рисунок танца. Он выведет, куда нужно, он уже опытный партнер. Я потянулась к нему и поцеловала.

Да, я опередила его, и да, он перехватил инициативу и продолжил вести меня. Яблоки посыпались под ноги. Я наконец обняла его за шею. Я запустила пальцы в волосы, я прижимала к себе его голову. Я брала свой реванш. И я не пыталась себя контролировать. Ноги подкосились, он подхватил меня и поднял за бедра. Я обхватила его ногами за талию. Не прекращая целовать меня, он куда-то двигался. Я чувствовала, что он несет меня, и мы вместе опустились вниз. Быстрый, жадный поцелуй уступил нежному и знакомящемуся. Прошло много времени, прежде чем мы остановились.

Я смотрела ему в глаза сверху вниз. Он приоткрылся, он готов был сложить оружие. Он был моим, я это чувствовала. Внезапно я поняла, что чувствую уверенность в себе и в нем. Я знала, что сейчас и здесь должно быть так и мы все делаем правильно. Он – мой. Он положил голову мне на грудь, его укрыли мои волосы. Мы раскачивались. Оказывается, мы были на качелях. Он сидел верхом на лавочке, я – на нем, и я держалась за цепи за его спиной, чтобы удержать равновесие. Мы просидели там, пока туман окончательно не рассеялся и солнце не добралось до золотых листьев.

– Нужно найти яблоко, которое я начала есть, – сказала я, глядя в сад.

Юра взглянул на меня.

– Ты хочешь его доесть, потому что оно вкусное или потому что тебе жалко бросать начатое?

Я улыбнулась сравнению.

– Я хочу его доесть, потому что это мое яблоко. И оно вкусное, – добавила я.

Юра смотрел на меня, улыбаясь.

– Помоги мне вернуться назад, – попросила я, пытаясь привстать на нем и сесть на доску. Ногами я не дотягивалась до земли.

– Зачем?

– Миша проснется в чужом доме. Представь, что будет.

– Да… Но не проси меня вернуть тебя назад.

– Ты сегодня будешь говорить метафорами?

– Я даже стану теперь суеверным. Сегодня мне помогали целых два дерева. Одно тебя успокоило. Ну хорошо, один. А другая стукнула тебе по голове и таким образом дала нам толчок.

Он поднял меня в том же положении и опустил перед собой, за пределами качелей. Главное – не назад.

– Я пойду за нашим завтраком, – сказал он.

– Я пойду к Мише.

Потом он принес нам яблоки.

Мне отдал мое, надкусанное и вымытое.

Нам не пришлось ждать автобус. Он остановился сразу же, как только мы вышли на трассу. Через двадцать минут езды Миша начал капризничать. Он хотел кушать, а нужно было терпеть. Он хотел пить, а мы уговаривали его подождать. Он не хотел ни слушать сказку, ни смотреть в окошко. У него был горячий лоб. Он заболевал. Подъезжая к киевскому автовокзалу, мы вызвали такси. Выйдя из автобуса, я спросила у водителя о судьбе его коллеги, который не смог нас вчера привезти в Киев.

– Какой еще сломанный автобус?

– Ну вчера был внерейсовый. Почти в восемь вечера мы выехали из Белой церкви.

– Девушка, последний рейс в 19.10. Никогда на него не опаздывайте.

– Но это из резервов парка. Старый автобус, бывалый водитель. Я имени его не помню…

– Да нет у нашего парка никакого резерва! Вам что-то приснилось.

Озадаченная, я села в такси. Дома мы померили температуру у ребенка. Ртуть доползла до отметки тридцать восемь. С утра он не прекращал кашлять. Вечером кашель стал ужасным. Мишка вконец раскапризничался и не хотел идти в детскую. Пришлось разложить игрушки в общей комнате. Юра вколол ему что-то жаропонижающее, и ребенок наконец уснул на диване. Я слышала, как он хрипит, и меня это тревожило. И не только это. Неужели утром мы с Юрой целовались? А ночь вообще казалась чем-то далеким и сказочным.

Нам нужно было накормить утром Мишу, одеть его, убрать в доме, выбраться из нелюдимого поселка, где мы так никого и не встретили. Два с половиной ужасных часа в автобусе и больше часа такой же чудовищной езды по городу. Несмотря на воскресенье, город стоял в пробках. Готовка обеда, выворачивание Мишей содержимого кастрюли на пол, крики и вопли, кашель, несбиваемая температура… День прошел так напряженно и в таких заботах, что трудно было поверить в легкость утренних поцелуев и в важность ночных прикосновений. Тогда это казалось самым первым и важным на свете. Но потом первоочередным стало успокоить Мишу и всунуть ему в рот лекарство.

Разве так начинаются романы? У меня так не начинаются романы! За первым поцелуем – секс, цветы, ночные прогулки, опять секс, вечеринки, путешествия, подарки, и чтобы ни на секунду не выпускать друг друга из своего поля. Ну и так несколько дней подряд. А у нас с Юрой разве что-то началось? Может, и не было ничего? Может, и вправду приснилось?

– Знаешь, я у женщин, которые сидели напротив нас, тоже спрашивала про водителя автобуса. Они ехали из самой Белой Церкви, но никаких следов поломанной машины не видели и ничего не слышали о таком происшествии.

– И что? – спросил Юра.

Я слышала, как в соседней комнате шумно спал Миша. В бронхах ходила мокрота. Вдох-выдох, вдох-выдох… Мы готовили себе ужин.

– Да ничего, просто… Если бы не Мишкина болезнь, спровоцированная ливнем, то, знаешь, как будто и не было ничего. Никто не помнит этого водителя, нас никто не видел в этом селе. Этот дуб, туман, яблоки… Вообще весь этот дом…

Юра оставил салат на столе и подошел ко мне.

– Маричка, посмотри на меня. По адресу Ленина, восемнадцать – дача брата Володи, анестезиолога, он реальный человек, он работает с Сашей. Просто люди, которых ты сегодня спрашивала, не знают о происшествии, это совпадение. Не надейся, что я позволю тебе считать эту ночь выдумкой!

– Но согласись, все так иллюзорно. Ты можешь себе сейчас представить, что утром мы целовались?

– Могу. Тебе напомнить, как это было?

Я отвернулась. Он ждал. Заговорил первым.

– Послушай, мы устали. Это правда. Ребенок заболел, нам тяжело. Но это не отменяет того, что произошло.

– А что произошло? – спросила я, недоверчиво подняв бровь и не глядя на него. Я не хотела ответа.

– Посмотри на меня.

Я не поворачивалась.

– Маричка, повернись ко мне. Не вынуждай меня опять применять силу. Хотя…

Он взял меня за запястья и поднес их к моему лицу. Получилось, что он меня обнял сзади. И это ощущение не было для меня естественным, я не привыкла к его объятиям. Они для меня чужеродны. Он по-прежнему для меня Юрий Игоревич Мисценовский, известный нейрохирург, женоненавистник, случайный человек в моей жизни, мужчина из мечты, который не может стать моим.

Юра завернул манжеты рубашки и показал синие следы от своих пальцев.

– Не думал, что буду рад их опять видеть, но тебе не кажется, что это неопровержимые улики?

Я вздохнула. Я слушала хрип в комнате. Юра отпустил мои руки и отошел от меня.

– Неужели ты не чувствуешь, что мы не близки? – спросила я.

– Не близки? Я чувствую усталость после таких тяжелых выходных, я чувствую тревогу за сына, чувствую голод, чувствую страх потерять тебя, но не отсутствие близости. Я хочу закрыть эту тему на сегодня, потому что знаю: с тобой на ночь, когда ты уставшая, говорить запрещено. Ты начинаешь выдумывать и преувеличивать факты. Ты как будто ищешь монстров и, конечно, их находишь! Я уже давно убедился, что все серьезные и важные разговоры с тобой нужно вести утром.

Я взяла из микроволновки горячее молоко и села на диван. Миша хрипел.

– Забавно. Я разве тебе рассказывала о таком наблюдении за собой? Я вправду на ночь паникую. Я это о себе знаю.

– А знаешь, когда я забавлялся? Когда утром ты говорила, что вот теперь-то я знаю о тебе все. Это такой маленький шаг на пути, по которому я иду уже давно, а для тебя, я это сегодня видел, для тебя он первый. Или, по крайней мере, самый важный. Ты так не реагировала и не сетовала на несправедливость, когда действительно происходило самое важное. Я знаю, в какое время дня к тебе лучше подходить, с какими разговорами, в какой день месяца у тебя начало цикла, знаю, что в твоей чашке всегда остается четверть чая или кофе, которую ты не допиваешь, знаю, какой десерт заказывать тебе в кондитерской и как ставить стулья в кухне, чтобы ты не ударялась о них коленкой. Я везде слышу твой запах и сортирую твое белье по цвету, выбираю шампунь, читая состав, ведь, не дай Бог, будет с сульфатами, по всему миру ищу для тебя научные сборники, конференции и очищенные обезболивающие. И ты мне говоришь, что сегодня ночью я тебя узнал? Да, я только начал открывать для себя новую тебя и хочу знать больше…

– Юра, помолчи!

– Нет, теперь не проси молчать.

– Тихо… – Я остановила его движением руки. – Миша! – Я выскочила из кухни в комнату. Упала на пол, возле дивана. – Юра! – закричала я.

Он, ошарашенный, влетел за мной, не понимая, что происходит.

– Да что ты на меня смотришь?! Он не дышит! Хватай его за ноги! Переворачивай!

Он перевернул маленькое Мишино тельце вниз головой, а я начала бить по грудной клетке.

– Я не знаю, правильно ли делаю…

– Да, продолжай! Сильнее!

Я била и била его в грудь, по моим щекам текли слезы, я била-била и выбила. Он захрипел, закашлялся и начал орать. Юрка перевернул его и взял на руки. Мишка плакал:

– Папа, ты зачем меня душишь?

– Я – нет, сыночек, это не я. Я тебя обнимаю. Все уже хорошо. – Он крепко сжимал Мишку в объятиях. Всеобщий испуг проходил.

– Нужно ехать в стационар. Нужно на рентгене просмотреть бронхи и легкие. Он такой же горячий, как и днем. И весь мокрый.

Ночью нас госпитализировали. У Миши была тяжелая форма бронхита, организм стремительно терял влагу. Ему поставили капельницу. Ближе к полуночи он наконец уснул. Терапевт и медсестра ушли, мы сидели в палате.

– Юра, возвращайся домой. Я останусь с ним.

– Как ты поняла?

– Что?