Зажмурься покрепче Вердон Джон
— Ты и есть псих, — улыбнулся Гурни, параллельно вспоминая, что за десять месяцев работы над делом Меллери отношение Хардвика к капитану Роду Родригесу из презрительного стало исполненным яда.
— Может, и так, — пробормотал Хардвик. — Не зря же все на этом сходятся, — он повернулся к окну и снова посмотрел на серый пейзаж. Стало еще темнее — теперь северная гряда на фоне неба казалась почти черной.
Гурни посетила догадка, что Хардвик, вопреки обычному, хочет заговорить о чем-то личном. Его как будто что-то мучило. Но приоткрывшаяся было дверь в мир личных переживаний Хардвика тут же закрылась. Глаза его сверкнули знакомым сардоническим блеском.
— Насчет пресловутых четырнадцати минут. А вдруг их было не совсем четырнадцать? Что на этот счет говорит твоя эпическая прозорливость? — он уселся на дальнюю от Гурни ручку дивана и продолжил, обращаясь к кофейному столику как к посреднику. — С моментом, когда начался отсчет, все понятно. Джиллиан зашла в домик и была еще жива. Девятнадцать минут спустя, когда Эштон открыл дверь ключом, она уже сидела на стуле отдельно от своей головы, которая лежала на столе, — он снова поморщил нос и уточнил: — Каждая из двух частей была в собственной, отдельной луже крови.
— Почему девятнадцать, а не четырнадцать?
— Через четырнадцать минут в дверь постучалась официантка, и ей никто не ответил. Логично предположить, что в этот момент жертва была уже мертва.
— Есть другие версии?
— Ну, например, она могла быть жива, но рядом Флорес махал мачете и требовал, чтобы она не смела пикнуть.
Гурни попытался это представить.
— Ты бы на что поставил? — спросил Хардвик.
— В каком смысле?
— Ну, на то, что он отхряпал ей башку до или после отметки в четырнадцать минут?
«Отхряпал ей башку». Гурни вздохнул и подумал, что этот обмен — Хардвик ехидствует, собеседник морщится — повторяется, должно быть, всю его жизнь. Вероятно, все началось с обычного шутовства, которое обострилось до цинизма из-за работы в полиции, а со временем стало естественной реакцией на жизнь в целом — из-за возраста, трудностей на работе и идеологической несовместимости с шефом.
— Так чего? — переспросил Хардвик. — На что ставишь?
— Я почти уверен, что ее убили до первого стука в дверь. Скорее всего, задолго до. Возможно, даже в течение первых двух минут после того, как она зашла в домик.
— Объясни.
— Чем быстрее убийца покончил с делом, тем больше у него было времени избавиться от мачете, сделать то, что сбило собаку со следа, и сбежать до появления копов.
Хардвик скептически прищурился, но это было его обычной гримасой, не всегда означавшей именно сомнение.
— То есть ты думаешь, что он все спланировал заранее?
— Я бы предположил, что да. А ты?
— Да так и сяк что-то не сходится.
— Например?
Хардвик покачал головой.
— Нет, сперва объясни, почему ты думаешь, что он все спланировал.
— Ты обратил внимание на положение головы?
— А что в нем особенного?
— Ты сказал, что голова лежала лицом к телу, и диадема была на месте. Мне кажется, что это неслучайная расстановка, которая что-то значила лично для убийцы или являлась посланием кому-то из свидетелей. Такое не делают в горячке и на бегу.
Хардвик скривился, будто от приступа изжоги.
— Идея, что убийца все продумал заранее, меня смущает, потому что жертва сама к нему пошла. Откуда Флорес мог знать наверняка, что она придет?
— Откуда ты знаешь, что они не договорились заранее?
— Она же сказала Эштону, что идет уговаривать Флореса выйти к гостям.
Гурни улыбнулся, дожидаясь, когда Хардвик сам сообразит.
Хардвик смущенно прокашлялся.
— Думаешь, она наврала и пошла в домик по другой причине? Что они с Флоресом о чем-то там добазарились заранее? Гости, свадебный тост — просто предлог?.. Но это же все домыслы. Их нечем подкрепить.
— Если убийство было спланированным, то все примерно так и было.
— А если не было спланированным?
— Джек, как ты выражаешься, «без вариантов». Это не спонтанное преступление, а продуманное высказывание. Неясно, кому оно адресовано и как его расшифровать, но это определенно послание.
Хардвик снова поморщился, но дальше спорить не стал.
— Кстати о посланиях, мы нашли непонятное сообщение в мобильнике жертвы. Получено за час до гибели. «Я написал тебе про все причины». По данным оператора, отправлено с телефона Флореса, но в подписи почему-то значилось «Эдвард Валлори». Это имя тебе ни о чем не говорит?
— Нет.
В комнате между тем стало темно, и они едва различали друг друга, сидя на разных концах дивана. Гурни включил настольную лампу.
Хардвик снова с силой потер лицо обеими ладонями.
— Знаешь что… пока не забыл… есть одна мелочь, которую я там заметил и потом вспомнил за отчетом судмедэксперта. Может, пустяки, но… короче, кровь, что была на теле, на туловище, — она была вся на дальней стороне.
— Как это — на дальней?
— На противоположной от той, где Флорес махал мачете.
— И что это значит?
— Да черт его… Иногда увидишь что-нибудь на месте убийства, и оно въедается в память. Начинаешь прокручивать в голове — чем это объясняется, что там происходило…
Гурни пожал плечами.
— Это на автопилоте происходит. Работа такая.
— Так вот я обратил внимание, что кровь из сонных артерий почему-то вся оказалась на дальней части тела, хотя туловище сидело прямо, как бы опираясь на ручки стула. Непонятно. С каждой стороны у нас по одной артерии, да? Вот как могло получиться, что вся кровь оказалась только с одной стороны?
— У тебя есть версии?
Хардвик на секунду брезгливо оскалился.
— Я так представляю, что Флорес схватил ее одной рукой за волосы, а другой замахнулся мачете и отрубил ей голову, как и пишет судмедэксперт.
— И что?
— А потом он держал отрезанную голову как бы под углом, приложив ее к пульсирующей шее. То есть, использовал ее, чтобы защитить себя от крови. Чтобы, значит, не запачкаться.
Гурни медленно кивнул.
— Поведение классического социопата.
Хардвик кивнул.
— Не то чтобы у меня были какие-то иллюзии насчет его психики… но вот эта практичность… предусмотрительность такого масштаба, что не дала сбоя даже в такой ситуации… Мороз по коже. Это не просто хладнокровие, это жидкий азот в венах.
Гурни тоже кивнул. Он отлично понимал, к чему клонит Хардвик. Несколько долгих секунд оба сидели молча, в задумчивости.
— Меня тоже один пустяк беспокоит, — признался Гурни. — Ничего кровавого, просто непонятный момент.
— Выкладывай.
— Список приглашенных на свадьбу.
— Тебя смущает, что там были сливки сливок из Нью-Йорка?
— Скажи мне, ты помнишь хотя бы одного человека в возрасте младше тридцати пяти? Я на записи таких не заметил.
Хардвик моргнул и нахмурился, словно копаясь в картотеке внутри головы.
— Да нет, пожалуй, я тоже не заметил. Ну и что?
— То есть двадцатилетних не было?
— Если не считать официанток, то нет, никого. И?
— Получается, что на свадьбе не было друзей невесты.
Глава 11
Доказательства на столе
Хардвик уехал перед рассветом, отказавшись от не слишком искреннего предложения задержаться на ужин. Он оставил Гурни копию диска, а также копии материалов, которые успел собрать, пока его не сняли с дела, и заодно копии отчетов периода работы Арло Блатта. Гурни это озадачило. Хардвик всерьез рисковал, дублируя полный комплект документов, вынося их за пределы участка и вручая их третьему лицу без должных полномочий.
Что им двигало?
Простейшим предположением было, что Хардвик хотел утереть нос начальнику, сдвинув дело с мертвой точки при помощи Гурни. Но разве это стоило такого риска? Возможно, полный ответ находился где-то в материалах дела. Гурни разложил их под люстрой на обеденном столе, где в темное время суток было лучшее освещение в доме.
Он разложил пухлые папки с отчетами и прочие документы в несколько стопок в зависимости от их содержания, а в каждой из стопок рассортировал материалы в хронологическом порядке.
Объем информации был устрашающий: акты и отчеты о происшествии, шестьдесят два резюме по свидетельским интервью, транскрипты размером от одной до четырнадцати страниц, расшифровки телефонных записей, фотографии с места преступления, распечатки стоп-кадров со свадебной видеозаписи, поминутное детальное описание по форме «Программы предотвращения насильственных преступлений» на тридцать шесть страниц, фоторобот Гектора Флореса, доклады судмедэкспертов, описи улик, комментарий лаборатории к анализу ДНК по образцу крови жертвы, отчет отряда К-9, список приглашенных на свадьбу с контактной информацией и кратким обозначением характера знакомства с жертвой и/или Скоттом Эштоном, зарисовки и аэрофотоснимки усадьбы Эштонов, зарисовки интерьера домика с точными размерами главной комнаты, биографические сводки и, наконец, диск, который Гурни смотрел вместе с Хардвиком.
К моменту, когда он сумел все это рассортировать в хоть сколько-то удобном для работы виде, было уже почти семь вечера. Сначала он удивился, но потом вспомнил, не без некоторой горечи, что время всегда шло незаметно, если его ум работал на полную катушку, а это происходило всякий раз, как перед ним было дело, требующее разгадки. Мадлен однажды сказала, что вся его жизнь свелась к единственной одержимости: разгадывать причины чужих смертей.
Он взял ближайшую папку. Это был набор отчетов с места преступления по результатам поиска улик. В верхнем отчете описывались окрестности садового домика, в следующем — зримая обстановка интерьера. Краткость второго описания поражала. В домике не было обычных мест и предметов, где криминалисты собирают улики. Никакой мебели, кроме стола, где лежала голова убитой, стула с ручками, где было усажено ее тело, и еще одного аналогичного стула напротив. Ни мягкой мебели, ни кровати, ни одеяла, ни ковров. Не менее странным было отсутствие одежды в шкафу, а также отсутствие одежды и обуви где-либо еще в домике, за одним специфичным исключением: под окном стояла пара резиновых калош, которые обычно надевают поверх обычных ботинок. Это было то самое окно, сквозь которое, по всей видимости, сбежал преступник, и, следовательно, это была та самая обувь, которую дали собаке, чтобы взять его след.
Гурни повернулся в кресле к французским дверям и уставился на пастбище, перебирая в уме догадки. Особенности и сложности этого дела — как сказал бы Шерлок Холмс, его «уникальный портрет» — множились на глазах, создавая, словно электрический поток, магнитное поле, которое неумолимо притягивало его, распаляя желание распутывать клубок деталей, к которым нормальные люди испытывают естественное отвращение.
Его размышления прервал скрип боковой двери. Гурни уже год как забывал капнуть на петли маслом.
— Мадлен?
— Привет, — она зашла на кухню с шестью тяжелыми пакетами из супермаркета, по три в каждой руке, и взвалила все на столешницу, после чего снова вышла.
— Тебе помочь?
Она не ответила. Боковая дверь снова скрипнула, а спустя минуту звук повторился, и Мадлен вернулась со второй порцией пакетов, которые также положила на столешницу. Тогда она наконец сняла свою смешную перуанскую шапку фиолетово-зелено-розовых оттенков с болтающимися «ушками», которая всегда придавала немного шутовской оттенок всему, что она говорила или делала.
Гурни почувствовал, как у него дергается левое веко. Это был такой отчетливый тик, что он за последние месяцы несколько раз подходил к зеркалу, чтобы убедиться, что его не видно внешне. Он хотел спросить у жены, куда она ездила, помимо супермаркета, но опасался, что она уже рассказывала, а дать ей понять, что он не помнит, было бы стратегической ошибкой. Мадлен считала, что забывчивость, равно как плохой слух, — результат невнимательности. Возможно, она была права, потому что за двадцать пять лет работы в нью-йоркской полиции он ни разу не забыл прийти на допрос свидетеля, ни разу не пропустил судебное разбирательство, и из его ума ни разу не вылетело что-то важное о свидетелях — как они выглядели, что говорили. Он прекрасно помнил все, что имело хоть какое-то значение по работе. Было ли в его жизни хоть что-то, сравнимое по важности с работой? Если не столь же важное, то хотя бы сравнимое? Родители? Жены? Дети?..
Когда умерла его мать, он почти ничего не почувствовал. Хуже того: он испытал холодное, эгоистичное облегчение. Для него это было избавлением от обузы, упрощением жизни. Когда от него ушла первая жена, это тоже было избавление — от препятствия, от бремени необходимости считаться с трудным человеком. Приятная свобода.
Мадлен подошла к холодильнику и принялась доставать стеклянные контейнеры с остатками вчерашней и позавчерашней еды. Она выставила их в ряд на столешнице рядом с микроволновкой — их оказалось ровно пять. Она поочередно сняла с них крышки. Гурни наблюдал за ней с другой стороны кухонного островка с раковиной.
— Ты уже ел? — спросила она.
— Нет, тебя ждал, — соврал он.
Она перевела взгляд на разложенные документы и подняла бровь.
— Хардвик оставил, — пояснил Гурни как можно более будничным тоном. — Попросил глянуть…
Мадлен посмотрела на него, и ему показалось, что она расшифровывает его мысли. Он поспешил продолжить:
— Это материалы дела об убийстве Джиллиан Перри, — помолчав, он добавил: — Вообще-то я не знаю, чем мои соображения кому-то помогут, но… Я обещал почитать и как-нибудь на все это отреагировать.
— И на нее тоже?
— На кого?
— На Вэл Перри. На нее ты тоже обещал как-нибудь отреагировать? — спросила она с ядовитым равнодушием, которое скорее подчеркивало, а не скрывало ее озабоченность.
Гурни уставился в миску с фруктами на гранитном островке у раковины, уперевшись руками в холодную поверхность. Несколько фруктовых мушек, растревоженных его присутствием, поднялись со связки бананов, полетали неаккуратными зигзагами над миской, а потом вновь опустились на бананы, сливаясь с темными пятнами.
Он старался говорить спокойно, но полностью избежать укоризненной интонации не удалось:
— Мне кажется, тебя беспокоят твои домыслы, а не реальность.
— Это мой домысел, что ты решил ввязаться в это приключение на полную катушку?
— Мадлен, ну сколько раз повторять? Я никому ничего не обещал, и я не принимал никакого решения во что бы то ни было ввязываться. Я собираюсь изучить материалы дела и все.
Мадлен бросила на него взгляд, значение которого он не смог толком понять — в нем было и понимание, и нежность, и грусть.
Она принялась надевать крышки обратно на стеклянные контейнеры. Он молча наблюдал, пока она не начала убирать их обратно в холодильник.
— Не будешь есть?
— Прямо сейчас не хочется. Схожу в душ. Может, взбодрюсь, и тогда поужинаю. А если нет, значит, лягу пораньше, — проходя мимо стола, заваленного бумагами, она добавила: — Ты же это уберешь, чтобы завтра не бросалось в глаза гостям?
Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты, а спустя полминуты он услышал, как закрывается дверь ванной.
Гости? Завтра? Черт!
А ведь Мадлен ему говорила, кто-то действительно собирался прийти на ужин. Только эта информация, как и все остальное неважное, попала прямиком в мусорную корзину его памяти.
Что с тобой? Неужели в твоей голове не осталось места для обычной жизни? Для простой, человеческой жизни, какой живут обычные люди, о которой они беседуют при встрече? Хотя — было ли в тебе изначально для этого место? Может, ты всегда был таким? Может, жизнь здесь, в уединении, вдали от рабочей нервотрепки и удобных поводов не участвовать в быту тех, кого ты якобы любишь, — может, эта жизнь просто обнажила правду? Возможно, правда в том, что тебе на самом деле все безразличны?
Он подошел к дальнему краю кухонного островка и включил кофеварку. Ему, как и Мадлен, расхотелось есть, но кофе был кстати. Впереди ждала долгая ночь.
Глава 12
Специфичные факты
Начинать имело смысл с начала, а именно с фоторобота Гектора Флореса.
Гурни испытывал смешанные чувства к компьютерным фотороботам. Они создавались на основании свидетельских показаний и, как следствие, отражали как преимущества, так и недостатки пристрастного восприятия.
Впрочем, в случае с Флоресом сходство почти наверняка было правдоподобным: портрет создавался со слов человека с наблюдательностью профессионального психиатра, который к тому же ежедневно общался с подозреваемым на протяжении почти трех лет. Такой фоторобот был не хуже качественной фотографии.
На Гурни смотрел человек тридцати с чем-то лет, по-своему привлекательный, но без выдающихся черт. Структура лица самая обычная, без заметных акцентов. Кожа практически без морщин. Глаза черные, с невыразительным взглядом. Волосы тоже черные, довольно опрятные, с чуть небрежным пробором. Единственное, что бросалось в глаза на этом обыкновенном портрете — это отсутствие правой ушной мочки.
К фотороботу прилагалось описание телосложения, которое, как предполагал Гурни, было также составлено преимущественно Эштоном, а потому на него можно было полагаться. Итак, Гектор Флорес был ростом около 175 см, весом около 70 кг, латиноамериканской внешности. Глаза темно-карие, волосы черные и прямые, кожа смуглая. Зубы неровные, с золотой коронкой слева в верхнем ряду. В разделе «Шрамы и другие примечательные особенности» было две записи: про отсутствующую мочку уха и про заметные шрамы на правом колене.
Гурни еще раз взглянул на фоторобот, пытаясь различить в нем какой-нибудь намек на безумие, понять ход мыслей человека, который отрубил голову женщине, заслонился этой головой от крови и затем водрузил ее на стол лицом к туловищу. В глазах некоторых убийц, например у Чарли Мэнсона, было неприкрытое демоническое напряжение, однако на протяжении своей карьеры Гурни чаще всего имел дело с убийцами, чье безумие было куда менее явным. Вот и невзрачное, пресное лицо Флореса не сообщало о жестокости владельца и не предвещало чудовищного хладнокровия, с которым он совершил убийство.
К описанию телосложения была прикреплена страница с заголовком «Дополнительное описание со слов доктора Скотта Эштона от 11 мая 2009 года». Документ был подписан самим Эштоном, а также Хардвиком, который его составил. Учитывая охваченный период времени и количество перечисленных событий, описание было довольно кратким.
Впервые я встретил Гектора Флореса в конце апреля 2006 года, когда он пришел ко мне устраиваться поденщиком. Я поручил ему уход за садом: он косил траву, сгребал листья, рыхлил, удобрял почву и т. п. Поначалу он практически не говорил по-английски, но учился на глазах. Я был впечатлен его умом и энергичностью. В течение следующих недель оказалось, что он к тому же умелый плотник, и я стал давать ему задания по мелкому ремонту. К середине июля он работал у меня семь дней в неделю и также взял на себя уборку дома. Он был идеальным работником, проявлял здравомыслие и уместную инициативу. К концу августа он спросил разрешения в счет части зарплаты арендовать пустой садовый домик за особняком на те дни, когда он здесь работает. Поколебавшись, я все же согласился, и в скором времени он стал там жить примерно четыре дня в неделю. Он обзавелся в комиссионном небольшим столом и парой стульев, а позже купил недорогой компьютер. Он утверждал, что больше ему ничего не нужно. Ночевал он в спальном мешке, заявив, что так ему удобнее всего. В скором времени он принялся искать в Интернете, куда пойти учиться, но параллельно с этим росло его трудолюбие, он с жадностью брался за все новую работу и вскоре стал моим личным помощником. К концу года я доверял ему довольно крупные суммы денег, а он периодически совершал для меня покупки и весьма успешно выполнял другие поручения. Его английский к этому времени стал грамматически безупречным, хотя он по-прежнему говорил с заметным акцентом, но это было по-своему обаятельно. Он часто подходил к телефону, принимал сообщения и даже подмечал, с какой интонацией говорил тот или иной звонивший. Сейчас, по здравому размышлению, мне кажется, что с моей стороны было странным до такой степени доверять человеку, который совсем недавно нанялся разбрасывать навоз, однако сотрудничество меня действительно устраивало и на протяжении без малого двух лет не возникло ни единой проблемы. Ситуация изменилась осенью 2008 года, когда в моей жизни появилась Джиллиан Перри. Флорес вскоре после этого сделался угрюмым и раздражительным и всякий раз, как приезжала Джиллиан, находил отговорки, чтобы не присутствовать в доме. К началу 2009-го, когда мы объявили о помолвке, его поведение стало меня всерьез беспокоить. Однажды он исчез на несколько дней, а по возвращении заявил, что ему стали известны какие-то ужасные факты про Джиллиан и что если я на ней женюсь, то моя жизнь окажется под угрозой. Когда он понял, что я не намерен отказываться от своих планов без какой-либо конкретики об этих «ужасных вещах» и что я не расположен слушать обвинения, не подкрепленные доказательствами, мне показалось, что он смирился, хотя продолжал избегать встреч с Джиллиан. Сейчас мне очевидно, что следовало его уволить при первых же тревожных признаках. Но людям моей профессии присуща самоуверенность, и я был уверен, что докопаюсь до причин такого странного поведения и смогу решить проблему. Более того, мне казалось, что я провожу значимый просветительский эксперимент, и я отказывался видеть, что в действительности имею дело со слишком сложным и потенциально опасным человеком, которого не могу контролировать. Кроме того, с ним было невероятно удобно — он так сильно облегчал мне жизнь, что мне не хотелось с ним расставаться. Опять же сложно преувеличить то восхищение, которое у меня вызывали его ум, обучаемость и способность к самым разным задачам. Теперь, с учетом ситуации, все это звучит неправдоподобно. Последний раз я видел Гектора Флореса утром в день моей свадьбы. Джиллиан, которая прекрасно знала, что Гектор ее терпеть не может, была одержима идеей заставить его принять нашу женитьбу. Она уговорила меня еще раз попытаться убедить Гектора выйти к гостям. Так что тем утром я навестил его в домике. Он неподвижно сидел за столом. Я в очередной раз изложил предложение, он в очередной раз отказался. Одет он был во все черное: черная футболка, черные джинсы, черный ремень и черные ботинки. Наверное, это должно было меня насторожить, но увы. Больше я его не видел.
К этой части транскрипта интервью было прикреплено рукописное примечание от Хардвика: «Данные показания от Скотта Эштона сопровождались нижеследующими вопросами и ответами».
Д. Х.: Верно ли я понимаю, что вы ничего не знали о биографии этого человека?
С. Э.: Верно.
Д. Х.: Он вам практически ничего о себе не рассказывал?
С. Э.: Ничего.
Д. Х.: Однако он вызвал у вас достаточное доверие, чтобы позволить ему жить на вашей территории, беспрепятственно заходить в ваш дом и даже отвечать на ваши звонки?
С. Э.: Я понимаю, что это прозвучит нелепо, но я принял его скрытность за разновидность честности. Я рассудил, что если ему и было что скрывать, то другой бы на его месте просто соврал о своем прошлом. А он не стал. Странным образом, но это вызывало во мне уважение. Так что да, я ему доверял, хотя не знал о нем почти ничего.
Гурни перечитал транскрипт, потом еще раз. Ему показалось, что информация, о которой Эштон умолчал, должна быть не менее удивительной, чем та, которую он изложил. В тоне повествования не было ни капли ярости, ни капли того ужаса, с которым он выскочил из домика садовника, обезумев от потрясения и теряя сознание.
Возможно, он пил успокоительные? У психиатра наверняка был доступ к транквилизаторам. Или все же дело в чем-то другом? По словам на бумаге такое невозможно понять. Любопытно было бы встретиться с этим человеком, заглянуть ему в глаза, послушать голос…
Что ж, по крайней мере, интервью объясняло, почему в домике садовника было так пусто. Хотя объяснение было неполным — оставалось неясным, почему не нашли ни одежды, ни обуви, ни туалетных принадлежностей в ванной комнате. И куда делся упомянутый компьютер? А главное — если предположить, что Флорес решил все забрать с собой, то почему он оставил калоши?..
Гурни оглядел разложенные перед ним документы. Он отчетливо помнил, что видел два заявления о происшествии вместо одного, и захотел взглянуть на второе. Оно аккуратно лежало под первым.
Оно было составлено в полицейском участке Тэмбери после звонка, поступившего 17 мая 2009 года в 16:15 — ровно через неделю после убийства. Звонивший представился как доктор Скотт Эштон, проживающий по адресу Бэджер-Лейн, 42, Тэмбери, Нью-Йорк. Звонок принял сержант Кит Гарбелли, а копия была направлена в региональный отдел бюро криминальных расследований старшему следователю Д. Хардвику. Гурни понял, что держит в руках копию оригинального отчета.
Заявитель сообщил, что сидел за столиком в южном патио особняка с видом на главный газон и пил чай, как всегда делал в хорошую погоду. Внезапно раздался одинокий выстрел, сразу после которого его чашка разбилась. Он тут же забежал в дом через дверь патио и позвонил в полицию Тэмбери. Когда я прибыл на место, по дороге вызвав подкрепление, звонивший выглядел крайне обеспокоенным. Я произвел допрос в гостиной особняка. Заявитель не мог точно вспомнить, откуда раздался выстрел, и сказал, что «издалека, примерно с той стороны», махнув рукой за окно в задней стене, в направлении лесистых холмов примерно в 300 метрах от особняка. Других подробностей заявитель предоставить не смог, однако предположил, что выстрел, цитирую, «может быть как-то связан с убийством моей жены». При этом на вопрос, как именно эти события могут быть связаны, ответить не сумел. По его предположению, Гектор Флорес мог желать также и его смерти, но ни мотива, ни логики объяснить не смог.
К заявлению была приколота стандартная форма, в которой значилось, что заявление было переадресовано в бюро криминальных расследований ввиду того, что убийством занимались именно они. В форме фигурировали три лаконичные записи и одна пространная; все четыре были подписаны инициалами ДХ.
Осмотр владений Эштона: лес, холмы — без результатов. Опрос соседей — без результатов.
Реконструкция чашки показала, что выстрел прошел сверху вниз и слева направо, что позволяет предположить, что именно чашка, а не сам Эштон, была мишенью стрелявшего.
Фрагменты пули, обнаруженные в патио, слишком малы для полноценной баллистической экспертизы. Предположительно пущена опытным стрелком из винтовки малого или среднего калибра с усиленным зарядом и сложным прицелом.
Предположения насчет типа оружия и исходной мишени были переданы Скотту Эштону с целью уточнить наличие у него знакомых с подобным оружием и соответствующими навыками. Эштон в ответ растерялся. После настойчивого допроса назвал двух человек, владеющих похожим ружьем, а именно себя и отца Джиллиан, доктора Уитроу Перри. По его словам, Перри любил охоту и был блестящим стрелком. Про собственное ружье («Везерби» 257-го калибра) Эштон утверждает, что приобрел его по настоянию того же Перри. Когда я попросил показать ружье, Эштон обнаружил, что оно исчезло из деревянного футляра, где обыкновенно хранилось, запертое в шкафу кабинета. Он не смог вспомнить, когда точно видел ружье последний раз, но предположил, что два или три месяца тому назад. Я спросил, знал ли Флорес о существовании ружья. Эштон ответил, что Флорес вместе с ним ездил в Кингстон, где и было приобретено ружье, а также что именно Флорес смастерил дубовый футляр, где оно хранилось.
Гурни перевернул форму в поисках отчета о допросе Уитроу Перри, которое логичным образом должно было последовать, поискал в стопке, но отчета не было. Возможно, это значило, что допроса также не было. Иногда важные стадии расследования пропускали при передаче дела от одного следователя другому — что в случае неряшливого Блатта было бы неудивительно.
Настала пора второй чашки кофе.
Глава 13
Все страннее и страннее
Возможно, дело было в свежей дозе кофеина или в том, что после нескольких часов, проведенных в кресле, хотелось какой-то смены деятельности. Возможно, причиной была неприятная перспектива провести ночь за чтением бумаг без явно обозначенных приоритетов, или же причиной могло быть беспокойство, вызванное отсутствием допроса и общей неопределенностью насчет местонахождения Уитроу Перри 17 мая. Возможно, все вместе это сыграло свою роль, а последней каплей оказалась внезапно осенившая его мысль. Гурни достал мобильный и позвонил Хардвику.
На звонок ответили спустя пять гудков, когда Гурни уже продумывал сообщение для автоответчика.
— Что?
— Какой ты, однако, приветливый, Джек.
— Если бы я знал, что это ты звонишь, я бы вообще не стал стараться. Что у тебя?
— Нехилую кучу документов ты мне оставил.
— Чего, возникли вопросы?
— Ну, передо мной пятьсот страниц текста. Не хочешь подсказать, с чего начать?
Хардвик, по своему обыкновению, грубо расхохотался, издавая звуки, больше напоминавшие охрипший пескоструйный аппарат, чем человеческий смех.
— Гурни, едрить твою налево, где это слыхано, чтобы Холмс спрашивал у Ватсона, с чего начать расследование?
— Сформулирую по-другому, — сказал Гурни, вспоминая, что вытянуть из Хардвика простейший ответ всегда было нетривиальной задачей. — Есть ли в этой куче дерьма документы, которые, по-твоему, мне окажутся особенно интересны?
— Типа фоток голых баб?
Такой пинг-понг мог продолжаться сколь угодно долго, так что Гурни решил изменить правилам игры и заговорить о чем-нибудь другом, чтобы застать Джека врасплох.
— Джиллиан Перри обезглавили в 16:13, — заявил он. — Плюс-минус тридцать секунд.
После краткой паузы в трубке раздалось:
— Охренеть. Как ты это?..
Гурни представил, как Хардвик судорожно вспоминает детали — что было вокруг домика, в лесу, на газоне, — пытаясь понять, что он пропустил. Выдержав достаточно времени, чтобы его удивление и раздражение достигли пика, Гурни прошептал:
— Ответ — в чайной заварке!
Затем он сбросил звонок.
Хардвик перезвонил через десять минут — быстрее, чем Гурни ожидал. Поразительной правдой о Хардвике было то, что в недрах этого одиозного персонажа скрывался потрясающе острый ум. Гурни иногда задумывался, насколько далеко он мог бы пойти и насколько он был бы счастливее, если бы не его мерзкий характер. Впрочем, этот вопрос был применим к куче людей и помимо Хардвика, в том числе и к самому Гурни.
Он принял звонок.
— Чего, согласен со мной?
— Не так чтоб наверняка.
— Наверняка ничего не бывает. Но ты же понял мою логику?
— Ну, — отозвался Хардвик.
Как всегда, он не преминул подчеркнуть интонацией, что понять-то он понял, но не то чтобы впечатлен.
— Когда Эштон позвонил в участок Тэмбери, было 16:15. Он сказал, что бросился в дом сразу после выстрела. Можно предположить, что пока он бежал от столика до ближайшего телефона в доме, выглядывая по пути в окна на предмет снайпера, и пока он набирал номер участка — а это не «911», где сразу берут трубку, и он ждал пару-тройку гудков, — должно было пройти порядка трех минут. Значит, выстрел реально прозвучал в 16:13. Это что касается выстрела. Чтобы связать его с точным временем убийства недельной давности, нужно сделать мощные допущения: во-первых, в чашку стрелял тот же человек, который убил невесту. Во-вторых, этот человек помнил точное время убийства. В-третьих, он хотел что-то сообщить, стреляя в чашку в ту же минуту того же часа того же дня недели. Я уловил твой ход мыслей?
— Примерно.
— Не сказать чтоб это маловероятный сценарий, — произнес Хардвик, и по его голосу было понятно, что он скептично ощерился в своей манере, — но какой нам с этого прок? Какая разница, так дело было или не так?
— Пока не знаю. Но эти вещи рифмуются неспроста.
— Типа отрубленная голова и разбитая чашка — обе посередине стола и с недельной разницей до минуты?
— Да, — ответил Гурни, но тут же сам засомневался. Хардвик умел так пересказать содержание слов собеседника, что они превращались в бессмыслицу. — Но, возвращаясь к куче бумаг, которую ты на меня обрушил, может, все-таки подскажешь, что посмотреть в первую очередь?
— Смотри что угодно, там все такое вкусное. В каждом документе есть хоть одна долбаная изюминка. Я вообще впервые вижу дело, напичканное изюмом до такой степени. И настолько долбанутых фигурантов тоже встречаю впервые. А от себя могу добавить, что я пятой точкой чую: то, как все это выглядит, стопудово не то, как все на самом деле.
— Ладно, тогда последний вопрос, — сказал Гурни. — Почему никто не говорил с Уитроу Перри после случая с чашкой?
После секундного замешательства Хардвик снова издал хохоток.
— Ну ты проницательный, старик, уважуха. Сразу просек этот момент. Короче, официального допроса не было, потому что меня сняли с дела в тот же день, когда выяснилось, что у доброго доктора имеется ружье, способное попасть в чайную чашку с трехсот метров. Так что вали все на некомпетентность нового следака, я-то при чем?
— Странно, что ты не проявил инициативу и не подсказал ему, где копать.
— Да меня же ни на шаг не подпускают к следствию. Личное распоряжение дражайшего капитана.
— А с дела тебя сняли, потому что…
— Я уже объяснял. Нарушение субординации. Заявил старшему по званию, что у него ограниченный подход. Возможно, я также что-то там брякнул об ограниченных умственных способностях и ограниченной профпригодности.
Секунд десять оба молчали в трубку.
— Джек, ты его откровенно ненавидишь.
— Ненавижу? Да ты чего. Разве я могу кого-то ненавидеть? Я люблю весь этот гребаный мир!
Глава 14
Расклад
Гурни кое-как освободил между стопками место для ноутбука, зашел на карты Гугла и вбил в строку поиска адрес Эштона. Затем максимально приблизил снимок крыши садового домика и окружающих зарослей. При помощи линейки масштаба на карте и данных о направлении следа из материалов дела Гурни смог более-менее точно найти место в лесу, где обнаружили орудие убийства — примерно в тридцати метрах от Бэджер-Лейн. Значит, выбравшись из домика через окно, Флорес прошел или пробежал до этой точки, как попало спрятал окровавленное мачете, а затем… затем что? Телепортировался на дорогу, не оставив даже запаха, который мог бы уловить собачий нюх? Спустился по склону к дому Кики Мюллер? Или она его ждала на дороге, в машине, потому что они спланировали все заранее?
А может, Флорес просто вернулся в домик той же дорогой, и поэтому запаха за пределами этого следа не оказалось? В принципе он мог скрыться в домике или где-то рядом. Но спрятаться так хорошо, чтобы толпа копов, следователей и экспертов его не обнаружила?.. Маловероятно.
Гурни поднял взгляд от экрана и обнаружил, что за противоположным концом стола сидит Мадлен. Он подскочил от неожиданности.
— Господи! Ты давно тут?
Она пожала плечами и не ответила.
— Который час? — спросил он и тут же понял, что вопрос звучит по-идиотски, учитывая, что часы были на верхней панели экрана, который находился перед ним, а не перед ней. И там значилось 22:55.
— Чем ты занят? — поинтересовалась она, но это был скорее вызов, чем вопрос.
Поколебавшись, он ответил:
— Да вот, пытаюсь разобраться в этих… материалах.
— Хм, — отозвалась Мадлен.
Гурни попытался выдержать ее взгляд, но это оказалось тяжело. Тогда он спросил:
— О чем ты думаешь?