Зажмурься покрепче Вердон Джон
Она одновременно улыбнулась и поморщилась.
— О том, что жизнь коротка, — произнесла она тоном человека, столкнувшегося с печальной правдой.
— И что из этого следует?
Молчание так затянулось, что Гурни уже решил, что ответа не будет. Но тут она произнесла:
— Из этого следует, что наше время истекает.
Она продолжила внимательно смотреть на него, чуть наклонив голову.
Он хотел спросить, какое именно время истекает, надеясь превратить эту невнятную беседу в какой-то понятный диалог, но что-то в ее взгляде его остановило. Вместо этого он спросил:
— Хочешь поговорить об этом?
Она покачала головой.
— Просто жизнь коротка, вот и все. Об этом важно помнить.
Глава 15
Черное и белое
В течение часа, последовавшего за появлением Мадлен на кухне, Гурни несколько раз помышлял пойти в спальню и уточнить, что она имела в виду.
Время от времени она словно бы смотрела на жизнь сквозь тусклый объектив с узким обзором, наведенный на какой-то пустырь, и ей казалось, что этот пустырь и есть мир. Это помрачение всегда проходило — фокус ее восприятия расширялся обратно, и она вновь становилась веселой и прагматичной. Не было поводов опасаться, что на этот раз пойдет по-другому. Однако ее состояние все равно беспокоило Гурни, создавая тревожную пустоту в животе, и ему не терпелось избавиться от этого чувства. Он подошел к вешалке, накинул ветровку и вышел через боковую дверь в непроглядную ночь.
Над контуром леса светилась кромка месяца, едва рассеивая неумолимую мглу. Как только Гурни сумел различить очертания тропинки в разросшихся сорняках, он спустился по склону к старой скамейке с видом на пруд. Усевшись там, он стал всматриваться и вслушиваться в темноту, и постепенно его глаза разглядели несколько еле различимых силуэтов — то ли деревьев, то ли чего-то другого. А затем он краем глаза уловил какое-то движение вдоль пруда. Когда он перевел туда взгляд, призрачные контуры, в которых он боковым зрением узнавал заросли ежевики, отдельные ветви деревьев, рогоз на краю пруда, слиплись в единую бесформенную черноту. Как только он снова отвел взгляд чуть в сторону от места, где ему померещилось движение, оно повторилось. Это было какое-то животное, размером с маленького оленя или крупную собаку. Он вновь перевел туда взгляд и опять ничего не увидел.
Гурни знал, что чувствительность сетчатки устроена таким образом, что иногда можно увидеть тусклую звезду только краем глаза, не глядя на нее прямо. Животное — если он не ошибся, и это было животное — ничем ему не угрожало. Даже если это был медведь, то медведи в Катскиллах не представляли ни для кого опасности, тем более для человека, неподвижно сидящего от него в сотне метров. Но тем не менее на уровне инстинктов неопознанное движение в темноте вызывало ужас.
Ночь выдалась тихая и безветренная, очень спокойная, но Гурни не ощущал этого спокойствия. Он понимал, что тревога — это свойство его ума, а не окружающей среды, и что по-настоящему его тревожило напряжение между ним и Мадлен, а вовсе не безымянные лесные тени.
Напряжение между ним и Мадлен. Их брак был далеко не идеальным. Дважды они чуть не развелись. Пятнадцать лет назад их четырехлетний сын погиб, и Гурни до сих пор себя за это винил. Примерно тогда же он превратился в эмоционально холодного робота, с которым определенно несладко было жить. А всего десять месяцев назад его одержимая вовлеченность в расследование дела Меллери чуть не стоила ему не только жены, но и жизни.
Впрочем, ему нравилось думать, что сложность в их с Мадлен отношениях была ему по силам или хотя бы что он четко понимал, в чем она заключается. Во-первых, они были радикально разными типами по шкале Майерса-Бриггса. Его основным способом познания был рациональный анализ, а Мадлен воспринимала мир чувственно. Его восхищали взаимосвязи явлений, ее — явления сами по себе. Ему придавало сил одиночество, а общение изматывало, тогда как для Мадлен верным было обратное. Для него созерцательность была всего лишь инструментом для более четкого анализа; для нее анализ был инструментом для более четкой созерцательности.
В терминах классических психологических тестов у них было очень мало общего. Тем не менее порой они почти физически ощущали общность через совпадение суждений, совпадение чувства юмора, через те точки, где пересекались их представления о смешном, ценном, честном и бесчестном. Каждый считал другого уникальным человеком безусловной важности в своей жизни. Когда Гурни захватывали чувства, он именно эту общность считал основой любви.
Вот так и вышло, что их брак был построен на противоречии — они были по-настоящему, последовательно, иногда безнадежно разнонаправленными людьми, которых тем не менее держали вместе отдельные моменты судьбоносных совпадений в том, как они чувствовали и понимали друг друга и мир в целом. Но с тех пор, как они переехали в Уолнат-Кроссинг, этих моментов становилось все меньше и меньше. Они уже бог весть сколько не обнимались так, словно в их руках — главное сокровище Вселенной.
Гурни продолжал сидеть в темноте, захваченный размышлениями, и перестал осознавать происходящее вокруг. Его вернуло к реальности тявканье.
Сложно было определить, откуда именно раздавались эти резкие, дикие звуки или сколько животных их издавало. Он предположил, что это стайка из трех-четырех койотов, которые бегают где-то вдоль кряжа, примерно в полутора километрах к востоку от пруда. Когда тявканье внезапно прекратилось, тишина показалась Гурни оглушительной. Он поежился и повыше застегнул молнию на ветровке.
Вскоре его ум заполнил пустоту слуховой депривации новыми мыслями про отношения с Мадлен. К сожалению, логические умозаключения, как бы ему ни хотелось, не помогали решить главную насущную проблему. А этой проблемой был выбор, который ему предстояло сделать: заняться делом Перри вопреки настроению Мадлен или нет.
Он довольно отчетливо представлял, что думает Мадлен на этот счет. Ее соображения были понятны не только из ее комментариев по этому поводу, но и ее нервного отношения к любой околополицейской деятельности, в которую он вовлекался за последние два года после увольнения. Дело Перри было для нее однозначным и безоговорочным злом, а отказ от дела был бы абсолютной победой. Если бы он взялся за расследование, для нее это бы означало, что его одержимость распутыванием убийств неизлечима, и это поставило бы их совместное будущее под вопрос. Но если бы он отказался от участия в этом деле, она сочла бы это готовностью превратиться из детектива-трудоголика в любителя гребли на каяке, наблюдения за птицами и ценителя прочих природных радостей. Послушай, обращался он к ней в своей голове, мир не черно-белый, и так не бывает, чтобы зло или добро было абсолютным. Такая логика приводит к принятию идиотских решений, поскольку исключает большую часть вариантов. Очевидно же, что в данном случае правильное решение находится где-то между условно «черным» и условно «белым».
Развивая про себя эту мысль, он вдруг понял, как должен выглядеть идеальный компромисс. Ему нужно взяться за расследование, но заниматься им строго определенное время. Например, неделю. Максимум две. За этот период он как раз успеет изучить все материалы, выявить нестыковки и, может быть, пообщаться с кем-то из ключевых фигурантов. Узнать все, что получится, а там подытожить свои размышления, сформулировать рекомендации и…
Койоты снова начали тявкать так же внезапно, как перестали, но теперь звук был ближе, на полпути от лесистого склона до сарая. Тявканье было отрывистым, возбужденным, звонким. Гурни не мог толком понять: действительно ли койоты приблизились или же просто вопили громче прежнего. Затем все стихло. Вернулась всепоглощающая тишина. Десять медленных секунд тишины. А потом, один за другим, койоты завыли. По спине и рукам Гурни побежали неприятные мурашки. И опять ему померещилось какое-то движение сбоку в темноте.
В этот момент где-то отчетливо хлопнула дверца машины, и через луг по направлению к нему двинулись яркие фары, нервно водя лучами по щетинистой поросли. Машина ехала слишком быстро для такой бугристой поверхности, то и дело подпрыгивая, и наконец резко затормозила у раздвоенной колеи примерно в трех метрах от скамейки.
Из опущенного окна с водительской стороны раздался голос Мадлен — непривычно громкий, даже испуганный.
— Дэвид! — кричала она снова и снова, почти срываясь на визг, хотя он уже поднялся и направился к машине в свете фар. — Дэвид!
Только когда он сел в машину и Мадлен подняла стекло, он понял, что жуткий вой прекратился. Она заблокировала двери и положила руки на руль. Теперь, когда его глаза привыкли к темноте, он мог отчетливо, как ему казалось, разглядеть — хотя, возможно, он отчасти это и домысливал, — напряженность мышц на ее руках и натянутую кожу на костяшках пальцев.
— Ты что… не слышал, как они приближаются? — спросила она задыхающимся голосом.
— Слышал. Думал, зайца гоняют.
— Зайца, значит? — произнесла она хрипло и скептически усмехнулась.
Он не мог рассмотреть такие подробности в темноте, но ему казалось, что лицо ее дрожит от еле сдерживаемых эмоций. В конце концов, она сделала глубокий вдох, судорожно выдохнула, отпустила руль и принялась разминать пальцы.
— Зачем тебя сюда понесло?
— Не знаю… Так… Подумать хотел, понять, как поступить…
Она еще раз вздохнула, на этот раз чуть спокойнее, и затем повернула ключ зажигания, хотя двигатель был все еще включен. Механизм возмущенно заскрежетал, и Мадлен раздраженно чертыхнулась в ответ.
Наконец, она развернулась перед сараем и повела машину обратно к дому, а доехав, припарковалась ближе обычного к входу.
— И что ты понял? — спросила она, прежде чем выйти из машины.
— Что-что? — он прекрасно расслышал ее вопрос, но хотел повременить с ответом.
И она отлично это понимала, поэтому ждала молча, повернувшись к нему.
— Я надеялся вычислить самый разумный подход к проблеме.
— Ах, разумный, — произнесла она таким тоном, что слово напрочь лишилось своего веса.
— Может, в доме поговорим? — предложил он, открывая дверь и надеясь сбежать от разговора хоть на минуту. Когда он передвинул ногу, чтобы выйти, под ней оказался какой-то продолговатый предмет. Он посмотрел на пол и в желтоватом свете из окон дома увидел деревянную ручку топора, который обычно лежал у ящика при боковом входе.
— Это что? — удивился он.
— Топор.
— Да, но что он делает в машине?
— Первое, что попалось мне под руку.
— Слушай, но койоты вообще-то не слишком опасны…
— Вот откуда ты это знаешь? — перебила она, глядя на него с возмущением. — Ну откуда ты можешь это знать? — повторила она, резко отстраняясь, как будто боялась, что он возьмет ее за руку. В неловкой спешке она выбралась из машины, хлопнула дверцей и убежала в дом.
Глава 16
Чувство осмысленности и порядка
Ранним утром холодный фронт сухого осеннего воздуха разогнал тяжелые тучи. На рассвете небо было бледно-голубым, а к девяти часам — завораживающе лазурным. День обещал быть настолько же ясным и свежим, насколько предшествовавшая ему ночь выдалась мутной и беспокойной.
Гурни сидел за столом посередине солнечного пятна, глядя сквозь французские двери, как желто-зеленые листья аспарагуса болтаются на ветру. Когда он поднял к губам чашку горячего кофе, мир казался ему местом с четкими, понятными очертаниями, с решаемыми проблемами и возможностью аргументировать свою точку зрения. В этом мире его план взяться за дело Перри на две недели казался безупречным.
То, что Мадлен часом раньше встретила эту новость не слишком довольным взглядом, было неудивительно. Он и не ждал, что она обрадуется, поскольку черно-белое видение мира по определению невосприимчиво к компромиссам. Во всяком случае, так он себя уговаривал. Как бы там ни было, его подход был реалистичным, и он был уверен, что со временем Мадлен с ним согласится.
А сейчас он не собирался позволить ее сомнениям парализовать его.
Когда Мадлен ушла собирать последний в этом сезоне урожай стручковой фасоли, он достал из центрального ящика под столешницей разлинованный блокнот с желтыми страницами, чтобы расписать приоритеты.
Позвонить Вэл Перри, обсудить двухнедельное сотрудничество.
Назначить почасовую ставку. Оговорить другие расходы. Все зафиксировать в электронной почте.
Позвонить Хардвику.
Допросить Эштона — попросить Вэл Перри быстро организовать встречу. Расспросить про его биографию, деловые связи, друзей, врагов. Также: биография, деловые связи, друзья, враги Джиллиан.
Он вдруг понял, что оговорить с Вэл Перри условия сотрудничества важнее, чем продолжать список приоритетов, поэтому отложил ручку и взял мобильный. Звонок переключился на автоответчик. Он оставил свой номер и попросил связаться с ним насчет «продолжения разговора».
Не прошло и двух минут, как она перезвонила. В ее голосе звучало почти детское возбуждение, а также некоторая фамильярность, которая иногда рождается в результате пережитого облегчения.
— Дэйв! Как я рада слышать ваш голос, да еще именно сейчас! Я-то боялась, что после вчерашнего вы не захотите иметь со мной никаких дел. Вы уж простите. Надеюсь, я вас не отпугнула? Не отпугнула, нет?
— Не волнуйтесь. Я звоню, чтобы оговорить формат потенциального сотрудничества.
— Понятно, — ее радость чуть поугасла, уступая место настороженности. — Но я не знаю, чем могу вам помочь.
— Я уверен, что можете.
— Ваша уверенность воодушевляет, но дело в том, что… Подождите-ка секунду.
Она, по-видимому, отвернулась от трубки и кому-то сказала:
— Вы что, подождать не могли? Что? Черт! Ну ладно, дайте посмотрю, показывайте… И все? Ну отлично! Да, меня устраивает. Да! — затем она снова обратилась к Гурни: — Боже, вот так наймешь кого-нибудь заниматься твоими делами, а в результате целый день только и делаешь, что контролируешь процесс. Удивительно, как люди не понимают, что их наняли как раз потому, что ты не хочешь забивать себе голову? — она возмущенно вздохнула. — Извините, не буду больше отвлекаться. У меня просто ремонт на кухне, я заказала плитку ручной работы из Прованса, и теперь всю дорогу приходится решать какие-то проблемы между дизайнером и плиточником! Но вам это все неинтересно. Простите еще раз. О, стойте! Сейчас я закрою дверь. Надеюсь, такой намек они точно поймут. Вот, все. Итак, вы говорили, что хотите обсудить формат сотрудничества. Прошу, продолжайте.
— Две недели, — произнес Гурни. — Я готов заниматься делом ровно две недели. За это время я сделаю все, что смогу, и в конце передам вам любые результаты работы.
— Почему только две недели? — спросила она, не сумев скрыть недовольство в голосе, невзирая на заметные попытки освоить чуждую добродетель терпения.
Действительно, почему? Пока она не озвучила этот простой вопрос, Гурни не приходило в голову, что может понадобиться аргументация. Правдой, разумеется, было то, что он хотел смягчить болезненную реакцию Мадлен на его участие в расследовании. К самому делу это никак не относилось.
— Либо через две недели я обнаружу что-то значимое, либо окажется, что я не тот человек, который вам нужен.
— Ясно.
— Я буду писать ежедневные отчеты о проделанной работе и в конце неделе выставлю счет. Стоимость моих услуг — сто долларов за час без учета сопутствующих расходов.
— Хорошо.
— Любые крупные расходы я, разумеется, буду согласовывать с вами заранее: перелеты и прочее, что может…
Она его перебила:
— Так что вам нужно, чтобы начать? Аванс? Или мне надо что-нибудь подписать?
— Я составлю контракт и отправлю вам по электронной почте. Его надо будет распечатать, подписать, отсканировать и отправить мне обратно. Учтите, что у меня нет лицензии полицейского следователя, так что официально вы нанимаете меня не как детектива, а как консультанта для анализа материалов и оценки текущего расследования. Аванс не понадобится. Я выставлю счет ровно через неделю.
— Хорошо. Что-нибудь еще?
— У меня есть вопрос. Он не касается наших договоренностей, просто кое-что не дает мне покоя с тех пор, как я посмотрел запись со свадьбы.
— Что? — спросила она с беспокойством.
— Почему среди гостей не было друзей Джиллиан?
Она едко хихикнула.
— Друзей Джиллиан не было на свадьбе, потому что у Джиллиан не было друзей.
— Совсем никого?
— Вчера я вам рассказала всю правду про мою дочь. Неужели вас еще удивляет, что у нее не было друзей? Давайте я кое-что скажу прямым текстом. Моя дочь, Джиллиан Перри, была психопаткой. Хрестоматийной психопаткой, — повторила она тоном учительницы английского, добивающейся правильного произношения от ученика. — Она не была способна на дружбу.
Гурни поколебался, но все же продолжил:
— Миссис Перри, и все же мне сложно…
— Зовите меня Вэл.
— Хорошо. Вэл, есть пара вещей, которые у меня не укладываются в голове. Например…
Она его снова перебила:
— Вам непонятно, какого черта я так рвусь расследовать убийство дочери, которую я терпеть не могла?
— Примерно так, да.
— У меня есть на это два ответа. Первый: я этого хочу, и все. Второй: это не ваше дело! — подумав, она добавила: — Есть и третий ответ. Когда Джилли была еще ребенком, я была ей плохой матерью. Отвратительной, чудовищной. Ну и теперь… черт. Да неважно. Давайте просто остановимся на том, что это не ваше дело.
Глава 17
В тени этой сучки
За последние четыре месяца он о ней почти не вспоминал — о той, что была до сучки Перри. Она ведь была неважной, особенно в сравнении с Перри, она напрочь терялась в ее тени. О ней до сих пор никто не узнал, но ей еще предстояло прославиться. Ее пришлось убрать отчасти ради удобства. Кое-кто возразил бы, что не «отчасти», а «исключительно» ради удобства, но это неправда. Она получила по заслугам, как и все сучки ее породы:
- Отродье Евы,
- гнилое сердце,
- течное тельце
- с душою шлюхи,
- шлюха в душе,
- пот на губе,
- поросячий визг,
- похабные стоны,
- похотливо разверстый рот,
- жадная пасть,
- пожирающий зев,
- мокрый язык,
- скользкий червяк,
- ноги как клещи,
- липкая кожа,
- зловонная жижа,
- насекомая слизь. И теперь
- все это —
- очищено смертью,
- исправлено смертью,
- влажные члены иссушены смертью,
- освящение истощением —
- до сухости пыли,
- безобидность мумии.
- Vaya con Dios!
Он улыбнулся. Надо почаще вспоминать о ней, чтобы смерть ее оставалась жива.
Глава 18
Соседи Эштона
К 10:00 Гурни отправил Вэл Перри контракт и позвонил по всем трем номерам, которые она ему дала для связи со Скоттом Эштоном, чтобы договориться о встрече. Один был его домашний, другой — личный мобильный, а третий — телефон школы-интерната Мэйплшейд. По первым двум пришлось оставить запись на автоответчике, а по третьему он продиктовал сообщение секретарю, которая представилась как мисс Листон.
В 10:30 Эштон перезвонил и сказал, что получил все три сообщения, а кроме того, ему звонила Вэл Перри, чтобы объяснить роль Гурни в расследовании.
— Она передала, что вам нужно со мной поговорить.
Голос Эштона был таким же, как на видеозаписи, но по телефону он звучал насыщеннее и теплее. Правда, теплота была дежурной, сродни той, что мы слышим в рекламе дорогого продукта. Идеальный голос для модного психиатра.
— Все верно, сэр, — сказал Гурни. — Вам удобно будет встретиться сегодня?
— Сегодня было бы идеально. Можно в академии к полудню или у меня дома в два. Как вам удобнее?
Гурни выбрал второе. Он рассудил, что если немедленно отправиться в Тэмбери, то как раз успеет осмотреться, особенно вокруг владений Эштона. Может, даже удастся поговорить с парой соседей. Он подошел к столу, взял список свидетелей из материалов Хардвика и поставил карандашом точку у каждого имени, рядом с которым значился адрес на Бэджер-Лейн. Из той же стопки он взял папку с пометкой «Резюме допросов» и отправился с этими документами к машине.
Сонная деревушка Тэмбери находилась на перекрестке двух старинных дорог, которые уступили роль транспортных артерий современным магистралям. Обычно такая ситуация располагает к экономическому упадку, однако Тэмбери удачно разместилась в живописной долине у северной окраины гор, и это спасло деревушку. Сочетание уединенности и красоты оказалось привлекательным для богатых пенсионеров и толстосумов помоложе, желающих иметь загородный дом.
Впрочем, не все население состояло из молодых толстосумов и богатых пенсионеров. Например, Кальвин Харлен проживал в поросших сорняками развалинах бывшей молочной фермы на углу Хигглз-Роуд и Бэджер-Лейн. Когда бодрый голос GPS-навигатора привел Гурни в эту местность после полуторачасовой поездки из Уолнат-Кроссинг, было уже за полдень. Гурни припарковался у северной окраины Хигглз-Роуд и принялся рассматривать представшую перед ним разруху. Самой примечательной деталью была трехметровая компостная куча, из которой произрастали исполинские сорняки. Стоявший рядом сарай перекосился так, словно мечтал к этой куче прислониться. В зарослях у его дальней стены виднелся ряд ржавеющих машин и пустой желтый корпус от школьного автобуса.
Гурни открыл папку с резюме допросов и достал нужное описание. Там значилось:
Кальвин Харлен, 39 лет, разведен. Индивидуальный предприниматель, разнорабочий (мелкий ремонт, уход за газоном, расчистка снега, сезонная разделка оленьих туш, таксидермия). Оказывал различные услуги по хозяйству Скотту Эштону до появления Гектора Флореса, который вскоре перенял все его функции. Утверждает, что у него с Эштоном было некое «негласное соглашение», которое Эштон нарушил. Также утверждает (не подкрепляя слова доказательствами), что Флорес был нелегальным мигрантом и ВИЧ-положительным геем-наркоманом. Отзывался о нем не иначе как «вонючий латинос», об Эштоне как о «лживой мрази», о Джиллиан Перри как о «чванливой шлюшке», а о Кики Мюллер как о «мексиканской подстилке». Ничего не знает об убийстве, связанных с ним событиях и местонахождении подозреваемого. Утверждает, что вечером, когда произошло убийство, работал один в своем сарае.
Доверия не вызывает. Психически неуравновешен. В течение 20 лет многократно привлекался к ответственности за домашнее насилие, долги, пьянство и неподобающее поведение, а также за домогательства, угрозы и хулиганство (перечень обвинений прилагается).
Гурни закрыл папку и положил ее на пассажирское сиденье. По всей видимости, Кальвин Харлен всю жизнь стремился стать образцовым быдлом.
Он вышел из машины, запер ее и направился по пустой дороге к грязевым разводам, служившим въездом на участок Харлена. В одном месте разводы расходились в двух условных направлениях, разделенных треугольником примятой травы: часть месива была размазана в сторону компостной кучи и сарая, а другая — в сторону двухэтажного фермерского дома, который последний раз красили так давно, что цвет этой краски было невозможно определить. Навес над крыльцом держался на четырех деревянных столбиках поновее, чем сам дом, но тоже старых. К одному из столбиков была приколочена фанерная табличка с рукописным объявлением о разделке туш, выполненным кроваво-красными буквами с неприятными подтеками.
Из дома раздался истошный лай как минимум двух крупных собак. Гурни остановился в надежде, что их волнение заставит хозяина выйти из дома.
Но вместо этого кто-то вышел из-за компостной кучи. Это был костлявый человек с обветренным лицом, бритый налысо и держащий в руке острый инструмент, напоминающий ледоруб.
— Вы чего здесь забыли? — спросил он, хихикая, словно в вопросе содержалась остроумная шутка.
— Я ничего не забыл, — отозвался Гурни.
— Тогда, стало быть, заблудились?
Было непонятно, что за игру затеял костлявый, но она ему определенно нравилась. Гурни решил сбить его с толку и сыграть по другим правилам.
— Я вот знаю несколько владельцев собак, — сказал он. — Говорят, если собака правильная, на ней можно круто заработать. А если неправильная, то беда.
— Заткнись, чтоб тебя разнесло!
Гурни не сразу понял, что реплика обращена в сторону дома. Лай резко прекратился.
Ситуация имела все шансы выйти из-под контроля. Гурни понимал, что пока еще можно развернуться и уйти без последствий, но его охватило нездоровое желание вступить в спарринг с нездоровым собеседником. Он осмотрел землю у себя под ногами и нашел небольшой овальный камешек размером с яйцо снегиря. Потерев его между ладоней, словно разогревая, он затем подбросил его в воздух, как монетку, и поймал правой рукой, после чего зажал в кулаке.
— Вы чего это затеяли? — спросил костлявый, делая шаг в его направлении.
— Тс-с-с, — тихо произнес Гурни. Он медленно, палец за пальцем, разжал кулак, внимательно изучил камешек, затем улыбнулся и выбросил его через левое плечо.
— Че это за…
— Прости, Кальвин, это невежливо с моей стороны, просто я привык таким образом принимать решения. Очень, знаешь, ресурсоемкий процесс.
Глаза тощего расширились от удивления.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Да тебя же все знают, Кальвин. Или к тебе лучше обращаться Мистер Зло?
— Че?!..
— А, значит, все-таки Кальвин. Ну ладно. Так проще, да.
— Ты ваще кто такой? Че те надо?
— Мне надо понять, где найти Гектора Флореса.
— Гек… Че?
— Ну ищу я его, Кальвин. И обязательно найду. Думал, вдруг ты поможешь.
— Да откуда ты ваще… кто ты ваще… ты че, коп какой-нить?
Гурни промолчал, стараясь смотреть на собеседника невыразительным взглядом убийцы. Этот взгляд несколько осадил Харлена, чьи глаза стали еще шире.
— Тебе нужен Флорес? Этот вонючий латинос?
— Поможешь мне, Кальвин?
— Не знаю. А как?
— Да просто расскажи все, что знаешь про нашего общего друга, — последние три слова Гурни произнес с такой ядовитой иронией, что на долю секунды ему показалось, что переиграл. Но довольная улыбка Харлена опровергла его опасения. Было похоже, что на эту публику невозможно переиграть.
— Ну че, я не против. Тока я не знаю, тебе че конкретно надо-то?
— Для начала, ты не знаешь, откуда он вообще взялся?
— А тут в деревне автобус останавливается с этими латиносами, ну они тут и ошиваются, — объяснил он таким тоном, словно «ошиваться» означало «прилюдно мастурбировать».
— Хорошо, а до автобуса? Не знаешь, откуда он родом?
— Ха, да с какой-нить мексиканской свалки, откуда они все берутся!
— Значит, он тебе сам не рассказывал?
Харлен покачал головой.
— А что-нибудь другое рассказывал?
— Типа чего?
— Типа чего угодно. Ты вообще с ним лично разговаривал?
— Один раз, по телефону. Вот с тех пор и знаю, что он врет как дышит. Дело в октябре было или, может, в ноябре. Звоню я, значит, доктору Эштону насчет расчистки снега, а к телефону подходит этот латинос и спрашивает, чего мне надо. Я и говорю: мне надо поговорить с доктором! А фиг ли я должен говорить с кем-то еще? Но он такой: нет, скажи все мне, а я передам. А я говорю: я, блин, не тебе звоню, так что иди и утрись, ублюдок! Кем он вообще себя возомнил? Эта мексиканская шваль валит сюда как зараза, разносит свиной грипп со СПИДом, сосет из государства денежки, тырит у честных людей рабочие места, налогов не платит, ваще обнаглели, тупые выродки. Если мне эта склизкая гадина еще раз попадется, я ему башку нахрен прострелю. Сперва яйца, а потом башку!
Где-то в середине этой тирады одна из собак в доме вновь залаяла. Харлен повернулся, сплюнул и, помотав головой, заорал:
— Да заткни ты глотку, слышь!
Собака замолчала.
— Значит, тогда ты окончательно убедился, что Флорес врет.
— Че?..
— Ты сказал, что, поговорив с Флоресом по телефону, ты понял, что он врет.
— Ну.
— Что значит «врет»?
— Да когда этот ушлепок приехал, он же слова по-английски не спикал. А потом — оп! — и лопочет, как этот самый… не знаю кто, ну как какой-то всезнайка долбаный.
— И какой ты из этого сделал вывод, Кальвин?
— Такой вывод, что он врет как сивый мерин!
— Ну, обоснуй.
— Да ни один нормальный человек с такой скоростью не выучит английский!
— Значит, ты думаешь, что он на самом деле не мексиканец.
— Я думаю, что он брешет, потому что шифруется.
— Это в каком же смысле?
— Да че, неясно, что ли? Если он такой весь из себя умный, че он вообще подкатил к доктору на предмет граблями помахать? Точно тебе говорю, он все это продумал.
— Очень любопытно, Кальвин. Мне нравится твоя проницательность.
Харлен кивнул и снова сплюнул, на этот раз как бы в знак согласия с комплиментом.
— Короче, вот еще что, — сказал он и заговорщически понизил голос: — Этот тварюка вечно прятал морду. Ходил в эдакой ковбойской шляпе, напялив ее на лоб, и всегда в темных очках. Спрашиваешь, как я это понимаю? А так, что он не хотел, чтоб его замечали. Вот и прятался вечно то в главном доме, то в этой конуре. Такой же, как эта сучка.
— Какая именно сучка?
— Ну, которую шлепнули, какая еще. Если мимо проезжала на тачке, всегда отворачивалась, будто я куча говна или дохлая кошка. Тупая сучара. Между ней и вонючим латиносом че-то было, я так думаю. Иначе че они оба людям в глаза смотреть боялись? А потом я подумал еще: ба, да он же небось просто не хочет, чтобы его узнали! Сечешь?
К моменту, когда Гурни закончил допрос, поблагодарил Харлена и пообещал ему быть на связи, он уже не понимал, насколько ценна полученная информация. С одной стороны, если Эштон нанял Флореса делать работу, за которую раньше платил Харлену, то понятно, что последний раздосадован, и все остальное могло быть плодом больного воображения, разыгравшегося от удара по кошельку. С другой стороны, в его словах могло быть и здравое зерно. Возможно, Хардвик был прав, и в этой истории есть двойное дно, а известная фабула — лишь видимость.
Гурни вернулся к машине и сделал три коротких записи в маленьком блокноте на пружинке.
1. Флорес не тот, за кого себя выдавал? Не мексиканец?
2. Флорес боялся, что Харлен его узнает, потому что были знакомы? Или просто боялся, что Харлен его опознает, если что? Но ведь Эштон знал, как он выглядит?
3. Доказательства связи между Флоресом и Джиллиан? Были знакомы? Мотив для убийства из прошлого Ф. до появления в Тэмбери?
Он со скепсисом перечитал эти заметки, сомневаясь, что они приведут к какому-нибудь полезному открытию. Все-таки Харлен был прежде всего злобным параноиком — вряд ли на его слова можно было полагаться.
Часы на приборной панели показывали 13:00. Если пропустить обед, можно поговорить еще с кем-нибудь перед встречей с Эштоном.
Владение Мюллеров находилось по соседству с крайним участком на возвышенной части Бэджер-Лейн, где размещался выпестованный светский рай доктора Эштона, бесконечно непохожий на помойку Харлена.
Гурни остановил машину у почтового ящика с именем Карла Мюллера, которое также значилось в его списке свидетелей. Вдали от дороги возвышался просторный белоснежный особняк в колониальном стиле, с классическими черными панелями и ставнями. В отличие от других вылизанных построек поселка этот особняк был тронут легкой патиной запущенности — ставни кое-где потрескались, на неухоженном газоне валялись ветки, а подъезд к зданию был засыпан опавшими листьями. На мощеной дорожке у бокового входа лежал опрокинутый ветром садовый стул.
Из-за панельной двери главного входа доносилась приглушенная музыка. Звонка нигде не было, но посередине выступал старинный бронзовый молоток, которым Гурни и воспользовался, прилагая значительную силу, чтобы его расслышали.
Мужчина, открывший ему дверь, выглядел болезненным. Гурни прикинул, что ему может быть как сорок пять, так и шестьдесят, в зависимости от того, какой именно недуг мог отразиться на его внешности. Жидкие волосы сочетались по цвету с мешковатой серовато-бежевой кофтой.
— Здравствуйте, — произнес мужчина голосом, не выражавшим ни любопытства, ни гостеприимства.
Гурни несколько удивился такой реакции на незнакомца у порога.
— Вы мистер Мюллер?
Мужчина моргнул, словно прокручивал в голове повторную запись только что услышанного вопроса.
— Я — Карл Мюллер, — произнес он монотонно.
— Меня зовут Дэвид Гурни. Я занимаюсь поиском Гектора Флореса и хотел узнать, нет ли у вас пары минут поговорить об этом.
Мужчина снова помолчал, словно ему понадобилось прокрутить в уме эту фразу дважды.
— Прямо сейчас?
— Если удобно, сэр. Был бы весьма признателен.