Остров пропавших душ Пиццолато Ник
Наверное, этот дом – самая дальняя точка, до которой я добираюсь за последние пять лет. Ведь, за исключением тех случайных вечеров в «Файнест Донатс» и «Морском коньке», когда мне необходимо быть среди людей, чтобы не поддаться соблазну и не купить себе бутылку, я обычно сижу дома. Даже во время эвакуаций из-за ураганов я все равно оставался дома и смотрел из окна, как шторм хлещет по низким облакам сорванными с деревьев листьями и потоками дождя. Я отгоняю мысль о том, чтобы отправиться на пикапе Сесила в Монтану или Вайоминг, или на Аляску.
Наверное, именно тогда я признался самому себе, что никуда с места не сдвинусь.
Сесил живет в бунгало, построенном на приподнятом фундаменте и выкрашенном в пшеничный цвет. Двор у него неухоженный и заросший. С моими руками и хромой ногой мне требуется несколько минут, чтобы занести все материалы внутрь. Дом пуст, все шторы сняты, и свет падает на пол через широкие окна большими белыми квадратами.
Я расстилаю пластик и заклеиваю газетами деревянные панели в гостиной. Эти пустые комнаты с льющимся светом цвета пудры вызывают у меня странные чувства. Такой белый и равнодушный свет. Конечно, это дом не для одного человека. Здесь должна жить большая семья. Я хожу по комнатам, и моя левая шаркает по полу, издавая скрипучий звук. Я двигаюсь в потоках этого белого света и думаю о тех вещах, которые читал о том или ином великом художнике. О том, как качество света может все изменить – не только то, что вы видите, но и что вы чувствуете, глядя на картину.
Я читал, что некоторые жертвы инсульта видели очень яркий белый свет, который исходил прямо из их мозга. Именно так я бы описал яркий свет, заливающий эти пустые комнаты.
Я жду их весь день. Каждый раз, когда раздается хлопок двери, я хватаюсь за нож в кармане своего комбинезона. Когда день заканчивается, я кругами возвращаюсь назад в Найтс-Армз, пытаясь засечь черный «Ягуар». Добравшись, разгружаю краску, возвращаю Сесилу ключи и взбираюсь к себе.
Как всегда, раздевание занимает у меня какое-то время, потому что моя левая совсем не хочет сгибаться. Я докуриваю остаток своего дневного косяка, надеваю ветровку и зову Сэйдж на прогулку на берег.
Однако, спустившись до половины, я останавливаюсь и взбираюсь назад по лестнице, чтобы захватить охотничий нож.
Из-за облаков на берегу не так уж много людей. Несколько человек смотрят на меня, а потом отворачиваются. Я бросаю жирафа Сэйдж в прибой, и она кидается за ним. Какие-то детишки смеются и бегут за ней, когда она возвращается ко мне. Увидев меня, они останавливаются. Солнце уже почти село, и воздух становится чуть прохладнее. Трое детей смотрят на меня от подножия дюны, наблюдая в то же время за Сэйдж. Думаю, они пытаются решить, стоит ли собака того, чтобы заговорить со мной. Наконец самый маленький, с волосами пшеничного цвета, кричит мне:
– Как зовут вашу собаку?
– Сэйдж.
– А он не кусается?
– Это девочка, – отвечаю я. – Иногда она кусается, а иногда – нет.
Малыш смотрит на своих друзей и начинает взбираться на дюну. Двое других, мальчик и девочка, которые старше и выше его, с опаской двигаются за ним. Люди собираются уходить с пляжа, складывают свои вещи и топчут замки, которые построили их дети. Дети окружают Сэйдж, которая вертится от одного к другому в то время, как они со всех сторон пытаются погладить ее. Я слышу их смех и сжимаю в кармане рукоятку ножа, придерживая его так, чтобы он не вывалился на песок.
– А что случилось с вашим глазом? – спрашивает блондинистый мальчуган.
– Саттон! – подает голос девочка. – Это так невежливо.
Я улыбаюсь ей, думая о другой девочке, и отвечаю:
– Ничего. Давным-давно я попал в аварию.
– Тогда же вам и лицо разбило?
– Саттон! – Девочка старается обнять Сэйдж, но собака все время уворачивается.
– Да, это была та же самая катастрофа.
– Больно было? – спрашивает малыш.
– Не помню, – отвечаю я.
Я дважды обхожу вокруг Найтс-Армз, начиная за три квартала от мотеля и постепенно сужая круги, пытаясь на улицах или парковках найти черный «Ягуар» и обращая внимание на мужчин в других роскошных машинах, на мужчин в солнцезащитных очках, на тех, кто может наблюдать за моим домом. Стены отеля покрыты бежевой штукатуркой, и построен он на высоком кирпичном фундаменте. Придя к себе, я опустошаю свой крабовый мешок в раковину и бросаю крабов, которых собрал утром, в кипящую воду. Воздух, скопившийся под их панцирями, вырывается наружу со звуками, похожими на тонкие человеческие голоса.
Когда крабы готовы, я выключаю плитку, но голода не ощущаю. С каждым днем я ем все меньше и меньше. Такое впечатление, что еда мне просто больше не нужна. Я готовлю себе еще одну дозу дури и беру книгу об альпинистах. Иногда, если повезет, чтение помогает убить время.
Привычка читать, которая выработалась у меня за последние двадцать лет, не делает меня ни на йоту лучше. Просто это мой способ проводить время, потому что пить я больше не могу.
Сегодня мне не везет. Сегодняшняя книга заставляет меня все глубже и глубже погружаться в воспоминания. Я вспоминаю ощущение от спины Рокки, которую я обнимал, когда мы танцевали в том ковбойском заведении в Энглтоне и все прожектора светили на танцпол. Затем докуриваю косяк и бросаю одного краба в миску Сэйдж. Я хорошо слышу, как за окном дует горячий ветер и ревет океан.
Я думаю о мужчине в «Ягуаре» и всем сердцем надеюсь на худшее. Надев куртку, прячу нож в высоком ковбойском сапоге.
В «Морском коньке» обычно собираются постоянные посетители, которые торгуют, работают в профсоюзах, а также старые рыбаки, просоленные насквозь ловцы креветок и операторы механических лебедок для подбора сетей. Они приходят сюда со своими женщинами и располагаются вокруг столов, сделанных из кабельных катушек. На стенах заведения развешаны старые сети, скалится череп аллигатора в солнцезащитных очках, а заднюю стену украшает чучело гигантской морской щуки, растянувшееся на целых девять футов. Люди бросают на пол орешки и клешни ракообразных для светлого лабрадора, который вылезает из-под бильярдного стола всякий раз, когда кто-то делает заказ на еду. В помещении стоит запах красного перца, рыбы и пива, смешанный с запахом влажных опилок и парфюмерии. Лампы в «Морском коньке» закрыты призматическими стеклами, которые делят свет на лучи различного спектра, освещающие окружающие вещи. Парни из «Файнест Донатс» не приходят сюда, дабы не подвергаться искушению, хотя пончиковая и находится всего на расстоянии одного квартала. Мне иногда нравится, накурившись там, приходить сюда и располагаться с краю стойки со стаканом молока и пачкой «Кэмела». В это заведение приходят только бедняки, лжецы и неудачники.
– Обезжиренное или натуральное? – спрашивает Сара.
– Да чего уж там, давай натуральное.
Ее гримаса заставляет меня задуматься, не слишком ли я высокомерен с ней. Она работает здесь шесть дней в неделю, и ее большие руки постоянно двигаются между холодильником и баром. Кроме того, ей еще приходится выслушивать истории посетителей и присматривать за стариками, которые пьют здесь целыми днями.
Лица вдоль стойки пропадают в тени или становятся странно резкими, когда люди поднимают головы, чтобы посмотреть на голубой экран телевизора, висящего на стене над баром.
Сейчас по ящику показывают компьютеризированную карту погоды. На ней видно, что у побережья Техаса, в Мексиканском заливе, появилось яркое вращающееся пятно красно-пурпурного цвета, похожее на отпечаток пальца Создателя, если бы Он захотел оставить свой отпечаток. Все обсуждают увиденное.
– Может быть очень хреново.
– Досюда не дойдет.
– А может, и дойдет.
– Даже близко не приблизится. Ставлю сотню против твоей сотни.
– Да пошел ты. «Сотню». Да как ты вообще можешь говорить мне такое…
Однако ураган гораздо ближе, чем этого хочется присутствующим. Назвали его Айк. Болты у меня в костях ноют, и очень скоро глазное давление тоже поднимется, поэтому я решаю уйти.
У двери я останавливаюсь. Я вижу его через решетчатое стекло. Черный «Ягуар» с темными стеклами припаркован между Фордовским пикапом и какой-то японской машинкой, мордой к входу в бар. Из него выбирается мужик в костюме. Выглядит он здоровым и, по моему мнению, на этот раз он не будет ждать, когда я выйду.
Поэтому я рысью пересекаю холл и направляюсь к туалетам, туда, где находится задний выход. Выхожу через него и иду на восток пару кварталов, затем разворачиваюсь и прячусь за старой телефонной будкой, откуда мне удобно наблюдать за машиной на парковке перед баром. На парковку въезжает грузовик, и в свете его фар я вижу, что «Ягуар» пуст.
Пригнувшись, я достаю нож из сапога и прячу его на груди. Теперь мне надо длинным окружным путем добраться до Найтс-Армз. Там я соберу вещички, подхвачу Сэйдж и куплю нам билет на автобус или до Карсона, или до Эурик-Спрингз, или до Биллинга. Но, наблюдая за машиной, я понимаю, что этого не произойдет. Я чувствую нетерпение, и во мне растет обида. Пусть же все заканчивается поскорее. Пусть, наконец, этот нарыв лопнет. Неожиданно мне начинает нравиться идея быстрой смерти в последней, открытой и решающей схватке. И я решаю вернуться к машине.
Я подбираюсь к ней со стороны багажника. Нервы мои натянуты, сердце колотится, как смеситель для красок, и я сгибаюсь возле задней двери со стороны водителя. Пробую ручку, и, когда она поддается, быстро залезаю в машину. Пытаюсь хоть что-то увидеть в ней, хоть какую-нибудь улику, но она стерильно чиста, если не считать навязчивый запах одеколона. Поэтому я ложусь на сиденье и начинаю ждать. Достаточно быстро мужик выходит из бара и оглядывает стоянку. Когда он подходит к машине и устраивается на переднем сиденье, я прижимаю острие ножа к его шее как раз в тот момент, когда он вставляет ключ зажигания.
– Боже…
– Не поворачивайся и положи руки на руль.
Он повинуется. На его мясистых руках поблескивает пара золотых колец, а затылок аккуратно подбрит под скобку. Мужик он совсем не маленький, и очень скоро весь салон наполняется слишком сладким запахом его одеколона.
– Черт бы побрал вас, итальяшек, вместе с вашими чертовыми одеколонами.
Машина в хорошем состоянии и освещена только зеленоватой подсветкой панели приборов; нас окружает гладкая кожа, а по радио передают репортаж о каком-то товарищеском матче. В свете приборов я изучаю его лицо: пухлое, с квадратным подбородком, слегка чванливое. Я понимаю, что никогда не видел его прежде.
– Кажется, ты кого-то разыскиваешь, – говорю я. – Не оборачивайся.
– Рой Кэди?
– Заткнись. – Я нажимаю на нож, и он взвизгивает. – Мне надо, чтобы ты передал им – пусть приходят, я их жду.
– Минуточку…
– Я сказал – заткнись.
Он моргает, и из-под кончика ножа стекает капля крови.
– Ни звука, бродяга. Тебе надо только передать им мои слова. Ты должен сказать, чтобы они приходили. Я жду их здесь, и здесь же я их урою. – Не думаю, чтобы он услышал дрожь в моем голосе, а уж рукоятку ножа я держу крепко, чтобы нож не трясся. – Скажи им, что я их жду. Скажи им, пусть начинают веселье.
– Послушайте…
Но слушать я не хочу, поэтому так нажимаю на нож, что он затыкается. Я задыхаюсь в этой роскошной машине, заполненной вонью одеколона.
– Передай им то, что я тебе сказал. – Второй рукой я нажимаю на дверную ручку. – Если я тебя еще раз увижу, то выколочу все твои зубы через затылок и скажу, что это была самозащита.
Я выскакиваю из машины и со всей доступной мне скоростью ковыляю в тень, а человек в машине что-то мне кричит, но его слова относит ветер. Сердце мое колотится так сильно, что у меня болят ребра, а металл в моей глазнице ноет. Держась в тени и передвигаясь по темным аллеям, быстро пересекая пятна света от фонарей, я добираюсь до Найтс-Армз быстрее «Ягуара».
Взобравшись по ступенькам, захлопываю за собой дверь своей комнаты. Весь пол в кухоньке засыпан крошками крабового панциря, а воняет в ней, как в доках. Я сбрасываю куртку и, не зажигая света, падаю на кушетку. Сэйдж поднимает голову со своей подушки и тихонько скулит. Она думает, что я расстроился из-за грязи, которую она устроила, и мне приходится погладить ее, чтобы успокоить.
Единственный источник света находится над плитой на кухоньке. Я сижу на кушетке, уставившись на безжизненный серый экран телевизора и на стенку из книг. Машинально я вожу большим пальцем по лезвию ножа, и от этого порез на пальце становится все глубже и глубже.
Я так и не услышал, что тот человек кричал мне.
Снимаю бриджи и кладу челюсти в раствор мятной воды. Какое-то время я наблюдаю за ними, и мне кажется, что они похожи на призраки.
Выпрямившись, я сижу на кушетке и бесцельно вожу ножом по подбородку.
Я слежу за дверью. Они ее, конечно же, выбьют, когда придут.
Из моего большого пальца течет кровь.
Часть V
Я вернулся на остров в четверг, после полудня, через три дня после того, как уехал. На двери № 2 уже не было полицейской ленты, и рядом с ней стояла тележка уборщицы.
Универсал со стоянки исчез, а вот мотоцикл сосунка все еще торчал перед дверью его комнаты.
Чайки щедро покрыли парковку своими испражнениями, и я почему-то подумал о священниках.
На стук в дверь комнаты Рокки и Тиффани никто не откликнулся. В животе у меня что-то перевернулось, по спине потек пот, и мысли закрутились с удвоенной быстротой. Я пересек парковку и подошел к двери офиса. Когда я ее открыл, то услышал голос, выводящий музыкальные трели. За углом комнаты, в телевизоре, нарисованные животные пели песенку, строя платье для Золушки; маленькие птички окутывали ленточками его корсаж. Здесь же были Нэнси, Нони и Дехра. Тиффани сидела на полу, уплетая хлопья, и смеялась.
Все женщины разом повернулись ко мне.
– Привет, – сказала Нэнси без всякой теплоты в голосе.
– Здравствуете, – сказала Дехра, а ее сестра просто кивнула.
Они не повернулись назад к телевизору, а продолжали рассматривать меня. Тиффани, увидев меня, помахала ручкой и вернулась к мультику. Она была одета в новый, ярко-белый джемперок.
– Мы смотрим это уже, наверное, по десятому разу, – сказала Дехра. Сестры хихикнули, но смех получился искусственным, и в воздухе повисло чувство неловкости. Думаю, что видок у меня был тот еще – красные глаза и истощенный внешний вид.
– А где Рокки? – спросил я у Нэнси.
Сестры моментально повернулись к экрану. Нэнси взглянула на меня глазами, узкими, как бритвы.
– Она сказала, что работает. Последние два дня мы нечасто ее видим. Я думала, вы об этом знаете.
Я встал перед стойкой и покачал головой.
– Я тут навещал старых друзей… Она что, нашла работу?
– Мне кажется, что было какое-то недопонимание относительно того, вернетесь вы или нет. – Прежде чем ответить, Нэнси долго обдумывала свои слова.
– Конечно, вернусь. Что за глупости – у меня же оплачено. А как малышка?
– Просто куколка, – сказала Дехра.
– Она лапочка и совершенное очарование. Она заслуживает гораздо большего, – заметила Нэнси.
– Согласен, – подтвердил я.
Нэнси не стала больше ничего говорить, и мы молча наблюдали, как Тиффани вытерла рот салфеткой, сонно потянулась и, зевнув, устроилась на коленях у Нони. Нэнси встала, обошла стойку и негромко, но резко сказала:
– Пойдемте со мной.
Я вышел вслед за ней, и мы стали под автомобильным навесом. Я бросил взгляд на окна Трэя – за алюминиевой фольгой было видно, что шторы задернуты.
Челюсти Нэнси напряглись. Она посмотрела на меня так, как будто я ее ограбил.
– Хотела спросить, – начала она. – Что эта девица о себе думает? Мне ничего подобного здесь не надо. Совершенно. И я этого не собираюсь терпеть.
– Я вас не понимаю.
– В тот день, когда вы уехали, у нее ночью был мужчина. Хорошо. Всякое бывает. В конце концов, это ее дело. – Она почесала внутреннюю часть руки. – Но вчера вечером ко мне пришел Лэнс со своими извинениями. Сказал, что она предложила ему скидку. А извиняется потому, что любит меня, но слаб и не смог сдержаться. Ну, всю эту ерунду на постном масле.
Ее губы превратились в белую линию, а глаза сверлили меня.
– Нэнси, я ничего об этом не знаю.
– Да неужели? Если уж вы не знаете, то кто тогда знает? Я хочу сказать, что не знаю, о чем вы там договорились с этой девицей – да и знать этого не хочу, – но я точно знаю, что она не ваша племянница. А здесь же еще эта малышка замешана! Этот совершенно особенный маленький человечек. Она заслуживает лучшей жизни, чем ведет здесь, мистер Робишо. – Женщина кивнула головой в сторону офиса. – И младшая не должна закончить так же, как старшая.
– И что же случилось? После того, как вы поговорили с Лэнсом?
– Как вы понимаете, мы делаем это не ради нее или вас. При обычных обстоятельствах я бы уже вышвырнула ее отсюда. А может быть, даже позвонила шерифу. Но я этого не сделала. И не сделала я этого только из-за малышки.
– Но что же случилось? Потом?
Женщина коснулась одной из своих сережек:
– Что ж, я пошла поговорить с ней. Она разозлилась и с криками скрылась в своей комнате. А потом появилась из нее в крохотном платьице со слегка прибранными волосами, отвела малышку к сестрам и постучалась к ним. Попросила тех посидеть с ребенком, якобы она идет на работу. Якобы она ее нашла. А я за всем этим наблюдала, потому что наблюдала еще и за тем, как Лэнс пакует свои шмотки.
– А где она работает?
– Вроде бы в одном ресторане на Стрэнде. «Пиранделло». Итальянское заведение. Всем рассказывает, что она там хостес[59]. Она ведь и с этим парнем, Джонсом из восьмого, крутила. Видела, как они вдвоем пили. Он подвозил ее до работы. Знаете, она совершенно не может носить шпильки. Кто-то должен сказать ей, что они ей не идут. Когда она уходила, то хотела пригвоздить меня взглядом, но, дудки, ничего не получилось. Так она и ушла, а больше мы ее не видели. Вы же понимаете, что Нони и Дехра счастливы, что девочка с ними. Думаю, что они надеются, что она так с ними и останется. Но после того, что случилось с этим семейством в № 2… Нет уж. Я решила, что буду больше внимания обращать на то, что тут происходит.
– Черт… – Я пытался придумать, как убедить ее, что и я не собираюсь мириться с подобным. Горло у меня пересохло, а в глазах появились какие-то мушки.
– Черт – это хорошее слово, мистер Робишо. Итак, вы понимаете, что я могу вызвать социальных работников? Я могу сообщить им, что малышку бросили родственники. Я могу сказать, что ее сестра, или кем она там ей является, занимается проституцией, и эту девицу упекут за решетку. Я ведь могу также сказать, что вот этот здоровый алкаш устрашающего вида – на самом деле ее сутенер.
– Но это неправда.
– Что именно? Ну что я в реальности знаю? Я говорю вам, что могу сделать. Могу позвонить. А вы знаете, почему я этого до сих пор не сделала?
– Да.
– Вот именно. Из-за этой малышки.
– Клянусь вам, что я ничего об этом не знал.
– А кто вы? – Нэнси вытянулась во весь свой рост, стараясь приблизиться к моему лицу.
Я достал сигареты, но она отказалась. Я закурил и оперся спиной о стену. Голова разламывалась от блеска солнца.
– Я помог этой девушке в трудную минуту. Сказать по правде, мы тогда оба были в трудном положении. Я ее совсем не знал. Она попросила довезти ее и ее маленькую сестренку до Техаса. Ну вот, а потом я как-то к ним привязался. Сам не знаю почему. Наверное, мне просто захотелось позаботиться о них какое-то время. Не знаю.
– Неплохая работенка.
– Но послушайте же. Вы считаете, что малышке сейчас здесь очень плохо… Можете поверить мне на слово: там, где она была до этого, ей было гораздо хуже. Я сам видел халупу, в которой она жила.
– Что ж, в это я готова поверить. – Нэнси посмотрела на мои сапоги и потерла руки. – Малышка вздрагивает, когда рядом кто-то быстро двигается, вы заметили? Она очень нервная.
– Да, заметил, когда мы играли на пляже.
– Посмотрите мне в глаза, мистер Робишо.
Я посмотрел.
– Вы сутенер этой девицы, или что-то в этом роде?
– Нет. Нет, мэм. Я не сутенер, совсем нет. Я просто хотел ей немного помочь, и вот оказался здесь.
– М-м-м…
Она холодно, с осуждением уставилась на меня. Ее усталое лицо сильно изменилось. У меня опять началась головная боль, и я напомнил себе, что никогда и никому не позволял разговаривать с собой в такой манере.
– Что вы хотите, чтобы я сделал, а? Давайте я сейчас залезу в свой пикап и уеду навсегда. Они – не моя проблема. Хоть это вы понимаете? Черт возьми, я даже вызову вместо вас социальные службы. Позвольте, я сделаю это для вас. И они заберут малышку. И найдут ей опекуна. И тогда я смогу выбросить все это дерьмо из головы. Что, если я скажу, что здесь живет сумасшедшая девица, которую я согласился подвезти, а она взяла и бросила на меня свою сестренку?
Нэнси подняла подбородок, сложила руки на груди и не отступила ни на дюйм, когда я стал надвигаться на нее.
– Думаю, что с шерифом вы встречаться точно не захотите. Однажды я слышала, как эта девица назвала вас Роем. Думаю, что ваше имя вымышленное, и я уверена на сто процентов, что вы не захотите, чтобы у вас снимали отпечатки пальцев.
Я выплюнул сигарету изо рта, и чайка спикировала на рассыпавшиеся искры.
– Тогда мне, наверное, лучше сматываться. Рокки вы отправите в тюрьму, а малышке найдут опекуна, но я к этому не буду иметь никакого отношения.
– Думаю, что вы вполне можете это сделать. Хотя подозреваю, что вы это уже делали или, по крайней мере, пытались. И ничего у вас не вышло.
Я посмотрел на мотель.
– Вы тоже не хотите ее оставлять, – заключила женщина. – Вы тоже полюбили малышку.
– Ну хорошо. – Я потер глаза и поднял руки вверх. – Тогда давайте прекратим пудрить друг другу мозги.
Она коротко рассмеялась, но смех был невеселый.
– Давайте. Но я вот что хочу сказать. Что бы ни случилось, надо, чтобы кто-то заботился о малышке.
Я кивнул. Опершись на стену, мы наблюдали за птицами на парковке. Между домами проникал теплый ветер, который гнал полоски песка по бетону. В воздухе стоял такой сильный океанский запах, что во рту у меня появился привкус водорослей.
– Итак… – прервала Нэнси молчание.
– Не могли бы вы посмотреть за девочкой еще немножко? Я попытаюсь разыскать Рокки.
Она задумалась.
– И как долго?
– Совсем недолго.
Я направился к № 8 и у двери обернулся и увидел, что Нэнси все еще смотрит мне вслед. Я подождал, пока она вернется в офис, и постучал в дверь.
Сначала он посмотрел в глазок, а потом, когда открыл дверь, усиленно замигал на солнечном свете. Я прошел внутрь и захлопнул дверь. Рубашки на сосунке не было. У него была провислая спина и длинные руки, которые висели как плети. Внутри было темно, воняло сигаретным дымом и человеческим телом – потом.
– Привет, ковбой, – промямлил Трэй, прежде чем упасть на постель. Он раскинул руки и уставился в потолок. Лицо его было покрыто пленкой пота, а веки подрагивали. Он уплывал, высоко и далеко. Худ он был, как сам Иисус Христос.
– Ты знаешь, где сейчас Рокки?
– Сказала… что пошла на работу. – Говорил он очень медленно.
– Что между вами произошло?
– Произошло? – Трэй сел и потер лицо. Я видел его ребра и тонкие ниточки мускулов. – Ничего не произошло, приятель. Просто провели время. Попили пивка. И я подвез ее до работы.
– Ты ей заплатил?
– Что? Приятель… – Он покачал головой и кашлянул. – Убийца цыпочками не интересуется. Въезжаешь?
Я подошел и навис над краем кровати.
– И куда ты ее отвез?
Парень продолжал смотреть в пол, свесив руки между ног.
– Да на Стрэнд. И там она слезла.
Вся его одежда из корзины для мусора была разбросана по полу; я заметил, что книги на столе открыты, а рисунки валяются по всей комнате.
Я уже было вышел из комнаты, как вдруг остановился.
– Ну, и где ты это берешь?
– Что?
– Где ты берешь наркоту, я спрашиваю. Ты вроде выглядел совсем сухим.
– А-а-а. Знаешь, она везде, надо только захотеть…
– Ты что, разжился деньгами?
Лениво подняв на меня глаза, Трэй пожал плечами и ухмыльнулся.
– Ты подумал о том, о чем мы с тобой тогда говорили? – спросил он в свою очередь.
– Ответ отрицательный. Меня это не интересует.
– Ага.
Трэй с трудом встал, порылся в корзине для мусора и вытащил оттуда майку. После этого подошел к раковине, плеснул себе на лицо немного воды и провел влажными руками по волосам.
– Видел, как ты уезжал, – заявил он вдруг.
Я подождал, пока он наденет теннисные туфли и займется поисками сигарет среди бумаг. Наконец он закурил, зажег лампу и выпустил дым так, как будто у него было сколько угодно свободного времени. Его голос звучал вполне нормально, а искусственный техасский акцент почти совсем исчез.
– Видел, как ты взвился с той газетой в руках. Я был здесь. Смотрел через глазок. Видел, как ты ее выбросил и сделал ноги.
Мне стало трудно дышать, и все внутри меня, казалось, превратилось в кусок бетона.
– А газетку-то я из мусора достал. Прочитал и понял, что звали-то тех девчонок прямо как наших. Ну, и сложил один плюс один – знаешь, как это бывает. Все очень просто.
Я заскрипел зубами и сжал кулаки. Трэй притворился, что ничего не заметил.
– Что касается меня, приятель, то у меня нет никакого желания поиметь тебя ни классическим, ни извращенным способом. Поэтому я просто рассказал тебе все. Если дело дойдет до этого…
– Дойдет до чего? – спросил я.
Сосунок наклонился вперед, подвинул к себе пепельницу и аккуратно снял пепел с уголька сигареты, покатав ее по нарезному пластиковому краю.
– Знаешь, если я здесь буду работать без партнера, то шансы попасть в переплет у меня будут гораздо выше. Тут ведь если не полиция, то кто-нибудь другой. Понимаешь? Поэтому посмотри на это с такой точки зрения: представь себе, что в какой-то момент на меня надевают браслеты и засовывают в какую-то полицейскую конуру. А у меня ломка, мне плохо, мне нужно на волю. А копам, этим уродам-садистам, оно нравится. И копы хотят укатать меня на как можно больший срок, хотят лишить меня будущего. Я в отчаянии, болен и схожу с ума. Ведь я же могу и сдаться. Я могу сказать им: «Послушайте, если вы дадите мне свободу, немножко взбодрите и забудете ваши дурацкие обвинения, то я дам вам инфу на убийцу. И я могу рассказать вам кое-что о пропавших девочках».
Костяшки моих пальцев заболели от напряжения, глазное давление стало выдавливать глаза изнутри.
А этот придурок стал играть с ножом-бабочкой, который он достал из-под вороха бумаг. Он вертел его в стороны и вверх-вниз, и маленькое лезвие блестело у него в руках. Это должно было показать мне, что за себя постоять он сможет; а потом он стал ковырять этим ножом у себя в зубах, чтобы продемонстрировать мне свое хладнокровие.
– Подумай над этим, приятель. Я уже тебе сказал, что совсем не хочу тебя поиметь. Я просто предлагаю: давай сделаем немного денег. Поможешь мне – поможешь себе. Твоя зарплата в конце составит пятнадцать штук зеленых. Давай сделаем немного денег.
Я слышал, как его голос время от времени срывается. Да и тон его стал несколько выше. Но он продолжал смотреть на вещи, лежавшие на столе, и завязывать шнурки. Моего взгляда Трэй явно избегал.
– Ну а если нет, то что ж, давай каждый попробует рискнуть по-своему.
Я удивленно смотрел на него, даже не обидевшись. Мне было его просто жалко. Он слишком плохо меня знал и не представлял, до чего его может довести подобный разговор. Трэй выпустил колечко дыма, разгладил свои джинсы, почесал руку, подергал себя за волосы и, когда никаких дел больше уже не оставалось, посмотрел, наконец, на меня. Его глаза подергивались.
– Как ты себе это представляешь? – поинтересовался я. – Я проверну с тобой это дело, а потом ты что, возьмешь меня за горло окончательно? Откуда я знаю, что ты не заставишь меня проделать все еще раз? Что ты не будешь водить меня так, как будто посадил на поводок?
– Да ладно, приятель. Ведь именно это я и пытаюсь тебе вдолбить. Всё не так. И я совсем не по этому делу. Смотри на это как на обмен услугами. Услуга за услугу. И все квиты.
Я заметил чуть видную дорожку красных муравьев, ползущих по плинтусу, а потом перевел взгляд на бумаги, загромождавшие стол, на все эти маленькие схемы и круговые диаграммы. Многие из каракулей на этих бумажках представляли собой пентаграммы, наброски козлиных голов и ножей-бабочек.
– Думаю, что тебе придется поверить мне на слово, приятель, – произнес Трэй. – Но я человек прямой. Выслушай меня. Просто посмотри, что я уже успел сделать, и послушай то, что я хочу сказать. Вот, взгляни.
Несколько минут мы сидели молча. Я почувствовал, что алюминиевая фольга остывает, и понял, что на улице потемнело, как будто нас накрыло облачным покрывалом.
– Ну хорошо, – согласился я, – но тебе придется дождаться ночи. А сейчас я должен разыскать Рокки.
– Да. Хорошо. Я все тебе скажу…
Когда он улыбался, то выглядел старше – его лицо сморщивалось, и маленькие зубки блестели, как горсть гальки.
– Будет лучше, если люди в мотеле не будут видеть, как мы что-то вместе обсуждаем. Поэтому вечером встретимся на круге «Кей» ниже по улице. восемь часов.
– Брат, да ты просто параноик. Никто здесь никогда ничего не узнает.
– Если ты хочешь, чтобы я работал на тебя, начинай учиться осторожности.
– Хорошо, хорошо. Ты мне здорово напомнил Вилсона, приятель.
– Тогда делай, что тебе говорят.
Трэй шутливо отдал мне честь. Я не стал оглядываться, когда выходил из комнаты. На улице я понял, что был прав: на небо нагнало массу низко висящих туч; казалось, что небо, которое на нас давило, было вовсе не небом, а основанием горы.
Ресторан я нашел на Двадцать второй улице, между Шипс-Мекэник-Роу и Маркет-стрит. «Пиранделло» находился в нижнем этаже роскошного особняка. Входная дверь была украшена электрическими лампочками в стеклянных патронах в форме языков пламени. Название ресторана было написано красивым шрифтом на стеклянных входных дверях, верхнюю часть которых закрывали шторы винного цвета. Рядом, на тротуаре, какой-то мужик кричал на свою собаку.
Как только я вошел, ко мне подошла хостес. Обслуживающий персонал был одет в черные юбки или брюки и белые рубашки с черными бабочками. Было пять часов вечера, и девушка, сообщив мне, что кухня только что открылась, спросила меня, не хочу ли я присесть. Зал был заполнен примерно на одну треть – женщины были в блузах и драгоценностях, демонстрируя свои густые техасские прически.
– А Рокки сейчас работает?
– Кто?