И в печали, и в радости Макущенко Марина

– Потому что у тебя предубеждения. Я хочу, чтобы ты мне это сказала в глаза. Откуда у меня, у нейрохирурга, который работает в Украине, в обычной киевской больнице, вот эта квартира?

– У меня было две версии.

– Ого! И? Начинай с первой.

– Я думала, что у тебя есть… я думала, что у тебя богатая любовница, которая родила тебе Мишу и подарила квартиру, а сама не может уйти от мужа…

Он подавил смех.

– А вторая?

– Вторая: я думала, что у тебя богатые родители, которые сделали тебе подарок.

– И все? – Он же только что был готов улыбнуться, но опять в глазах холод.

– Я никогда не разрешала себе думать, что ты можешь настолько не по-божески брать взятки с пациентов. Я себе не разрешала так думать изначально. Но, наверное, если бы я узнала, то нашла бы этому оправдание, учитывая, что у нас нет нормальной платной медицины, а ты доктор такого уровня…

– Этому нет оправдания. Ко мне часто привозят людей, которые не могут себе позволить услуги нейрохирурга любого уровня. Максимум – материал. И нет оправдания государству, которое не может закупить этот материал. И нет оправдания хирургам, которые спекулируют этим. Такого нет в цивилизованных странах.

– И что делать всем? Уезжать отсюда?

– Ты осуждаешь то, что я когда-то уехал?

– Ты это сделал слишком рано, чтобы тебя осуждать.

– Я родился в Москве. Мы переехали сюда, когда мне было девять. Мне было шестнадцать, когда я уехал в Германию. Я не чувствую себя гражданином какой-то страны. И с тех пор я все больше убеждаюсь, что не хочу тратить себя на борьбу с системой.

– А я, значит, распыляюсь… Извини, пожалуйста.

Он помолчал.

– Доктор, который будет бороться с системой, а не лечить людей, станет общественным деятелем. А я хочу остаться нейрохирургом. И я уеду опять. Потому что там я могу сделать больше. Там я могу помочь большему количеству людей. Там нет этой тупости. Там есть правила, которые делают жизнь лучше, а не усложняют. И да, когда я работаю там, мне за это платят.

– Я не понимаю, почему ты сейчас здесь.

– Это отдельный разговор. Миша родился, я не сразу сориентировался. И папа сюда может приезжать, хотя бы иногда.

– Но ты хочешь еще год здесь торчать? Почему?

– Ну как… Тебе же нужно защитить диссертацию.

– То есть?..

– Марич, пока у меня есть возможность давать Мише общение с тобой – я буду ждать, я буду платить, буду терпеть жадность и алчность руководства нашей больницы, терпеть все твои рейды по бомжатникам. Потому что за границей такой, как ты, – нет.

– Там есть школы для мальчиков. Там больше няней мужского пола!

– Но он хочет тебя. А я его люблю. Я многого ему не могу дать в силу своего характера и недостаточного жизненного опыта. У меня нет того света, той нежности, той мягкости, которые его притягивают в тебе. Если у тебя появится своя семья – ты уйдешь, и я буду рад за тебя. Но один год?

– Это правда не сильно ударит по твоему карману?

– Нет, особенно если я смогу снова ездить оперировать в Европу. На пару дней, несколько раз в месяц. Я там только и зарабатываю деньги. Не здесь.

– Я пока не могу тебя так отпускать.

– Я знаю. Поэтому пока не прошу.

– Но я поняла, что мой отпуск нужно согласовать с твоими европейскими пациентами.

– Угу. Ты согласна?

– Так какая моя версия была правильной?

– По поводу квартиры? Ее купил папа. Я его попросил подыскать какой-то вариант, где можно жить с ребенком. Я раньше жил возле больницы, в хрущевке и в однокомнатной. Там было холодно. Но я не учел папин максимализм. Я бы в жизни не стал жить в Киеве в таком доме. Это китчево и глупо. Я бы скорее купил что-то в тех домах, где ты сейчас снимаешь жилье. Но у меня оказался младенец, и эта квартира была не худшим из зол. Деньги я ему потом отдал. Ты серьезно думала, что я могу быть альфонсом?

– Ну ты же признаешь за мной богатый жизненный опыт. А он мне подсказывает, что верить человеку нельзя. Внешность и первое впечатление при знакомстве – очень обманчивы.

– Не оправдывай свою бурную фантазию.

– Ладно. Уложишь Мишу? Мне уже пора домой. И раз мы потратили время на выяснение отношений… может, переведешь мою статью?

– Ты останешься с нами?

– Да.

Он: – Доктор, она будет говорить?

– Вам этого так хочется? – переспросил Юра, рассматривая снимки МРТ. Он посмотрел на опешившего мужа пациентки. – Извините. Да, со временем. В скором времени.

– Я слышал, что говорила комиссия. Они говорили, что работа проделана чисто, вы, удаляя опухоль, не задели центров…

– Конечно, не задел!

– Тот… другой хирург говорил, что неизбежно заденет зоны, отвечающие за речь и за движение. И она будет парализована…

– Николай, вам повезло. И не только со мной. Вам повезло, что глиобластома проявилась так рано и как раз эти центры дали нам с вами сигнал о проблеме. И то, что опухоль находилась под корой головного мозга, а не глубже. Конечно, впереди лучевая терапия, но… Я думаю, ваша жена выздоровеет.

– Спасибо вам!

– Уберите! – зарычал Юра.

– От чистого сердца…

– Не надо. Если что-то пойдет не так, я вас второй раз не приму, если вы сейчас не уберете это!

Несчастный спрятал конверт. Юра был уверен, что с пациенткой все будет хорошо, но тот сам вынудил его прибегнуть к запугиванию.

– Рецидив будет?

– Надеюсь, нет. Наблюдайтесь и… забудьте об отцовстве. В этот раз мы прервали беременность, удалили опухоль, но в следующий раз опухоль может проявиться в позднем триместре, и вы можете не успеть.

– Но мы так хотели ребенка!

– Выбирайте, кто вам нужнее! Беременность активизирует эти процессы.

Юра подталкивал его к выходу. Уже у двери Николай спросил:

– Вы же сам отец? Неужели вы смогли бы сделать такой выбор?

– Если бы любил жену – смог бы. Встретить близкого человека сложнее, чем найти способ создать ребенка. А женщина сможет полюбить и чужого.

Юра закрыл за посетителем дверь. Это был последний прием сегодня. Он позвонил секретарю:

– Валя, перенеси консультацию с Киреевым завтра на один час. Мне пришли результаты анализов Семенюты, скорее всего, я буду ее оперировать дольше. И ее родственникам тоже позвони, предупреди!

– Насколько дольше?

Он вздохнул:

– На один час, Валя.

Он посмотрел на мобильный. СМС от нее: «Мы с Мишей будем у меня».

Он пошел пешком: погода и Маричка располагали не садиться за руль. Весеннее солнце все больше грело, а отвозить куда-то Мишу не было необходимости: утром он переходил дорогу, отдавал ей ребенка и шел в больницу. Теперь, по дороге к ней, он думал о словах, сказанных Николаю.

Юра очень рад Мише, сын теперь – самый дорогой человек на свете, но до его появления он так не думал. Он не хотел детей и не мечтал о том, чтобы оставить такой след в мире. Так получилось. А этот Николай даже не знает, что такое – держать на руках своего ребенка, и готов рисковать любимой? Юра не понимал.

Он позвонил в ее дверь. Она открыла и, крикнув «Заходи!», убежала в комнату. Юра последовал за ней. В квартире смешались запахи духов и чего-то едкого, наверное, для закрепления прически. Мишка сидел на полу, зарываясь в чемодан с косметикой.

– Ты его допустила к сокровищам?

– Нет! Миша, это все для девочек! – отобрала она сокровищницу.

– Нееет! – завопил тот.

– Хочешь, дам плойку?

У того загорелись глаза. Она дала ему какой-то огромный колючий предмет, который можно было разбирать, разоруживать, снимать шипы, надевать другие, менять модель. Трансформер какой-то. Маричка стояла возле зеркала, укладывая волосы.

На ней было синее платье ниже колен, без декольте, с длинными рукавами, но немилосердно обтягивающее бедра. У нее была очень женственная фигура. Юра старался не думать о ее округлостях, но теперь не мог оторвать от них взгляд. Платье подчеркивало форму ягодиц и крутые линии переходов от талии к бедрам, от бедер – к ногам. Как можно давать интервью девушке с такой тонкой талией и такими широкими бедрами? С ней можно только о потомстве разговаривать, а не о регулировании бизнеса. Может, этот Николай что-то такое же к жене чувствует. Юра отвернулся.

«Нет, интеллект сильнее», – убеждал он себя. Если бы не это платье, а деловой костюм или даже джинсы, ему бы было легче смотреть ей в глаза и говорить на абстрактные темы. Вообще говорить.

– Ты на свидание?

Она вздохнула:

– Угу, – это прозвучало ворчливо.

– Как-то без энтузиазма…

– Энтузиазм есть до тех пор, пока я не думаю, что это – свидание.

– Зачем же идешь?

– Он сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться.

– Интересно, и что тебя покорило?

– Меня покорил Щелкунчик.

– Он же деревянный.

– В данном случае, Юра, он совсем не деревянный, а очень гибкий, сильный и воздушный. – Она надевала серьги, и одна выпала из рук. Она наклонилась, поднимая сережку. – Это балет. Мариинский привез. А я обожаю «Щелкунчика», Чайковского и балет! – сказала она откуда-то из-под стола.

– Балет? – повторил он.

– Да. Очень люблю.

– Балет?

– Да… – Она поднялась. – Юра, что с тобой? Отомри, – попыталась улыбнуться она.

– Ничего… я просто вспомнил… кое-что. Нам пора!

– Все нормально? – спросила она, провожая их с Мишей.

Юра не ответил.

Уже стоя в дверях и глядя на то, как они спускаются по лестнице, она позвала:

– Юра!

Он поднял голову. В его глазах было замешательство.

– Завтра в восемь?

– А ты уверена, что утром будешь здесь? – холодно спросил он.

– Уверена, – так же холодно ответила она.

Он вернулся домой, усадил Мишу перед телевизором, стал готовить ужин.

Покормил ребенка. Тот что-то рассказывал, и Юра делал вид, что слушает.

«Этого не может быть!» – думал он. Они не похожи! Он пытался отрицать догадку еще пару часов, но, уложив Мишу и оказавшись один на один с бессонницей, он сдался и признал. Именно поэтому. Они похожи. И его к ней тянет… Извращенец! Нужно отказаться от нее! Нужно вычеркнуть ее из жизни! Он закрутился в постели. Сел.

Он не мог от нее отказаться. Не мог! «Так, спокойно» – сказал он себе. Это – разные люди, и у Марички… У Марички широкие бедра! Он пытался воссоздать в памяти эти формы. Это было легко. Да, она не худенькая, она не танцует. Она просто пойдет и посмотрит. Ей нравится, всем девочкам нравится.

Он вспомнил, как она смотрела на Олега, когда они встретились в его ординаторской. Его задела тогда ее игривость, с ним самим она не такая. С ним она – сдержанная, полная достоинства, с Мишей – тепла и нежности. И как она тогда изменилась! И как она меняется каждый раз в зависимости от того, есть Миша в комнате или нет. Двуличная! Лгунья! Лицемерка! Вот с кем она сейчас?

Он встал с постели, пошел на кухню, налил в стакан воды. Вернулся в спальню. Надо сохранять спокойствие: она – свободная женщина, она ему ничего не должна. А хочется, чтобы была должна. А если будет так, что же она, так же поступит? Да. Почему? Почему он раньше об этом не думал? Он никогда об этом так не думал? Он не искал замену раньше! «Я больной? – спросил Юра и ответил себе: – Да».

Но ведь ему раньше никогда такие не нравились? Он даже не смотрел в их сторону. Он выбирал других, всегда других. И ничего к тем другим не чувствовал. Он сел на кровать, обхватил руками колени и замычал. Он все понял. Потому и не чувствовал, потому их и выбирал, чтобы не чувствовать. Потому что то, что нравилось, – обещало боль. Он, не задумываясь, отвергал. А эта девушка пришла и не оставила выбора. Он уже не мог ее отпустить. Он очень хотел ее увидеть. Завтра же! Он подсветил экран телефона: шесть часов осталось до восьми.

Сейчас он больше всего хотел увидеть ее бедра. Казалось, только они могли отвлечь его от той боли, что всплыла в памяти.

Я: Только я дала согласие быть с Мишей весь год, только пообещала Юре встречу в восемь утра, как мне пришлось бросить игру в сыночки-матери и оставить их.

Еще в театре я получила СМС от редактора: «Откроешь брачное агентство в Николаеве. Тема: «Наши женщины готовы выскочить замуж за первого попавшегося фермера, лишь бы он был американец». Выезд в 6:00. Водитель: Максименко. Оператор: Трухов».

Хм. «Обожаю» такие редакционные задания. Громко, не ново, но Макс прав, это будут смотреть.

– Извини, но мне только что пришло сообщение, что я завтра на рассвете выезжаю из дому. Мне пора! Спасибо за вечер. Мариинский прекрасен! – пожала я плечами и оставила озадаченного спутника возле выхода из театра.

Я приехала домой в десять. Надо бы изучить обстановку в Николаеве, понять, чем этот город так привлек редактора и как я буду делать сюжет. Звонок Макса в половине девятого я пропустила, в этот момент как раз исполнял свою партию мышиный царь. Дома я усилием воли запретила себе включать компьютер. Высплюсь – сюжет получится, не высплюсь – плохо будет всем.

Я проснулась в пять утра, вызвала такси. Из города мы выехали в без двадцати семь. Я позвонила Юре и извинилась за то, что подвела его. Он сказал, что все понимает. Потом я подключилась к сети, изучила ситуацию с рынком невест… Да, Николаев, оказывается, знатный город. Я нашла николаевские полиграфические компании. В девять я сделала им заказ – напечатать к вечеру триста афиш. Объяснила, что хочу видеть на плакатах. Арендовала спортивный зал, переслала счета нашему продюсеру.

Вечером мы заехали в гостиницу уже после того, как расклеили по городу афиши. Последующие дни я изучала контингент, ситуацию с бракоразводными процессами, нашла фирму, которая «поставляет» иностранных женихов в город. Это называют туристическими турами. Мужчин автобусами везут из Европы в Николаев, чтобы посмотреть на главную достопримечательность Украины – красивых девушек.

Они рассчитывали, что экспонаты разрешат себя потрогать. Я выдавала себя за сотрудницу брачного агентства, принимала звонки, записывала девушек на кастинг, чтобы показать их таким «женихам». Мне не была приятной эта тема, но это была часть жизни украинского общества, и мне нужно было ее осветить.

Каждый раз, отвечая на звонок, я убеждала себя в том, что это моя работа. Хотя в этот раз она мне совершенно не нравилась. И если быть с собой откровенной, то это провокация, это шоу, а не настоящая журналистика. Мне было жаль этих девушек и их наивные надежды.

Я встала с кровати в номере и подошла к окну. Мне открылся вид на типичную площадь типичного украинского города. Вдалеке от столицы и от ньюзрума меня одолевали сомнения в гуманности того, что я делаю. Мне нравилась моя игра в честность перед собой, которую я начала полтора года назад, за пару месяцев до развода, и вот иногда нужно бы закрыть глаза на правду, а я уже не могу.

Есть то, что я люблю в журналистике, но есть нечто, что убивает мое Я. Я отдавала себе отчет, что, оставаясь в этой субкультуре, я была зависимой. Я сидела на наркотике, который должны были бы уже запретить. Тем не менее зависимость от него общество даже поощряет, родители этим гордятся, мужья понимают, и не прощают только дети. За что им спасибо. Но в нашем информационно-цифрово-фейсбучно-твитмире сложно осознать свою зависимость от ярких вспышек.

Живя в этой среде, ты перестаешь видеть мир без вспышек. Естественно, ты слепнешь, ты видишь все искаженно, но ты веришь своим глазам и постоянно пытаешься добавить яркость. Мы, журналисты, смеемся над тем, что видим действительность кадрами: вот пошел кадр, вот хороший фон, а вот это длинная панорама, ее надо обрезать. Мы не терпим сложноподчиненных предложений, длинных текстов и медленного темпа. Мы любим шок и клиповый монтаж. Я была среди себе подобных: мы выходили к людям (в поле, так мы говорим), делали слепок их жизней, проживали их и передавали дальше.

Я и сейчас в поле, судя по пейзажу – в заасфальтированном.

От мыслей меня отвлек звонок.

– Алло, это агентство «Новая жизнь»?

– Да.

– Можно записаться на кастинг?

– Да, как вас зовут, сколько вам лет?

– Маргарита, мне тридцать шесть… Вы меня возьмете?

– Мы – да. Женихи тоже разного возраста бывают.

– Я уже бывала раньше на таких встречах, но даже если мужчине шестьдесят, он хочет молоденькую. Вы мне поможете?

– Мы вас посмотрим, снимем на камеру и отправим нашим клиентам.

Вообще-то я собиралась сделать только первое и второе.

Спортзал, снятый нами для кастинга, мы начинили камерами и стали ждать девушек. К десяти выстроилась очередь, и она росла. Сначала пришло столько, сколько и записалось: восемьдесят три девушки. Утро, кастинг в жены, очередь невест, и… кто в чем. Многие надели короткие юбки и кофточки с люрексом. Почти у всех – декольте, у большинства – проституированный макияж. На некоторых – все украшения, которые оказались под рукой.

– Присаживайтесь, – пригласила я первую. Попросила улыбнуться на камеру, рассказать о себе.

Они заполняли анкету и подписывали добро на трансляцию их интервью. Там было указано «в разных средствах массовой информации». Хоть бы одна вчиталась…

Я чувствовала себя последней сукой. Я видела их мечты, и мне было за них стыдно. Они продавали себя, но были ли они продажными? Скорее, потерянными золушками. Я их слушала и думала: есть ли у меня право их осуждать? Я задавала наводящие вопросы, говорила, что некоторые мужчины желают познакомиться с перспективой жениться, и спрашивала, согласятся ли они прийти на встречу к такому жениху.

– Вы должны понимать, что мужчин немного, а вас, видите, какая очередь. Он будет выбирать. Как вы думаете, почему он должен выбрать вас?

Кто-то терялся от таких вопросов, веря в любовь. Кто-то настраивался бороться за самца. Но они не готовы были продавать себя на ночь, они продавали себя на всю жизнь. Некоторые из них были матерями-одиночками, а были и малолетки, некоторые были моими ровесницами и покрасивее меня. Намного красивее, и очень хотели семью. Не так вот, чтоб она им на голову упала, со всей своей готовой любовью и страстью, нет, они собирались складывать счастье из кирпичиков.

Я никогда такой не была. Могу ли я их осуждать?

Это был невероятно тяжелый день. Для иллюстрации боевой готовности наших женщин мне было достаточно десяти минут видео, чтобы потом смонтировать их и сократить до сорока секунд. Но я не могла встать и сказать: «Все, девочки! Я насмотрелась, посмеялась над вами и хватит. Расходимся, не толпимся! Мне еще это все стране показать надо». Они бы меня там порвали, как Жана-Батиста Гренуя. Я их слушала и пыталась представить себя на их месте. Ведь и меня обижали, бросали, разочаровывали… Как реагировала я?

Уж точно я не искала спасения в новых отношениях. Я позволяла им начаться, но я все меньше им верила. Все больше в них было секса, все меньше – планов на совместное будущее. Я верила только в себя и в свою профессию. Она не раз меня спасала! Это правда, в трудные минуты жизни, когда от меня отказывались, когда мне говорили: «Недостойна», когда я боялась, когда сомневалась, когда уходила, когда разводилась, когда рисковала, когда выживала – я сломя голову бежала в поле. Тут я быстро получала эффектный результат и чувствовала себя живой и сильной. Плевать, что часто за счет самооценки других. Сколько таких я переступлю? Вон, стоит очередь: в ней только по записи – еще тридцать восемь, а пришло вдвое больше. А сколько таких было раньше и еще будет? Ради чего? Ради дозы. Репортер ближе всего к яркой жизни: к событиям, к скандалам, к эксклюзивной информации, к эмоциям и мнениям. Он питается ими, заряжается, видит, узнает, и от него узнают все и всё.

Мне нравилось, что утром я могу не подозревать о дозе адреналина, которая мне предусмотрена и которая окончательно впрыскивается вечером. Вечером – эфир, и важно не столько твое лицо на экране, сколько то, что ты в него несешь, и то, что в данный момент ты абсолютно уверена, что ты есть и ты значишь что-то. Потому что у тебя информация, а это очень дорого и всем нужно. И много-много людей сейчас становятся свидетелями твоего существования в мире и твоей значимости. И одновременно кто-то тебя возненавидит, а кто-то прощает, кто-то понимает. Ты шокируешь других, ты в эйфории, проваливаешься в сон, а утром – пустота. Ты ищешь, ты вызваниваешь источники, сидишь на форумах, носишься по сайтам, ты просишь, ждешь, ты уже не веришь.

Я много раз переживала это сама и наблюдала со стороны журналистскую ломку, когда хочешь добавить яркости, а темы нет или она слаба (никого не обманули или обманули, но так же, как и в прошлый раз, или трупов мало, или нет конфликта, или проблема есть, а картинки нет). А потом ты получаешь, очень быстро проносишь сквозь себя и отдаешь, и опять эйфория, и опять сон… И так много лет.

– А вы сами, замужем? – спросила у меня претендентка.

Я посмотрела в ее анкету. Даша, тридцать лет, переводчик. Она хорошо выглядела, у нее была ухоженная кожа, аккуратная прическа, свежий маникюр.

– Нет.

– Почему же себе мужа не найдете? Там что, там нет нормальных?

Я не знала.

– Просто я не хочу.

Она недоверчиво подняла бровь. Думала, я обманываю ее.

– Мы же не молодеем, – сказала она мне.

«Это точно», – продолжала размышлять я. Каждый день – шпильки и профессиональный макияж. Под всем этим у большинства теледив – уставшая кожа, красные от недосыпа или освещения (сейчас я имею в виду техническое освещение) глаза, гастрит, варикозное расширение вен, межпозвоночная грыжа, халюс вальгус и уставшая, изношенная всеми этими жизнями душа. Конечно, это профессиональные болезни во многих сферах, и быть журналистом не хуже и не тяжелее, чем тем же доктором, бухгалтером, артистом, водителем. Срок годности человека заканчивается, и у каждого по своим причинам.

Наконец последняя девушка дала интервью. Я уже не могла их оценивать. Мы уже даже ничего не обсуждали с оператором. Распрощались в коридоре и разошлись по номерам. Я решила полежать в ванной, включила воду, а сама села в кресле. Я не включала свет и не хотела смотреть в зеркало. Я слушала воду и старалась сконцентрироваться на звуке. Но в голову лезли вопросы: «А я вообще есть? Бывают бывшие наркоманы?» Я вглядывалась в темноту.

Я начинала сомневаться, потому что три предыдущие попытки, когда я увольнялась, попытки бросить приводили к стремительному возвращению, когда поворачиваешься и видишь, что дверь, из которой ты вышел, – в ней свет, в ней радуга, а здесь – темно, и ты бежишь назад и кричишь: «Не закрывайте, я не останусь здесь одна, я боюсь темноты!» Я всегда успевала вскочить в щель. Я боюсь темноты, которая хватает за пятки и сжимает сердце. Я не могу заставить себя переждать момент, когда начнешь привыкать и видеть силуэты.

Отказавшийся от дозы наркоман страдает от того, что все ощущения, которые ему может подарить реальная жизнь, – слабые и тусклые по сравнению с жизнью под кайфом. Но жить в иллюзиях нельзя. Они разрушительны для тела и души, они убивают, и не только носителя. В марафоне трудно заметить и по-настоящему понять эти жизни, которые мы походя поднимаем, осматриваем, оцениваем, отбрасываем, украшаем, преподносим, популяризируем, носимся с ними – от силы три дня, – забываем и все равно выбрасываем. Это я тоже еще понимала. И поэтому цеплялась за слабую ниточку в виде науки.

Я погрузилась в горячую воду, а через полчаса – в глубокий сон.

Утром я встретилась с представителем настоящего брачного агентства и записала его комментарий – со спины. Он не захотел демонстрировать свое лицо всей стране. Вечером я провела автобус со шведами. Их «тур» завершился за день до моего приезда. Они задержались на пару дней, чтобы «посмотреть» город. Я успела их снять и записать несколько похабных отзывов об украинских красавицах. Никто не планировал жениться, они были просто секс-туристами.

Я сделала материал, но меня не возвращали в Киев. В дороге я получила СМС: «Девочки подождут, поворачивай на Винницу: там изверг-отец отбирает при разводе ребенка у несчастной матери». И телефон несчастной. Я встретилась с ней в кафе отеля уже поздно вечером.

– Маричка? Я Нина, спасибо, что приехали! – Она села за столик.

– Вы не против, если мы сразу начнем писать интервью? У нас мало времени.

– Закажем мартини?

– Как хотите.

Она сделала заказ, закурила. Над ней висела вывеска: «No smoking». Я поймала взгляд оператора, он понял и снял это. Я не была уверена, что использую кадр, но он так и просится. Я отметила, что разрешения закурить Нина не спрашивала у меня. На этот закон и в столице иногда закрывали глаза, а в регионах открыто выдыхали дым на запреты. А вот некоторые законы Нина знала и уважала. Про финансовую поддержку мужем детей и бывшей жены в случае развода и воспитания ею их общего несовершеннолетнего ребенка.

Она ушла от мужа сама, у нее были любовники, она не была верующей, на фоне чего с мужем были скандалы. Она хотела от него уйти, и я, как никто, уважаю это ее право. Просто не хотеть мужчину и уйти от него. Не верить в его Бога и отрицать существование божественного в природе – я сама иногда грешила подобным. Но она хотела не просто уйти, а получить от него приданое. Так как она никогда не работала, дети помогли бы ей жить дальше в их квартире. Алименты адвокаты обещали содрать хорошие, у нее были все шансы. Это она мне сказала, уже когда оператор пошел спать. А я попрощалась с ней, взяв копии документов и флешки с видео из семейного архива и записями их телефонных разговоров. Все! Баста! Я – спать.

Я не люблю будильники, я верю своему организму. Я открыла глаза ровно в шесть. Сделала растяжку, заказала кофе в номер, приняла душ.

Стук в дверь. Предупредительный юный портье принес кофе и красную розочку.

– Спасибо, – улыбнулась я.

– Я могу принести ваш завтрак в номер, – сказал… Никита, я прочла имя на бейдже.

– Разве у вас есть такое правило?

– Мне будет нетрудно.

– Буду благодарна.

До двенадцати я просидела в номере, изучая ее архивы и его досье. Она – домохозяйка, без образования, карьеры и мозгов. Он – политик. Правильный, православный, противный. Мне такие не нравились. Я нашла его армейское фото. Хм, а такие мне нравились: смелый взгляд, мужественное лицо, стройный. Что же она с ним сделала? Убила интерес к жизни и он ушел от нее к Богу? Обычно я солидарна с женщинами. Когда муж мне изменил, у меня не возник вопрос: «Кто она и почему она?» Все вопросы – только к нему. По правде говоря, только один: «Когда приедешь в загс на развод?». Развод получился не менее помпезным, чем свадьба. Я выдержала стиль и надела платье того же цвета, что и на свадьбу. Вадим оценил юмор.

Я вздохнула, теперь я жалела мужика. Я набрала номер Станислава, мужа Нины.

– Добрый день, я журналист телеканала… К нам обратилась ваша жена. Она утверждает, что вы незаконно отбираете у нее дочь. Я хотела бы встретиться с вами.

– Я не буду ничего комментировать. Это мое личное дело! Это моя семья!

– Но вы хотите отобрать…

– Нина сама меня бросила! Она разрушила семью! Я готов был простить ее измены, но она… Вы что, записываете меня?

– Я хочу с вами встретиться…

Он бросил трубку.

Конечно, я его писала и смотрела его фотографии в социальных сетях. Я сочувствовала ему, и мысли постепенно переключились на Мисценовского. Я до сих пор не знаю, как у него оказался Миша. У него есть деньги и твердый характер – все данные, чтобы отсудить ребенка. Это только по закону, на бумаге, первое право – за матерью. На деле все чаще украинские суды отдают это право отцам. А еще статистика говорит, что у этих отцов есть, чем заинтересовать судьей.

Знал бы Юра, чем я тут занимаюсь!

Ему известно про мои амбиции в науке, и теперь мне не хотелось ударить в грязь лицом. Вернусь и серьезно займусь диссертацией! Она никогда не даст мне такого быстрого результата, как журналистика, и это не будет так ярко. Нельзя пережить такие эмоции и ждать повторения. Но я надеялась, что будет что-то другое, что после усердной работы, ответственных слов, качественного дела – я сама стану качественнее.

После встречи с Мисценовскими в засохшем стручке надежд потекли соки. Он не поднялся, не вырос, но в него вернулась жизнь. Я восхищалась Юриной принципиальностью, которая так раздражала его коллег, главврача и даже Валю. Да вообще всех! О нем думали: жесткий, бескомпромиссный, замкнутый, негибкий, да такой вообще не выживет! А он жил и давал жизнь другим. И я видела в нем жизнь. Я уважала его и понимала. Меня вдохновляли такие люди, и их в моем окружении было очень мало. Люди, которые готовы терять и жертвовать, чтобы найти и стать сильнее. Люди, которые работают и не дают тщеславию и глупости ослепить себя. Неужели в этих светлых глазах стоят фильтры? Как ему это удается? Я хочу знать, я тоже так хочу! Я не хочу статуса и картинки. А я иногда впадала в отчаяние, и мне казалось, что я сама – только картинка, красивая и престижная. Я часто иду на компромиссы, меня все любят, я мягкая и гибкая. Я не всегда говорю правду, я часто обманываю, глядя в глаза. Я верю, что у меня есть миссия. Иногда я переспрашиваю редактора, в чем она состоит. Иногда он устает от споров со мной и говорит правду: в рейтингах. Я картинка. Но на самом деле во мне нет темы. Есть только картинка, и меня обязательно покажут по телевизору, обо мне напишут и будут говорить вечером, потому что я красочная и притягивающая. И никто не поймет, что во мне нет темы.

Я встретилась с местным управлением социальной защиты детей, уговорила на интервью директора садика, в который ходила девочка. Но я видела, что тема надумана! Я позвонила Максу, объяснила, он выслушал и сказал: «Я тебя понимаю. Чужая семья – потемки, и найти виноватого – нереально», – я выдохнула, и он продолжил: «Но ты тоже понимаешь, что получается интригующая драма! И с кем? Он же такой святоша! Будем делать».

Я не спешила вдыхать. Редактор положил трубку.

Меня уже не радовала обходительность Никиты. Я сидела на террасе отеля, он принес мне глинтвейн, я дала ему чаевые и залпом выпила горячее вино. Я все глубже погружалась в депрессивный колодец.

Эти черные настроения посещали меня очень часто еще в прошлый мой приход в репортерство, когда я мнила себя счастливо замужней, молодой, талантливой и очень успешной журналисткой. Меня тогда так обложили эти мысли, что я в отчаянии начала сбрасывать с себя балласт: резко отказалась от работы, а потом и от мужа. И первое было болезненнее! Это правда, и все это знают. И муж знал, что работа для меня важнее. И все коллеги знают, потому что сами все такие. И друзья с этим смирились. Я тогда все сбросила, написала часть диссертации, посидела в темноте и с криком бросилась назад.

Успела воткнуть носок в захлопывающуюся дверь, перевела дыхание, прежде чем войти и сказать себе: «Я это делаю не для эмоций, не ради статуса, а за деньги. Чтобы у меня была возможность из этого выйти и стать настоящей». И вошла.

И вот тут понеслось: эмоции, связи, эксклюзивы, истории, прямые включения. Это сладко, и это прекрасно вытесняет потребность во всем остальном: в семье, комфорте, доме, сексе (не могу не передать привет от Фрейда). И я успокаивала себя хотя бы тем, что понимаю: большинство катастроф, о которых мы говорим, – надуманы, подлые люди всего лишь не успели сориентироваться перед камерой (с другой стороны, всенародные любимцы, скорее всего, просто умеют пиариться, и вполне возможно, что их главная страсть – развращение провинциальных мальчиков). А о том, как же жить и как перестать бояться, скажут в программе, которая выйдет в два тридцать, когда вы все спите, и она будет скучной, потому что журналисты, режиссеры, операторы, которые умеют делать хорошо и красиво, работают там, где платят деньги за проблемы, за конфликты и, главное, за шоу. Я это понимаю, и я это делаю, потому что есть такая высокооплачиваемая профессия. И я продолжаю сидеть на дозе, надеясь, что когда-нибудь соскочу с нее навсегда.

Я опять была на подъезде к Киеву, но меня завернули в Черниговскую область, искать невесту маньяка. Продолжалась интимно-семейная тема, я третью неделю копаюсь в чувствах людей. Без спросу, без наркоза, с последствиями для их жизней. Я не смогла остаться на поверхности, просто снять их судьбы и беспристрастно отдать на монтаж. Я должна была понять их мотивы, хуже того – от меня требовали новых, щемящих душу подробностей. Последние несколько месяцев мне удавалось заниматься преимущественно событийными и политическими темами, в которых я могла позволить себе не жалеть героев сюжетов, но теперь от меня хотели другого. От меня хотели невесту, которая недавно никому, кроме невзрачного маньяка, не была нужна, а теперь за ней охотятся все журналисты всех каналов. Я должна быть первой!

Мы приехали в маленький городок, расположившийся вокруг пивзавода. В воздухе стоял противный запах. Я оставила оператора в машине, попросив его снимать мою разведку через стекло в автомобиле. На куртку я нацепила маленький черный микрофон, размером не больше кнопки. На шею надела шнурок, на конце которого болтался телефон. Он был включен на запись видео. Я подходила к прохожим:

– Извините, я журналист, я ищу одного человека. Может, вы мне поможете?

Остановилась женщина с велосипедом.

– Тут, говорят, маньяка задержали.

– Я ничего не знаю! Не видела, говорю! Не мешайте, дайте проехать! – Она, как могла поспешно, взгромоздилась на велосипед и уехала.

Я подошла к девушке, которая торговала семечками.

– Можно стаканчик? Скажите, вы про маньяка ничего не слышали?

– Маньяка?

– Да, изнасиловал двадцать две девушки…

– Неее. Я из села, семки тут продаю…

– Понятно. А не знаете, что это за запах?

– Пивзавод сливает отходы в озеро, вот и воняет. У меня папка там работает…

– Как же вы тут живете? Дышать невозможно…

– А вы что, не местная?

– Нет, я первый раз тут. Маньяка ищу.