Остров пропавших душ Пиццолато Ник

– Я просто проезжал мимо, правда… И подумал, почему бы не позвонить. Я тут встретил кое-кого. Клайда из Бьюмонта. Он сказал, что ты здесь живешь. Вышла замуж – просто здорово. А я проезжал просто… Ты есть в телефонной книге… Ага. Удивительно. Нет, больше я этим не занимаюсь – в основном решаю вопросы. Помогаю парочке профсоюзов. Живу в Галвестоне, в трейлере. Проезжал через этот городишко. Ну, и вспомнил, что ты здесь живешь. Есть свободное время – послушай, не хочешь со мной пообедать? Нет, нет – просто сказать привет… Нет. Этим я тоже больше не занимаюсь.

Местечко в районе Брентвуда: нефтяники, звезды средней величины, разного рода руководители на пенсии, жены, играющие в теннис. Где-то здесь живет бывший чемпион мира в тяжелом весе по боксу. Роскошные усадьбы возвышаются над идеально ровными рядами кустарников и железными оградами; длинные ковры зеленой травы, подстриженной на высоту полдюйма, располагаются вдалеке от дороги; изгибающиеся подъездные аллеи имеют собственные названия; фонтаны, одетые в гранит. Улицы патрулируются машинами частной охранной фирмы; они проезжают под кронами настоящих дубов, сквозь которые на тротуары льется солнечный свет. Машины охраны были черные, с синими проблесковыми маячками, и все они притормаживали, когда я проезжал мимо на своем пикапе.

Найдя адрес, я припарковался под наклоненным дубом.

В одном из дворов, далеко от дороги, на газоне, среди струек оросителей, веселились какие-то детишки. Мне показалось, что в это время они должны были быть в школе. На мне были надеты ковбойская соломенная шляпа и солнцезащитные очки, но даже в таком наряде солнечный свет был таким ярким, что мне пришлось прищуриться.

Ее дом был построен в колониальном стиле – красный кирпич, белая черепица и колонны, обрамляющие вход. Гараж, стоявший отдельно с правой стороны от дома, был по размерам больше, чем дома, в которых мне когда-либо приходилось жить в Метейре. Бутылка «Джонни Уокера» опустела – я с трудом восстановил дыхание.

А ты бы смог жить здесь, спросил я себя. Ты бы знал, что тебе делать с самим собой в таком окружении?

Я увидел, как она прошла мимо кухонного окна, и судорога свела мое горло.

На близком расстоянии кирпич имел розоватый оттенок, а содранная кое-где на ставнях краска создавала эффект старины. По стенам вился плющ, подстриженный так же аккуратно, как профессорская бородка. Мои сапоги скрипели по галечной подъездной аллее, которая шла вокруг каменного декоративного бассейна, по размерам легко подходившего для двух взрослых людей.

На тяжелой мореной двери висел молоток в виде головы орла. Я постучал кулаком. Никогда не пользуюсь молотками. Жидкая смелость, алкогольная логика. Когда-то я слышал, что дельфины иногда совершают самоубийства, но не знаю, почему я вспомнил об этом именно сейчас. Стук каблучков по плитке. Звук отодвигаемого засова, скрип двери. На лице Лорейн была подходящая к случаю маска – маска, чья утонченность заставила меня в тот момент почувствовать себя недочеловеком, дикарем.

Я снял очки. Под глазом у меня задергалась жилка, когда я увидел, как эта ее маска медленно исчезает.

– Вот и ты, – произнесла она. – А я все думала…

Она не пополнела, только кожа на шее стала суше от солнца, и на ней появились морщинки, да волосы были другого цвета – выкрашены в цвет октябрьских кленовых листьев. На ней были надеты узкие брюки, а белая блузка обтекала ее тело, как сметана. Нитка жемчуга и крупное кольцо дополняли ее бриллиантовое обручальное. Она играла жемчужинами, рассматривая мою физиономию.

– Ты очень сильно изменился, – сказала женщина.

– Привет, Лорейн. Лорейн, здравствуй.

Ее взгляд опустился на мои губы, потом живот, а потом опять поднялся на уровень моих глаз. Мне показалось, что ее щеки слегка запали, около рта появились морщинки, и я еще раз мысленно проклял желание женщин коротко стричь волосы после того, как им исполняется тридцать.

– Рой. Боже мой. – Она обернулась, как будто в доме находился еще кто-то. – Я же сказала тебе, что занята.

– Я только хотел секунду поговорить с тобой. Уйду, как только ты скажешь.

– Я же сказала, что занята.

– Я могу постоять здесь, на улице.

– Ну, и чего тебе от меня надо?

– Просто поговорить, – пробормотал я. – Узнать, как ты жила. – Я пожал плечами, как будто задал вопрос.

Она смотрела на меня с выражением, в котором было не то раздражение, не то восхищение. И вдруг я, как наяву, почувствовал прикосновение ее тела, почувствовал его теплоту под пальцами, и вкус ее влаги на губах. Я вспомнил ее узкую талию и то, как она плавно переходила в ее задницу, и розовые пятна, как сеть сосудов, на ее коже, которые появлялись после того, как она кончала. Пальцы ее ног в ванне. У нее было широкое лицо, сужающееся к подбородку, и я помнил, как оно выглядело подо мною на подушке, с широкой улыбкой и открытым ртом, жадно ловящим воздух. Эти воспоминания заставили мои нервы напрячься – это было как старая вдруг заболевшая рана или болезнь, от которой тебя пробивает озноб.

Она внимательно осмотрела сначала двор, а потом окна соседних домов, и мне показалось, что я чувствую, как пахнет ее шея, чувствую ее чистый цитрусовый запах.

Я увидел, что она обдумывает, как бы попроще от меня избавиться. Но мне надо было выговориться. Я был здорово пьян, и мне надо было облегчить душу.

– Боже, ну тогда входи, – смех Лорейн прозвучал мрачновато. – Не хочу, чтобы такой головорез, как ты, торчал у меня на пороге. – Женщина открыла дверь и добавила: – Но только на минутку.

Когда я вошел, то увидел перед собой холл с высоким потолком и деревянным полом, натертым до такого блеска, что я отражался в нем, как в воде. То тут, то там были видны цветовые пятна золотого и красного цветов. Я внутренне расслабился, пока шел за ней, в то время как мои глаза впитывали вид ее задницы. Мой желудок сжался при воспоминании о том, как я брал ее сзади, держа палец в этой маленькой коричневой дырочке – ей всегда это нравилось. И это было не просто воспоминание. Это выглядело как память тела, которое помнило все так, как будто это происходило прямо сейчас, помнило ее влажную промежность, сжимающую мой член, и ее вкус на губах. Я поднес палец к носу, смутно надеясь опять почувствовать ее запах.

Зеркало в золоченой раме висело над красивой деревянной консолью, по комнате были расставлены маленькие столики, на которых стояли вазы с цветами багряного цвета. Холл переходил в большую гостиную, на потолке которой висело нечто, напоминающее небольшой канделябр. С левой стороны располагалась лестница, которая вела наверх. Толстый ковер цвета песка и земли, пара коричневых кожаных кресел. Эти вещи приводили меня в замешательство. Когда она повернулась ко мне, выражение ее лица заставило меня смутиться.

Я чувствовал себя по-дурацки, видя на полу пятна света, падавшего через высокие окна, выходившие на роскошный двор и пруд, на металлическую садовую мебель. Я понял, что она всегда хотела именно такой жизни. И мне в ней отводилось совсем крохотное место.

– Вижу, что ты изменила свое мнение о замужестве.

– Что ж, когда встречаешь достойного человека… – В ее улыбке чувствовалась издевка, и, стоя на пороге своей гостиной, она сложила руки на груди. – Должна предупредить, что я не совсем понимаю, что ты здесь делаешь.

– Просто проезжал мимо, – сказал я, уставившись на ее туфли. – Мне… я хочу сказать, мне вдруг захотелось узнать, как ты жила все это время.

– Все это время? Ты хочешь сказать, последние одиннадцать лет? – Лорейн уселась в одно из кожаных кресел и, закинув ногу на ногу, склонила голову, продолжая поигрывать жемчужинами, – по-видимому, что-то во всей этой ситуации казалось ей смешным.

– Вот именно. И как же ты жила эти последние одиннадцать лет?

– Дай подумать… Да просто великолепно! Вот так.

– Выглядишь ты прекрасно.

– А ты когда состриг свои волосы?

– Не так давно.

– Знаешь, а ты вовсе не так хорош, как я думала раньше.

– Не ты первая мне это говоришь.

– Ты ужасно постарел, правда.

– Подожди, пока сама начнешь…

– Ты что, пьян?

– Х-м. Да нет.

Кровь бросилась мне в лицо. Она мне не поверила. Я стал размышлять, не рассказать ли ей про мои легкие, чтобы вызвать хоть какую-то симпатию. Тогда можно было бы объяснить, для чего я явился.

– Рой, тебе правда нельзя оставаться. Я действительно занята.

Пальцы мои сжали мраморную столешницу ближайшего столика. Зверь во мне захотел взять ее прямо здесь же, на диване. Конечно, сначала спросить разрешения. Но трахнуть при любом раскладе.

– Да я и не останусь. Я сейчас уйду.

– Ну и…

– А ты… – Я замер и поставил на место фарфоровую фигурку клоуна, которую вертел в руках. – А ты помнишь ту неделю, которую мы провели в Галвестоне? В семьдесят шестом, по-моему?

Она закатила глаза и напустила на себя чуть усталый вид.

Я вспомнил выражение лица Нэнси, когда Лэнс пытался направить ее по пути воспоминаний.

– Я почему-то вдруг об этом вспомнил. Пляж. Хорошая была неделя. Ты тогда рассказала мне о своей сестре и отце.

– О, Господи! К чему эта сентиментальность, Рой? Ты превратился в одного из этих нудных ностальгирующих мужиков среднего возраста. – Лорейн с сожалением покачала головой. – Ты мне больше нравился молчаливым, сильным типом. Я лучше буду вспоминать тебя именно таким.

– Да я просто вспоминал.

– Ну, и что ты хочешь от меня услышать?

Я пожал плечами. В гостиной раздавалось тиканье прадедушкиных напольных часов. Несколько фотографий стояли на музыкальном центре. У ее мужа были толстые щеки и редеющие волосы, а дружелюбное выражение его лица напомнило мне морду терьера.

– У тебя есть дети?

Она опять начала пропускать жемчужины между пальцами.

– О чем же ты ностальгируешь, Рой? До добра это не доведет.

– Это верно…

Я хотел ответить ей, напомнив о том, как рассвет заглядывал в наши окна в том доме в Галвестоне. Как бело-голубой свет падал на нее, лежащую в кровати, спящую на животе без всякой одежды, с простынями, сброшенными на пол, а прохладный бриз с залива был пропитан запахом креветок и соли. И тот острый сладкий запах мохито, который мы пили всю неделю, – каким же важным он тогда казался. Я хотел рассказать ей, как это все сейчас ко мне вдруг вернулось, как я могу почти почувствовать запах и вкус всего этого, и почувствовать ее позвонки на спине под своими пальцами. Но ничего этого я не сказал. Я знал: в том, что у меня никогда не было лучших воспоминаний, чем эти, было что-то патетическое и глупое.

Я подошел к большому телевизору, чтобы взглянуть на фото, стоявшие рядом с ним. Они с мужем, в горнолыжной амуниции, улыбались на фоне белых гор. Они с мужем чокались на фоне океана, вода в котором была гораздо более синяя, чем вода в заливе.

– Ты рассказывала ему обо мне?

– Не много, но рассказывала. Он все обо мне знает, Рой.

– Я сейчас вспомнил тот день. Мы тогда напились мохито еще до полудня. Закусывали крабовым мясом. Никак не могли избавиться от его запаха. Смеялись сами над собой, все в соке этого мяса. Пьяные. Мылись под душем.

– Ну, хватит, Техасец. Остынь.

– А потом пошел дождь, и мы никуда не выходили два дня. Смотрели телевизор. И любили друг друга не переставая.

– Да, да, конечно. Я ведь заводная телка. Спасибо, Рой.

Я уселся в кресло напротив нее. Кожа заскрипела под моим весом.

– Я не могу болтать тут с тобой весь день, – опять повторила Лорейн.

Я все никак не мог сформулировать то, что хотел сказать.

– Да я просто… Я сейчас ухожу… Уезжаю из страны. И вот задумался. Ведь было время… Как будто я сейчас что-то потерял. Я не знаю.

Только сейчас я понял, насколько пьян. Ее лицо расслабилось, и на нем появилось выражение тревожного сочувствия, от которого я вдруг почувствовал себя очень маленьким.

– Мне просто захотелось все это вспомнить.

– Что именно вспомнить? Вспомнить, как ты был всегда одуревшим от наркотиков? Вспомнить, как ты избил до полусмерти того ковбоя, который просто поздоровался со мной? Вспомнить, как мы пили с тобой столько, что я блевала кровью? Ведь именно об этом ты сейчас мне говоришь. И именно это я помню.

– Но у нас было… мне кажется, мы неплохо проводили время.

– Боже. Боже мой, Рой… – Лорейн зажала рот рукой и затрясла головой. – Я была счастлива, когда тебя «закрыли», Рой.

– Моя жизнь заканчивается, – произнес я.

Она оглянулась вокруг, как будто почувствовала себя неудобно из-за того, что я сказал.

– Я ведь рассказывал тебе о Порт-Артуре. И о том, как я здорово учился в старших классах. Я тебе все рассказал о себе.

Лорейн вздохнула с измученным видом.

– Откуда, ты говоришь, ты узнал мой адрес?

– От Клайда. В Бьюмонте. Он мне сказал, что ты живешь здесь.

– А он откуда знает?

Я пожал плечами.

– Боже, вернулись все мои прошлые прегрешения, – заметила Лорейн.

Звук тикающих часов напоминал звук каблуков женщины, которая медленно, но неумолимо идет по мраморному полу.

– У меня сейчас встреча. С юниорами, Рой.

– Помнишь, как мы тогда всю ночь просидели на дюнах?

– Ну, пожалуйста. Хватит.

– Как мы все время смеялись – не могу вспомнить… А ты не помнишь, чему мы тогда смеялись?

– Послушай, ковбой, возьми себя в руки. Правда. Вспомни на минуточку о своем чувстве собственного достоинства.

– А ведь в какой-то момент я тогда решил изменить жизнь. Бросить клуб и всех этих ребят. Я же хорошо помню, что хотел этого. А ты не хотела. Тебе тогда нравилось, чем я занимаюсь.

– Ну и что? Я была совсем ребенком.

– А все это трахание…

– Послушай, с меня довольно.

– Послушай, ведь ты сама…

– Все это уже в прошлом, Рой.

Внезапно я понял, о чем она говорит, и замолчал.

– Послушай меня, – повторила женщина. – Все это уже в прошлом.

Я почувствовал себя так, как будто меня огрели киркой.

– Ведь человек помнит только то, что хочет, – объяснила Лорейн. – Я, например, помню, как ты явился в дом в окровавленной рубахе. Как попросил меня спрятать пистолет. Потом, через неделю, ты протрезвел и начал разглагольствовать о том, какой ты особенный. А потом опять ушел в запой на целых три недели. А что ты говорил обо мне? Ты ведь еще и поколачивал меня изредка. Ты это помнишь? А ты вообще помнишь, как бил окружающих? Ты ведь ревновал меня к каждому столбу, Рой. Ты был обижен на весь мир. Ты был обижен на людей только за то, что они были счастливы. Я, помню, тогда думала: Это самый страшный человек, которого я когда-либо встречала. А что оказалось потом? Оказалось, что есть люди и пострашнее. Уверяю тебя, от этого я почувствовала даже некоторое облегчение. Особенно когда ты сел.

– Но ведь что-то же во мне тебе нравилось?

– Не помню. Правда… – Лорейн постучала пальцем по подбородку. – Может быть, какое-то ощущение силы. Но… – вздохнула она, – эта сила довела тебя только до тюрьмы.

– Но ведь таких, как я, было не так уж и много.

Лорейн полуприкрыла лицо рукой и продолжила:

– Не знаю, что ты там себе понапридумывал. Я была просто глупым ребенком. Вот и всё. И я делала свои ошибки. Подумать только, я гуляю с крутым парнем! Клево! Я была глупа. Просто ребенок. А сейчас я люблю своего мужа. Он хороший человек, и мне нравится, как мы вместе с ним живем.

Ее тон изменился, в нем больше не слышалось веселья, и от этого ее красота как бы забронзовела. А потом она повернулась к окну, и свет солнечного дня смягчил ее черты. Я почувствовал, как что-то внутри меня подсказывает мне о том, что пора убираться. И я отчаянно пытался воспрепятствовать этому ощущению, вспоминая, как мы голые сидели на кровати, скрестив ноги, и играли в карты, но это уже не помогало. Я пытался найти причину, чтобы заговорить с ней о том, как быстро идет время, как его течение изматывает тебя и заставляет забывать многие вещи.

– А чем он занимается? – спросил я вместо этого. – Я имею в виду твоего мужа.

– Ну, всё, хватит. Я хочу, чтобы ты немедленно ушел из моего дома.

Я встал и подошел к ней.

На ее лице появилось усталое, измученное выражение, и она показала мне нечто, похожее на пульт открывания гаражных ворот.

– Видишь эту штуку, Рой? Она посылает сигнал тревоги ребятам из «Халлибертон»[51], которые патрулируют здесь улицы.

– Боже мой, я хотел только попрощаться. – Я весь сжался.

– Ну конечно.

Лорейн проводила меня до двери, держась на несколько шагов позади меня. Я открыл входную дверь и сделал шаг на улицу, почувствовав, как яркий солнечный свет ударил мне в глаза. На ступеньках я обернулся и сказал ей:

– Я умираю.

– Все мы когда-нибудь умрем, – ответила она, и дверь захлопнулась.

Около машины у меня начался кашель, который все никак не мог успокоиться.

Меня вырвало, когда я заводил мотор, и на соседнем сиденье остался след от желчи. По пути на федеральную трассу я проехал мимо двух машин с охранниками. Я прекрасно знал, что прошлое не вернешь. Просто мне в голову пришла такая идея, и я захотел вернуть его вопреки всему и почувствовать его снова – у меня было такое чувство, которому нет даже названия в нашем языке. Это была просто идея.

Мне кажется, что надо с особой осторожностью относиться к своим воспоминаниям.

Все дело было в том – и в этом я был вынужден себе признаться, – что все мои воспоминания с течением времени становились для меня все важнее и важнее. Ведь воспоминания – это часть твоей жизни.

Я повернул на площадку перед въездом на федеральную: надо мной изгибалась бетонная петля шоссе, по которой с громким воем проносились машины. Завывал ветер, и его шум смешивался с жирным запахом масла и выхлопных газов.

Я подумал о том, что неплохо было бы напиться до потери сознания в каком-нибудь мотеле. Я был в таком состоянии, что готов был навсегда остаться в комнате мотеля с сигаретами и виски.

Во рту у меня стоял стойкий привкус железа. Он напомнил мне о Матильде, старой чернокожей женщине, которая готовила нам еду в нашем исправительном доме. Матильда походила на коричневого паука с физиономией, напоминающей сморщенный орех; передвигалась она, согнувшись пополам. Старуха любила греться в солнечных лучах и никогда и ничем не выдавала свои мысли. Она сама вымачивала свой табак в шнапсе и готовила кровяную колбасу из ведер крови, которые приносили ей охотники в качестве благотворительной помощи. Отцы со своими сыновьями приносили целые бадьи с кровью, которую скачивали из своих охотничьих трофеев. А я наблюдал за ними и представлял себе, как сыновья выходили из дома вместе со своими отцами ранним, еще темным, утром, а на траве блестела роса, и сыновья шли след в след за родителями. Мы всегда ели очень много кровяной колбасы, и, как я помню, у меня во рту постоянно стоял вкус железа, смешанный со вкусом кукурузной каши. Я помню, что этот вкус продолжал преследовать меня даже тогда, когда я покинул исправительный дом и направился на автобусе на призывной пункт в Бьюмонте. Мне кажется, что я избавился от него только когда нашел «Робишо у Дельты» и спросил, где я могу видеть Харпера Робишо.

Я провел языком по зубам и продолжал наблюдать, как машины выезжают на шоссе. Этот вкус принес вместе с собой неприятное ощущение солнечных лучей на коже, воспоминание о жирной зелени, негромком жужжании насекомых, которое было частью тишины, тишины, укутывавшей хлопковые поля. Я вспомнил о шипах, врезающихся в руки, и бесконечных днях, проведенных в скрюченной позе за сбором хлопка, с глазами, залитыми грязным потом.

Вдруг в моей голове раздался смех Тиффани и те звуки, которые она издавала, когда я окунал ее в воду. Я увидел встревоженное лицо Рокки, кожа на котором обвисла, как плохо натянутая палатка на порывистом ветру.

Над моей головой беспрерывно кружила стрекоза, как будто хотела мне что-то сообщить; ночной воздух был горяч, как тлеющие угли.

На расстоянии я слышал, как с шипением проносились машины; этот звук напоминал мне звук сердцебиения какого-то гигантского животного, которое меня проглотило.

Амарилло состоял только из заправочных станций и складских помещений, мотелей и низкопробных стриптизов, которые продувались всеми ветрами. До него можно было ехать десятки миль и видеть только плоские степи, водонапорные башни и небольшие буровые вышки со стрелами, двигающимися вверх-вниз, как детские качели. Сквозь мелкий дождь я наблюдал за водилами грузовиков и дешевыми шлюхами, сбившимися в одну кучу и двигающимися между автоматической прачечной и стоянкой, на которой располагались громадные автопоезда, выстроившиеся в ряд под галогеновыми лампами. Женщина с очень длинными волосами выбралась из одного грузовика и тут же забралась в соседний. Пока я стоял, отвернувшись к окну, девушка в моей комнате успела состроить раскаивающуюся, извиняющуюся гримасу. Она лежала в постели, и я мог видеть ее отражение в стекле окна.

– Что не так, мистер? Скажите мне, что я должна сделать. Скажите, чего вам хочется.

Ее бледное лицо и чернильные волосы расплывались в окне. Я стоял за занавеской совершенно голый, наблюдал за происходящим на улице и потягивал «Джонни Уокер».

Когда я ничего не ответил, она сказала:

– Да ты просто пьян, детка.

Знакомство с ней совсем не входило в мои планы, но я попал в Амарилло вечером, после того, как целый день ехал не в том направлении. Форпост яркого света, стоянка, больше напоминавшая маленький городок с прачечной и расположенным рядом с ней баром. На противоположном конце стоянки располагался мотель, в котором комнаты были рассчитаны только на одного.

Для начала я заглянул в бар, но акватория вокруг острова с напитками показалась мне чересчур вычурной, а косой глаз официантки выглядывал из тени, как морской черт, поднимающийся из глубин океана. Из телевизора доносился шум статического электричества, и звук голосов в ящике напоминал бесконечное шуршание газет. Челюсть бармена отвисла, и он повернулся, чтобы взглянуть на меня глазами, светящимися злым голубым огнем с лица, на котором не было написано ни одной мысли. В баре никого не оказалось, и я тоже вышел под казавшийся бесконечным дождь. Мужики в безразмерных кепках с козырьками переносили свои толстые животы по площадке, повинуясь только своим инстинктам.

Я как раз проходил прачечную самообслуживания, когда увидел девушку. Было видно, что она была молода, однако на глаз возраст определить было трудно. Девушка стояла перед стиральным автоматом, сложив руки и вывернув шею, и в такой позе наблюдала за мной, как богомол за своей жертвой. Дождь стекал по стеклу, и под ее пристальным взглядом я почувствовал себя преступником, на которого пальцем указывают все члены Большого жюри[52].

В задней части сервисной станции располагалась пончиковая с несколькими столиками и отдельными будками – там собралось несколько человек. Это были здоровенные дяди с фигурами, напоминающими сосновые шишки, поставленные на острый конец, в штанах, низко сидящих на почти отсутствующих бедрах, и все затянутые в джинсу. Даже ночью они не снимали очки-авиаторы[53]. Все они обернулись навстречу мне, когда я вошел. Никто из них не смеялся, все они говорили тихо и серьезно, изредка делая жесты сигаретой, зажатой в руке, чтобы подчеркнуть свою мысль. Кто-то наслаждался кофе с сигаретами, а несколько из них уговаривали пинту бурбона[54]. Те, кто не пил спиртного, время от времени запускали руки в коробку с хворостом.

Какое-то время я стоял в одном из проходов с картофельными чипсами и порцией вяленого мяса по левую руку от меня и с рядом одноразовых порций универсального лекарства по правую. Резкий свет напоминал лунный, только был значительно ярче. Я чувствовал, как мужики в пончиковой изредка бросают на меня подозрительные взгляды. Девушка появилась у окна со стороны улицы, и ее глаза буквально прожгли меня сквозь потоки дождя, стекающие по стеклу. Упускать меня она не собиралась. Ей нужны были деньги. Вот так это всегда и происходит – все, что им надо, это зацепиться за тебя взглядом. Я взглянул на мужчин за столиками, на толстую женщину, скалящуюся на меня из-за прилавка, и почувствовал тот же самый тяжелый, влажный воздух, который уже один раз ощутил в баре. Когда я вышел на улицу, шлюха ждала меня. Какое-то время мы стояли рядом и разглядывали друг друга.

– Интересуешься? – спросила она.

Я спросил, есть ли у нее комната, и она ответила, что нет.

– А сутенер у тебя есть?

Девушка покачала горловой и крепче обхватила себя руками. Дождь начал ослабевать, и она снова вывернула шею, чтобы спрятать от него лицо.

– Я работаю на себя, – ответила она. – Ну, так как же?

Работает без контроля. Долго так продолжаться не будет – слишком много вокруг сутенеров, полицейских и разных психов. Я достал фляжку, отхлебнул и протянул ей. Мы наблюдали, как мужчины двигались между насосами заправки. Время от времени из одного из грузовиков спускалась женщина. Сначала они убегают из дома и не могут понять, где же они все-таки оказались, а потом бегут назад домой, если могут. Но иногда бывает слишком поздно.

Я еще раз осмотрел ее и удивился, почему ее шея так неестественно вывернута. У женщины было костлявое лицо с близко посаженными глазами, просто громадными и похожими на глаза насекомого. На ее коже были видны следы недоедания. В то же время у нее оказались сильные плечи и хорошая фигура. Одета она была в джинсовую юбку, красные колготки и черный топ. На боку у нее висела большая полупустая сумка, по форме напоминавшая перепеленатого младенца. Женщина убрала со лба намокшие волосы.

– Да решай же ты быстрее, – поторопила она меня.

– Хорошо, – сказал я. – Пошли со мной.

Только оказалось, что я совсем ее не хочу. Мне просто не хотелось оставаться одному. Я попытался разговорить ее, поговорить с ней о каких-то отвлеченных вещах, но она была слишком шлюхой, поэтому говорить не желала, а все время хватала меня за штаны. И она была моложе, чем я предположил сначала. Через какое-то время, когда все это мне надоело, а она выглядела сконфуженной, я вернулся к своей выпивке и голый расположился у окна. Дождь полил опять.

– Просто скажи мне, чего тебе хочется, – повторила шлюха.

– Как давно ты здесь работаешь?

Не знаю, почему я задал ей этот вопрос. Неделю назад мне бы это не пришло в голову. Я увидел, как она вытянулась на постели – отражение ее белого тела в стекле напоминало облако дыма.

– Пару дней. Вчера я просто валилась с ног от усталости.

– Здешние девицы опасны. Они тебя порвут. Или их сутенеры сделают это за них.

– А я не собираюсь здесь оставаться. Я поеду дальше, на запад, – девушка натянула простыню на плечи.

Отражение моей физиономии и ее тела наложились друг на друга на темном оконном стекле.

– На западе будет все то же самое, – заметил я.

– А я не благотворительностью здесь занимаюсь, – ответила она. – Я просто зарабатываю себе на жизнь. Иди ко мне и скажи, чего ты хочешь.

Когда я ничего ей не ответил и не пошевельнулся, она повернулась на бок, свернулась калачиком и плотно накрыла себя простыней. Ничего в ней не напоминало мне Лорейн или Кармен – обыкновенный ребенок, испугавшийся того, что совершил. Негромкий стук капель по крыше и поток воды по стеклу настроили меня на гнусный лад, но я знал, что девочка таких штучек просто не сможет выдержать. Я знал наперед все, что с ней произойдет. Одевшись, я приготовился выйти, но она в этот момент буркнула, не оборачиваясь:

– Не забудь заплатить.

Я бросил несколько бумажек на кондиционер и вышел к своему пикапу. За комнату было уплачено, если она захочет там остаться. Ты рождаешься, а через сорок лет после этого выползаешь из какого-нибудь бара, удивляясь своим собственным страданиям. И никто в округе тебя не знает. И ты рулишь по темным улицам, придумав себе какую-то точку назначения, потому что движение для тебя – это жизнь. Поэтому ты двигаешься по направлению к последнему, что у тебя еще осталось, не представляя, что ты будешь с ним делать.