Одноглазые валеты Мартин Джордж
Джерри не отводил взгляд. Ее тело было безупречным; по крайней мере, при тусклом освещении он не видел никаких недостатков. У нее была небольшая грудь, но это ему нравилось.
– Вы прекрасно сложены.
Она подошла к нему и начала расстегивать его рубашку.
– Знаете, если Кьен об этом пронюхает, он устроит нам настоящий ад.
– Правда?
Джерри понятия не имел, кто такой Кьен, и его это не очень-то волновало. Если об этом узнают, это уже будут проблемы Леттема. Прямо сейчас он решал, какого размера должен стать его пенис. Аста расстегнула его ремень и стала снимать с него брюки. Он быстро подобрал размер из образа модели в «Пентхаус Форум». Обнаженные, они сели на кровать, и у него под носом она разломила таблетку. Голова Джерри дернулась назад. На секунду его нос защипало, потом все стало нормально.
– Вообще-то, прямо сейчас Кьен ничего с вами не сделает. Его слишком интересуют эти ваши юные фанатки.
Джерри понял, что это может быть как-то связано с Дэвидом, и отложил эту информацию в голове для последующего использования. Она накрыла его рот своим. Он дрожал от удовольствия и не желал ничего, кроме как трахаться. Она приоткрыла рот и облизала его язык своим. Джерри лег и потащил за собой ее нежное тело. На ощупь она была так же безупречна.
Ее поцелуи были настойчивыми и агрессивными. Она провела пальцами по его груди и животу, то едва касаясь, то впиваясь в тело ногтями. Ее рука скользнула ему между ног, она слегка коснулась его пениса. Несмотря на размер, поднять его Джерри было несложно. Он дотронулся до ее лобковых волос, накручивая их на палец.
Она сильно ущипнула кончик его пениса, почти болезненно.
– Боже мой, – сказал он.
– Надо же, советник, я и не знала, что вы религиозны. – Она отвела его руку от себя и поцеловала. – Ваши касания нежны и приятны, но у меня есть более глубокие идеи. Есть возражения? – Молчание. – Я готова вызвать первого свидетеля.
Аста оседлала его, лицом к его ногам, и накрыла собой его рот. Ее запах был сильнее, чем дорогой парфюм, который она, несомненно, нанесла на внутреннюю часть бедра. Он пробежал языком вверх-вниз, разделяя ее уже влажные губы. Он решил достать языком как можно глубже; с его способностями это означало до самого конца.
Дыхание Фантазии стало тяжелым, она посмотрела вниз на него. Такого жаждущего удовольствий выражения лица он еще не видел.
– Я знала, что главное оружие адвоката – его язык, – сказала она, – но мне не было известно, насколько он опасен.
– Главное оружие адвоката – это его желание не проигрывать, – сказал Джерри. Что бы она ни раздавила у него под носом, оно начинало действовать, и он чувствовал себя сильным и могущественным.
– Тогда за победителей, – сказала Аста, откидывая назад волосы и снова опускаясь к его рту.
Джерри слегка провел языком по ней, затем заострил его и снова протолкнул вперед. Фантазия тяжело дышала, затем наклонилась вперед, обхватила его своим ртом. По его телу разлилось наслаждение. У Вероники была отличная оральная техника, но ей не хватало энтузиазма Асты, который она проявила всего несколькими прикосновениями. Джерри медленно выдохнул и установил свой язык на автопилот. Она приглушенно засмеялась. Лучше не бывает.
Он уже на две трети одолел фильм «Глубокий сон»[74] и бутылку мятного шнапса, когда услышал стук в дверь.
– Заходи, – сказал он, ставя фильм на паузу.
Бет села рядом с ним и недовольно посмотрела на бутылку.
– Мне плохо, вот я и пью, – объяснил Джерри. – Это давняя традиция.
– Отчего тебе плохо?
На мгновение Джерри задумался, а потом все ей рассказал. Рассказал о Веронике и о возвращении способностей его дикой карты, о его ночи с Фантазией. Он умолчал о подозрениях по поводу Дэвида. Она бы списала это на зависть. Все это время Бет сидела, подперев подбородок рукой.
– Знаешь, что забавно, – сказал Джерри. – Секс с Астой – лучший из всего, что у меня было, и возможно, из всего, что будет, и это меня печалит. Знаешь, почему? Потому что это было не для меня. Это было для Леттема, а я просто оказался на его месте. Никто бы не захотел так трахаться со мной.
– Может, это и так. А может, нет. – Бет покачала головой. – Разве это такая большая разница?
– Черт возьми, да. Как сегодня измеряется успех? Для мужчины это количество заработанных денег и количество женщин, которые хотят затрахать тебя до смерти. Я и так богат, так что осталось только добиться успеха у женщин.
– Боже, Джерри, не надо покупаться на это дерьмо. Только ты решаешь, что нужно для успешной и счастливой жизни. Не позволяй рекламным агентствам с Мэдисон-авеню или кому-то еще диктовать тебе свои правила.
Джерри отодвинулся от нее.
– Тебе легко это говорить. Ты замужем, ты счастлива. Ты получила то, что хотела.
– Да, потому что я знаю, чего хочу, и много трудилась, чтобы добиться этого. Никто этого не сделал за меня.
– Значит, я просто ленивый. Вот и все. – Джерри повернулся к телевизору.
– Ты не просто ленивый, твои эмоции застыли на уровне шестилетнего мальчишки. Ты не замечаешь ничьих чувств или желаний, кроме своих. И ты ни за что не поладишь с женщинами, если они останутся для тебя лишь способом почувствовать себя более успешным. – Бет остановилась. – Даже интересно, чувствуешь ли ты хоть что-то ко мне.
– Меня это тоже сейчас интересует. – Джерри обернулся и посмотрел на нее. Он видел обиду в ее глазах. Они пересекли черту, так что можно идти до конца. – Я доверил тебе все свои секреты, а ты только критикуешь меня. Почему бы тебе просто не оставить меня в покое. Иди и отсоси у Кеннета. – Бет медленно поднялась, вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь. – Прости, – сказал Джерри, когда знал, что она вряд ли уже его услышит. Он сделал еще глоток из бутылки шнапса. Богарт так бы не поступил. – Боже, ко всему прочему, я превращаюсь в засранца.
Он снял фильм с паузы. Он надеялся, что Богарт и Детка[75] переубедят его, но они просто смотрели друг на друга.
Джерри нес коробки к грузовику. На улице было холодно и сыро. Приближалась Пасха. Джерри подумал отпраздновать это, откусив головы у шоколадных кроликов. Беда не приходит одна. Он взглянул на окно спальни Кеннета и Бет на втором этаже. Бет на секунду поймала его взгляд, затем отвернулась. Завершенность этого движения была убийственной. Джерри почувствовал, будто внутри его что-то погибло.
Кеннет вышел из дома вместе с парой чемоданов. Он осторожно погрузил их в машину и закрыл двери.
– Ты же не хочешь этого, – сказал Кеннет. – Брось это. Извинись перед ней, и она пойдет тебе навстречу. Поверь мне, я это знаю.
Джерри внимательно посмотрел на Кеннета.
– Знаешь, главная причина моего отъезда заключается в том, что вы оба считаете меня слишком тупым, чтобы самостоятельно устроить свою жизнь. Со временем это слегка надоедает.
– Тупой и гордый. Это ты, – сказал Кеннет, гневно отворачиваясь от него. – Делай то, что считаешь нужным.
Джерри сел в грузовик и завел машину. Двигатель зафыркал и ожил. Скоро они об этом пожалеют. Он уже понял, как это обеспечить.
Ранний свет зари сочился сквозь туман над водой. Джерри сел за руль моторной лодки, пытаясь понять, как ее завести. Пистолет, который он достал у «Белоснежной цапли», лежал у него в кармане. Он хорошенько начистил его. Не пойдет ведь, если он взорвется прямо у него в руке. Дэвид был на острове Эллис, на Рокс. Джерри мог в этом поклясться. Он отправится на остров и пристрелит Дэвида, умрет смертью героя. В квартире он оставил записку, в которой все объяснял. Он надеялся, что ее найдет Бет.
Джерри завел двигатель. Под кормой лодки забурлило топливо. Джерри отвязал трос и медленно тронулся. Он взял ее напрокат. Нет смысла покупать себе лодку, если поездка намечается лишь в одну сторону. Отъехав от причала, Джерри изменил направление и двинулся вперед. Он крутанул руль и дернул за дроссель. Шестиметровая лодка, подпрыгивая на волнах, поплыла к острову Эллис. Холодные брызги кололи его лицо. Жаль, он не принял драмамин[76]. Его желудок был не в самом лучшем состоянии. Но так всегда случалось, когда он был напуган. Все же столкнуться лицом к лицу с Дэвидом должно быть легче, чем с Бет. С Дэвидом у него будет хоть какой-то шанс на победу.
Перед ним проплыл буксир. Джерри попал на его след на высокой скорости, и его выбило из сиденья. Он ударился о приборную доску и рассек губу.
– Черт, – выругался он. – Почему все у меня идет не так?
Он направил нос судна в сторону острова Эллис и изо всех сил дернул за дроссель.
Примерно через восемьсот метров желудок связало узлом, и он почувствовал, как к горлу подступает завтрак. Джерри согнулся и засунул пальцы в рот. В голове заискрило.
Казалось, что небо меняет свой цвет, с синего на зеленый, затем на сиреневый. Тело Джерри словно отбивали молотками. Он ощутил холодный спазм в животе и упал, выпустив руль. В ушах зашипел белый шум. Он протянул руку к дросселю и дернул его, а затем вырубился.
Когда он пришел в себя, то увидел патрульную лодку. Мужчина в желтой накидке потирал ладони. Джерри медленно поднялся, в ушах у него звенело.
– Ты как? – спросил мужчина в накидке.
– Бывало и лучше, но жить буду. – Джерри не спеша встал и посмотрел назад. Дрейфом его унесло от острова Эллис.
– Ты направлялся на Эллис? Там теперь настоящее крысиное гнездо. – Мужчина покачал головой. – С ума сошел, что ли?
– Нет. Просто интересуюсь. – Если мужчина и понял его намек на «Кинг-Конга»[77], то никак не прокомментировал.
– Тебя отбуксировать?
– Да, спасибо, – ответил Джерри. – Если не трудно.
Это была явно плохая идея, но тогда она показалась нормальной.
Интуиция Джерри подсказывала ему следить за пентхаусом Леттема. В этом не было никакой определенной логики, но хороший детектив всегда доверяет своему нутру. По крайней мере, так бывает в книгах и фильмах. Хоть однажды он оказался прав.
Незадолго до полуночи возле дома остановилась машина, из нее вышел молодой парень. Джерри сразу же узнал его. Надменность Дэвида проявлялась в его походке и не исчезала, даже когда за ним шла охота. Леттем встретил его у дверей. Они обнялись, а потом Св. Джон начал что-то говорить, а Дэвид слушал его и кивал. Беседа оказалась краткой. Джерри не был уверен, но ему показалось, что они спешно поцеловались, прежде чем Дэвид спустился по ступенькам и вернулся в машину.
Джерри проследил за Дэвидом до Центрального парка. Он понимал, что отправляться в парк ночью опасно. Даже раньше, в теле огромной обезьяны, он счел бы это плохой идеей. Дэвид шел примерно метрах в двадцати впереди него – и шел быстро.
По другую сторону лесистого холма находился зоопарк Центрального парка, где в течение двадцати лет он был главным зрелищем. Может, будучи гигантской обезьяной, он запросто схватил бы Дэвида. Но сейчас ему приходилось полагаться только на украденный пистолет и капельку удачи.
От прохладного ветра волосы у него на затылке встали дыбом, щекоча шею. Добавив к своему лицу несколько шрамов, он добился образа крутого парня. Джерри понимал, что может погибнуть, но на тот момент его больше ничто не волновало. Может, если он не упустит свой шанс и хоть немного изменит мир к лучшему, люди запомнят о нем только хорошее. Особенно Бет.
Дэвид сошел с тропинки и скрылся среди деревьев.
Джерри медленно пошел вперед, внимательно приглядываясь к теням, чтобы заметить какое-либо движение. Добравшись до того места, где Дэвид исчез, Джерри остановился, а затем осторожно двинулся в сторону деревьев. Он сошел с тропинки в верном направлении, ступая тихо, чтобы не издавать никакого шума. Недалеко отсюда в свете луны поблескивала пустая пивная банка. Джерри сделал еще несколько шагов и оказался на краю небольшой опушки. Он залез рукой внутрь пальто, чтобы проверить, что пистолет по-прежнему на месте. Кто-то схватил его сзади и сильно сжал ему горло, он почувствовал руки нападавшего на своем затылке. Джерри ощутил, как чья-то рука вырвала пистолет из кобуры у него под мышкой. Он пытался вдохнуть, но воздух с трудом доходил до его легких.
– Кто это у нас тут? – спросил Дэвид, появляясь из-за спины Джерри. Он узнал его по голосу. Было практически темно, и перед глазами у него все расплывалось.
Джерри попытался ответить, но лишь что-то сдавленно прошипел.
– Давай утопим его в пруду, – предложил молодой женский голос.
– Это необязательно, Молли, – сказал Дэвид. Он наклонился ближе к Джерри. – Мы отпустим тебя на секунду, а ты расскажешь, почему ты меня преследовал. – Дэвид поднял пистолет. – Вот с этим, что самое интересное.
Хватка с обеих сторон шеи Джерри ослабилась, и он упал на колени, ловя ртом воздух. Лучше всего будет просто соврать. Хотя вряд ли это поможет.
– Мне… нужны только… деньги.
Некоторые из ребят засмеялись. Дэвид покачал головой.
– Ты собирался обокрасть меня? Какой же ты кусок дерьма. Ты даже не представляешь, с кем связался, ничтожество. – Голос Дэвида звучал холодно, и все же в этом бледном свете он казался странно красивым. Джерри подумал, что именно это лицо он увидит последним за всю свою жизнь.
– Кончай с ним, – послышался хриплый женский голос сзади. – Я сверну ему шею, если ты не хочешь, чтобы это выглядело слишком подозрительно.
Долгая, молчаливая пауза.
– Думаю, не стоит, – сказал Дэвид. – Он настолько низок, что сильно не развлечешься. – Дэвид схватил Джерри за подбородок. – Запомни меня, воришка. Запомни мое лицо. Скоро я стану знаменитым. Все будут бояться меня. Лишь твоя незначительность спасла тебе жизнь. Залезь в нору и закрой за собой вход. Если кто-то из нас снова тебя увидит, ты труп. Понял?
Джерри кивнул. Его тошнило. Может, они просто забавляются и все равно собираются его убить. Дэвид вытащил обойму из пистолета Джерри и забросил ее в кусты, а затем ударил его по лицу рукояткой. Джерри свалился на землю, его лоб горел от боли.
– Вот твой пистолет, воришка, – сказал Дэвид.
Джерри почувствовал, как пистолет упал ему на спину. Он слышал, как Дэвид и все остальные скрылись за кустами. Какое-то время он просто лежал, пытаясь отдышаться, затем перекатился на спину и сел, вытащил листок, попавший в рот. Он чуть не умер. Мог умереть. Может, должен был. Вдруг геройская смерть уже не стала казаться ему такой привлекательной. Он поднял пистолет и убрал его в кобуру. Шатаясь, он пошел в сторону, противоположную той, куда направились Дэвид и его друзья. Если его жизнь была фильмом, сценарий требовалось срочно переписать.
Стивен Ли
Шестнадцать свечей
В трех кварталах от Десятицентового музея на башне церкви Иисуса Христа джокер зазвонил в колокол, оповещая о наступлении полуночи.
– С днем рождения нас, с днем рождения нас. С днем рождения, Странность, с днем рождения нас.
Пение звучало фальшиво и надтреснуто.
– Посмотрите, какие подарки я нам принес, – сказало оно.
Тяжелый пистолет 38-го калибра, зажатый в руке Странности, отдаленно поблескивал, отражаясь в ее защитной маске. Искорки света от диорамы[78] Джетбоя играли на стволе и безумно мерцали на стальных решетках маски. Вмешательство разбило холодный блеск, будто дешевый спектроскоп, на бледные, тусклые цвета.
Эван мог посмотреть на пистолет и сделать вид, что это просто фантазия, что-то, увиденное по телевизору. Он почти представил, что кто-то другой поднимает его.
(Шестнадцать лет. Шестнадцать лет боли в этом отвратительном теле), сказал Эван своим внутренним голосом.
(Эван, пожалуйста, не делай этого. – Голос Пэтти. Сейчас она была Субдоминантом, для нее вечная боль Странности слегка ослабела. – Я лишь прошу тебя оставить это. Я возьму Странность на себя, пока Джон не будет готов. Ты можешь перейти в Пассив и отдохнуть).
Эван не обратил на нее внимания. Где-то внизу она слышала Джона, последнего из трио личностей, составляющих Странность. В данный момент Джон был Пассивен и находился в глубинах странного, запутанного разума, где мучения Странности казались лишь слабой волной прилива. Пассивная личность все слышала, но не могла вмешиваться. Пассивный мог поделиться потоком своих мыслей с остальными или же скрыть их; остальные могли его слушать или игнорировать – по желанию. То, что Джон не применял никаких усилий, чтобы сейчас скрыть свои чувства, говорило им больше, чем сами его мысли.
(…черт возьми засранец не может терпеть боль так как я ни капли долбаной храбрости творческая чувствительность Пэтти это может и нравится, но мне чертовски надоели эти жалобы боль ощущают все а не только он неужели он не понимает какой силой мы обладаем…)
(Нет, Джон, – отправил Эван ему свои мысли. – Я не понимаю эту силу, и мне нет до нее дела. Я хочу остаться один. Один. Я люблю вас обоих, но быть запертым здесь…)
Эван замолчал. Странность всхлипывала от переполняющих ее эмоций. Эван поднял левую руку Странности. Она почти полностью принадлежала Джону, хотя сквозь грубую кожу явно проглядывал мизинец Пэтти и большой палец Эвана – здесь кожа была цвета кофе с молоком. Рука сопротивлялась – Пэтти пыталась вытолкнуть его с места Доминирующего и занять тело. Эван сконцентрировался. Рука поднялась и откинула назад тяжелый капюшон плаща Странности. Странность издала стон, ее пальцы болезненно скрючились, стаскивая защитную маску, сухожилия растянулись.
Легкое дуновение воздуха из кондиционера болезненно коснулось щек Странности, как и всего остального тела. Эта прохлада ощущалась, будто ледяная вода, попавшая на больной зуб. Без маски пистолет в другой руке Странности стал казаться еще более настоящим, зловещим и одновременно убедительным. От него пахло смазкой, порохом и насилием.
Прошло три часа после закрытия, и в Джокертаунском Десятицентовом музее было тихо, не считая звуков в голове Странности, и темно, за исключением светящейся диорамы Джетбоя, переливающейся разными цветами. Джетбоя изобразили во время атаки. Эван делал большую часть восковой скульптуры для этой выставки, работая в те немногие часы, когда он становился Доминантным и мог действовать обеими руками почти свободно. Хотя Пэтти и Джон утверждали, что это просто у него в голове, Эван не мог работать руками Пэтти или Джона. В них не было легкости.
Лишь в редкие моменты Эван мог почти не обращать внимания на постоянную неспешную трансформацию Странности, мог почти поверить, что он снова стал одним человеком, а не тремя слившимися телами, части которых все время движутся и меняются.
(Одним, – с сочувствием отозвалась Пэтти. – Я понимаю, Эван. Всем нам хотелось бы этого, но это невозможно.)
Эван приоткрыл рот Странности. Губы были тонкими и жесткими: губы Джона. Эван засунул ствол 38-го в рот Джона и закрыл его. У отполированного металла был резкий привкус.
Голос был нежным и шел откуда-то сзади. Эван проигнорировал его и попытался согнуть указательный палец Странности. Понадобится лишь малая доля огромной силы Странности. Лишь крохотная частица. Одно малейшее движение, и Эван найдет свое забвение. Уединение.
(Эван, я люблю тебя. Помни это, несмотря ни на что. Я люблю тебя, и Джон тоже любит тебя.)
– Эван, мне кажется, у тебя мой пистолет. Я купил его для защиты, а не для этого.
(…не может даже спустить курок, не может решиться на единственное, чего так хочет…)
Внутри Эван всхлипнул. Рот Странности открылся. Рука, державшая пистолет, опустилась вниз, вдоль его массивного тела.
Странность повернулась к Чарльзу Даттону, стоявшему в дверях комнаты Джетбоя. Эван знал, что видит джокер: тающие восковые щеки, мозаику, комковатое лицо, которое частично принадлежало Эвану, частично Пэтти и частично Джону. Кожа движется, будто марля, которой накрыли кучу шевелящихся червей. Лицо будет меняться, даже пока он смотрит, черты его будут исчезать и вновь появляться на вязкой, обвисшей коже. Единственным, что объединяет каждую из этих несочетающихся, перекрывающих друг друга частей, станет искривляющее их мучение медленной, непрерывной трансформации.
Даттон даже не моргнул. Но опять же, ему приходилось смотреть на собственное лицо живого мертвеца каждый день.
– Даттон, – проговорила Странность. Даже ее голос был разбитым и грубым, будто у монстра из дешевого кино. – Просто это так больно… – Эван чувствовал, как по их изуродованным щекам течет влага. Левая рука (теперь полностью принадлежащая Пэтти) поднялась и вытерла слезы.
– Я знаю, – сказал владелец Десятицентового музея. – Я знаю и сочувствую. Но вряд ли ты действительно считаешь, что это единственный выход. Можно мой пистолет? – Мертвецкий джокер протянул руку.
Странность снова посмотрела на пистолет. Эван колебался, пытался контролировать сильные меняющиеся мышцы. Он все еще мог поднять пистолет, приставить дуло к жуткому, изуродованному виску Странности и сделать это. Он мог. Пэтти старалась заставить его вернуть пистолет Даттону. Эван продолжал держать его, хотя он оставался внизу, у бока Странности. Даттон пожал плечами.
– Вечером я видел диораму Атланты, – сказал он. – Отличная работа, особенно то, что ты сделал с фигурой Хартманна. Руки мне понравились даже больше, чем лицо, – как он пальцами хватается за подиум, хотя Хартманн не обращает внимания на всю бойню позади него. Это добавляет напряжения всей картине.
Рука, принадлежащая Пэтти, невольно дернулась. Из груди Странности вырвался локоть, прорывая мышцы и натягивая плащ, а затем снова исчез.
– Его сломали, – неспешно заявил скрипучий голос Странности. – Против него устроили заговор. Сенатор не был виноват. Он хотел помочь. Он переживал, он просто был… хрупким, и они это знали. Они сделали все, чтобы сломать его.
– Кто сделал, Эван?
– Я не знаю! – Странность отвела мускулистую руку в сторону. Даттон сделал небольшой шаг назад. Выстрел из пистолета, находящегося в этой руке, мог убить.
– Может, Барнетт. Или, точно, этот предатель Тахион.
– Возможно, заговор ненавистников джокеров среди правых. Не знаю. Но они подставили сенатора.
Пистолет снова опустился на бедро Странности. Даттон следил за ним.
– Нет ничего, кроме боли, Даттон, – продолжал Эван. Чертова жизнь любого джокера – это бесконечная, невыносимая темнота. Джокертаун истекает кровью, но никто и ничто не может перевязать его раны. Я – мы – ненавидим его.
– Ты один из немногих, кто принес городу пользу, ты, Эван, и Пэтти, и Джон.
Странность издала короткий ироничный смешок.
– Ага. Мы принесли много пользы. – Ствол блеснул, когда Странность снова начала его поднимать, а затем опять опустила.
– Разве Пэтти хочет этого? Или Джон?
Странность усмехнулась. Капля слизи вытекла из ее ноздри.
– Джон у нас мученик. Его практически восхищают страдания Странности, ведь они делают нас такой возвышенной личностью. А Пэтти… – Голос Странности смягчился, а губы, казалось, даже растянулись в легкой улыбке. – Пэтти цепляется за надежду. Может, Тахион сумеет найти лекарство в перерывах между саботажами среди джокеров, которых он, как сам утверждает, так любит. Может, появится новая вспышка болезни, как это случилось с Кройдом, и разъединит нас.
Кажется, Странность засмеялась, но ее смех вовсе не был веселым. Пистолет соприкасался с плотной тканью плаща Странности.
– Но это все полная чушь, Даттон. Знаешь, в чем вся проблема? В Джокертауне не бывает счастливого конца. Никогда не бывает.
Странность вздрогнула. Огромная деформированная фигура надела капюшон, чтобы закрыть лицо, прежде чем наклониться и поднять защитную маску. Странность вернула маску на свое лицо и уставилась на диораму Джетбоя.
– Все началось здесь. Герой должен побеждать. Какой позор. Ужасный позор.
Кажется, Странность опять обратила внимание на пистолет. Ее рука дернулась вверх, подняла оружие к защитной маске.
– Я не закончил фигуру Хартманна, – сказал Эван.
– Это подождет. Со мной связался источник, утверждающий, что у него есть настоящий костюм Карнифекса для борьбы с той самой ночи. Если я смогу купить его… – Даттон пожал плечами.
– Ты отвратителен, Даттон.
Даттон едва не улыбнулся.
– Как и все общество.
– Отвратителен и циничен, – сказала Странность, ее голос стал более высоким и не таким скрипучим.
Рука, держащая пистолет, дрогнула, затем усилила хватку.
– Чарльз…
Своей худой костлявой рукой Даттон потянулся за пистолетом и положил его в карман костюма.
– Спасибо, Пэтти, – сказал он. – Где Эван?
– Он Пассивен, – ответила Странность. – И останется таковым в течение нескольких дней, если у нас получится его удержать. Он устал, Чарльз, очень устал. – Выпуклые очертания двигались по спине Странности, и из-под маски раздался тихий стон. Затем Странность вздохнула. – Все мы устали. Но спасибо, что выслушал и помог.
– Я не хочу потерять моего художника.
Странность сухо, скрипуче усмехнулась.
– Мне лучше знать. И я думаю, нам пора. Эван, вероятно, теперь нескоро покажется.
Странность отвернулась, под ее темным плащом замелькали тени.
– Пэтти?
Блеснула стальная решетка; она повернула голову к Даттону, но он больше ничего не сказал. Тяжело покачиваясь, Странность пошла дальше. Даттон смотрел ей/ему/им вслед (он так и не решил, какое местоимение тут использовать), пока не закрылась задняя дверь. Джокер снова посмотрел на рекламу Джетбоя, сверкающую в темноте.
– Знаешь, они правы, – сказал он Джетбою. – Ты должен был выиграть, но ты облажался.
Резким ударом Даттон выключил свет в выставочном зале и пошел назад в свой кабинет.
Он запер пистолет в музейном сейфе.
Для мая ночь была прохладной. Тяжелый вельветовый плащ Странности, черный, длиной по щиколотку, был удобным. Холодный фронт отогнал весеннюю влажность и смог подальше к морю.
Воздух был свежим и прозрачным. Пэтти видела огни башен Манхэттена, проглядывающие сквозь старые, низкие и намного более грязные здания Джокертауна. Ночь четырнадцатого мая 1973 года тоже была по-своему великолепной.
Почувствовав оргазм, Пэтти вздохнула, ее глаза были закрыты.
– Да… – шептал Эван ей в ухо, а Джон смеялся от удовольствия, еще ниже. Когда долгое, сотрясающее тело удовольствие прошло, Пэтти прижала их обоих к себе.
– Боже, вы двое прелестны. – Затем, смеясь, она оттолкнула Эвана в сторону и вылезла из кровати. Обнаженная, она прошла по комнате и распахнула дверь на балкон. Ветер растрепал ее волосы и принес внутрь аромат теплого, сладкого дождя, который дочиста отмывал город. Двадцатью этажами ниже шумным великолепием раскинулся Нью-Йорк. Пэтти раскинула руки в стороны, позволяя ночи и стихии заключить ее, такую радостную, в свои объятия. Капельки, будто кристаллы, поблескивали в ее волосах, на ее коже.
– Господи, Пэтти, нас могут увидеть… – Джон, тоже обнаженный, подошел сзади и обнял ее. Эван, расталкивая их обоих, вышел на балкон, к перилам.
– Это прекрасно, – сказал он. – Что с того, если нас увидят, Джон. Мы счастливы.
Эван улыбнулся им обоим. Они слились в долгое тройное объятие, целуя и касаясь друг друга, их кожа стала гладкой от дождя. Когда пришло время, они вернулись в комнату и снова занялись любовью…
Той ночью они вместе уснули, но никогда не проснулись. Не совсем. Утром пятнадцатого мая глаза открыла Странность. Странность, сам ужас. Странность, усмешка дикой карты над их отношениями. Странность, мучительница. Исчезли навсегда социальный работник по имени Пэтти, начинающий черный художник по имени Эван и озлобленный молодой адвокат Джон. Джокертаун поглотил их, как и тысячи других джокеров.
Странность смотрела на светящиеся шпили бетонных высоток Манхэттена и издавала стоны – причиной тому была и боль воспоминаний, и физическая боль.
(По крайней мере, в Джокертауне, где каждый день мы видим сплошные ужасы, где живут беспомощные существа, жалеть самого себя становится труднее. Сила Странности способна сравняться с силой тузов.)
Джон.
(Чушь, все эти разумные объяснения – полная чушь… – крикнул в ответ Эван, внизу. – Мне больно, мне больно…)
(Отдохни, – сказала Пэтти Эвану. – Отдохни пару дней, пока есть возможность. Ты скоро понадобишься, чтобы снова возглавить нас.)
Джон усмехнулся.
(Я не пытаюсь найти объяснение. Это правда – Джокертауну Странность может принести пользу.) Казалось, Джону особенно нравится мысль о роли защитника общества. Странность: защитница джокеров, крепкая правая рука Хартманна.
Поражение Хартманна все еще причиняло боль. Печаль особенно мучила Джона. Но Джон был сильным, в отличие от Эвана. Пэтти отправила ему вниз свои мысли.
(Я понимаю, Эван. И Джон тоже, когда задумывается об этом. Мы понимаем. Правда. Мы любим тебя, Эван.)
(Спасибо, я тоже люблю тебя, Пэтти…) Эван мог сказать это только Пэтти, но намеренно открыл эту фразу для обоих.
Джон был не в духе; Пэтти понимала, что он заметил умышленное пренебрежение Эвана.
(Он чертовски мило проявляет свои чувства, не так ли?)
(Джон, прошу тебя… Эвану нужно это больше, чем нам. Прояви хоть каплю сострадания.)
(Сострадание, черт возьми. Он чуть не убил нас. Я не хочу умирать, Пэтти. Мне по хрен на эту боль.)
(На самом деле Эван тоже не хочет умирать, иначе бы он завершил начатое. Я не могла остановить его, Джон. Это был призыв, мольба. Он хочет освободиться. Пробыть шестнадцать лет в комнате, из которой не можешь выйти, – это очень долго. Я не могу винить его за такие чувства.)
(Он возненавидел меня, Пэтти.)
(Нет.) Но больше она ничего не сказала. Джон усмехнулся.
– Знаете, если не обращать внимания на то, что нас трое, мы очень даже степенные люди, – сказал однажды ночью Джон, пока они лежали на диване и потягивали каберне. – Мы не интересуемся свингом, не спим с другими. Внутри нашего треугольника мы не менее моногамны и консервативны, чем женатые пары из любого захолустья в штате Айова.
– Ты жалуешься, Джон? – Пэтти дразнила его, проводя пальцем по бедру и наблюдая за выражением его лица. – Мы тебе надоели?
Джон застонал, и все трое рассмеялись.
– Нет, – ответил он. – Не думаю, что такое когда-нибудь произойдет.
(Ладно, может, «ненависть» – сильно сказано, – продолжил Джон. – Но он больше не испытывает ко мне любви или привязанности. Уже давно. Правда, Эван?)
(Неправда, чертов эгоист, я хочу выбраться, я просто хочу побыть один… – Затем слабейшее эхо: – Джон мне жаль мне жаль…)
(Это в любом случае могло случиться, – сказала Пэтти им обоим. – Даже без Странности. Тогда были другие времена. Другие ценности.)
(Конечно. Но у Странности нельзя получить развод, правда?)
(Именно поэтому нам так нужно сочувствие и понимание – всем нам.)
(Ты всегда была чертовой святошей, Пэтти.)
(Пошел к черту, Джон.)
(Я бы с удовольствием, Пэтти. Боже, с огромным удовольствием.)
Джокертаун всегда был городом ночи.
Слегка за полночь, а улицы Джокертауна все так же полны людей. Темнота скрывала или преувеличивала уродства, по необходимости. Ночь была лучшей маской.
За последние несколько месяцев немногие натуралы ездили в Джей-таун. Туристы появлялись только днем, если появлялись вообще. На улицах стало невероятно опасно.
Ночью они покидали Джокертаун, словно вырываясь из кошмарного сна. Местные, однако, выходили наружу, и Странность решила придерживаться пути по многочисленным узким улочкам. Джону, может, и придется по вкусу появление на публике – уважение, а иногда и явная лесть джокеров, – но только не Пэтти. Пэтти могла простить Джону его эгоизм, эту каплю бальзама на его душу, но ей этого не хотелось и не требовалось, особенно сегодня.
Они находились в паре кварталов от развалин «Кристального дворца», на крохотной улочке, где была найдена пустая оболочка Гимли – чему так и не нашлось объяснения. Странность посмотрела на запятнанный тротуар: здесь лежало тело Тома Миллера, еще одна смерть, еще один акт безымянного насилия. Пэтти была уверена, что Гимли убил какой-нибудь мерзкий джокер, Эван думал, что Гимли мог стать ранней жертвой вспышки болезни Кройда, Джон (вечный скептик) считал, что это мог подстроить Хартманн. (Туда ему и дорога), – добавил Джон в ответ на мысль Пэтти.
Странность пошла дальше, прихрамывая, потому что одна нога почти полностью принадлежала Пэтти и соединялась с бедром под прямым углом. Движение этой ноги приносило чертовскую боль. Странность стонала и шла вперед.
– Черт, приятель. Она просто игрушка. Не стоит тратить время.
– Да, но это ведь не будет слишком напряжно, правда?
Голоса внезапно затихли, как только Странность повернула за угол на другую улочку. Их было трое, все парни, на вид не старше шестнадцати-семнадцати, в потертых кожаных куртках. Один из них был совсем похож на ребенка; у другого все лицо было покрыто прыщами и приправлено жуткими черными точками. Но именно парень, стоявший посередине, заставил Странность на мгновение засомневаться. Он был высоким, со светлой кожей. Под драной курткой и грязными ливайсами скрывалось тело бойца, стройное и мускулистое. Парень был дико красив, взъерошенные светлые волосы слегка закрывали его яркие глаза. Он казался симпатичным, пока они не заметили, что его глаза были налиты кровью, а сам он беспокойно дергался. Мальчишка принял дозу, он был накачан и опасен.
Джокер, которую Странность знала под именем Барби, всхлипывала, лежа на земле между этой троицей, – идеально сложенная женщина со взрослыми чертами, но едва ли с полметра ростом. С ее лица никогда не сходила улыбка. Она увидела Странность, ее рот нелепо искривился в ухмылке, но в блестящих голубых глазах виднелась мольба.
Гнев быстрой волной прошел через Джона; Пэтти почувствовала его злобный накал.
– Эй! – крикнула Странность, их огромные руки сжались в кулаки. – Оставьте ее, черт возьми, в покое!
– Черт, – сказал Прыщавый. – Ты позволишь какому-то гребаному джокеру так с нами разговаривать, Дэвид? Может, с этим тоже будет весело. Только он большеват как-то, нет? И сильный, наверное.
Их лидер – Дэвид – взглянул на Странность, держа руки на бедрах. Пэтти почувствовала, как Джон пытается перехватить контроль над телом.
(Просто хватай ублюдков. Бей парнишку по голове, пока он не сдвинулся с места.)
Читать бесплатно другие книги:
