Зажмурься покрепче Вердон Джон

Мюллер неспешно кивнул и отступил в сторону, совершая неопределенный вялый жест рукой. Гурни вошел в темную прихожую с неплохо сохранившимся интерьером девятнадцатого века — широкие половые доски, много оригинального декора из дерева с резьбой. Музыка, которую он услышал, приблизившись к особняку, теперь звучала более отчетливо. Гурни узнал в ней католический рождественский гимн и удивился, поскольку редко кто слушал такое вне соответствующего сезона. Звук шел откуда-то снизу, из подвала, и его сопровождало какое-то низкое, ритмичное жужжание. Слева оказалась двойная дверь, ведущая в торжественную столовую с огромным камином. Прямо перед Гурни широкая прихожая превращалась в холл, тянущийся до дальней стены, где виднелись стеклянные двери с видом на необъятный зеленый газон. Сбоку от холла была широкая лестница с витиеватой балюстрадой, ведущая на второй этаж. Справа находилась старомодная гостиная с пухлыми диванами, креслами и антикварными столиками в окружении морских пейзажей в рамах. У Гурни сложилось впечатление, что об интерьере особняка заботились тщательнее, чем об экстерьере. Мюллер стоял и бессодержательно улыбался, как бы ожидая, когда ему подскажут, что делать дальше.

— У вас замечательный дом, — светски заметил Гурни. — Очень уютно. Вы не против, если мы присядем, чтобы побеседовать?

Снова пауза.

— Хорошо.

Поскольку хозяин не сдвинулся с места, Гурни сам вопросительно протянул руку к гостиной.

— Да-да, разумеется, — моргнул Мюллер, словно очнувшись. — Простите, как вы представились? — не дожидаясь ответа, он повел Гурни к паре кресел, расставленных напротив друг друга перед камином. — Итак, о чем речь?

Голос Мюллера снова сделался туманным, словно у него было какое-то органическое расстройство, причиняющее ужасную рассеянность, однако это было бы маловероятным, учитывая непростую профессию судомеханика. Скорее, дело было в каком-то лекарстве — было уместно такое предположить, учитывая, что супруга Мюллера исчезла вместе с убийцей.

Гурни обратил внимание, что мелодия гимна, а также сопутствующее жужжание в этом помещении казались громче, чем в прихожей. Возможно, причина была в разводке вентиляционных выходов. Он поймал себя на желании спросить об этом, но решил, что лучше сконцентрироваться на главной причине визита.

— Вы следователь из полиции, — почему-то констатировал Мюллер.

Гурни улыбнулся.

— Я вас долго не задержу, сэр. У меня всего несколько вопросов.

— Карл.

— Что, простите?

— Карл, — повторил он, уставившись на камин, словно зола от последней растопки будоражила его память. — Меня зовут Карл.

— Хорошо, Карл. Мой первый вопрос: вы не помните, чтобы перед своим исчезновением миссис Мюллер разговаривала с Гектором Флоресом?

— Кики, — произнес он, продолжая смотреть на золу.

Гурни повторил вопрос, на этот раз употребив имя.

— А было бы логично, да? Учитывая ситуацию… А какая была ситуация?

Глаза Мюллера закрылись и открылись снова, и этот мучительно затянутый процесс сложно было назвать словом «моргнули».

— Она ходила на терапию.

— На терапию? К кому?

Мюллер впервые взглянул на Гурни с тех пор, как тот зашел в гостиную, и теперь моргнул чуть быстрее.

— К доктору Эштону.

— Доктор принимает у себя дома? Тут, по соседству?

— Да.

— Часто она к нему ходила?

— Шесть месяцев, год… или меньше? Или больше. Я не помню.

— Когда была последняя сессия терапии?

— Во вторник. Сессии всегда были по вторникам.

Гурни удивился:

— Вы говорите про тот вторник, когда она исчезла?

— Верно, во вторник.

— И вы, значит, предполагаете, что миссис Мюллер — то есть Кики — общалась с Флоресом, когда была у Эштона?

Мюллер в ответ промолчал и снова перевел взгляд на серое нутро камина.

— Она когда-нибудь о нем рассказывала?

— О ком?

— О Гекторе Флоресе.

— Он был не из тех людей, о ком интересно поговорить.

— Каким он был человеком?

Мюллер невесело усмехнулся и покачал головой.

— Но это же очевидно, разве нет? Очевидно! Вы же слышали его фамилию, — произнес Мюллер с внезапным и отчетливым пренебрежением.

— У него испанская фамилия.

— Да они все одинаковые. Это же совершенно очевидно. Нашей стране это как нож в спину.

— От мексиканцев?

— Мексиканцы — это только кончик ножа.

— Значит, вы ждали того же от Гектора?

— Вы были в тех странах?

— В Латинской Америке?

— В любых странах, где царит жара.

— Боюсь что нет, Карл.

— Дрянные земли, все до последней. Мексика, Никарагуа, Колумбия, Бразилия, Пуэрто-Рико… дрянь, все как одна, и выходцы оттуда дрянь.

— И Гектор?

— Дрянь!

Мюллер уставился на присыпанную пеплом решетку камина с таким лицом, словно дрянь была именно там.

Гурни около минуты молча ждал, чтобы страсть в собеседнике улеглась. Плечи Мюллера постепенно опустились, а хватка на ручках кресла ослабла. Он закрыл глаза.

— Карл?

— Да? — Глаза вновь открылись. Лицо его утратило всякое выражение.

Гурни тихо спросил:

— У вас были причины полагать, что между вашей женой и Флоресом происходит что-то неподобающее?

Мюллер выглядел озадаченным.

— Как, говорите, вас зовут?

— Дэйв. Дэвид Гурни.

— Дэвид! Какое забавное совпадение! Вы знали, что это мое второе имя?

— Нет, Карл, не знал.

— Я — Карл Дэвид Мюллер, — произнес он, глядя куда-то перед собой. — Карл Дэвид. Мама часто говорила: Карл Дэвид Мюллер, а ну ступай в свою комнату. Карл Дэвид Мюллер, ну-ка веди себя хорошо, а не то Санта-Клаус не принесет тебе подарок. Слушай меня хорошенько, Карл Дэвид…

Он поднялся из кресла, выпрямил спину и повторял свое полное имя правдоподобным женским голосом и с таким напором, словно у этого голоса, произносящего его имя, была власть открыть дверь в другой мир. Затем он развернулся и вышел из комнаты.

Гурни услышал, как открывается входная дверь.

Мюллер стоял и держал ее нараспашку.

— Спасибо, что навестили, — произнес Мюллер бесцветным тоном. — Вам пора. Я иногда забываю… вообще-то я не должен пускать людей в дом.

— Благодарю вас, Карл. Спасибо за ваше время, — сказал Гурни. Странный эпизод психотической декомпенсации его озадачил и смутил, но он решил сделать, как Мюллер просит, и не создавать лишнего стресса, а дойти до машины и вызвать медиков.

Но по дороге к машине Гурни подумал, что все же лучше убедиться, что с Мюллером все в порядке. Он вернулся к особняку в надежде убедить хозяина снова пустить его, но дверь оказалась приоткрыта. Гурни на всякий случай все равно постучал. Ответа не последовало. Он заглянул в дом и увидел еще одну приоткрытую дверь. Тогда он зашел в холл и позвал как можно более вежливым голосом:

— Мистер Мюллер? Карл? Это Дэйв. Вы здесь, Карл?

Тишина. Но теперь стало понятно, что жужжащий звук с отчетливыми металлическими нотками, а также рождественский гимн доносились как раз из-за этой двери, которая в прошлый раз была закрыта. Гурни подошел и слегка толкнул ее носком ботинка. Перед ним оказалась лестница, ведущая в подвал и залитая тусклым светом.

Гурни осторожно пошел вниз. Пройдя несколько ступенек, он снова позвал:

— Мистер Мюллер! Вы внизу?

Детское сопрано запело гимн:

  • Придите к Младенцу,
  • Верные, с весельем!
  • Придите скорее к Нему в Вифлеем!

С лестницы можно было разглядеть только небольшую часть подвала. Гурни видел, что пол выложен обычной виниловой плиткой, а стены отделаны сосновыми панелями, совсем как миллионы других американских подвалов. Почему-то эта обыкновенность его приободрила. Но когда он спустился до конца и повернулся лицом к источнику света, его посетило совсем другое чувство.

В дальнем углу стояла огромная наряженная елка с верхушкой, упирающейся в потолок трехметровой высоты. Помещение освещали сотни огоньков ее гирлянды. С ветвей свисали разноцветная мишура, сосульки из фольги и бесчисленные стеклянные игрушки всех традиционных форм — от простых шариков до выдувных ангелочков. Воздух в подвале был наполнен ароматом хвои.

Возле елки у здоровенной платформы размером с два теннисных стола стоял Карл Мюллер. В руках у него был металлический ящичек с двумя рычагами, а на платформе по искусственному холмистому ландшафту с лесами и реками, вдоль крохотных деревушек и ферм мчался маленький поезд, со свистом проносясь сквозь тоннели в игрушечных горах и выписывая бесконечные восьмерки — снова, снова и снова.

В глазах Мюллера, глубоко утопленных в обвисшую плоть лица, отражались разноцветные огоньки. Он напомнил Гурни ребенка с прогерией — странной болезнью, которая превращает детские черты в старческие.

Гурни вернулся наверх. Он решил сходить к Эштону и расспросить его о состоянии Мюллера. Судя по елке и игрушечной железной дороге, это не было спонтанным срывом, требующим немедленного врачебного вмешательства, а происходило давно и систематически.

Он аккуратно закрыл тяжелую входную дверь, не трогая замок. Когда он возвращался по мощеной тропинке к своему «универсалу», то увидел, что прямо за его внедорожником припарковался винтажный «Ленд Ровер», из которого выбиралась престарелая дама.

Открыв заднюю дверь машины, она произнесла несколько отрывистых команд и наружу выскочил огромный эрдельтерьер.

Женщина, как и ее собака, выглядела одновременно аристократичной и жилистой. В ней чувствовалась удивительная бодрость, контрастная болезненной вялости Мюллера. Она уверенной походкой направилась навстречу Гурни, в одной руке держа короткий поводок своего пса, а в другой — трость, которая выглядела скорее как аксессуар, чем приспособление для помощи при ходьбе. На половине пути она вдруг остановилась, уперевшись тростью в землю с одной стороны и подозвав к себе собаку с другой, тем самым преграждая Гурни дорогу.

— Я — Мэриан Элиот, — объявила она тоном, которым обычно говорят: «Встать, суд идет!»

Гурни видел это имя в списке соседей Эштона, которых опрашивали люди из бюро криминальных расследований.

— Кто вы? — спросила она требовательно.

— Моя фамилия Гурни. Почему вы интересуетесь?

Она покрепче вцепилась в свою длинную, видавшую виды трость, словно в скипетр, и Гурни подумал, что при необходимости она могла послужить оружием. Эта женщина привыкла задавать вопросы, а не отвечать на них, и было бы ошибкой вызвать у нее презрение, поскольку тогда она бы ничего не рассказала.

Она сощурилась.

— Что вы здесь делаете?

— Я бы поддался искушению и ответил, что это не ваше дело, но я вижу, что вами движет беспокойство за мистера Мюллера.

Он не был уверен, что угадал с градусом надменности, пока она не перестала рассматривать его и не спросила:

— С ним все в порядке?

— Смотря что вы считаете порядком.

В ее взгляде мелькнуло нечто, подсказавшее Гурни, что она прекрасно поняла смысл каламбура.

— Он у себя в подвале, — пояснил Гурни.

Она поморщилась и кивнула, о чем-то задумавшись.

— С паровозиком? — уточнила она уже не таким надменным тоном.

— Да. С ним это часто?

Она внимательно посмотрела на набалдашник своей трости, словно там могла оказаться какая-нибудь полезная информация, и не проявила ни малейшего намерения ответить на вопрос Гурни. Он решил зайти с другой стороны.

— Я участвую в расследовании по делу Перри. Ваше имя было в списке свидетелей — насколько понимаю, вас допрашивали в мае, после убийства.

Мэриан презрительно хмыкнула.

— Тоже мне допрос. Первый раз со мной разговаривал… сейчас, сейчас вспомню его имя… старший следователь Хардсон? Хардни? Хард-что-то-там. Грубоватый, но далеко не глупый. Удивительное сочетание — это было все равно что встретить разумного носорога. К сожалению, он куда-то пропал, и его заменили неким Пляттом или Клаттом. Этот был немного поучтивее, но сильно глупее. Мы поговорили совсем коротко, чему я была безумно рада. Когда я встречаю подобных персонажей, я, знаете, начинаю страшно сочувствовать всем их бывшим учителям, которым приходилось такое терпеть с сентября по июнь.

Этот комментарий заставил Гурни вспомнить приписку возле имени Мэриан Элиот: «Профессор философии Принстонского университета. На пенсии».

— Отчасти в этом причина моего визита, — сказал Гурни. — Меня попросили повторно опросить несколько человек, чтобы узнать побольше деталей, которые помогли бы понять, что именно произошло.

Она удивленно вскинула брови.

— Как это «что именно»? Разве есть разные версии?

Гурни пожал плечами.

— Без некоторых подробностей достоверной картины не складывается.

— Я думала, что все известно, кроме местонахождения кровожадного мексиканца и жены Карла… — произнесла она. Казалось, что ее одновременно интригует и раздражает, что действительность может не соответствовать ее представлениям. Эрдельтерьер все это время сидел рядом и внимательно слушал, словно понимал, о чем речь.

Гурни предложил:

— Может быть, побеседуем где-нибудь в другом месте?

Глава 19

Трагедия Франкенштейна

Мэриан Элиот предложила продолжить разговор у себя дома, который оказался ровно через дорогу, в сотне метров от особняка Мюллера, если спуститься по склону. Однако разговор состоялся не в доме, а, скорее, на подъезде к дому, где Мэриан попросила Гурни помочь ей разгрузить багажник «Ленд Ровера», где лежали мешки с торфом и удобрениями.

Она сменила свою трость на тяпку и встала у розовых кустов неподалеку от машины. Пока Гурни складывал мешки в тележку, Мэриан потребовала рассказать в точности, чем он занимается в рамках расследования, а также сообщить свое место в порядке подчиненности. Он объяснил, что работает консультантом, что его наняла мать жертвы и что он не имеет отношения к официальному расследованию. Мэриан на это скептически прищурила глаза и поджала губы.

— Не понимаю, что это значит.

Гурни решил рискнуть и ответить прямо.

— Я вам объясню, если вы обещаете держать эту информацию при себе. Я занимаюсь этим делом без одобрения официального бюро. Если вас интересует мой опыт в отделе расследования убийств, можете позвонить разумному носорогу и расспросить его — его, кстати, зовут Джек Хардвик.

— Ясно! Ну что ж, удачи вам не влипнуть с этим неофициальным расследованием. Можете подвезти тележку вот сюда?

Гурни воспринял это как приятие ситуации и еще три раза возил мешки от «Ленд Ровера» к розовым кустам. После третьего раза она наконец предложила ему присесть рядом на кованой скамейке, покрытой белой эмалью, под разросшейся яблоней.

Она села так, чтобы все время смотреть на него.

— Ну, без чего у вас, говорите, картина не складывается?

— Мы до этого еще дойдем. Сперва хочу попросить вас помочь мне кое-что понять, — сказал Гурни, старательно балансируя между самоуверенностью и вежливостью, ориентируясь на ее позу и другие невербальные реакции. — Для начала не могли бы вы описать доктора Эштона буквально парой фраз?

— Даже пытаться не стану. Он не из тех людей, которых можно уложить в пару фраз.

— Значит, он сложный человек?

— Предельно!

— Какую черту его характера вы бы назвали главной?

— Невозможно выбрать.

Гурни подумал, что проще всего спровоцировать Мэриан Элиот разговориться, если перестать настаивать.

Он откинулся на спинку скамейки и принялся молча рассматривать ветви яблони, изогнутые из-за многолетней обрезки.

Через минуту она действительно заговорила.

— Я вам кое-что расскажу про Скотта, про один его поступок, а вы уж сами решайте, говорит ли это что-нибудь о его характере, — последнее слово она произнесла с некоторой брезгливостью, как бы подразумевая, что люди не измеряются такими примитивными понятиями. — Когда Скотт еще учился в колледже, он написал книгу, которая принесла ему известность в определенных ученых кругах. Она называлась «Ловушка эмпатии». Там излагалась теория, со всей соответствующей психологической и биологической аргументацией, что эмпатия — результат нарушенного восприятия границ и что когда людям кажется, будто они «чувствуют» друг друга, в действительности они находятся во власти заблуждения. Вывод следовал такой: мы заботимся друг о друге только потому, что в какой-то момент случается сбой и мы перестаем различать себя и другого человека. В доказательство этой теории Скотт провел простой эксперимент: несколько участников наблюдало, как человек чистит шкурку с яблока и в какой-то момент как бы случайно режет себе палец. Реакцию участников снимали на видеокамеру. Почти все инстинктивно поморщились, увидев, как он порезался. Из сотни участников всего двое никак не отреагировали, и, когда их прогнали через психологическое тестирование, они по всем показателям вышли психопатами. Идея Скотта заключалась в том, что когда мы автоматически вздрагиваем, увидев, как другой испытывает боль, это происходит по причине изъяна в нашем мозгу. И мозг психопата в сравнении с мозгом обычного человека — совершенен, поскольку психопат в любой ситуации удерживает границу между собой и окружающими, а также не путает собственные нужды с нуждами других людей и, следовательно, не испытывает потребности в благополучии кого бы то ни было внешнего.

Гурни улыбнулся.

— Такое заявление наверняка повлекло бурную реакцию.

— Еще какую! Правда, отчасти Скотт спровоцировал бурю выбором слов: «совершенный мозг», «несовершенный мозг». Некоторые рецензенты писали, что его формулировки выдают в нем самом филиграннейшего социопата, — произнесла Мэриан, сверкая глазами. — Лично я думаю, что он на то и рассчитывал. У него была такая цель — привлечь к себе внимание. И вот — всего в двадцать три года его имя стало самым громким в сообществе.

— Значит, он умен и знает как…

— Постойте, это еще не конец истории, — перебила она. — Несколько месяцев спустя после выхода книги и последовавших за этим споров вышла другая книга, представлявшая собой по сути разоблачение «Ловушки эмпатии». Эта книга называлась «Душа и сердце». Она была хорошо написана и безжалостно громила все аргументы Скотта. Основной ее идеей было то, что главным в человеческой жизни является любовь, а так называемая, по выражению Скотта, порозность границ — это ключевой компонент в любых человеческих отношениях. Ученое сообщество разделилось на два лагеря, на обе книги как из пулемета строчили рецензии и отзывы. Исключительно страстная была словесная перестрелка, — она прислонилась к ручке скамейки и посмотрела на Гурни.

— Я так понимаю, что и это еще не все? — произнес он.

— Верно понимаете. Спустя год выяснилось, что вторую книгу тоже написал Скотт, — помолчав, она спросила: — Что вы об этом думаете?

— Пока не знаю, что думать. А как к этой новости отнеслись в сообществе?

— Возмутились! Все думали, что их разыграли! В общем-то, так оно и было. Но при этом обе книги были написаны так, что не к чему придраться. Обе представляли собой полноценный научный труд.

— И он их написал, просто чтобы привлечь к себе внимание?

— Да нет же! — рявкнула она. — Конечно, нет! Просто интонация была такой. Чтобы казалось, будто два автора соревнуются, кому достанется больше внимания. У Скотта была другая цель, гораздо более глубокая. Он хотел донести до читателя важную мысль: каждый должен сам решить, где правда.

— То есть вы бы сказали, что Эштон — умный человек?

— Он человек блестящего ума. Незаурядный, непредсказуемый. Умеет слушать, быстро схватывает… Но при этом он трагический персонаж.

У Гурни возникло стойкое ощущение, что, невзирая на седьмой десяток, Мэриан Элиот не на шутку влюблена в человека почти на тридцать лет младше. Но, вне всяких сомнений, она бы никогда и никому в этом не призналась.

— «Трагический» в свете того, что случилось в день его свадьбы?

— Не только. Убийство его невесты — лишь часть общей картины. Задумайтесь о мифических архетипах, которые лежат в основе этой истории, — произнесла она и замолчала, как бы предлагая Гурни подумать над этим.

— Не уверен, что понял вашу мысль.

— Ну как же? Золушка, Пигмалион, Франкенштейн…

— Вы говорите об отношениях Эштона с Гектором Флоресом?

— Конечно, — она улыбнулась, как учительница, поощряющая понятливого ученика. — Все начиналось по классике: в деревне появляется незнакомец. Голодный, холодный, безработный. Местный землевладелец, человек знатный, нанимает его на работу, обеспечивает ему кров, дает разные поручения… Обнаружив, что работник смышленый, доверяет ему все больше, фактически открывает ему двери в новую жизнь. Таким образом, безнадежный бедняк обретает символическое богатство. Это в чистом виде «Золушка», если исключить гендерный и романтический компоненты. Однако если рассматривать сагу об Эштоне и Флоресе более широко, то «Золушка» — всего лишь первый акт, после которого парадигма меняется и доктор Эштон становится одержим идеей превратить своего подмастерье в нечто большее, раскрыть его потенциал до конца, оживить в Гекторе Флоресе тот идеал, который он в нем видел. Он покупал ему книги, потом купил компьютер, советовал учиться по разным курсам в Интернете. Часами занимался его образованием, подталкивая его к желаемому совершенству. Это не прямое повторение истории с Пигмалионом, однако аналогия однозначно прослеживается. Вот вам второй акт. А третий — это история Франкенштейна. Эштон мечтал создать идеального человека, но оказалось, что Флорес — носитель худшего из людских пороков и превратил жизнь своего создателя в сущий ад.

Гурни терпеливо кивал, удивляясь не только находчиво приведенным мифическим параллелям, но и убежденности Мэриан Эллиот в том, что эти параллели имеют огромное значение. В ее глазах блестела уверенность и еще что-то, похожее на торжество. Гурни задумался, было ли это как-то связано с трагедией или же это была разновидность академической удовлетворенности собственной проницательностью.

За возникшую паузу ее возбуждение поутихло. Она спросила:

— Что вы хотели узнать у Карла?

— Например, почему у него в доме порядок, а снаружи нет, — ответил он полушутя, но она отреагировала всерьез.

— Я относительно регулярно посещаю Карла. Он сам не свой с тех пор, как пропала Кики. Можно понять. Пока я в доме, я раскладываю вещи по местам — это ведь не сложно, — она бросила взгляд в направлении дома Мюллера, который был скрыт за деревьями. — Вообще-то он неплохо справляется. Лучше, чем может показаться со стороны.

— Вы слышали его рассуждения о латиноамериканцах?

Она с досадой вздохнула.

— Позиция Карла на этот счет мало отличается от шаблонных тезисов, продвигаемых некоторыми политиками в ходе предвыборных кампаний.

Гурни вопросительно посмотрел на нее.

— Я знаю, он чересчур горячится по этому поводу, но в общем-то… в общем-то, если учесть, что его жена… — она растерянно замолчала.

— У него наряжена елка в сентябре. И он слушает рождественские гимны.

— Это его успокаивает, — ответила она и поднялась, снова взяв в руки тяпку, которая все это время лежала у ствола яблони. Затем она кратко кивнула, что, по-видимому, означало конец разговора. Ей почему-то не нравилось обсуждать помешательство Карла. — У меня много дел. Удачи в вашем расследовании, мистер Гурни.

Он про себя отметил, что она либо забыла про свой вопрос о недостающей для полноты картины информации, либо предпочла оставить его в покое.

Эрдельтерьер, будто почуяв смену настроения хозяйки, появился из ниоткуда и сел рядом с ней.

— Спасибо за ваше время и за ваши соображения, — произнес Гурни. — Я надеюсь, что когда-нибудь мы еще пообщаемся.

— Не могу обещать. Я на пенсии, но у меня довольно плотный график.

Она повернулась к розовому кусту и принялась ожесточенно рубить тяпкой подсохший грунт, словно усмиряя демона.

Глава 20

Владение Эштона

Большинство домов на Бэджер-Лейн были большими и старыми — либо хорошо сохранившимися, либо тщательно отреставрированными вплоть до сложных деталей. В результате поселение излучало атмосферу импозантной элегантности, вызывавшей у Гурни отторжение, за которым, как он подозревал, стояла зависть. Особняк Эштона оказался роскошным даже по завышенным меркам остальной Бэджер-Лейн. Это был безупречно ухоженный двухэтажный фермерский дом из камня нежно-желтого цвета, окруженный дикими розами, большими клумбами, переходящими в газон, и увитыми плющом навесами над тропинками, соединявшими различные зоны зеленой поляны перед постройкой. Гурни припарковался у мощеной дороги, ведущей к гаражу, который агент по недвижимости назвал бы «каретным сараем». Посреди поляны возвышался павильон, в котором на свадьбе размещался оркестр.

Гурни вышел из машины и застыл на месте, пораженный витавшим в воздухе запахом. Не успел он его узнать, как из задней части главного дома вышел человек с пилой для обрезки веток. Это был Скотт Эштон, одетый в дорогую одежду для загородного отдыха: брюки из донегальского твида и сшитая на заказ рубашка из фланели. Он не проявил ни радушия, ни недовольства при виде Гурни.

— Вы вовремя, — произнес он ровным, довольно безличным голосом.

— Спасибо, что согласились встретиться, доктор Эштон.

— Хотите зайти внутрь? — спросил Эштон, и это был именно вопрос, а не приглашение.

— Я бы предпочел сперва осмотреть территорию, где находится домик садовника, если не возражаете. Также меня интересуют патио и столик, за которым вы сидели, когда пуля разбила чашку.

Эштон жестом предложил Гурни следовать за собой. Они прошли по тропинке под увитым плющом навесом, соединявшим гараж и подъезд к нему с главным газоном. По этой тропинке гости проходили на свадебный прием. Гурни испытал одновременно чувство узнавания и растерянность: павильон, домик, задний фасад главного здания, мощеное патио, клумбы, деревья — все было, как на записи, но казалось опустошенным из-за смены сезона, безлюдности и тишины. Экзотический запах, который чувствовался у входа во владения, здесь был сильнее. Гурни спросил, чем пахнет. Эштон махнул рукой в сторону клумб вдоль патио:

— Ромашка, ветреница, мальвы, бергамот и пижма с самшитом. Насыщенность тех или иных запахов зависит от направления ветра.

— У вас, должно быть, новый садовник?

Лицо Эштона помрачнело.

— Вы спрашиваете, нанял ли я человека на место Флореса?

— Насколько я понял, он вел хозяйство почти целиком.

— Я так и не нашел ему замены.

Эштон опустил взгляд на пилу, которую держал в руке, и невыразительно улыбнулся.

— Приходится вести хозяйство самому, — он повернулся к патио и добавил: — Вон столик, который вы хотели осмотреть.

Он проводил Гурни к проходу в невысокой каменной стене, за которой у заднего входа в дом стоял кованый столик с парой сочетающихся по стилю стульев.

— Желаете присесть? — и снова это было вопросом, а не приглашением.

Гурни сел на стул, с которого были лучше видны места, запомнившиеся ему по записи. В дальней части патио что-то шевельнулось. Там оказался старик в коричневом кардигане и с палкой в руках. Он сидел на низенькой скамейке, прислонившись к нагретой солнцем стене дома, и слегка покачивал палкой, словно метрономом. У него были редеющие седые волосы, желтоватая кожа и растерянный взгляд.

— Это мой отец, — сказал Эштон, усаживаясь напротив Гурни.

— Приехал вас навестить?

Подумав, Эштон кивнул:

— Да. Навестить.

Гурни вопросительно посмотрел на него.

— Последние два года он живет в частном санатории. У него деменция и афазия.

— То есть он не разговаривает?

— Уже почти год.

— И вы его привезли к себе, потому что соскучились?

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Этот роман – одна неделя из жизни разных людей. У каждого из них своя история, но судьбы причудливо ...
Книгу молодого талантливого писателя Ильдара Абузярова составляют оригинальные истории с увлекательн...
В книге обобщен личный опыт автора и проверенные методики – как педагогов, так и простых родителей. ...
Знание использования ароматов позволяет управлять своим настроением и настроениями своих близких. На...
Перед вами собрание эссе Сьюзен Сонтаг, сделавшее ее знаменитой. Сонтаг была едва ли не первой, кто ...
Дорогой читатель, если ты хочешь увидеть взгляд этой мужественности в зеркале, почувствовать в себе ...