Жизнь и цель собаки Кэмерон Брюс

17

Машины быстрые.

Я раньше этого по-настоящему не понимал. Мармеладка, до того как пропасть, часто выбегала на улицу и лаяла на них – машины останавливались или притормаживали, так что их можно было поймать, но тут Мармеладка всегда сворачивала и делала вид, что вовсе и не собиралась нападать.

Я бежал за машиной мальчика и чувствовал, что она все дальше и дальше от меня. Запах пыли и выхлопов слабел и развеивался, но я успел выбрать правильное направление, когда дорога вышла на шоссе, но после этого я не был уверен, что чувствую запах. Сдаться я не мог; поддавшись бессмысленной панике, я продолжил погоню.

Впереди я услышал грохотание и лязг поезда, а забравшись на взгорок, наконец поймал запах моего мальчика. Его машина, с опущенными стеклами, стояла на дороге у железнодорожного переезда.

Я был на пределе. В жизни не бегал так далеко и так быстро, но еще наддал, когда открылась дверца машины, и из нее вышел мой мальчик.

– Ох, Бейли, – сказал он.

Я всеми клеточками хотел быть с ним. Я не собирался упускать свой шанс, поэтому проскочил мимо мальчика в машину.

– Бейли! – засмеялась Мама.

Я облизал их обоих, простив за то, что забыли меня. Когда поезд проехал, Мама завела мотор и развернула машину. Она остановилась, потому что появился Дедушка на своем грузовике – может быть, на этот раз он поедет домой с нами!

– Просто ракета, – сказал Дедушка. – Поверить не могу, что он забрался так далеко.

– Сколько же ты пробежал, Бейли? Ах ты, бестолковка! – с чувством сказал Итан.

В грузовик Дедушки я запрыгнул с великим подозрением – и оно полностью оправдалось, потому что Итан с Мамой поехали дальше, а Дедушка развернулся и отвез меня на Ферму.

Обычно я любил Дедушку. Время от времени он занимался «по хозяйству» – это значило, что мы шли в новый сарай, в угол, где было сложено мягкое сено, и спали. В холодные дни Дедушка брал пару тяжелых одеял, в которые нас заворачивал. Но первые несколько дней после отъезда моего мальчика я дулся на Дедушку – в наказание за то, что вернул меня на Ферму. Это не помогло. Тогда я погрыз Дедушкины туфли, но и это не вернуло мальчика.

Я никак не мог смириться с таким предательством. Где-то там мальчик ждет меня, не понимая, куда я делся. Все были отвратительно спокойны, словно не замечали катастрофических изменений, поразивших дом. Я так разгневался, что сунулся в шкаф мальчика и вытащил летало, которое положил на колени Бабушке.

– А это еще что? – воскликнула она.

– Изобретение Итана, – напомнил Дедушка.

Я гавкнул. Да! Итан!

– Хочешь на улицу, Бейли, поиграть? – спросила Бабушка. – Пойди, погуляй с ним.

Гулять? Гулять к мальчику?

– Думаю, лучше я отсюда посмотрю игру, – ответил Дедушка.

– О господи, – вздохнула Бабушка. Она подошла к двери и бросила летало во двор – оно не пролетело и пяти шагов. Я поскакал к леталу, схватил его и в полном непонимании уставился на дверь – Бабушка захлопнула ее, оставив меня снаружи.

Ну ладно. Я выплюнул летало и побежал мимо Флер по дорожке, к дому нашей девочки – я проделывал такое уже несколько раз после отъезда Итана. Запах девочки ощущался повсюду, но запах мальчика постепенно выветривался. На дорожке остановилась машина, из нее выскочила Ханна и крикнула:

– Пока!

Потом обернулась и увидела меня:

– О, привет, Бейли!

Я подбежал, виляя хвостом. От ее одежды я ловил запах других людей, но только не Итана. Ханна прошла со мной до нашего дома и постучала в дверь. Бабушка впустила ее и угостила пирогом – а меня нет.

Мне часто снился мальчик. Мне снилось, как он прыгает в пруд, а я ныряю глубже и глубже – мы играем в спасение. Снилось, как мальчик делает карт и радуется. Иногда снилось, как он прыгает в окно и как резкий крик боли срывается с его губ, когда он падает в горящие кусты. Этот сон я ненавидел; и однажды ночью проснулся как раз от него и увидел, что надо мной стоит мой мальчик.

– Привет, Бейли! – прошептал он; я вдыхал его запах. Он снова на Ферме! Я вскочил и положил лапы ему на грудь, чтобы облизать лицо.

– Ш-ш-ш! – сказал мальчик. – Уже поздно; я только что приехал. Все спят.

Настал День благодарения. Жизнь возвращалась в нормальную колею. Мама была тут, Папы не было. Ханна приходила каждый день.

Мой мальчик выглядел счастливым, но я чувствовал: что-то отвлекает его. Он много времени проводил, глядя в газеты, и не играл со мной, даже когда я принес дурацкое летало.

Я не удивился, когда он снова уехал. Я понял, что такова теперь моя жизнь. Я жил на Ферме с Дедушкой и Бабушкой, а Итан приезжал только на время. Плохо; но раз мальчик каждый раз возвращался, мне было легче смотреть, как он уезжает.

Мой мальчик был здесь, когда воздух потеплел и появились свежие листочки; мы с Итаном пошли смотреть, как вокруг большого двора бегает Ханна. Я ощущал ее запах и запахи других мальчиков и девочек, потому что ветер дул с их стороны, а они сильно потели. Все выглядело забавно, но я оставался рядом с Итаном, потому что мне казалось, что боль в его ноге раздается по всему телу. Странно: в нем бурлили темные чувства, когда он смотрел, как бегает девочка и остальные.

– Привет! – Ханна подбежала к нам. Я лизнул ее ногу, соленую от пота. – Приятный сюрприз. Привет, Бейли!

– Привет.

– Я еще скинула время на четырехстах, – сказала девочка.

– Что это за парень? – спросил Итан.

– А… Какой? Ты о чем?

– Тот парень, с которым ты говорила и обнималась; вы, похоже, большие друзья, – сказал Итан каким-то напряженным голосом. Я огляделся: никакой опасности не было.

– Итан, это просто друг, – резко ответила девочка. Она так произнесла его имя, словно Итан – плохой, плохой мальчик.

– Значит, это он – как его, Бретт? Быстрый, что и говорить… – Итан ткнул в землю тростью; я обнюхал кусок земли, который он выдрал.

– Так, и что это должно означать? – Ханна уперла руки в боки.

– Иди; тренер ждет, – сказал Итан.

Ханна обернулась через плечо, потом снова посмотрела на Итана.

– Да, мне действительно пора, – сказала она нерешительно.

– Прекрасно. – Итан повернулся и похромал прочь.

– Итан! – позвала Ханна. Я посмотрел на нее, но мальчик уходил. Я все еще чувствовал странную, темную смесь печали и злобы. Чем-то, видимо, это место не понравилось Итану, потому что мы больше сюда не возвращались.

Тем летом произошли большие изменения. Мама приехала на Ферму, а за ней на дорожке появился грузовик. Люди разгрузили какие-то ящики и занесли их в Мамину спальню. Бабушка и Мама долго тихо разговаривали; иногда Мама начинала плакать, тогда Бабушка хмурилась и отправлялась заниматься делами.

Итан постоянно уезжал на «работу» – это было то же самое, что и школа, то есть я не мог сопровождать его, но когда мальчик возвращался, от него приятно пахло мясом и жиром. Запахи напоминали мне тот случай, когда Флер бросила нас в лесу, а потом Дедушка кормил меня едой из пакета на переднем сиденье грузовика.

Но главным изменением в нашей жизни стало то, что девочка больше не приходила в гости. Иногда мой мальчик брал меня кататься на машине; проезжая мимо дома Ханны, я ощущал ее запах и знал, что она тут, но мальчик никогда не останавливался и не заезжал к ней. Я понял, что скучаю по девочке; она любила меня и пахла замечательно.

Мальчик тоже скучал. Проезжая мимо дома Ханны, он всегда смотрел в окно и чуть притормаживал; я ощущал его тоску. Я не понимал, почему нам просто не подъехать к ее дому и узнать, нет ли у нее галет.

В то лето Мама часто ходила к пруду и грустно сидела на пристани. Я пытался поднять ей настроение и лаял на уток, но ее невозможно было развеселить. В конце концов она стащила что-то с пальца – не пищу, а что-то металлическое, круглое – и бросила в воду. Легкий плеск – и все исчезло.

Я посмотрел, хочет ли Мама, чтобы я прыгнул следом – хотя понимал, что это уже бесполезно, – но она позвала меня к себе, и мы вместе отправились домой.

После этого лета жизнь пошла своим чередом. Мама тоже начала ходить на работу и, возвращаясь, пахла ароматными и сладкими маслами. Иногда я отправлялся с ней – мимо козьей фермы, по грохочущему мосту, мы проводили весь день в большой комнате, полной одежды, пахучих восковых свечей и неинтересных металлических штук. Люди приходили посмотреть на меня, а уходили, унося что-то в коробках. Мальчик приезжал на День благодарения, на Веселое Рождество, на Пасху и Летние каникулы.

Я уже перестал негодовать от поведения Флер, которая ничего больше не делала, лишь стояла весь день, щурясь на ветер; и тут Дедушка объявился со странным существом – оно двигалось, как маленькая лошадь, а запах был совсем незнакомый. Звали его ослик Джаспер. Дедушка со смехом наблюдал, как Джаспер скачет по двору.

– Только осла нам не хватало! – говорила Бабушка и уходила в дом.

Джаспер совершенно не боялся меня – самого свирепого хищника на Ферме. Я немного поиграл с ним, но быстро потерял интерес – что толку возиться с существом, которое не знает, как поднять мячик.

Однажды на ужин пришел человек по имени Рик. От Мамы я ощущал радость и смущение, от Дедушки – подозрение, а от Бабушки – восторг. Рик и Мама сидели на крыльце, совсем как сидели Ханна и Итан, только не боролись. После этого я чаще видел Рика – он был большой, и руки у него пахли деревом. Он бросал для меня мячик чаще других, так что мне он нравился, правда, не так, как мой мальчик.

Больше всего мне нравилось время, когда Дедушка занимался «по хозяйству». Если он не занимался по хозяйству, я все равно забирался в сарай поспать. Я спал все больше и уже не очень любил долгие путешествия. Когда Мама и Рик брали меня на прогулку, я всегда выдыхался к нашему возвращению.

Единственное, что теперь меня радовало, – когда на Ферму приезжал мой мальчик. Я как прежде плясал, вилял хвостом и скулил; я играл бы на пруду или гулял бы в лесу – делал бы все, что он пожелает, даже гонялся бы за леталом, к счастью, мальчик про него забыл. Иногда мы ездили в город, в собачий парк; я всегда рад был увидеть других собак, мне казалось, что молодые чересчур заняты беспрестанными играми и борьбой.

Однажды вечером случилась странная вещь: Дедушка поставил передо мной ужин, а мне не хотелось есть. Рот наполнился слюной, я немного попил и лег. Вскоре тупая, тяжелая боль пронзила мое тело; тяжело дышалось.

Я пролежал всю ночь на полу у миски с едой. На следующее утро, увидев меня, Бабушка позвала Дедушку.

– С Бейли что-то не так! – сказал он. Я слышал тревогу в его голосе, когда он назвал мое имя, и повилял хвостом, чтобы он знал, что у меня все в порядке.

Дедушка подошел и тронул меня:

– Что с тобой, Бейли? Тебе плохо?

Немного поговорив, Мама и Дедушка отнесли меня в грузовик и отвезли в чистую прохладную комнату с добрым мужчиной, тем самым, к которому мы в последние годы ездили все чаще. Он ощупал меня – я повилял хвостом, но не очень хорошо себя чувствовал и не пытался сесть.

Вошла, плача, Мама, за ней Бабушка и Дедушка; даже Рик пришел. Я хотел дать им понять, что рад такому вниманию, но боль стала сильнее, и я смог только закатить глаза, чтобы посмотреть на всех.

Потом добрый мужчина достал иглу. Я ощутил резкий знакомый запах, потом легкий укол. Через несколько минут боль начала утихать, меня стало клонить в сон, хотелось лечь и заняться по хозяйству. Последнее, о чем я думал, проваливаясь в сон, – о моем мальчике.

Когда я проснулся, я понял, что умираю. Во мне росла тьма, с которой я уже сталкивался, когда меня звали Тоби и я был в жаркой комнатке со Спайком и другими лающими собаками.

Я не думал раньше об этом, хотя в глубине знал, что однажды кончу, как кот Смоки. Я помнил, как плакал мальчик, когда Смоки похоронили в саду, и надеялся, что по моей смерти он не будет плакать. Моим предназначением, целью всей жизни было любить мальчика и делать его счастливым. Теперь мне не хотелось приносить ему несчастье, даже хорошо, что его нет тут, хотя я скучал по нему до боли – такой же сильной, как страшная боль в животе.

Добрый мужчина вошел в комнату:

– Проснулся, Бейли? Проснулся, братишка?

«Меня зовут не Братишка», – хотелось сказать.

Человек склонился надо мной:

– Ступай, Бейли. Ты славно послужил; ты заботился о мальчике. Это была твоя работа, Бейли, и ты славно потрудился; ты хороший пес, хороший пес.

Мне казалось, что человек говорит о смерти; от него исходило чувство добра и мирного исхода. Тут вошли Мама, Бабушка, Дедушка и Рик – они обняли меня, сказали, что любят, и добавили, что я хороший пес.

И все же от Мамы я ощущал напряжение, какое-то странное чувство – не опасности, но чего-то, от чего я должен был ее защитить. Я слабо лизнул ее ладонь. Ощущая, как наползает тьма, я прижался к Маминой руке.

Прошел еще час, напряжение росло; сначала Дедушку охватило то же чувство, что и Маму, потом Бабушку, а потом даже Рика, так что, слабея, я почувствовал, что должен защитить семью, и это придало мне сил.

И тут я услышал моего мальчика.

– Бейли! – кричал он. Итан ворвался в комнату, и напряжение разом оставило всех – этого, понял я, они и ждали. Откуда-то они знали, что мальчик придет.

Мальчик уткнулся лицом в мою шею и всхлипнул. Я собрал все свои силы, поднял голову и лизнул его, чтобы он знал, что все в порядке. Я не боялся.

Все стояли рядом и держали меня. Было приятно получать столько внимания, но тут живот скрутило приступом боли таким резким, что я не удержался и застонал. Вошел добрый мужчина, снова с иглой в руках.

– Так будет лучше. Не надо ему страдать.

– Хорошо, – сказал плачущий мальчик. Я попытался вильнуть хвостом, но понял, что не в состоянии. Потом меня снова укололи в шею.

– Бейли, Бейли, Бейли, я буду скучать без тебя, бестолковка, – прошептал Итан мне в ухо. Его дыхание было теплым и восхитительным. Я закрыл глаза от удовольствия, чистого удовольствия любви моего мальчика, любви моего мальчика.

Теперь боль совсем ушла – я снова ощутил себя щенком, полным сил и веселья. Я вспомнил, какие чувства охватили меня, когда я впервые увидел мальчика, который вышел из дома и бросился ко мне, раскинув руки. Я вспомнил о том, как нырял за мальчиком, спасая его, как свет мерк на глубине, как сдавливала тело вода – совсем как сейчас. Я больше не чувствовал рук мальчика, который держал меня; только вода со всех сторон: теплая, ласковая и темная.

18

Понимание пришло позже; сначала пришлось научиться узнавать запах матери и пробиваться к ее соскам. Мои глаза открылись достаточно, чтобы видеть ее темно-коричневую морду – и тут до меня дошло: я снова щенок.

Даже не совсем так. Я щенок, который вдруг вспомнил, что это я. Вдруг, в одно мгновение оказалось, что я гляжу на мир глазами совсем юной собаки. Но если вспомнить все, что было раньше, то это очень странно. Мне казалось, что сделано все; не может быть никакой причины продолжать – что я могу сделать более важного, чем любить мальчика?

Итана мне так не хватало, что иногда приходилось скулить – мои братья и сестры принимали это за слабость и прыгали на меня с намерением подчинить. Их было семеро, все темно-коричневые, с черными отметинами; удивительно, что им невдомек, кто тут главный.

Обычно за нами ухаживала женщина, хотя был и мужчина – он часто спускался в подвал кормить нас; и именно он вытащил нас в коробке во двор, когда нам исполнилось несколько недель. Большой самец, сидевший в клетке, обнюхал нас, когда мы подбежали к нему, и мне откуда-то стало понятно, что это наш отец. Никогда прежде не приходилось встречать отца, и непонятно было, зачем он здесь.

– Похоже, он к ним добр, – сказал мужчина женщине.

– Будешь умницей, Берни? Хочешь выйти? – Женщина открыла клетку отца – видимо, его звали Берни; самец, выпрыгнув, обнюхал нас и пошел полить забор.

Мы галопом понеслись за ним, то и дело тыкаясь мордой в землю, потому что наши щенячьи ножки плохо двигались. Берни опустил голову, и один из моих братьев, подпрыгнув, непочтительно куснул его за ухо, но отец, похоже, не возражал. Он немного поиграл с нами, раскидав в стороны, и пошел к задней двери, чтобы его пустили обратно.

Через несколько недель, во дворе, меня утомила попытка показать одному из моих братьев, кто тут главный; пришлось присесть в травку, и вдруг мне разом стало ясно, что я девочка! Достаточно было обнюхать свою мочу; мой брат решил воспользоваться удобным случаем, чтобы с разбегу налететь на меня, пришлось предупреждающе зарычать на него. Что бы подумал Итан?

Как могу я, Бейли, быть девочкой?

Только теперь я не Бейли. Однажды мужчина пришел, чтобы поиграть с нами в необычную игру. Он хлопал в ладоши, и тех, кто не пугался шума (меня в том числе), клал в коробку. Потом он начал доставать нас по одному из коробки – когда пришла моя очередь, он отвернулся от меня и пошел прочь, как будто забыл, что я тут, пришлось идти за ним. Только за это он сказал, что я хорошая собака, – похоже, его легко удивить. Он был примерно в том же возрасте, в каком была Мама, когда разбила окно машины и дала мне воды – в тот день, когда мы встретились с моим мальчиком.

Мужчина завернул меня в футболку и сказал:

– Ну, девочка, сможешь выбраться?

Мне стало понятно, что он передумал оставлять меня в футболке – пришлось выпрыгнуть и побежать к нему. Мужчина снова принялся хвалить меня.

Во двор пришла женщина и стала наблюдать.

– Большинству требуется минута, чтобы выкарабкаться, а эта – просто уникум, – заметил мужчина. Он перевернул меня на спину, я начал – верней, начала – извиваться и подумал – подумала, – что так нечестно, ведь мужчина гораздо крупнее меня.

– Джейкоб, ей это не нравится, – обратила внимание женщина.

– Это никому не нравится. Вопрос в том, прекратит ли она сопротивляться и признает меня хозяином, или будет драться дальше? Мне нужна собака, которая знает, что я хозяин.

Я услышала слово «собака» – оно звучало не сердито, значит, меня не наказывали, хоть и прижали к земле. Я поняла, что не знаю такой игры, и просто успокоилась, прекратив борьбу.

– Хорошая девочка! – снова сказал мужчина.

Потом он скатал газету в комок, показал мне и начал махать перед носом, пока не раздразнил. Я чувствовала себя глупой и неуклюжей: когда комок оказывался передо мной, я пыталась укусить его своей щенячьей пастью, но не успевала. Потом мужчина отшвырнул комок на несколько футов, я побежала и набросилась на него. Ага! Теперь попробуй отними!

Тут мне вспомнился Итан и его дурацкое летало, и то как удавалось порадовать мальчика, принеся его обратно. Я развернулась и подбежала к мужчине, положила мяч к его ногам и села ждать, когда он бросит снова.

– Эта, – сказал мужчина. – Я беру эту.

Я заскулила, когда увидела, какая поездка мне предстоит – в кузове грузовика; в клетке, точно в такой нас везли в шумную комнату со Спайком. Я же собака переднего сиденья; все могут подтвердить!..

Мой новый дом напомнил мне место, где мы жили после пожара. Квартира была маленькая, балкон выходил на парковку, зато она была недалеко от замечательного парка, куда мужчина водил меня несколько раз в день.

Я знала, что нахожусь далеко от Итана, судя по запаху деревьев и кустов – здесь было не так сыро, как на Ферме, хотя кругом буйно росли цветы и кустарники. Воздух был пропитан сильным запахом автомобилей, и я непрерывно их слышала. Иногда налетал горячий, сухой ветер – и напоминал Двор, а иногда воздух был мокрый насквозь – такого не случалось, когда меня звали Тоби.

Мужчину звали Джейкоб, а меня он назвал Эллейя.

– Это по-шведски значит «лось»; ты теперь не немецкая овчарка, а шведская.

Я непонимающе повиляла хвостом.

– Эллейя. Эллейя. Пошли, Элли, пошли.

Его ладони пахли маслом и машиной, газетами и людьми.

Джейкоб одевался в темное и носил всякие железяки на поясе, включая пистолет; я поняла, что он полицейский. Когда он отсутствовал, чудесная женщина по имени Джорджия заходила каждые несколько часов и брала меня на прогулку. Она напоминала мне Челси, которая жила на той же улице, что и мы с Итаном, и у которой была собака Мармеладка, а потом – Герцогиня. Джорджия постоянно называла меня разными именами, иногда совсем глупыми, вроде Элли-Велли Кудл-Ку.

Я изо всех сил старалась привыкнуть к новой жизни, как Элли, – все было так не похоже на жизнь Бейли. Джейкоб дал мне собачью постель, почти такую же, как была в гараже, но теперь мне полагалось спать только в ней – Джейкоб выпихивал меня, стоило мне попытаться заползти к нему под одеяло, хотя было же очевидно, что места полно.

Я понимала, что требуется жить по новым правилам – примерно по таким, какие были, когда Итан уехал в колледж. К резкой боли, пронзавшей меня при воспоминании о моем мальчике, нужно привыкнуть: собака должна делать то, чего хочет человек.

Все же есть разница между тем, чтобы выполнять команды, и тем, чтобы иметь предназначение, смысл существования. Мне казалось, моей целью было быть с Итаном, и эта цель достигнута. Если так, то почему сейчас я Элли? Разве может быть у собаки не одно предназначение?

Джейкоб обращался со мной с терпеливым спокойствием – когда мой мочевой пузырь подавал внезапный сигнал и разом опорожнялся, Джейкоб не кричал и не выгонял меня за дверь, как делал мальчик; он так хвалил меня, когда я успевала выйти наружу, что мне хотелось скорее научиться управлять своим телом. Но Джейкоб не дарил мне столько любви, сколько дарил мальчик. Он общался со мной в деловой манере – так мальчик общался с лошадью Флер, – и мне, по правде сказать, нравилась такая четкость; однако иногда я изнывала по рукам мальчика и не могла дождаться, когда же придет Джорджия и назовет меня Элли-Велли Кудл-Ку.

Внутри у Джейкоба, как я чувствовала, что-то было не так. Мне было ясно – его гнетет какая-то темная горечь; как Итана, когда он впервые приехал домой после пожара. Что бы это ни было, Джейкоб не давал волю чувствам – чем бы мы ни занимались.

– Пойдем работать, – говорил Джейкоб, сажал меня в грузовик, и мы отправлялись в парк играть. Я научилась «лежать», я выучила, что у Джейкоба «жди» – значит действительно ждать на одном месте, пока он не скомандует «ко мне».

Тренировки помогали не думать об Итане. Ночью я обычно засыпала с мыслями о моем мальчике: о его руках, его запахе, его смехе и его голосе. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, мне хотелось, чтобы он был счастлив. Я знала, что больше никогда его не увижу.

По мере того как я росла, Джорджия появлялась реже, однако выяснилось, что я не скучаю по ней, поскольку все больше погружалась в работу. Однажды мы поехали в какой-то лес и познакомились с человеком по имени Уолли, который приласкал меня, а потом убежал.

– Элли, что он делает? Куда он ушел? – спросил меня Джейкоб.

Я следила за Уолли, а тот оглядывался на меня, возбужденно махая рукой.

– Ищи его! Ищи! – скомандовал Джейкоб.

Я неуверенно побежала к Уолли. И что это значит? Уолли увидел, что я приближаюсь, опустился на колени и захлопал; когда я подбежала, он показал мне палку, и мы несколько минут играли. Потом Уолли встал.

– Смотри, Элли! Что делает Джейкоб? Ищи его! – сказал он.

Джейкоб удалялся, и я побежала за ним.

– Хорошая собака! – похвалил меня Джейкоб.