Зажмурься покрепче Вердон Джон
Ресторан, где Гурни договорился встретиться с Соней, находился в деревне за Бэйнбриджем, на полпути между полицейской академией в Олбани и Галереей Рейнольдс в Итаке. Лекция закончилась в одиннадцать, и в без четверти час он уже был в «Гарцующей утке». Место выбрала Соня.
Игривое название заведения состояло в явном мезальянсе с угрожающих размеров скульптурой пучеглазой утки на газоне и с невзрачным интерьером.
Гурни приехал первым. Его проводили к столику на двоих возле окна с видом на пруд, где, возможно, когда-то жил прототип чудовища у входа. Пухлая официантка-подросток с розовыми волосами, в неописуемом наряде кислотных расцветок принесла два меню и два стакана воды со льдом.
В маленьком зале было девять столиков. За двумя сидели молчаливые посетители: за одним — молодая парочка, уткнувшаяся в свои смартфоны, а за другим — мужчина средних лет и антикварного вида женщина, поглощенные каждый своими размышлениями.
Гурни перевел взгляд на пруд и сделал глоток воды. Он задумался про отношения с Соней. Не в романтическом смысле — они просто сотрудничали, хотя ему всю дорогу приходилось бороться с докучливым влечением. Это сотрудничество было странным эпизодом в его жизни. Они с Мадлен как-то посетили Сонин курс по искусствоведению, после которого Гурни увлекся обработкой портретов убийц из архива оперативного учета — старался проявить в бездушных снимках скрытых демонов. Соня пришла в восторг от проекта и продала восемь принтов через свою галерею, по две тысячи долларов за штуку. Это продолжалось несколько месяцев, невзирая на недовольство Мадлен по поводу слишком мрачной темы и слишком явного желания мужа угодить Соне. Он отчетливо помнил напряжение тех дней, а также то, чем все чуть не кончилось.
Мало того, что в ходе расследования по делу Меллери его едва не убили, — расследование заставило его столкнуться с неприглядной правдой о себе. Тогда Гурни осознал, насколько он был плохим мужем и отцом, и тогда же понял — с поразительной ясностью — что ничто не имеет значения, кроме любви. Решив, что работа с Соней расстраивает отношения с единственной любовью его жизни, он прекратил сотрудничество и всецело переключился на Мадлен.
Однако за прошедшие месяцы ясность понимания померкла. Он все еще верил, что любовь в некотором смысле действительно главное. Но теперь он думал, что это не единственное, что важно в жизни. Приоритетность любви по-тихому ушла в фоновый режим, и Гурни не считал это потерей. Напротив, он решил, что его понимание жизни становится реалистичнее. Разве это может быть плохо? В конце концов, невозможно вечно существовать в состоянии эмоционального накала, в который он погрузился после дела Меллери. Надо еще косить газоны, покупать еду, а также откуда-то брать деньги на газонокосилку и продукты. Это свойство сильных переживаний: постепенно они утрачивают насыщенность, уступая дорогу обычному ритму повседневности. И Гурни не испытывал сожалений, что слова «любовь — это главное» теперь звучали не более чем ностальгично, как строчка из некогда знаковой песни.
Впрочем, это вовсе не означало, что он расслабился. В Соне был магнетизм таких масштабов, что только глупец счел бы общение с ней безопасным. И, когда розововолосая девочка провожала ее к столику от входа, этот магнетизм пускал отчетливые волны энергии по залу ресторанчика.
— Дэйв! Мой хороший, ты совсем не изменился! — воскликнула Соня, грациозно приблизившись и подставив щеку для поцелуя. — Впрочем, с чего бы тебе меняться? Ты же у нас такой… кремень! — последнее слово она произнесла с выражением, словно это был удачный иностранный термин, описывающий понятие за пределами возможностей английского языка.
На ней были обтягивающие джинсы и льняной пиджак поверх шелковой блузки с таким небрежным кроем и расположением затяжек, что выдавали вещь из дизайнерской коллекции. Ни макияжа, ни украшений. Ничто не отвлекало взгляд от ее идеально смуглой кожи.
— На что это ты уставился? — спросила она, игриво сверкая глазами.
— Ты выглядишь потрясающе.
— Вообще-то я на тебя должна быть в обиде, ты в курсе?
— Потому что я забросил проект с портретами?
— Ну разумеется. Это же были потрясающие работы. Они мне жутко нравились. А главное, они нравились клиентам! За них давали неплохие деньги! Ничто не предвещало беды — и вдруг ты звонишь и заявляешь, что сворачиваешь работу по личным обстоятельствам. И ничего не хочешь обсуждать. Взял и бросил меня вот так. Думаешь, это не обидно?
В ее голосе совершенно не было обиды, так что Гурни ничего не ответил, а просто наблюдал за ней, не уставая поражаться, сколько искристой энергии она умудрялась вложить в каждое слово. Это было первым, что он в ней заметил, когда они пришли на курс искусствоведения. А потом увидел огромные зеленые глаза.
— Ну ничего, я тебя простила авансом. Потому что мы опять будем с тобой работать, и не надо мне тут качать головой. Я сейчас объясню, в чем дело, и ты согласишься, — она первый раз оторвала от него взгляд и огляделась в поисках официантки. — Надо выпить.
Когда появилась розовая девочка, Соня заказала водку с грейпрфутовым соком. Гурни вопреки здравому смыслу тоже.
— Итак, господин почетный пенсионер, — произнесла она, когда коктейли принесли, — прежде чем я вскружу тебе голову новыми перспективами, расскажи что-нибудь.
— О чем?
— Ну у тебя же есть какая-то жизнь?
У него было неприятное чувство, будто она и так все знает про его жизнь с ее сомнениями и метаниями, но это было невозможно — он не говорил с ней о личном, даже когда они плотно общались в галерее. Он кратко ответил:
— У меня все хорошо.
— Только говоришь ты это таким тоном, что дураку ясно, что это неправда. Так говорят из вежливости или для отмазки.
— Тебе правда так кажется?
Она сделала глоток коктейля.
— Что, не расскажешь мне правду?
— Какая правда тебя интересует?
Она чуть наклонила голову и секунду молча изучала его лицо, а потом пожала плечами.
— Лезу не в свое дело, да? — она отвернулась к пруду.
Он в два глотка выпил половину коктейля.
— Жизнь всегда примерно одинаковая. Череда обстоятельств. Немного того, немного сего.
— В твоем исполнении «то и се» звучит как ужасающе скучная череда обстоятельств.
Он рассмеялся, но это был невеселый смех. Некоторое время они молчали, потом он заговорил:
— Жизнь за городом оказалась не такой приятной, как я ожидал.
— А жене нравится?
— Здесь красиво. Горы и все такое. Не то чтобы я не ценю…
Она проницательно сощурилась.
— Двойное отрицание тебя выдает с потрохами.
— Черт. Неужели настолько заметно, что у меня проблемы?
— Недовольство всегда заметно. Почему тебе в нем так страшно признаться?
— Дело не в недовольстве… просто мои навыки, мое устройство ума — они здесь не пригождаются. Я привык анализировать ситуации, нащупывать суть проблемы, обнаруживать несостыковки, решать задачи. Но теперь… — он снова замолк.
— А жена, как водится, считает, что ты должен быть в восторге от ромашек, а не анализировать их устройство. Надо просто говорить: «Вау, как красиво!» А не «Как так получилось, что они здесь выросли сами?» — я угадала?
— Что-то в этом роде, да.
— Ну вот, — произнесла она с внезапным энтузиазмом. — Поэтому тебе очень важно кое с кем встретиться.
— С кем?
— С человеком, который принесет тебе деньги и славу.
Гурни поморщился.
— Да, знаю, знаю, деньги тебя волнуют мало, а слава не волнует совсем, и сейчас у тебя на полную катушку включится рационализация. Но подожди спорить и представь… — она огляделась. Немолодая пара медленно поднималась со своих мест, словно этот процесс необходимо было совершать с предельной осторожностью. Молодежь со смартфонами продолжала что-то строчить, глядя в экранчики. Гурни подумал, что, вполне возможно, они переписываются друг с другом, сидя за одним столиком. Соня продолжила заговорщическим шепотом:
— Представь, что этот человек хочет купить один из твоих портретов за сто тысяч долларов. Что бы ты на это сказал?
— Что у него не все дома.
— Думаешь?
— А какие варианты?
— В прошлом году на одном аукционе офисное кресло Ив-Сен-Лорана купили за двадцать восемь миллионов баксов. Вот тут я соглашусь — это надо быть бабахнутым. Но сто тысяч за потрясающий портрет серийного убийцы? Немного удивительно, но ни капли безумия в этом нет. И, насколько я понимаю про этого человека, если с ним связаться — цена твоих работ будет расти и дальше.
— Ты с ним знакома?
— Лично познакомились совсем недавно, но я много о нем слышала. Это коллекционер-отшельник, который раз в энное количество лет появляется, ввергает всех в шок какой-нибудь экстравагантной покупкой и снова исчезает. Имя у него, кажется, голландское, но откуда он, точно неизвестно. Может, из Швейцарии или Южной Америки. Человек-загадка. Короче, когда сам Йикинстил выражает интерес к какому-то художнику, за этим следует страшный ажиотаж. Страшенный.
Розовая официантка успела дополнить свой эклектичный наряд шарфиком и теперь собирала посуду с опустевшего столика. Соня подозвала ее:
— Дорогая, можно еще водки с соком? И моему другу тоже.
Глава 27
Есть о чем подумать
Гурни не понимал, как реагировать на новость. Всю дорогу домой он мучительно пытался отвлечься и подумать о чем-нибудь еще.
Он ничего не понимал в «мире искусства», кроме того, что этот мир населен людьми, настолько же не похожими на полицейских, как попугаи не похожи на ротвейлеров. Год назад, занимаясь портретами, он не успел толком окунуться в эту среду, если не считать нескольких визитов в галерею, — но там не водились богатые коллекционеры и не продавали кресла модельеров за баснословные деньги. И ничто не предвещало, что человек со странным именем Яй Йикинстил захочет купить ретушированное фото маньяка за сто тысяч долларов.
Помимо фантастического предложения его также взволновала чересчур откровенная заинтересованность Сони. Не только в проекте, но и в нем. Она даже намекнула, что если выпьет больше, чем дозволено, чтобы сесть за руль, то, пожалуй, снимет номер в мини-гостинице при «Гарцующей утке». Судя по интонации, это был даже не намек, а явное приглашение, и отказ потребовал от Гурни самообладания, какого он за собой даже не подозревал. Хотя, возможно, самообладание — слишком громкое слово. Просто он никогда не изменял Мадлен и не собирался внезапно начинать это делать.
Впрочем, он не был до конца уверен, что именно отказался от приглашения, а не отложил согласие.
Они договорились встретиться с Йикинстилом в субботу в Манхэттене, обсудить сделку и, если она окажется юридически прозрачной, принять предложение. Соня была готова выступить брокером и заниматься деталями. Получалось, что Гурни вовсе не отверг ее, а, напротив, добровольно вовлекал в свою жизнь.
От этих мыслей его била неприятная дрожь. Он попытался отвлечься на дело Перри, не без иронии отметив, что рассчитывает успокоиться, думая о кровавых подробностях.
Метания утомили его настолько, что он задремал за рулем и чуть не разбился. Он проснулся лишь потому, что у обочины оказалась здоровенная яма, на которой машину как следует тряхнуло, и он, очнувшись, успел вовремя вырулить обратно на дорогу. Спустя несколько километров он притормозил у автозаправки, где купил стаканчик мутного кофе, надеясь замаскировать нехорошую горчинку дополнительной порцией молока и сахара. Вкус все равно был отвратительным.
В машине он достал список из папки по делу Перри и позвонил сначала Эштону, а потом Уитроу Перри, но оба раза попал на автоответчик. Эштона он просто попросил перезвонить, а Перри сказал, что хотел бы встретиться в ближайшее время, добавив в конце: «Если я забуду, напомните, что я хотел задать вопрос насчет вашего „Везерби“».
Как только он нажал отбой, телефон зазвонил.
— Дэйв, это Вэл. Вам нужно съездить на одну встречу.
— Что за встреча?
Она ответила, что говорила с окружным прокурором Клайном и пересказала ему все, что узнала от Гурни.
— Что именно вы пересказали?
— Что у истории двойное дно, которого копы в упор не видят, что они упускают вероятный мотив мести, что Флорес — наверняка никакой не Флорес и что если они продолжат искать мексиканского нелегала, то никогда никого не найдут. Еще я сказала, что они напрасно тратят и свое, и мое время и что я в жизни не имела дела с такими олигофренами.
— Вы действительно назвали их олигофренами?..
— Они за четыре месяца не нарыли и половины информации, которую вы обнаружили за два дня! Как их после этого называть?
— Боюсь, что вы швырнули кирпич в пчелиный улей.
— Если это подстегнет их к работе, то пусть жужжат.
— Клайн что-нибудь ответил?
— Клайн был сама дипломатичность. Мой муж — точнее, деньги моего мужа — кое-что решают в политике Нью-Йорка, так что прокурор выразил желание быть в курсе альтернативных взглядов на дело. Еще он, по-видимому, неплохо вас знает. Спросил, каким образом вы задействованы в расследовании. Я ответила, что вы просто мой консультант. Дурацкое слово, но его это, кажется, удовлетворило.
— Вы упоминали какую-то встречу?..
— Да, завтра в три, в его офисе. Вы, он и еще какие-то люди из штата — он не уточнял. Съездите?
— Съезжу.
Он вышел из машины, чтобы выбросить остатки кофе в мусорку у заправочных автоматов. Мимо тащился видавший виды оранжевый трактор, влача за собой прицеп с сеном и источая дизельную вонь, смешанную с запахом навоза. Когда Гурни вернулся в машину, телефон опять звонил.
Это был Эштон.
— У вас новые вопросы?
— Мне нужны имена одноклассниц Джиллиан начиная с ее поступления в Мэйплшейд, а также имена ее терапевтов, психиатров — любых специалистов, кто регулярно имел с ней дело. И было бы неплохо составить список потенциальных врагов — людей, которые даже теоретически могли желать зла ей или вам.
— Боюсь, вы требуете невозможного.
— Но речь всего лишь о списке имен.
— Видимо, я недостаточно внятно объяснил, что в Мэйплшейде действует строжайшая политика конфиденциальности. Из всей документации у нас есть только юридически необходимые бумаги, которые требует государство. Мы храним данные о бывших сотрудниках ровно до момента полной выплаты налогов, а затем их уничтожаем. У нас не фиксируются никакие «диагнозы» и не ведутся «истории болезни», потому что официально мы этим не занимаемся. Словом, мы не разглашаем ничего и никому и скорее расформируем школу, чем нарушим эту политику. Учащиеся и их семьи доверяют нам, как ни одной другой организации, и мы не допустим их компрометации.
— Складная речь, — прокомментировал Гурни.
— Я ее не раз произносил, — признался Эштон. — И, видимо, еще не раз придется.
— Список людей, с кем Джиллиан близко общалась, помог бы найти ее убийцу — неужели это не повлияет на вашу позицию?
— Нет.
— А если бы этот список мог спасти вашу собственную жизнь? Это бы тоже ничего не изменило?
— Ничего.
— Значит, вас нисколько не беспокоит инцидент с чашкой?
— Гораздо меньше, чем вероятность нанести удар по Мэйплшейду. У вас больше нет вопросов?
— Как насчет врагов за пределами Мэйплшейда?
— Полагаю, у Джиллиан их везде было немало, но я не знаю никаких имен.
— А у вас?
— Конкуренты по специальности, профессиональные завистники, бывшие пациенты с оскорбленным самолюбием… Может, пара-тройка десятков человек наберется.
— Не хотите поделиться именами?
— Не хочу. И мне пора на следующую встречу.
— Надо же, сколько у вас встреч.
— До свидания, детектив.
Телефон молчал остаток пути до Диллвида. Гурни остановился у лавки Абеляра, надеясь, что приличный кофе перебьет вкус предыдущих помоев.
Имя абонента на экране заставило его улыбнуться.
— Детектив Гурни? Это Агата Смарт, секретарь доктора Перри. Как я поняла, вы хотите встретиться с доктором, а также получить информацию о его охотничьем ружье. Это верно?
— Верно. Вы не подскажете, когда…
Она его перебила:
— Для этого необходимо подать запрос в письменной форме. После чего доктор примет решение о целесообразности встречи.
— По-видимому, я забыл упомянуть в сообщении, что мои вопросы касаются убийства его падчерицы.
— Мы так и поняли, детектив. Повторюсь, необходимо подать запрос в письменной форме. Я продиктую вам адрес?
— В этом нет необходимости, — ответил Гурни, стараясь подавить раздражение. — Вопрос у меня, в сущности, всего один: где находилось ружье вечером семнадцатого мая?
— Детектив, я вынуждена повторить снова…
— Просто передайте ему этот вопрос, мисс Смарт. Благодарю.
Глава 28
Новая перспектива
Он понял, что успел соскучиться.
Приближаясь к месту, где грунтовая дорога заходила на их владения и превращалась в поросшую травой колею, он увидел, как хищная птица сорвалась с дерева слева и полетела к пруду. Когда она превратилась в точку над дальними кронами, Гурни заметил Мадлен. Она сидела на потрескавшейся скамейке у пруда, почти невидимая за рогозом. Он остановился у старого сарая, вышел из машины и помахал ей рукой.
Расстояние между ними было немаленьким, но Гурни показалось, что она слегка улыбнулась в ответ. Он почувствовал жгучее желание поговорить с ней и пошел по тропинке, которая змеилась сквозь траву в направлении скамейки. Вокруг царила невероятная тишина.
— Я посижу с тобой?
Она кивнула молча, словно из уважения к тишине.
Гурни сел рядом и уставился на спокойную поверхность пруда, где отражались выцветшие клены. Когда он перевел взгляд на Мадлен, то подумал, что не она сидит в тишине, а наоборот — всепронизывающее молчание снаружи было продолжением ее внутреннего покоя, словно источник умиротворения и тиши был в ней самой. Его не в первый раз посещал этот образ, и он всегда отмахивался, брезгуя собственной сентиментальностью.
— Хочу с тобой посоветоваться, — произнес он, — мне нужно кое-что понять.
Она продолжила молчать. Он добавил:
— У меня сегодня был ужасно странный день.
Мадлен взглянула на него многозначительным взглядом, который говорил одновременно: «Еще бы день был не странный, ты же ввязался в это дурацкое расследование!» и «Я внимательно тебя слушаю».
— По-моему, — продолжил Гурни, — у меня скоро лопнет голова. Ты видела утром мою записку?
— Насчет твоей подружки из Итаки?
— Она мне не подружка.
— А кто — консультантша?
Гурни поборол в себе желание начать оправдываться.
— В Галерею Рейнольдс пришел какой-то богатый коллекционер, которого интересуют мои прошлогодние портреты серийных убийц.
Мадлен насмешливо подняла бровь, явно адресуя насмешку его жалкой попытке подменить имя Сони названием галереи.
— Он обещает сто тысяч за каждый оригинальный отпечаток.
— Что за бред?
— Соня считает, что это серьезное предложение.
— Ты с ней, случаем, не в дурке встречался?..
Где-то в зарослях рогоза раздался громкий всплеск. Мадлен улыбнулась:
— Вот это да.
— Ты сейчас про лягушку?
— Прости.
Гурни закрыл глаза, стараясь справиться с досадой, что Мадлен не впечатлила его внезапная удача.
— В каком-то смысле мир искусства и есть одна большая дурка, — произнес он. — Зато у некоторых пациентов куча денег.
— Что именно он хочет купить за эти сто тысяч?
— Уникальный принт. Возьму портреты, которые ретушировал в том году, и как-нибудь обработаю, чтобы они отличались от тех, что в галерее.
— И он реально хочет за это заплатить?
— Со слов Сони, да. Возможно, он даже захочет купить несколько принтов, а не один. Итоговая сумма может оказаться семизначной.
— Семизначной? Больше миллиона?
— Да.
— Н-да, в этом… что-то есть.
Он нахмурился.
— Ты нарочно реагируешь так вяло?
— А как мне отреагировать?
— С любопытством? С радостью? С предположениями, куда потратить кучу денег?
Она сделала вид, что задумалась, а потом улыбнулась:
— Можно месяц пожить в Тоскане!
— Ты способна потратить там миллион долларов?..
— Какой-такой миллион?
— Я же сказал: семизначная сумма.
— Да, я расслышала. Но как-то не вижу причин этому верить.
— Соня никогда меня не обманывала. Коллекционера зовут Яй Йикинстил. В субботу я с ним встречаюсь.
— Где, в городе?
— Ты спрашиваешь таким тоном, словно мне забили стрелку на помойке.
— Что именно он коллекционирует?
— Понятия не имею. Какие-то арт-объекты, которые кажутся ему стоящими.
— И тебя нисколько не смущает, что он готов платить баснословные сотни тысяч за подретушированные рожи людских отбросов? Что он за человек?
— В субботу узнаю.
— Ты себя вообще слышишь?!
Тон, которым он ей ответил, устраивал его еще меньше, чем интонации Мадлен.
— Что тебя так беспокоит?
— Ты же человек-рентген, ты обожаешь всех и вся просвечивать насквозь.
— Не понимаю.
— Я тебя не узнаю! Ты вечно с жуткой скрупулезностью разглядываешь людей и явления на предмет малейших несостыковок. Но почему-то в этой истории, где несостыковка на несостыковке, тебя ничто не настораживает!
— Пока что мне просто интересно, с кем я имею дело. Послушаю, что расскажет сам Йикинстил.
— Логично, — произнесла она таким тоном, что было очевидно: с ее точки зрения, логикой и не пахнет. Затем она спросила: — Почему у него такое дурацкое имя?
— Йикинстил? Голландец, наверное.
Она усмехнулась.
— По-моему, это имя какого-то чудища из детской страшилки.
Глава 29
Среди пропавших без вести
Мадлен готовила на ужин пасту с креветками, а Гурни листал в подвале старые выпуски «Санди Таймс», припасенные для садовых нужд: какая-то из подруг Мадлен рассказала, что можно на грядках перекладывать слои удобрения газетами. Он надеялся найти выпуск, где была та развратная реклама с Джиллиан: там должны были значиться агентство и имя фотографа. Он уже собирался позвонить Эштону, чтобы уточнить, не помнит ли он их сам, когда обнаружил то, что искал. Фотография, по иронии, оказалась в выпуске, датированном днем смерти Джиллиан.
«Агентство „Карнала“, фото Алессандро». Гурни хотел переписать данные, но потом взял журнал наверх и положил на стол, где Мадлен уже расставляла тарелки. Помимо обозначения авторских прав на фотографии была еще одна строчка мелким, изящно небрежным шрифтом: «Уникальные дизайнерские ансамбли от $100,000».
— Что это? — с неприязнью спросила Мадлен.
— Реклама неадекватно дорогих шмоток. А также фотография жертвы.
— Жертвы?..
— Джиллиан Перри.
— Той самой невесты?
— Той самой.
Мадлен присмотрелась к снимку, на этот раз с любопытством.
— Обе девушки — это она, — объяснил Гурни, на что Мадлен нетерпеливо кивнула, как бы имея в виду, что это очевидно.
— И этим она зарабатывала на жизнь?
— Пока неизвестно. Может, это единичная фотосессия, а может, она часто снималась. Когда я увидел этот снимок у Эштона на стене, я так обалдел, что забыл спросить.
— У него это висит дома? Он овдовел и повесил в память о жене вот это?.. — она покачала головой.
— Эштон отзывается о Джиллиан в том же ключе, что и ее мать: она была уникально умна, невозможна в общении и буквально пронизана похотью. Что интересно, все это можно сказать и о расследовании. Все, с кем приходится иметь дело, либо гении, либо психи, либо… даже не знаю, как сказать. Представь: сосед Эштона, чья жена предположительно сбежала с убийцей, проводит время с игрушечными паровозиками под наряженной елкой. Не помню, когда я в последний раз был настолько ошарашен. Или взять след убийцы — собака шла по нему ровно до мачете в лесу, а дальше след прервался. Это на первый взгляд означает, что убийца прошел до этого места, а потом вернулся тем же путем в домик. Но там негде прятаться! Каждый раз, как мне кажется, будто я наконец что-то нащупал, выясняется, что моим домыслам нет никаких осязаемых подтверждений. Вариантов масса, один круче другого, но под ними — пустота.
— И какой из этого вывод?
— Нужно искать улики, свидетелей, которым можно верить… А пока все, что у меня есть, — это набор историй без доказательств. И чем история любопытнее, тем сильнее искушение принять ее за рабочую версию, начать мыслить предвзято, даже не замечая, что тебя просто увлек сюжетный потенциал. Ладно, давай поужинаем. Может, после еды я наконец что-то соображу.
Мадлен поставила на середину стола большую миску с паппарделле и креветками в томатно-чесночном соусе. Разложив все по тарелкам, она приправила еду базиликом, и они наконец сели ужинать.
Читать бесплатно другие книги:
